Острое ощущение

               
               
               
      
      Раньше Земцов не писал детективов. И вообще ничего не писал. Зато усердно читал. Приключенческую литературу. Обильное и однообразное литменю резко нарушило обменные процессы в организме, что в свою очередь привело к перекосу мышления в сторону детектива. Нет, не то, чтобы Земцов свихнулся на этой почве, но в голове его, как в реакторе, постоянно что-то бурлило: зрели задумки, колосились фабулы, роем роились планы, вспыхивали и горели ясным огнём головоломные коллизии одна другой заковыристей.
      Он то вскакивал на ходу в бешено мчащийся поезд и, перепрыгивая с крыши на крышу, добирался до семнадцатого вагона, а затем, свесившись вниз головой, заглядывал в полуосвещённое купе, где трое сбежавших из заключения уголовников разыгрывали в карты вышедшего в туалет четвёртого. Земцов доставал из-за пазухи два многозарядных пистолета и одновременно всаживал пулю в десятку треф с левой и девятку пик с правой руки, переполошенные уголовники, выбивая зубами SOS, сами на себя надевали наручники, а возвратившийся четвёртый, увидев повязанных корешей на фоне висящей за окном «вверх ногами» головы Земцова, с криком «Мама!» опять убегал в туалет, запирался и объявлял себя персоной «нон грата».
      А то, прорвавшись сквозь толпу зевак, Земцов по водосточной трубе проникал в одну из квартир объятого пламенем небоскрёба и выносил из огня бабушку, комод и красавицу-внучку, которая залежалась где-то в дальнем углу и чуть было не задохнулась от СО2 , но, очутившись в надёжных мужских руках, открыла глаза и, снова задохнувшись от нахлынувшего любовного чувства, ласково произнесла: «Ты – мой ангел-хранитель».
      Но на каком-то этапе начитанности произошёл диалектический скачок: количество переросло в качество: Земцов решил, что и сам мог бы написать нечто подобное, - ничего тут сложного нет. А что? Так оно и бывает. Читает, человек, читает, а потом – хлоп себя по лбу: ба, а ведь и я не хуже смогу. Так что, господа писатели, не шибко-то зазнавайтесь, любой читатель, если захочет, может сменить амплуа, главное тут – вовремя хлопнуть себя по лбу.
      Земцов хлопнул. И засел за детективную повесть.
      Сперва всё шло, как по маслу. Крепко завязывались завязки. В тугой узел сплетались проблемы. Из поколения в поколение по двойной спирали ДНК передавались пагубные наклонности и отпечатки пальцев, а майор Сабанеев всегда успевал прибыть на место преступления на какую-то долю секунды раньше, чем совершалось само преступление.
      Тем не менее, дойдя до середины, Земцов почувствовал, что повесть не вытанцовывается, становится похожей на старый гамак – сюжет проваливается, композиция в дырах, и вообще, чем дольше её читаешь, тем больше тебя укачивает и клонит ко сну.
Поразмыслив, Земцов пришёл к выводу, что причина тут кроется в нехватке опыта – не читательского, а житейского, что, как бы ни был изощрён автор, на какие бы высоты не забрасывала его фантазия, жизнь всегда изобретательней, надо только не проморгать её, уметь пропустить через себя.
      Но как практически «пропустить через себя» жизнь литературного героя, если тот прожжённый бандюга, клейма на нём негде ставить. Как побывать в его шкуре, проникнуться его волнениями и страхами, его заботами и тревогами. В «порядочных» и даже экзотических героев писатели, бывает, перевоплощаются: Флобер – в мадам Бовари, Ярослав Гашек – в Йозефа Швейка, Толстой – в Анну Каренину, Пушкин – в Татьяну. Если создаётся произведение о «дальнобойщиках», то требовательный к себе писатель, прежде чем взять в руки перо, проводит большую подготовительную работу – поступает на курсы водителей, получает права категории Е, устраивается на автобазу и крутит баранку, как простой шоферюга. А, если он потом задумает повесть о счетоводах, то же самое: курсы – бюро по трудоустройству – чёрные нарукавники – и дебет-кредит, сальдо-бульдо. Как же иначе? Метод соц. реализма требует от писателя досконального знания предмета.
      Рассказывают, один писатель таким же способом вживался в образ завмага, и так вошёл во вкус, так ему эта работа по душе пришлась, что в конце-концов он махнул рукой на своё писательство и сказал: «Останусь я лучше завмагом».
      Тому, кто пишет о преступниках и злодеях, в этом смысле гораздо труднее. Допустим, решил он перевоплотиться в грабителя. Надел на голову чёрный чулок, ворвался в сберкассу и закричал: «Деньги на бочку!». После этого развитие событий может пойти по двум направлениям. Либо налёт удастся, писатель хапнёт крупный куш, останется непойманным и, как тот перерожденец-завмаг, тоже задумается: а стоит ли писать дальше?  Стоит ли зарабатывать на хлеб таким тяжёлым, неблагодарным трудом, как литература? Либо налёт провалится, грабителя-любителя схватят на месте преступления, сдерут с головы чулок, завернут руки за спину и те, кому следует, препроводят его туда, куда положено. Вряд ли те, кому следует, внемлют клятвенным заверениям писателя, что грабил он понарошку, вряд ли там, где положено, примут во внимание его ссылки на специфичность литературного труда.
      Долго думал Земцов, где бы поднабраться тех самых острых ощущений, нехватка которых грозила провалом повести, и в конце-концов додумался. Он решил проехаться зайцем в городском транспорте. Конечно, он понимал, что заяц не медвежатник, не домушник и даже не щипач-карманник, но на безрыбье и рак рыба, выбора у него не было. Для чистоты эксперимента, чтобы всё было без дураков, Земцов оставил дома документы, деньги и в таком, совершенно опустошённом виде, сел в первый же подвернувшийся троллейбус.
      Сначала Земцову не везло. Он проехал по кругу из одного конца маршрута в другой, но ни один контролёр не заглянул в троллейбус, никто не потребовал предъявить проездные документы. Земцов стал нервничать, как вдруг услышал долгожданное: «Граждане, предъявите билеты для контроля!». У Земцова ёкнуло сердце, дробно застучало в висках: «Вот оно, начинается».
      Женщина-контролёр в кителе сталинского покроя шла спереди, и, оттягивая момент встречи, Земцов стал уходить вглубь по левому краю. Но контролёрша засекла его, и по её свирепому выражению лица Земцов понял, что ничего хорошего ему не светит.
      Пригнув голову и энергично разгребая руками плотно облепивших его пассажиров, Земцов протискивался между спин, пиджаков, платьев и кофточек, наступал кому-то на ноги, цеплялся за чьи-то пуговицы.
      - Гражданин! Товарищ! Остановитесь! – догнал его грозный окрик, и спины пассажиров как по флотской команде «Все разом!» развернулись, и оказалось, что за этими безликими спинами кроются лица и взгляды – выразительные, осуждающие, полные нескрываемого презрения.
      - Уступите билетик, - залебезил Земцов, - денег у меня нет, дома на рояле забыл, так уж получилось…
      - Сквалыга, - сквозь зубы выдавил из себя упитанный краснолицый мужчина в соломенной шляпе.
      - Скряга, - подхватила дама с тонкими губами злюки.
      - Жмот! – поставил точку юноша-максималист.
      Земцову стало не по себе, он покрылся испариной, каждой своей клеточкой почувствовал, что означает выражение «горячая точка планеты». Для него сейчас эта точка была здесь, в троллейбусе, он уже пожалел, что затеял эту рискованную поездку, в погоне за острыми ощущениями избрал столь неразумный, позорный метод.
      - Главное – пробиться к средней двери, - думал он, - высочу на остановке, а там, хоть трава не расти. Но контролёрша, как экстрасенс, прочитала его мысли и крикнула через весь салон:
      - Гришка! Зайца держи! Уходит через задний проход!
      Оказывается, сзади тоже шёл контролёр, Земцов понял – облава. Кольцо медленно сжималось, Земцов суетился, мельтешил, и с горем пополам добрался до средней двери. Теперь он ждал, чтобы троллейбус остановился и хоть чуть-чуть приоткрылась дверь.
      Троллейбус полз, как черепаха, Земцов кусал губы, трясся от нетерпения. Наконец троллейбус остановился, двери стали медленно расползаться. Земцов кинулся в узкий просвет, но подоспевший Гришка успел схватить его за пиджак и с силой потянул назад.
      - Пусти! – стал вырываться Земцов и случайно заехал Гришке по уху.
      - Наших бьют! - завопила набежавшая сбоку контролёрша и ткнула Земцова кулаком под глаз.
      Тысячами огней сверкнули молнии, трахнул раскат весеннего грома – это треснул сзади пиджак. В тот же момент Гришка бросился Земцову под ноги, сделал подсечку, и он стал заваливаться на правый бок, подминая под себя стоявших рядом пассажиров. Кто-то взвизгнул. Кто-то ругнулся. Кто-то взвыл: «Откройте наконец дверь!»
      - Не открывай! – скомандовала контролёрша. – Будем брать этого гада живьём!
      Земцов барахтался где-то внизу, кто-то поставил на него кошёлку с помидорами, и по лицу его пробежала красная струйка.
      - Кровь! – истерично закричал он.
      - Выбейте окно! – требовал толстяк в соломенной шляпе.
      - Мне дурно, - стонала на весь троллейбус тётенька со сбившимся набекрень париком.
      - Милиция! – голосила субтильная старушка.
      Дверь наконец открылась, и куча мала вывалилась прямо на тротуар. Из-под самого низа извлекли Земцова. Он был весь в синяках, кровоподтёках и помидорных семечках. Из-под разорванного пиджака и торчавшей клочьями рубахи розовело голое тело.
      Подъехал милицейский газик, любовно называемый в народе «тузик», и вышедшему оттуда сержанту все единодушно указали пальцем на Земцова: он.
      - Ваши документы? – потребовал милиционер.
      - Нет документов, - Земцов сплюнул на землю выбитый зуб и обиженно отвернулся.
      - Проследуем в отделение, - распорядился милиционер, и бывшие попутчики дружно схватились со всех сторон за Земцова и с большим энтузиазмом запихнули его в газик-«тузик».
      Разумеется, вскоре всё выяснилось. Земцов предъявил документы, уплатил штраф и уже на следующий день благополучно ставил под глаз примочки и осмысливал всё, происшедшее с ним в троллейбусе. По всем показателям предпринятая им акция прошла успешно, поставленная цель была достигнута: всего за сравнительно невысокую сумму штрафа он получил столько острых ощущений, что их с лихвой хватило не только на повесть, но осталось ещё на задуманный им роман.
      Повесть всюду хвалили. Критики отмечала удачную композицию, динамику действия, а главное – выстраданные острые ощущения, которыми так щедро и со знанием дела автор сумел поделиться со своими читателями.