На успех безнадёжного дела. О Юрии Кузнецове

   
      
     Впервые Юрия Кузнецова я увидел в 1980 году в зале имени Чайковского на поэтическом вечере, который вела Лариса Васильева. Вечер был по-настоящему интересным. Притопывая ногой, пел стихи Николай Тряпкин «Снеговая метель-канитель», тоненьким голоском выводила затейливые кружева песенок Новелла Матвеева, крутил «кинематограф» ироничный Юрий Левитанский, перед микрофоном вытягивался ныне почти забытый пародист Александр Иванов, популярность которого в те годы была очень велика. В антракте к нему выстроилась такая длиннохвостая очередь за автографами, что он, устав стоять на ногах, сел на краю сцены на стуле и подписывал книги сидя.
     Рослый и широкоплечий Юрий Поликарпович, когда объявили его имя, уверенно вышел на сцену и, обращаясь куда-то в пространство, спокойно, как доклад, прочитал новое стихотворение «Сказание о Сергие Радонежском». Зал сопроводил его выступление вежливыми аплодисментами. А за моим затылком проблеял чей-то тонкий мужской голосок: «На-а-ам бы Ро-о-берта-а Ро-о-ожде-е-ественско-о-ого».
     Поэзия Кузнецова не была рассчитана на шумный эстрадный успех: это был не трескучий фейерверк, а скорее атомная ракета, до срока скрытая в глубокой шахте. Кстати, и структура его стиха – тот же атом: в мизерном слове иногда концентрируется огромный смысл. В этом мастерстве – ему нет равных. Но тогда это понимали немногие.
     Позднее я мимоходом не раз встречался с Кузнецовым в стенах Литинститута, где он вёл семинар. Он постоянно был в какой-то глубокой задумчивости и, казалось, не замечал окружающих.
     Лекции по современной литературе нам читал профессор Владимир Павлович Смирнов, и Кузнецов, дымя сигаретой, нередко ждал его в коридоре на скамье под экзотическим деревом, росшим в кадке.
     Смирнов никогда на лекциях нам не говорил, что он думает о творчестве своего друга – Юрия Поликарповича. И вот однажды, когда он дал нам очередное задание – написать реферат о творчестве одного любого современного поэта, я выбрал Кузнецова. Работа вернулась ко мне с высокой оценкой. У меня в архиве вместе с пожелтевшей рукописью чудом сохранилась эта типовая рецензия от 6 марта 1989 года: «Серьёзно написано и очень толково. Просто верно: я разделяю такой взгляд на стихи Кузнецова».
     Встретиться лично с Юрием Поликарповичем и поговорить с ним конкретно о поэзии мне посчастливилось только раз. Однако у этой встречи есть своя предыстория.
     Одну из рекомендаций в Союз писателей мне писал друг Кузнецова – поэт Николай Дмитриев. Выпив водки, мы с ним разговорились о том о сём. Николай много рассказывал о Юрии Кузнецове, с которым был дружен. Приведу только одну байку, сыгравшую положительную роль в моей судьбе.
     «Я позвонил, – вспоминал Дмитриев, – в редакцию «Нашего современника» Кузнецову:
     – Можно я принесу вам свои стихи?
     – Нельзя.
     – Почему?
     – А вот нельзя и всё!
     На другой день я поехал и оставил рукопись в секретариате».
     На этом Николай замолчал.
     – Ну и что? – поинтересовался я.
     – Вышла подборка в двенадцатом номере.
     Этот рассказ мне напомнил, что есть такой ангельски белый журнал, который мне казался недоступным как грешнику рай. А почему бы и мне не предложить туда свои стихи? Или тоже «Нельзя и всё!»? Послал, никому ничего не говоря, по почте свою рукопись. Через месяц звоню, Кузнецов отвечает: «Уже в наборе, привезите срочно краткие сведения о себе и фотографию». Я отвёз в секретариат (Кузнецова в этот день не было в редакции) всё, что он просил, и сверх этого – новое, только что написанное стихотворение – «Родился я в селе Самашки», которое впоследствии и открыло подборку.
     Через несколько дней Кузнецов позвонил мне в редакцию (я тогда возглавлял корпоративную газету и редакционный отдел) и сказал:
     – Я сейчас буду читать список ваших стихотворений, а вы называйте те из них, которые были опубликованы в толстых журналах.
     В подборку вошло десять стихотворений. В одно из них – новое – я попросил внести поправку: в строфе «и всё ищу какой-то бури, / какой-то доли неземной / в краю, где мчится в чёрной бурке / меж гор громадных прадед мой» заменить слово «мчится» на слово «скачет».
     – Мчится лучше, – категорично заявил Кузнецов.
     – Но это слово употребляется в стихотворение вторично.
     У Кузнецова сразу же изменилась интонация:
     – Как же это я не заметил! Что-то сдавать стал.
     Поправка была внесена.
     Так в 2001 году в третьем номере этого журнала вышла первая подборка моих стихов. Но раскрыв журнал, я в ней увидел и четыре других редакторских поправки: три стихотворения были немного сокращены (каждое на четыре строки), а стихотворение «В метро» в строчках «Мы под землёй. А где-то там / несутся с блеском шевроле...» вместо первого предложения я увидел другое: «Мы как в аду». Такую поправку мог внести только мастер высокого класса – резкий и очень точный штрих!
     Я об этом рассказал одному собрату по перу и, как выяснилось потом, напрасно.
     Ровно через год я отправил в «Наш современник» вторую подборку. На этот раз Кузнецов сам, первым, позвонил мне на работу и довольно раздражённым тоном пригласил зайти в редакцию.
     – Я вас вызвал потому, – сказал он, туша в пепельнице очерёдной окурок, – что вы слишком взыскательны к критике!
     – Почему вы так решили? Напротив, – начал я.
     – А я вам говорю, – ещё более напористым генеральским голосом перебил меня Кузнецов, – взыскательны!
     Я понял, что спорить на этот раз с ним бесполезно: «собрат», с трудом за всю свою жизнь опубликовавший одно своё стихотворение в кузнецовской «Мозаике», как видно, постарался от души.
     На столе успокоившегося Юрия Поликарповича я увидел вместо ксерокопий газетных публикаций своих стихов, которые я посылал в редакцию, аккуратно отпечатанную на пишущей машинке подборку с общим заголовком «Переписывай былое набело!» и подколотую к ней мою фотографию. Но Кузнецов отодвинул эти бумаги в сторону и достал из стола её первоисточник – мою растрёпанную рукопись.
     – Вот вы пишете в стихах о матери «Успеет по дому всё сделать: и кур накормить и сходить за водой». Я предлагаю вторую строчку заменить такой: «к колодцу сходить за водой».
     – Сливаются два первых «к». Лучше – «сходить к роднику за водой».
     Кузнецов молча внёс мой вариант в рукопись. Он также предложил вычеркнуть две строфы.
     Интересно, что стихотворение о матери я написал давно, в начале 70-х, а эти две строфы – незадолго до отправки в «Наш современник». Вот и получилось, что Юрий Поликарпович, как опытный реставратор со старой иконы, снял слой новой краски и оставил более ценный – первоначальный рисунок.
     В стихотворении о снегопаде («Первопуток») он предложил строчку «всё прилаживал снежиночку к снежинке» заменить на – «всё лепил снежинку он к снежинке». Я предложил встречный вариант: «складывал старательно снежинки». После некоторых сомнений – «не совсем то» – он принял и этот вариант.
     Кроме этих, он – в большинстве случаев вместе со мной – поправил ещё восемь мелких деталей. А ведь в поэзии, как в музыке – одна неверно взятая нота всю песню испортит. Рукопись с его пометками, сделанными простым карандашом, лежит сейчас передо мной на столе. Я посмотрел на неё и вспомнил строчку из стихов какого-то поэта, посвящённых памяти Кузнецова: «Ученикам завязывал шнурки». Как это верно сказано!
     После завершения работы над рукописью Кузнецов уже с более дружелюбным тоном опять вернулся к началу разговора:
     – А что ж возмущаться? Институт редактуры стихов существует давно.
     Я вспомнил молча, что мне «на заре туманной юности», когда ох как хотелось печататься, из редакций московских журналов нередко возвращали рукописи с кратким письмом рецензента, в котором обычно говорилось: стихи у вас, мол, талантливые, да вот беда, встречаются в них досадные огрехи, из-за этого и не можем опубликовать. Вот и весь «институт редактуры».
     А ведь действительно, чужие стихи перед публикацией редактировали и Брюсов, и Блок…
     Я попросил Юрия Поликарповича подписать мне на память книгу. Он открыл избранное (М. Худ. лит. 1990) и наискосок на титульном листе написал «Олегу Демченко на успех безнадёжного дела. Ю.Кузнецов, 17 апреля 2002 г.»
     – Вы ещё и стихи мои читаете? – сказал он с нарочитым удивлением, возвращая мне книгу. – А вы поднимитесь наверх, в секретариат, там продаётся моя новая книга, вышедшая недавно в издательстве «Молодая гвардия».
     Он имел в виду книгу избранных стихов из серии «Золотой жираф». Увидев, что я мнусь на месте, добавил:
     – А вы знаете, она дешевле на двадцать пять рублей, чем в магазине.
     – Дело не в этом. У одной хорошей девушки скоро день рождения. Не могли бы вы эту книгу подписать ей?
     Вскоре на столе поэта появилась новая его книга, и он также наискосок написал на титульном листе «Маргарите – вместо цветов!» и поставил свою подпись и дату её рождения.
     – Только, смотрите, – вполне серьёзно предупредил он, – не подарите раньше времени, а то помрёт.
     Кузнецов, наверное, из-за известного случая с Вадимом Кожиновым, был страшно суеверен.
     Вторая моя подборка из восьми стихотворений вышла в восьмом номере «Нашего современника» в 2002 году. Тогда я не думал, что эта первая встреча с Кузнецовым окажется для меня последней – в следующем году жизнь его оборвалась на полуслове.
     Мне хотелось поговорить с ним о многом. У нас с ним было немало общего – родина (детство наше промелькнуло в одном и том же районе), близкие люди, которые рассказывали мне о нём интересные истории. Но он об этом не знал, а я ему не говорил. Не знал он и о том, что я к его юбилею в одной из центральных газет опубликовал под псевдонимом хвалебную статью о его творчестве. Впрочем, что сегодня о нас известно Богу, то известно и ему.
      
      
   
      
      
    "Литературная Россия" №14. 04.04.2008