Час Собаки

Интересно, получится что-нибудь из моей затеи или нет? Жаль, что я об этом, скорее всего, никогда не узнаю. Впрочем, это моя личная проблема, для вас-то этот вопрос уже решен, и решен в положительном смысле. Если вы читаете эти строки, значит, получилось. Из этого я и буду исходить, ибо в противном случае вы просто ничего не узнаете. До сих пор я был уверен, что никогда не смогу рассказать вам о себе и о Старом Джеке, и одна мысль об этом приводила меня в глубокое уныние. Казалось бы, что мне до того, узнаете вы или нет, так нет же, настроение испорчено на весь день и хвост висит, как тряпка. Хвост - это моя большая проблема, вам, кстати, сильно повезло, что ваши предки вовремя избавились от этого предательского отростка. Если все в порядке и настроение отличное, он лежит на спине тугим кольцом, не хуже чем у чистокровной лайки. Ну, а когда мне плохо или стыд гложет за какую-нибудь глупость (а кто их не делал в жизни?), он немедленно разворачивается и опускается книзу. Когда на душе совсем погано, он и вообще намертво прилипает к брюху - зубами не отдерешь. Как тут скроешь свои истинные чувства? Если в твоей башке нет ничего, кроме беззаветной преданности хозяину и постоянной готовности исполнить любую из одного-двух десятков выученных команд, это не так уж и важно, но для такого, как я, скрывать свои чувства иногда просто необходимо. Правда, со временем я научился придавать хвосту желаемое положение, но стоит чуть-чуть потерять контроль - и этот гнусный предатель, которого я обречен до конца дней своих носить на заднице, тут же выдаст меня со всеми потрохами.

Ой, что-то меня занесло. Ведь хотел же обо всем по порядку, ан нет, не получается, мысли скачут с пятого на десятое, не желают выстраиваться в прямую линию. Наверное, у меня в голове что-то варится не совсем так, как у вас, и умение стройно излагать мысли - не самая сильная моя сторона. Ну ничего, в окончательном виде, думаю, все будет более или менее связно. Жаль, что я не смогу прочитать, что из этого получится. Чего не умею, того не умею.

Ну ладно, пора бы мне и представиться. Зовут меня Джек, я потомственный дворянин, то есть все мои предки, насколько я мог проследить, были свободными и не имели хозяев в полном смысле этого слова. Естественно, они не подвергались искусственной селекции и любили, кого хотели. В результате и получился ваш покорный слуга - без ложной скромности, далеко не худший представитель собачьего племени. Чтобы вам было легче составить представление обо мне, должен отметить свое явное сходство с сибирской лайкой, хотя мне не очень нравится, когда меня, дворянина, сравнивают с какой-либо из искусственно выведенных вами пород. Шерсть у меня длинная, белая, с тремя большими черными пятнами, одно из которых полностью покрывает голову до самой шеи, другое лежит седлом как раз посередине спины, а третье, поменьше, занимает примерно половину задницы, доходя почти до колена правой ноги. Родился я в Северо-Эвенске, поселке на берегу Охотского моря, вечно скрытом под покровом поднимающегося из морских вод тумана. Через каких-нибудь полгода я уже был полноправным членом общества, занимая в его иерархии соответствующее возрасту положение. Словом, я ничем не отличался от таких же бестолковых щенков, возомнивших себя взрослыми собаками лишь на том основании, что ростом своим уже превышали некоторых более старых и опытных псов. Однако мне повезло, чем-то я приглянулся нашему вожаку - не самому крупному, но необыкновенно умному псу по кличке Лорд. Он постоянно брал меня на поиски пищи и развлечений, и для меня это было отличной школой. Лорд всегда знал, где и чем можно поживиться, умел попрошайничать виртуозно и не теряя при этом достоинства, был неистощим на выдумки. Целый год мы были неразлучны, до одной встречи, которая круто изменила мою жизнь.

Все началось в одно туманное летнее утро, когда мы с Лордом и Барби (чтобы не вводить вас в заблуждение относительно пола Барби, должен сказать, что полное его имя - Барбос) загнали на крышу Крысолова. Он неторопливо пересекал улицу, направляясь к пивному ларьку в надежде поживиться ошметками вяленой рыбы, которые щедро разбрасывали вокруг себя ранние посетители пивточки, когда мы втроем вышли из-за угла. Крысолов был серьезным противником, одним из немногих котов, умевших расправляться с крысами, наводнившими поселок сравнительно недавно, после того как парочка этих прелестных созданий покинула борт стоявшего под разгрузкой плашкоута с комбикормом ради ночной прогулки по набережной и, забывшись в любовном экстазе, прозевала отплытие. Ни один из нас в отдельности, кроме разве что Лорда, не смог бы обратить Крысолова в бегство, но при всей своей отваге он не был лишен благоразумия и, оценив соотношение сил, одним прыжком взлетел на забор, а оттуда - на плоскую крышу дровяного сарая, прилепившегося к торцу длинного деревянного барака. Над крышей сарая в стене барака виднелось крошечное слуховое окошко, ведущее на чердак. Очутившись в безопасности, Крысолов лениво потянулся и разлегся на самом краю крыши. Весь его вид выражал полное презрение к преследователям. Он даже свесил вниз переднюю лапу и хвост, приглашая нас дотянуться до них зубами. И мы, конечно, поддались на провокацию. Ну какая собака, увидев совсем низко над головой рыжий, чуть подрагивающий кошачий хвост, откажет себе в удовольствии попрыгать и полаять во всю меру собачьих сил? Даже старый мудрый Лорд заливался, как щенок, став не задние лапы и царапая передними стену сарая. А я прыгал изо всех сил и лязгал зубами всего в двух-трех сантиметрах от кончика хвоста, похожего на жирную мохнатую гусеницу. Охотничий азарт захватил меня всего, каждый раз мне казалось, что я вот-вот стащу на землю наглого котяру. Я бы, наверное, прыгал до полного изнеможения, но Лорд вдруг отошел в сторону и коротко тявкнул, подзывая нас к себе. Лорда стоило слушаться, и не потому, что в противном случае нас ожидала трепка, просто он всегда знал, что делает. Мы подошли, и он посвятил нас в свой план.

Я уже вижу скептическую улыбку на вашем лице, читатель. "Ну, здесь автор явно загнул" - говорит она, - "Можно еще спорить, есть ли у животных что-то в голове, кроме более или менее сложных инстинктов и рефлексов, но что у них нет языка, на котором можно передавать даже простейшие понятия - это установленный наукой факт. Если автор претендует на хоть какую-то долю правды в своем повествовании, этот эпизод следовало бы выбросить."

Ну что я могу на это сказать? Правы ученые, языка, способного передавать понятия, у нас нет. Наш язык - язык представлений. Возможно, когда-то и вы общались подобным же образом, но со временем более совершенный и универсальный язык знаков и понятий вытеснил прежний способ общения, и теперь вы им пользуетесь крайне редко, хотя некоторые из вас до сих пор способны понимать друг друга без слов и переживать чувства другого, как свои. Может быть, это сродни гипнозу, с той разницей, что мы не навязываем свою волю, а только передаем ее другому, не лишая его возможности поступить по собственному усмотрению. Главный недостаток нашего языка в том, что он, как и гипноз, доступен далеко не всем. Качество общения очень сильно зависит от способностей говорящего и восприимчивости слушающего.

С Лордом у нас, однако, давно установился прочный двусторонний контакт. Он только посмотрел на меня, и в моей голове последовательно запечатлелись картины действий, которые я должен совершить. Я забежал за угол, потом свернул еще раз, пролез через дыру в заборе и через пару минут уже крался вдоль стены барака. Впереди раздавался громкий лай - Лорд и Барби заливались пуще прежнего. В этом гаме мне было нетрудно взобраться на кучу угля, сваленного у стены сарая и по высоте доходившую до ее середины, и с нее бесшумно запрыгнуть на крышу, оказавшись за спиной у ничего не подозревающего Крысолова. Стараясь не стучать когтями по мягкому рубероиду, я приблизился вплотную к нему и тут только сообразил, что никаких инструкций, как поступить с этим нахальным котярой, я не получил. Лорд указал только, как добраться до него, а дальнейшее оставил на мое усмотрение. Я прикинул возможные варианты. Проще всего было бы столкнуть кота с крыши носом или лапой на потеху товарищам. Но это означало то же самое, что мы проделывали уже десятки раз - бешеную погоню до ближайшего дерева,забора или дырки в стене. Как-то неоригинально это, Лорд, пожалуй, не одобрит. Можно еще легонько тяпнуть нахала зубами за рыжий бок, но это себе дороже. Реакция у кота мгновенная, он располосует мне всю морду когтями гораздо раньше, чем сообразит, что произошло. Чувство юмора у кошек напрочь отсутствует, они всегда все принимают всерьез и дерутся в полную силу.
Сделав еще один шаг, я почти уткнулся носом в спину коту. Лорд и Барби, увидев мою морду над краем крыши, разом умолкли и замерли в ожидании. И в наступившей тишине я негромко, даже, пожалуй, дружелюбно тявкнул в самое кошачье ухо.

Не знаю, как это ему удалось, но Крысолов из лежачего положения, почти не меняя позы, взлетел метра на два в высоту. Я раньше не видел, чтобы коты так высоко прыгали. В полете он сгруппировался, как тугая пружина, и, едва коснувшись крыши задними лапами, снайперски точно послал свое довольно упитанное тело в маленький черный квадрат слухового окна.

Все это происходило на глазах двух десятков людей, толпившихся у пивного ларька, но только один из них, менее других, наверное, занятый собственными проблемами, обратил на нас внимание и наблюдал всю сцену от начала до конца. Не зная, кто на самом деле был режиссером спектакля, он приписал все заслуги мне и остался самого высокого мнения о моем уме и сообразительности. Я не стал бы его разубеждать, даже имея такую возможность. Когда в жизни выпадает такая удача, тут нет места щепетильности. Как ни странно, однако, больше всего его поразило то, что я не загрыз беднягу кота, когда он был в полной моей власти и для этого достаточно было сомкнуть челюсти на его шее. У большинства из вас, людей, почему-то сложилось мнение, что если собака гонится за кошкой, то непременно с целью разорвать ее на части. Бывает, конечно, всякое, особенно когда преследователей - стая. Не знаю, в чем тут дело, но в стае мы, как правило, более жестоки, чем каждый из нас в отдельности. (Кстати, нисколько не покушаясь на ваш статус высших существ, должен все же заметить, что в этом отношении вы мало чем от нас отличаетесь). А вообще-то мы, свободные собаки дворянского происхождения, как и дикие животные, убиваем только для того, чтобы выжить самим. Мудрая природа не заложила в нас инстинкта убийства. Ни в коем случае не хотел бы вас обидеть, но все известные мне исключения из этого закона связаны именно с вашим вмешательством. Если собака на ваших глазах разорвала кошку, можете быть уверены, что у нее есть хозяин, который привил ей злобную ненависть ко всему живому и всячески поощряет любые ее проявления. Та же кошка, убивающая мышей десятками и складывающая их на крыльце, делает это не по велению инстинкта, а потому что вы тысячелетиями давали им кров и пищу именно за это, превратив для них убийство в необходимое условие существования. Стая волков в овечьем стаде, режущая направо и налево, просто дезориентирована: миллионы лет коллективной охоты научили их, что в преследуемом стаде больных и слабых животных, которых они могут догнать, всегда меньше, чем нужно для пропитания стаи, и каждый должен добыть столько, сколько сможет. Что они и делают в стаде искусственно выведенных вами беспомощных, неповоротливых овец. А считать они, к сожалению, не обучены.


Вы спросите, а зачем тогда мы вообще гоняемся за этими безобидными и нисколько нам не мешающими тварями? Но ведь надо же как-то удовлетворять охотничий инстинкт, не правда ли? Вы в значительной степени освободили нас от забот о хлебе насущном, даже тех, кто питается по мусорным бакам. Вы подарили нам свободное время, в определенном смысле продлив наше беззаботное щенячье детство. Нам не нужно охотиться для пропитания, но это еще не причина, чтобы отказывать себе в удовольствиии. Кроме того, кошки нас боятся. А мы к этому крайне чувствительны, чужой страх чувствуем безошибочно. Какая-то древняя, могучая, почти неконтролируемая сила заставляет нас преследовать тех, кто боится. Неужели вы до сих пор не поняли, почему один человек спокойно проходит мимо сидящей у подъезда собаки, а другого она обязательно облает, а то еще и за штанину тяпнет? "Не бойся - не тронем" - вот наш принцип. Бывают, конечно, исключения. Даже самый бесстрашный из вас может иногда пострадать, попав в безумный водоворот "собачьей свадьбы". Впрочем, о наших сексуальный проблемах я расскажу позже, а пока вернемся к моей первой встрече с будущим хозяином.

Собственно, хозяином в полном смысле слова он мне так и не стал. У нас, дворян, редко бывает настоящий хозяин. Кроме тех, конечно, которых держат на цепи и заставляют охранять дом или сад. Но мы не очень-то годимся для этой работы, гораздо лучше с ней справляются сторожевые (для чего их и вывели) или овчарки. А мы обычно сами по себе, и если найдется человек, который будет тебя кормить и получать некоторое удовольствие от общения с тобой, то для него скорее подходят такие определения, как друг, покровитель, благодетель в крайнем случае, но не хозяин. И если я все же принимаю этот термин, то это дань могучей инстинктивной страсти, имеющей глубокие, уходящие в глубь тысячелетий корни и присущей всем нам без исключения - рабского желания иметь над собой Хозяина. И дело не только и не столько в том, что при хозяине живется лучше - сами знаете, как некоторые из вас обращаются со своими собаками. Принадлежность хозяину дает нам ощущение счастья, которое жестокое обращение может омрачить, но не отнять совсем. Вы когда-нибудь слышали, чтобы собака сама сбежала от злого хозяина? Не к другому, доброму, а просто так, на свободу? И вряд ли услышите.

В то время я отдал бы все, чтобы удовлетворить эту рабскую страсть и обрести Хозяина. Теперь же я благодарен этому человеку за то, что он не приручил меня до конца, ибо иначе я никогда не приобрел бы нечто большее, чем обыкновенное собачье счастье. Мой будущий хозяин был не местным, он работал в геологической экспедиции и приехал сюда в командировку. Он должен был доставить вертолетом кое-какие припасы для полевой базы, и застрял в поселке из-за нелетной погоды.

Следующие пару дней я ходил за ним хвостом и ждал по утрам у дверей гостиницы, получая взамен то консервную банку с остатками тушенки, то кусок колбасы, а то и просто дружеское похлопывание по загривку. На третий день он вышел из гостиницы с большим рюкзаком за спиной и потрепанным чемоданчиком в руке, и направился на взлетную полосу. Над поселком еще стлался густой туман, но солнце все чаще проглядывало сквозь его молочную пелену. Без малейшего сомнения я влез в вертолет, нагруженный какими-то бочками, ящиками, мешками. Я и раньше видел взлетающие и садящиеся вертолеты, но мне как-то не пришло в голову, что он может унести меня далеко от родных мест. Впрочем, я полез бы туда в любом случае, раз этого требовал хозяин. Привязанность к человеку, даже не вылившаяся в беззаветную преданность, всегда сильнее в нас, чем привязанность к месту.
Через несколько часов мы приземлились на берегу таежной речки Таватум. Место для базы было выбрано не совсем необитаемое: здесь еще стояли дома полузаброшенного поселка, все население которого составляла семья телефониста, обслуживающего телефонную подстанцию на линии Северо-Эвенск - Магадан. Неподалеку, на горячих минеральных источниках, стояли летние домики пионерского лагеря, куда вывозили на каникулы детей из Северо-Эвенска и других близлежащих поселков. Место считалось как бы курортом районного значения.
Здесь-то я и познакомился со Старым Джеком. Для людей он был просто Джеком, но поскольку мы с ним тезки, я буду называть его Старым, в отличие от меня - молодого. Это был довольно невзрачный с виду пес, темно-серый с подпалинами, с квадратной головой и светлыми точками над глазами - "четырехглазый", как называл его мой хозяин. Первая встреча с ним закончилась для меня полным конфузом. Иерархические отношения - непременное условие существования любого собачьего общества, даже если в нем всего двое членов. И я, будучи несколько крупнее Старого Джека и имея преимущество молодости, вознамерился было доказать ему свое право на высшую иерархическую ступень в нашей маленькой компании. Этикет поединка, в который нам предстояло вступить, подчинялся одному простому и мудрому, освященному миллионами лет борьбы за существование правилу: избегай кровопролития, доколе это возможно. Я встал в двух шагах перед Старым Джеком и вызывающе зарычал, показывая свои крепкие, белые, как снег, клыки. Обычно, если противник явно слабее, этого достаточно. Однако Старому Джеку мои аргументы, по-видимому, показались неубедительными. Он, правда, не стал ни рычать, ни рыть задними лапами землю, как сделал бы я на его месте, только чуть приподнял верхнюю губу, давая понять, что вызов принят. Зубы у него были желтые и выщербленные. Я еще немного порычал, распаляя себя для драки, потом бросился вперед, и через мгновение мы стояли на задних лапах, упершись передними в грудь друг другу, носом к носу, оскалив зубы и издавая хриплое рычание. В такой позиции соотношение сил обычно становится ясно обоим противникам, слабейший прекращает борьбу и становится к сопернику боком, признавая поражение. Именно это должен был, по моим понятиям, сделать Старый Джек, ведь я прекрасно чувствовал, что сильнее его. Но для моего соперника это было почему-то не так очевидно, и я уже начал терять терпение и приготовился задать хорошую трепку упрямому псу.

Я так и не понял тогда, что произошло. Оскаленная морда Старого Джека вдруг исчезла из поля моего зрения, резкая боль пронзила правую переднюю лапу, земля и небо в мгновение ока поменялись местами, и вот я уже лежу на спине, а Старый Джек стоит надо мной, крепко, но не до крови сжимая зубами мою лапу в таком положении, что малейшая попытка освободиться причиняет острую боль. Совершенно сбитый с толку, еще не понимая, что борьба окончена, я попытался зарычать, но Старый Джек чуть-чуть повернул голову, и от страшной боли вместо рычания из моего горла вырвался отчаянный визг. Соперник тут же отпустил мою лапу, и я, прихрамывая, с прилипшим к брюху хвостом, понуро затрусил прочь.
Забегая вперед, скажу, что впоследствии я овладел этим приемом и пользуюсь им, когда надо, хотя, может быть, и не с таким блеском, как это делал Старый Джек. Но тогда все мои представления о жизни пошатнулись. Мир, частью которого я себя всегда ощущал, подчинялся очень простым законам, единственным непостижимым звеном в нем были вы, люди. Вы могли быть слабыми, могли бояться нас, но при всем этом оставались безусловно высшими существами, как бы вынесенными за скобки этого мира, простого и понятного, в котором сильнейший просто не может не победить. Но вот я был побежден явно более слабым противником, таким же псом, как и я, и мне оставалось либо признать его тоже высшим существом, не подчиняющимся законам этого мира, либо пересмотреть сами законы, естественно, в сторону усложнения. Впрочем, сказать, что в тот день я впервые задумался над проблемами мироздания, было бы, мягко говоря, неправдой. Я был обыкновенным молодым псом, не способным задумываться ни над чем, кроме удовлетворения своих сиюминутных потребностей. Но потрясение основ не могло не сказаться на внешней стороне жизни, я инстинктивно понимал это, и с тех пор где-то внутри меня поселилось смутное ощущение неуверенности и беспокойства.

Со Старым Джеком, впрочем, у нас быстро установились нормальные отношения. Я больше не претендовал на лидерство, и он относился ко мне вполне дружелюбно. Мне нравилось жить в полевых условиях, это было, пожалуй, интереснее, чем рыться по помойкам и гоняться за кошками. Здесь и без кошек было за кем погоняться. На окраине поселка жила колония толстеньких сурков-евражек, неповоротливых и медлительных с виду, но всегда успевающих вовремя скрыться в своих глубоких норах с разветвленными ходами. Несколько раз я пытался докопаться до них под насмешливым взглядом Старого Джека, но вскоре оставил это занятие. Маленькие гибкие хищные зверьки, бесстрашно посвистывая, стояли столбиком на груде камней, пока я сломя голову летел на них, и исчезали в какой-нибудь щели в нескольких сантиметрах от моего носа. Когда я в азарте погони глубоко засовывал нос в щель, пытаясь расширить ее, у самого моего уха вдруг раздавался негромкий свист, и, резко подняв голову, я обнаруживал зверька, опять стоящего столбиком на ближайшем камне, невинно глядя на меня бусинками глаз. Полосатые бурундуки, не такие любители острых ощущений, едва завидев меня, стремительно взлетали на верхушки ближайших лиственниц.

Мы сами тоже стали предметом развлечений для ручного галчонка Яшки, подобранного где-то телефонистом и уже вполне прилично летавшего. Всех нелетающих он относил к низшим существам и считал своим священным долгом поиздеваться над ними при всякой возможности. Больше всего он любил, сорвавшись с дерева или телеграфного столба, бесшумно спланировать сзади, ударить крылом по голове и свечкой взмыть вверх. Как ни пытался я достать его, мой прыжок всегда запаздывал. Старый Джек даже и не пытался, только провожал нахальную птицу укоризненным взглядом.

Один раз я все же на нем отыгрался. Выбегаю я как-то из-за угла, смотрю - Яшка на пеньке сидит, клюет что-то, а рядом - огромный куст. Я и виду не подал, что заметил его, уткнулся носом в землю и бегу мимо. Галчонок хотя и насторожился, но не улетел. А я бежал прямо, пока Яшка не оказался на одной линии между мной и кустом, и тут бросился на него. Он от неожиданности рванулся от меня, то есть прямо в середину куста, на что я и рассчитывал. Как пронзительно он верещал и отчаянно барахтался перед самым моим носом, в панике еще больше запутываясь в ветвях! Я получил от этого зрелища не меньше удовольствия, чем когда-то от фантастических прыжков Крысолова. А Яшка после этого целых три дня приходил в себя и не донимал нас своими трюками. Потом, правда, опять принялся за свое.

Мы не все время жили на базе. Раз пять или шесть за лето нас со Старым Джеком загружали в вертолет и выбрасывали с геологами на два-три дня в тайгу. Там встречались звери посерьезнее, чем все, кого я видел до сих пор. С каким азартом гонялся я за оленями и горными баранами! Никого, конечно, не догнал, но этот бег на пределе сил, когда ты бешеным вихрем проносишься сквозь самые густые заросли, не обращая внимания на хлещущие по глазам ветки, одним махом перелетаешь глубокие расщелины, не успев подумать о том, что можешь и не допрыгнуть, сломя голову летишь вниз по крутой каменной осыпи, так что ноги как будто сами, без твоего участия, безошибочно находят точки опоры среди ненадежных камней - какое это было упоительное чувство! Встречались мне и медведи, но за ними я не гонялся, на это у меня ума хватило. Достаточно было один раз посмотреть, как бежит этот огромный и неуклюжий с виду зверь, чтобы понять: если он в ходе погони вдруг вздумает поменяться со мной ролями, то мои шансы на спасение будут близки к нулю. Хозяин вначале ругал меня, когда я, еле волоча ноги и вывалив язык чуть ли не до земли, догонял его на маршруте после многочасового отсутствия, но потом, видя, что я всегда нахожу его по следу, махнул рукой и предоставил мне полную свободу искать приключений на свою голову. Только в дни, когда за нами прилетал вертолет, он с утра привязывал меня к ближайшему дереву. Тогда я был этим крайне недоволен, но он, пожалуй, был прав: вряд ли я смог бы сообразить, что, услышав шум вертолета, нужно немедленно возвращаться в лагерь.
Как-то раз зарядил многодневный обложной дождь, вертолет долго не прилетал за нами, и мы вернулись на базу только через две недели. Тут нас ожидал неприятный сюрприз. Как раз в это время начался нерест кеты и горбуши, и ниже нас по течению стала рыболовецкая бригада. С ними были собаки, и за время нашего отсутствия они успели освоиться на новом месте и территорию поселка считали своей. Мы со Старым Джеком тоже не собирались уступать свои угодья без боя, и конфликт был неизбежен.

Территориальные конфликты имеют свои особенности, тут даже сильнейший может проиграть, если лезет на заведомо чужую территорию. Но на этот раз и мы, и наши противники искренне считали спорную землю своей, а сила была, увы, не на нашей стороне. Вожаком у них был черный лохматый пес немного крупнее и старше меня, по всей видимости опытный боец. Остальные - мелочь пузатая, с каждым из них по отдельности ни мне, ни Старому Джеку делать было бы нечего. Но их было трое, и все вместе, да еще под руководством столь грозного предводителя, они представляли собой внушительную силу.

Мы встретились лицом к лицу на окраине поселка. Старый Джек велел мне взять на себя вожака, и был совершенно прав: в схватке, где все бросаются на всех без всяких прелюдий и ритуалов, его прием, очень эффективный в единоборстве, вряд ли сработал бы. Я бросился вперед, и через секунду мы с вожаком уже катались по земле, оставляя в дорожной пыли клочья белой и черной шерсти.

Если бы Старый Джек попытался сцепиться с одним из оставшихся противников, как это сделал бы на его месте любой другой пес (и я в том числе), нам обоим пришлось бы плохо: остальные тут же набросились бы на него сзади, а я, без сомнения, проиграл бы схватку с более сильным и опытным противником. Но этот хитрец поступил иначе. Он сразу занял позицию вблизи нас, дерущихся, и тем самым обезопасил свой тыл - ни один из оставшихся противников не решался перескочить через рычащий и кусающийся клубок, чтобы напасть на него сзади. Несколько раз то один, то другой из нападавших пытался схватить его за бок или за лапу, но каждый раз натыкался на оскаленную пасть и отскакивал назад. Под руководством вожака они бы, конечно, набросились одновременно, но тот был слишком занят мной, чтобы управлять боем, к тому же Старый Джек так умело перемещался, что один из его противников всегда оказывался по другую сторону дерущегося клубка. При всем этом он почти все время прикрывал мне спину, не давая стае прийти на помощь своему вожаку. Более того, он постоянно контролировал ход нашей схватки, и как только врагу удавалось вцепиться мне в какое-нибудь чувствительное место, у него над самым ухом раздавалось негромкое, но грозное рычание моего товарища. Вожак отпускал меня и резко оборачивался. На моем месте только полный идиот не использовал бы такие моменты. Когда же противнику ценой огромного напряжения сил удавалось вырваться из моих зубов и снова подмять меня, все повторялось сначала.

Тут я должен сделать небольшую оговорку. Как вы понимаете, я, находясь в гуще борьбы, не мог наблюдать за всеми ее перипетиями, и если вы только что прочитали подробное описание схватки, то я не претендую на авторство именно этих строк. Позже я объясню, в чем тут дело. А в тот момент я был не очень даже удивлен, когда мой соперник вдруг вырвался и побежал прочь, а за ним и вся его стая. Я ведь был уверен, что спорная территория принадлежит нам, а в таких случаях, как я уже говорил, сила не всегда является решающим аргументом. Я был изрядно потрепан, но счастлив, а Старый Джек вообще не получил ни единой царапины.

Дальнейшее наше пребывание на Таватуме прошло без особых происшествий. Мне запомнилась только речка, кипящая от бесчисленных косяков идущей на нерест рыбы. Казалось, сама река повернула вспять, такой плотной была идущая против течения масса. Мы носились по мелководью, выхватывая из воды скользких рыбин и вытаскивая их на берег. Поначалу мы их поедали, но нас и так кормили неплохо, и вкус рыбы нам скоро опротивел.

Потом наступил день, когда нас погрузили в битком набитый вертолет и увезли на базу экспедиции, геологический поселок Хасын, примерно в восьмидесяти километрах к северу от Магадана. Вот уж где было настоящее собачье царство! По-моему, нас здесь было больше, чем людей, такого я нигде не видел. Меня здесь встретили вполне дружелюбно, скорее всего благодаря покровительству Старого Джека, который пользовался здесь непререкаемым авторитетом. Похоже, для здешних собак он тоже был каким-то высшим, непонятным существом, и не только потому, что владел приемами, позволявшими ему побеждать более сильных соперников. Он был не такой, как все. Сам его образ жизни был чужд и непонятен для нас. У него была семья, что, согласитесь, у собак бывает не так уж часто. Нельзя, конечно, сказать, что его подруга жизни, черная гладкошерстная Чара, принадлежала только ему одному. При существующей демографической ситуации это было бы слишком даже для такого выдающегося пса, как Старый Джек. Я знаю, многих из вас пугают и шокируют наши "собачьи свадьбы", когда целая орава взбесившихся от неудовлетворенного желания кобелей носятся по улицам за одной-единственной сукой, но разве не вы сами создали нам сексуальные проблемы? Если ваша беспородная собачка принесла вам щенков, кого вы скорее пристроите у своих друзей и знакомых - мальчиков или девочек? И что сделаете с оставшимися? Я не говорю о породистых, за щенков которых можно получить хорошие деньги - с ними-то все в порядке. А нам что делать с таким перекосом? Посмотрел бы я на вас, если бы вы на пять-шесть мужчин имели одну женщину, способную к половой жизни лишь несколько дней в году!

Но вернемся к Старому Джеку. Они с Чарой жили в одной будке и вполне уживались вместе, за исключением тех периодов, когда у Чары появлялись щенки. Тогда Старому Джеку приходилось временно искать себе другое пристанище. Подругу он держал в строгости, и когда им приносили пищу, не подпускал ее к миске, пока сам не наестся. Правда, у той были свои женские хитрости. Бывало, только он примется за еду, как Чара срывалась с места и с яростным лаем бежала за угол дома. Старый Джек тут же отрывался от миски и бежал следом выяснять, в чем дело. К его возвращению Чара успевала обежать вокруг дома и произвести изрядное опустошение в миске. Старый Джек снисходительно относился к проделкам подруги, мне кажется, он давно разгадал ее хитрости и только ради забавы поддавался на них.

Самым же удивительным были его отношения с людьми. Ему никогда не приходилось выпрашивать кусок, как всем нам. Чуть ли не все жильцы трехэтажного дома, возле которого стояла будка Старого Джека, даже те, у кого были свои собаки, считали своим долгом положить что-нибудь в его миску. Свой хлеб он, впрочем, честно отрабатывал. Едва завидев кого-либо из знакомых, он бежал ему навстречу , всем своим видом показывая дружеское к нему расположение, и провожал до самого крыльца. Людям это нравилось, они, по-моему, даже расстраивались, если Старого Джека почему-либо не оказывалось на месте. Но стоило человеку привыкнуть к такому ежедневному эскорту и потерять бдительность, и коварный пес тут же отмачивал с ним свою коронную шутку, которая лучше всего удавалась ему зимой, на скользкой укатанной дороге. Выбегая, как обычно, навстречу, он, не останавливаясь, проскакивал мимо, резко сворачивал за спину человеку и, крутнувшись на месте, сильно толкал его под коленки своим довольно массивным задом. Если это был крупный мужчина, ему иногда удавалось, нелепо изогнувшись и загребая воздух руками, устоять на ногах, но женщины, как правило, оставались сидеть посреди дороги, инстинктивно подняв над головой руки с набитыми сумками. Вы скажете, что не потерпели бы подобного издевательства со стороны какого-то пса? Видели бы вы его добродушно-удивленную морду, когда он, склонив набок голову, смотрит на вас, как будто говоря: "Ну, извини, я как-то не подумал, что у тебя всего две ноги". У его жертвы рот сам собой растягивался до ушей, и ни о какой обиде не могло быть и речи.

Мне в Хасыне тоже жилось неплохо. Хозяин жил в общежитии, и в смысле кормежки я был обеспечен почти так же хорошо, как Старый Джек. Правда, в отличие от него мне приходилось выпрашивать пищу, но уж что-что, а попрошайничать я умел: школа у меня была отличная. Целыми днями я носился с другими собаками, часто навещал Старого Джека, жившего на другом конце поселка. Меня по-прежнему притягивала его неразгаданная тайна. Смутное ощущение беспокойства, зародившееся еще при первой встрече с ним, росло во мне и наконец дало плоды. Сначала неясно, потом все отчетливее зазвучал во мне невозможный, немыслимый не только для меня, но и для всех предшествующих поколений моих предков вопрос. И этот вопрос был -"почему?" Это было равносильно тому, как если бы лист обратился к дереву с вопросом, почему он должен осенью пожелтеть и упасть с ветки. Я, как и любое животное, был такой же частью этого мира, как лист или дерево, вписывался в него, как хорошо подогнанный фрагмент пестрой мозаики. А части не дано вопрошать целое, почему оно выглядит именно так, а не иначе, она воспринимает это целое как данность. И потому следом сразу же возник другой вопрос - "откуда?" Ведь до сих пор все, даже самые "разумные" мои мысли и действия были лишь более или менее адекватными реакциями на воздействия окружающего мира, направленными на получение максимума удовольствий и минимума неприятностей. Откуда же возникло это невозможное "почему?", что в этом мире могло быть его источником?

Нехотя отступила на север жестокая колымская зима, промелькнула скоротечная весна, неудержимо приближался новый полевой сезон, а эти проклятые вопросы как засели в моей мохнатой башке, так и не покидали ее, пока однажды утром я не проснулся с готовым ответом, как будто всегда его знал. Не что-то вне меня, а я, я сам, то, что вы, люди, называете личностью, был источником мучивших меня вопросов. Пусть вас не вводит в заблуждение то, что и раньше в моем повествовании я, говоря о себе, употреблял это местоимение, это совсем не значит, что я ощущал себя личностью, просто теперь, когда этот перелом уже произошел, я не представляю, как иначе можно назвать самого себя. А это действительно был перелом. Я больше не был частью, фрагментом мозаики, я стал целым, жаждущим познать другое целое - окружающий мир. Это было для меня великим, невероятным потрясением, неведомым вам только потому, что вы проходите через него в том возрасте, когда ваша память еще не способна удержать даже самые сильные впечатления. Я понял теперь, почему вы нам кажетесь такими непостижимыми, ведь познавать мир - значит изменять его, по крайней мере для самого себя, вырваться, хотя бы частично, из-под власти его законов. Вы живете совсем в другом мире, где не только жесткие законы природы, но и ваша собственная воля имеет значение. И вот я тоже вступил в этот мир, делал в нем первые шаги. И они вовсе не были такими радостными, как вы, возможно, подумали. Я оторвался от земли, но как еще далеко было до неба! Те, с кем я так весело и беспечно проводил свои дни, остались далеко внизу, а вы, люди, были по-прежнему недосягаемы и вовсе не собирались принимать меня в свое общество. Безмерное, невыносимое чувство одиночества охватило меня, я едва не завыл во весь голос прямо посреди просторного, еще пустого в этот ранний час коридора общежития. Но тут новая, спасительная мысль пронзила меня. Старый Джек! Этот удивительный пес, с которым люди, может быть сами этого не осознавая, обращаются, как с равным! Так вот в чем заключалась его тайна! Он прошел через то, что я испытал только сейчас! Но почему он не сообщил о своем великом открытии ни мне, ни другим? Этот вопрос возник во мне на мгновение и сразу отпал, ибо ответ был очевиден: тот, кто сам не испытал этого потрясения, никогда не поймет, что это такое. Слепорожденному легче представить себе радугу, чем животному - мысли разумного существа. Но я-то теперь способен его понять! И самое главное
- я уже не одинок, нас двое! Подскочив к двери, я всем телом навалился на нее, преодолевая сопротивление тугой пружины, и вылетел наружу.

Старый Джек слишком долго ждал этого момента, чтобы сразу в него поверить. Его чувства были настолько сильны, что я переживал их почти с такой же остротой, как если бы они были моими. Бесконечная тоска одиночества, до сих пор надежно спрятанная под маской невозмутимого спокойствия, робкая надежда, казалось бы, давно убитая многолетними безуспешными поисками себе подобных и, наконец, тихая радость исполнения самой сокровенной, затаенной мечты, смешанная с горькой печалью оттого, что это произошло так поздно.

С этой минуты мы стали неразлучны. Люди, собаки, весь окружающий мир перестали для нас существовать. Мы и раньше неплохо общались друг с другом, но теперь наш общий язык обогащался с каждым днем. Старый Джек учил меня мыслить не представлениями, а понятиями, хотя мне до сих пор невдомек, как он ухитрялся делать это на нашем не приспособленном для передачи понятий языке. Так или иначе, он достиг цели. Сам я никогда бы не додумался, что дерево, растущее у магазина, и другое дерево у автобусной остановки можно мысленно объединить во что-то общее и использовать это общее для создания представления о третьем дереве, которого я никогда не видел. А может, и додумался бы когда-нибудь, почему нет, если Старый Джек смог, но на это ушли бы долгие годы. Я еще не понимал тогда, почему он так торопится передать мне свои знания и опыт. Мне это стоило огромных умственных усилий, и я не раз жаловался на усталость, но он и слышать не хотел о передышке. Он прошел лишь часть пути к вершине, и теперь подтягивал меня до своего уровня, чтобы я смог подняться еще выше. За три стремительно пролетевшие недели он рассказал мне все, что знал сам. Конечно, я далеко не все понял, мой учитель и не требовал этого, но настаивал, чтобы я запоминал и непонятное с тем, чтобы потом разобраться.

К концу третьей недели я узнал, почему он так торопился. Начинался полевой сезон, и Старый Джек по своему богатому опыту знал, что мы едва ли снова попадем в одно и то же место. Человеку ведь не придет в голову спросить свою собаку, куда бы она хотела поехать, да его и самого, как я понимаю, не всегда спрашивают. Можно было бы, конечно, заартачиться обоим, сбежать в суматохе отъезда и остаться здесь. Но Старый Джек не захотел, заботясь прежде всего о моей судьбе. Сбежать означало для меня потерять хозяина. А собака без хозяина - существо свободное, но бесправное, и если у нее к тому же приличная шкура - верный кандидат на шапку. На меня и при живом хозяине уже не раз покушались.

Расставались мы навсегда. Старый Джек знал, что не вернется, отпущенный ему срок жизни подходил к концу. Он сообщил мне об этом просто и спокойно, и я по привычке воспринял это, как должное. Только позже, оставшись в одиночестве, я впервые задумался о смерти, и мне открылась оборотная сторона разума. Животные никогда не думают о смерти. Они могут отчаянно бороться за жизнь, подчиняясь самому могучему из инстинктов - инстинкту самосохранения, могут испытывать страх и боль, но им никогда не придет в голову задуматься о том, что они теряют вместе с жизнью. Да и теряют они не так уж много. После смерти, как и при жизни, они остаются частью этого мира, разве что теперь - неодушевленной. А разумное существо теряет целый мир, и это действительно страшно. Не знаю, удастся ли мне встретить свой конец с таким спокойствием и достоинством, как мой друг и учитель. Как хорошо все-таки, что мы встретились и он смог передать мне хоть часть того мира, который он уносил с собой... Куда? В небытие или в какую-то другую жизнь, лучшую или худшую? Насколько мне известно, у вас тоже нет удовлетворительного ответа на этот вопрос. А я сам? Передам ли я кому-нибудь то, что приобрел сам и получил в наследство от Старого Джека? Ведь я могу и не встретить того, кто сможет принять от меня эстафету. Наверное, мы не первые и не последние собаки, в которых возгорелась искра разума, но где искать других? Как вообще происходит этот таинственный процесс? У вас, конечно, существует целый ряд теорий на этот счет, но все они более или менее правдоподобно объясняют лишь тот путь, которым прошли вы. Вам, наверное, трудно поверить, что могут быть и другие пути. У меня есть некоторые соображения по этому поводу, а будут ли они для вас достаточно убедительными - решайте сами.

Если говорить о диких животных, какими были ваши далекие предки, то ваши теории, наверное, правильны. Разум не мог бы возникнуть без возможности занять освобожденные от ходьбы передние конечности чем-либо полезным для выживания вида, ведь рядом с вашими предками не было других, высших существ, у которых они путем элементарного подражания переняли бы некоторые качества, требующие более высокого уровня умственной деятельности. То же относится и к современным диким животным - люди слишком далеки от них, чтобы стать объектами для подражания. Другое дело - домашние животные, которые на протяжении бесчисленных поколений живут рядом с вами. Но вы сами закрыли им путь к разуму, выведя их из-под власти естественного отбора и заменив его искусственным, и отнюдь не по тем качествам, которые способствуют умственному развитию. Даже тех животных, назначение которых предполагает достаточно высокий уровень общения с вами - прежде всего нас, собак - вы отбираете по принципу безоговорочной преданности и способности исполнять именно то, что вы от них требуете. Все выведенные вами породы имеют узкую, наследственно закрепленную специализацию, и любые отклонения от нее безжалостно выбраковываются. Я уже говорил о нашей неистребимой жажде иметь Хозяина, раствориться в его личности. Если все животные ощущают себя частью окружающего мира, то собака - скорее часть своего хозяина, по крайней мере стремится к этому. И только мы, беспородные, у которых эта жажда притуплена поколениями свободной жизни, а гены, отвечающие за узкую специализацию, бесследно растворились в бесчисленных смешениях, но живущие в постоянном контакте с вами, остаемся на узкой грани между дикими и домашними животными, с которой возможен путь наверх. Кроме того, своими облавами, отловами, отстрелами и ядами вы поставили нас в условия жесткого отбора, где выживает не сильнейший, как в дикой природе, и не по нужным вам качествам, а именно по гибкости ума и способности решать все более сложные задачи, которые вы ставите перед нами. Других животных, условия жизни которых так способствовали бы умственному развитию, я не знаю, разве что кошки, которые за тысячелетнюю историю жизни с людьми сохранили изрядную долю независимости. Но у кошек почти начисто отсутствует инстинкт подражания, иначе они, возможно, опередили бы нас.
Все это я понял, конечно, не сразу, а лишь путем долгих одиноких размышлений. Здесь я прошел, пожалуй, дальше своего учителя. И все же главный вопрос - как найти себе подобных - так и оставался нерешенным. С какой надеждой я бросался навстречу каждой новой собаке, прибывшей в наш поселок, как радовался возможности расширить круг знакомств, когда хозяин брал меня с собой в какую-нибудь поездку! Несколько раз я предпринимал самостоятельные походы в соседний поселок, что было довольно рискованно: появление чужой собаки без хозяина однозначно воспринимается местными как покушение на их территорию со всеми вытекающими последствиями. В зависимости от обстоятельств мои попытки вступить в контакт встречались агрессивно или дружелюбно - на животном уровне - но как только я пытался выйти за его пределы, результатом было всегда одно и тоже - глухая стена непонимания. Я был близок к отчаянию. Неужели этот крошечный родник мысли, с таким трудом пробивший сухую корку бессознательного и успевший дотянуться до меня своей светлой струйкой, пересохнет, не превратится в ручеек, пробивающий себе путь сквозь время? Только передать эстафету разума, не дать ей упасть на землю - о большем я не смел и мечтать.

Надежда пришла оттуда, где я не искал. Это случилось в один из последних теплых осенних дней, примерно через полтора года после того, как я остался один. Я лежал на самом солнцепеке, в песочнице во дворе того самого дома, где жил когда-то Старый Джек,запасаясь теплом на предстоящую долгую зиму. Две женщины с маленькими детьми на руках вышли из подъезда и, согнав меня с насиженного места, оставили малышей в песочнице, а сами сели на скамейку рядом, оживленно о чем-то разговаривая. Я отошел на несколько шагов и снова сел, наблюдая от нечего делать за парочкой человеческих детенышей, ползающих за низким, но непреодолимым для них деревянным барьером. Им было, наверное, не более года, они еще нетвердо стояли на ногах, с размаху садились на попку, ползали на четвереньках, сталкиваясь друг с другом, и снова пытались встать.
И вдруг меня осенило. С поправкой на анатомию, по своему поведению эти два беспомощных малыша ничем не отличаются от пары щенков, впервые пытающихся встать на ноги. Сейчас они еще не разумные существа, а лишь потенциальные носители разума, который еще только будет вложен в них. А если не будет, они так и останутся на животном уровне, что и подтверждается немногочисленными, но яркими примерами людей, с младенчества воспитанных дикими зверями. Значит, разум не передается по наследству, а возникает в процессе общения с другими людьми, прежде всего родителями! Но каким образом это происходит, если для овладения языком людей разум уже необходим? Я стал наблюдать за человеческими детенышами и их родителями при всякой возможности. Завидев мамашу с коляской или ребенком на руках, я пристраивался где-нибудь поблизости, прислушиваясь к их агуканью и сюсюканью, стараясь не упустить ни одного движения, взгляда или интонации голоса. Мне не понадобилось много времени, чтобы прийти к выводу, что язык общения родителей со своими младенцами очень близок к тому, на котором говорим мы. И дети понимают его, одновременно пытаясь подражать звукам, издаваемым взрослыми и таким образом усваивая первые слова человеческой речи. Мне стало ясно, что до сих пор я шел не тем путем. Не искать себе подобных, а создавать их из несмышленых щенков - только так я достигну цели! Конечно, не каждый щенок - потенциальный носитель разума, но они есть, и я сам тому живой пример. Многое тут зависит от наследственности, но если это будет щенок от меня, то за наследственность можно не беспокоиться, по крайней мере с одной стороны - чего уж тут скромничать.

На роль матери своих будущих детей я выбрал не самую симпатичную, но довольно смышленую сучку по кличке Ляпа. В ее внешности было что-то от Старого Джека, возможно, она была его дочерью или внучкой, что повышало мои шансы на успех. Когда у нее начался очередной "сезон любви", я сделал все, чтобы не подпустить к ней других жаждущих. Не то чтобы мне это вполне удалось - не мог же я день и ночь охранять ее от целой толпы охваченных страстью кобелей! - но сам я проявил такую половую активность, что мог рассчитывать по крайней мере на половину щенков.

С каким нетерпением ждал я счастливого момента, уже представляя, как я сижу в окружении своих детей и неторопливо, но настойчиво вкладываю в их лобастые головки зачатки разума! Но моим мечтам не суждено было сбыться. Я с самого начала допустил ошибку, выбрав Ляпу, потому что у нее был хозяин. Он, правда, давал ей полную свободу бегать, где хочется, но жила она у него в квартире, и щенков принесла тоже там. Я их видел только один раз, когда хозяева случайно оставили дверь открытой, и я смог мельком заглянуть в прихожую, где в большой картонной коробке копошились пять еще слепых малышей, из которых трое, судя по расцветке, были моими. Двоих, впрочем, я увидел в тот же день еще раз, мокрых и безжизненных, на свалке за гаражами, куда хозяин выплеснул их вместе с водой из ведра. Но это были не мои, и раз хозяин не утопил всех сразу, значит оставшимся предстояло жить. Я целыми днями шатался вокруг дома, ожидая когда мать выведет их на свет. И не дождался. Настал день, когда Ляпа вышла одна, с видом грустным и потерянным. Нет, хозяин не утопил их, как первых двух, он просто раздал их своим знакомым. Как жаль, что он не нашел им хозяев здесь, в Хасыне! Вряд ли они без моей помощи достигнут высот разума, пусть хотя бы обретут обыкновенное собачье счастье со своими хозяевами.

Неудача, которую я переживал, пожалуй, сильнее и дольше, чем их мать, научила меня многому. Я понял, что избранная мной тактика слишком подвержена превратностям судьбы. Даже если в следующий раз я выберу моим щенкам мать, не имеющую хозяина, мало ли что может с ними случиться? Чумка, бешенство, охотники за шкурами, любая случайность могут свести на нет все мои усилия. Нет, я должен работать с каждым щенком, который встретится на моем пути, независимо от того, мой он или не мой. Своих, конечно, я буду воспитывать в первую очередь, если они появятся и выживут, но зацикливаться только на них нельзя ни в коем случае.

Между тем в моей жизни произошли некоторые перемены. В один морозный зимний день к моему хозяину пришел гость, нацепил мне на ошейник поводок и увел с собой. Оказывается, мой хозяин в этом году собирался уезжать из этих мест навсегда и, не имея возможности взять меня с собой, решил заранее передать новому. Этого нового я знал и раньше, он давно уже присматривался ко мне, охотно угощал и относился вполне дружелюбно. Но когда он привел меня к вагончику, где он жил и где для меня уже была приготовлена просторная и теплая будка, и посадил на цепь, я затосковал. В мои планы вовсе не входило просидеть всю оставшуюся жизнь на цепи. Два следующих дня он обильно кормил меня и всячески подчеркивал свое дружеское расположение, а потом отпустил побегать. У меня хватило ума вернуться к вечеру, и он, видя, что я не собираюсь сбегать к прежнему хозяину, вскоре дал мне полную свободу. В основном я проводил время среди молодежи самого нежного возраста, пытаясь достучаться до чего-то глубоко спрятанного в закоулках их еще неразвитых мозгов, при этом, конечно, не пропуская ни одной "собачьей свадьбы". К сожалению, в первом моем занятии успехи были, мягко говоря, значительно скромнее, чем во втором.

Пролетела еще одна весна, и в начале лета новый хозяин погрузил меня в кузов битком набитой грузовой машины с брезентовым верхом, и мы отправились на полевые работы. Наш палаточный лагерь стоял на берегу реки, в нескольких сотнях метров от Тенькинской трассы, по которой днем и ночью сновали тяжелые грузовики. К моей радости, собачье население лагеря достигало едва ли не половины людского. Все собаки были наши, хасынские, и среди них была Белка, очаровательная сучка с острыми ушками и голубыми глазами. Судя по объему талии, она в самом скором времени ожидала щенков, и у меня были все основания предполагать, что по крайней мере некоторые из них будут обязаны своим появлением на свет мне. Надо было срочно брать ситуацию под контроль. Белка, конечно, не такая дура, чтобы произвести на свет потомство прямо в лагере, она найдет для этого укромный уголок где-нибудь в лесу, но ей надо будет как-то питаться, и когда она придет в лагерь за своей порцией, ее могут выследить, и тогда, если никто из людей не выразит желания взять себе щенка, все они окончат свою короткую жизнь в холодных водах реки. Если даже и найдутся желающие, их наверняка будет меньше, чем щенков. Другое дело, если она приведет их к концу лета уже подросшими, твердо стоящими на ногах. Люди обычно не питают особой жалости к слепым новорожденным щенкам, но далеко не у всякого поднимется рука на смешно переваливающееся и доверчиво глядящее на тебя пуговками глаз существо. Я облазил все окрестности и нашел для Белки отличное убежище под корнями вывороченной лиственницы, на мягкой моховой подстилке. Чтобы быть уверенным, что место ей понравится, я натаскал туда костей, хлебных корок и других объедков, которые обычно перепадают нам с вашего стола. К этому я добавил круг копченой колбасы, с большим риском выкраденный у повара. Все это время я внимательно следил за Белкой, и когда в ее глазах появилась беспокойная задумчивость, означающая, что ожидаемое событие вот-вот наступит, привел ее к убежищу и оставался с ней до тех пор, пока шестеро мокрых, еле передвигающихся комочков не расположились у нее под брюхом, жадно тыкаясь мордочками в распухшие соски. Были среди них мои или нет, не могу сказать с уверенностью, законы наследственности - сложная штука.

В последующие дни я только и сновал между Белкиным убежищем и лагерем, принимая все меры предосторожности, впрочем, излишние, потому что за мной никто не следил. Сам я питался только тем, что не мог унести - остатками каши, супа, макарон, все остальное носил Белке. Ввиду нашей многочисленности нам доставалось на душу населения не так уж много, но я, беззастенчиво пользуясь испытанным приемом Старого Джека, сразу занял верхнюю ступень иерархической лестницы и получил право выбирать лучшие куски. Ну, и от хозяина мне персонально кое-что перепадало.

Несмотря на вполне приличную кормежку, Белка не смогла сохранить всех щенков. Один уже родился хилым и слабым, и на третий день умер. Двое других умерли то ли от чумки, то ли от другой какой-то болезни через три недели. Третий, подцепивший ту же болезнь, сумел выкарабкаться и в возрасте полутора месяцев выглядел даже здоровее, чем двое других.
Вначале Белка не подпускала меня к щенкам, глухо рычала и скалила зубы, но постепенно привыкла, и когда им исполнился месяц, они уже ползали по мне, спихивая друг друга на землю, зарывались носом в шерсть и с веселым рычанием набрасывались на мой хвост. А я тем временем терпеливо и настойчиво пробивался к их едва пробудившемуся сознанию, пытаясь вложить мысль в их девственно-чистые мозги. И надо сказать, они прямо-таки поразили меня своей невероятной восприимчивостью. Щенки, с которыми я имел дело до сих пор, было на два-три месяца старше, и, наверное, эта способность в них была уже несколько притуплена. А эти, по крайней мере двое из трех, воспринимали как должное многое из того, до чего я в свое время доходил с большим трудом. Будучи еще далеки от первых проблесков разума, они уже научились использовать в общении понятия, и разговаривать с помощью одних лишь представлений казалось им неудобным и неестественным. И скоро, очень скоро я начал читать в их глазах еще не высказанный, но упорно пробивающийся на поверхность сознания вопрос: "почему?" Но только у двоих. Третий как будто натолкнулся на какой-то естественный предел в своем развитии, и сколько я ни бился, дальше с ним дело не пошло.

В середине августа Белка решилась покинуть свое убежище и привести щенков в лагерь. Для меня это был очень тревожный момент. Как встретят их эти высшие двуногие существа, вольные распоряжаться нашей судьбой и самой жизнью? Но все обошлось. Люди были весьма удивлены, увидев Белку, которую давно считали погибшей, да еще с приплодом. Они никак не могли взять в толк, как она ухитрилась в течение двух месяцев находить в лесу пропитание для себя и щенков. Щенки пошли по рукам, каждый считал своим долгом их потискать и, сунув палец в рот, с видом знатока осмотреть зубки, однако желания избавиться от них никто, по-видимому, не изъявил.

После возвращения Белка в значительной мере потеряла интерес к детям, и я остался их единственным наставником. С ними предстоит еще много работы, но теперь я не сомневаюсь в успехе. Я передам эстафету, полученную от Старого Джека. Я теперь знаю, что щенков надо воспитывать с самого раннего возраста, и тогда шансы на успех очень велики. Что меня особенно радует, из двух моих питомцев одна - девочка. У нее когда-нибудь будут щенки, и она сможет начать их обучение с самого рождения, а то и раньше. Кто знает, может быть, в утробе они еще более восприимчивы! Хотел бы я посмотреть, какими будут ее щенки.
Ну вот я и подошел к настоящему моменту. Неделю назад, в первых числах сентября, в лагерь пришел мой прежний хозяин. Он появился рано утром, сойдя с попутной машины. За спиной у него был объемистый рюкзак, из которого торчала длинная ручка геологического молотка. Перед тем, как навсегда покинуть этот край, он собрался провести неделю на базальтовых скалах у реки Армань, где среди других встречаются округлые, зеленоватые, похожие на картофелины камни, полупрозрачные и слоистые в разрезе - агаты. Вот их-то мой прежний хозяин и решил пособирать на память о колымской земле. Он хотел взять меня с собой - одному-то в тайге не очень уютно, особенно ночью. А у него и ружья с собой не было, единственное оружие - сигнальная ракета. Новому хозяину это не очень понравилось, но в конце концов они договорились, что если я пойду, он меня удерживать не будет. Это, пожалуй, единственный на моей памяти случай, когда люди предоставили собаке право выбора.
И я пошел. За своих воспитанников я больше не беспокоился, да и пора уже приучать их к самостоятельности, а то они все время за мной хвостом ходят. А перерыв в обучении им не помешает, пусть голова отдохнет. Но главное, что заставило меня пойти - предчувствие чего-то важного, что должно случиться в моей жизни, и оно было как-то связано с прежним моим хозяином.

От нашего лагеря до Армани было километров сорок, и мы шли целый день. К вечеру мы остановились на берегу ручья, у подножия крутого склона, над которым навис черный гребень базальтовых скал. Палатки и спального мешка у моего спутника не было, только легкое одеяло, марлевый полог от мошкары и полиэтиленовая пленка на случай дождя. Он развел костер, поужинал, вывалил на камень остатки каши с тушенкой - для меня, и принялся за устройство ночлега. Костер он соорудил такой, чтобы горел всю ночь: поставил наклонно две каменные плиты и положил на них несколько бревен, чтобы верхние сползали в костер по мере того, как нижние сгорали. Потом набросал перед костром кучу лапника, растянул над ней полог и улегся спать, положив под голову рюкзак и завернувшись в одеяло. Я тоже свернулся рядом на подушке из ягеля, сунув нос под заднюю лапу. В таком положении комары не очень донимают, но от мелкого гнуса, лезущего в уши, спасения нет. Сколько ни дергай ушами, ни мотай головой - они будут жужжать у тебя в ухе, да еще и накусают так, что всю ночь не уснешь от невыносимого зуда. Если учесть, что воздух кругом звенел от всевозможных кровососов, то ночь мне предстояла не из приятных. Человек, судя по всему, тоже испытывал некоторый дискомфорт, но по другой причине. Костер грел только с одной стороны, а с другой на него дышала холодная сентябрьская ночь. Если к этому добавить, что под ним лежал отнюдь не золотой песок сочинского пляжа, а вечная мерзлота, едва прикрытая тонким слоем почвы, а сверху - черная безоблачная бездна, жадно высасывающая из неизбалованной солнцем земли последние крохи тепла, вам станет понятно, что мой бывший хозяин слегка погорячился, взяв с собой одно лишь драное одеяло. Конечно, таскать с собой в такую даль тяжелый геологический спальник не очень-то приятно, но хотя бы еще один теплый свитер ему бы сейчас не помешал.

Примерно с полчаса он ворочался с боку на бок, стуча зубами, затем нашел гениальное, на мой взгляд, решение, одновременно устраняющее как его, так и мои проблемы. Он приподнял край полога и свистнул, приглашая меня внутрь. Я, конечно, не заставил себя ждать, и через пять минут он уже крепко спал, согретый с одной стороны пламенем костра, а с другой - теплой собачьей спиной. А я лежал без сна и думал о том, как хорошо было бы нам иметь общий язык с людьми, как отлично мы могли бы дополнять друг друга. Но люди, кроме разве что самых маленьких детей, совершенно неспособны к непосредственному восприятию мысли. Даже общение человеческой матери со своим младенцем - это не диалог, а монолог, она не может слышать своего ребенка, покуда он не научится выражать свои мысли жестами или словами. Может быть, лишь в самых темных закоулках подсознания затаилась у человека эта способность, так глубоко, что не докопаешься, не достучишься. И вдруг я подумал: а почему бы и нет? Вот рядом со мной лежит человек, его сознание, отторгающее все попытки проникнуть внутрь, спит. Почему бы не попробовать прокрасться мимо спящих часовых и заложить в некотором роде бомбу замедленного действия? Проснувшись, он ничего не вспомнит, но через какое-то время, может быть, через годы, ему начнут приходить в голову странные, неожиданные мысли, и он захочет записать их, хотя бы для того, чтобы самому в них разобраться. И люди узнают о нас! Разумеется, я не тешу себя надеждой, что они сразу поверят этому рассказу, скорее всего автор и сам будет считать все написанное им, кроме тех эпизодов, которые наблюдал сам, плодом своей фантазии.(Я действительно так считал до того, как написал эти последние строки. А теперь не знаю, что и думать. Что же касается событий, коих сам был свидетелем - клянусь,тут все чистая правда, ничего не приврал.- прим. автора) В значительной степени так оно и будет, ведь он будет писать от себя, подтверждая мои интуитивные прозрения научными доказательствами и фактами, о которых я не имею ни малейшего понятия. (И в самом деле, откуда псу, будь он хоть трижды гением, знать о теориях наследственности и происхождения человека или, например, о судьбе человеческих детенышей, воспитанных животными? - прим. автора)

Осуществить задуманное мне удалось не сразу. Слишком уж по-разному устроены наши мозги, чтобы так запросто настроить их на одну волну. Только на третью ночь мне удалось установить с ним контакт и запустить информацию, которая может быть когда-нибудь выйдет на поверхность. (Ни хрена себе, этот пес меня запрограммировал! - прим. автора)
Неделя пролетела быстро. Днем человек выколачивал из черных скал свои агаты, а я отсыпался где-нибудь на солнышке, ночью же наступал мой черед, и не знаю, кому приходилось труднее. Я, во всяком случае, уставал зверски, голова к утру казалась распухшей и пустой, как барабан. Сегодня последняя ночь, завтра с утра мы тронемся в обратный путь. Мой рассказ окончен, и напоследок я хочу поделиться с вами мыслями, которые пришли мне в голову уже здесь, на Армани.

По какому пути пойдет наша еще только зарождающаяся цивилизация? Дорога, по которой идете вы, для нас закрыта. Мы никогда не будем строить дома и мосты, выращивать хлеб и летать в космос (я имею в виду, летать на построенных нами же кораблях, без этой оговорки вам будет нелегко оспаривать наш приоритет в космонавтике). Техническая цивилизация не для нас. Как вы говорите про человека, неспособного производить материальные ценности? Руки не из того места растут? Ну вот, а у нас они вообще ниоткуда не растут. На что же пойдет энергия нашего разума? Не знаю. Может быть, на самосовершенствование, создание того, что вы называете духовными ценностями? Пока я могу судить только по себе, и должен признаться, что имею весьма смутное представление о добре и зле, о любви и ненависти, о красоте, о религии. Вы и тут пока далеко впереди, но мы, не отягощенные заботами о техническом прогрессе, возможно, догоним вас в этой области быстрее, чем вы можете себе представить. Если, конечно, вы нам позволите. Это еще один вопрос, на который я не знаю ответа. Как уживутся две столь разные цивилизации на планете, где и одной-то уже становится тесно? Я, правда, не представляю, чем мы можем вам помешать. Не нужны нам ни ваши природные ресурсы, ни какая-то специальная территория. Но что вы скажете, когда вдруг обнаружите братьев по разуму не в космосе и не в каких-нибудь там параллельных мирах, а в вашем собственном дворе у мусорного бачка? Не настолько хорошо я вас знаю, чтобы пытаться предугадать вашу реакцию. Не хочется думать о худшем, к тому же я совершенно не понимаю природу той враждебности, которую некоторые из вас проявляют и к нам, и к себе подобным.

Ну, а если мои опасения напрасны и вы как минимум смиритесь с нашим существованием, тогда возникает третий вопрос: зачем мы? Зачем Бог или Природа - я не очень-то понимаю, в чем между ними разница - в своей неисповедимой мудрости создали нас? Вопрос о смысле нашего существования мучит меня более всего. Может быть, дело в том, что ваша цивилизация допустила опасный крен в сторону технического прогресса и идет в тупик? И мы призваны собственным примером указать вам другой путь, помочь выправить перекос и вместе идти дальше? Или, если кризис уже неизбежен и ваша цивилизация рухнет под тяжестью вами же вызванных катастроф, именно нам, закаленным, способным выжить в самой неблагоприятной экологической обстановке, предстоит спасти тех, кто останется, и возродить человечество? А если спасать будет некого? Что ж, тогда на Земле снова останется только одна цивилизация. За себя и за все наши будущие поколения могу сказать твердо: мы не хотим этого. Но наш час еще не наступил, так что вы уж постарайтесь сами дотянуть хотя бы до того дня, когда мы хоть что-то сможем для вас сделать.