Глава 1
Ты прожит. Больше нет секретов.
Изучена бессмыслица загадок.
И все же череда моих рассветов -
Сплошной эпилептический припадок.
- Алина Мелис, 2006
Будильник зазвонил приблизительно минут через 10 после того, как Алекс проснулся. Он вздрогнул, вытянул голую руку из-под одеяла и попытался нащупать верещащий предмет на тумбочке над головой. Окоченевшие пальцы едва сгибались, путались в шестеренках, а противный скользкий визг никак не давал сосредоточиться. Алекс наконец нашел нужную кнопку, выключил будильник и посмотрел на циферблат — десять часов утра, а за окном собираются светлые, но тяжелые тучи, которые на несколько недель затянут бельмом городское небо, но так и не прольются истерическим дождем.
Алекс положил будильник рядом с подушкой, на кровать, лег на спину и натянул одеяло до самого носа, прикрыл сухие от недосыпа глаза и вздохнул. Хотелось поспать еще хотя бы полчаса, но он договорился встретиться с утра пораньше с Дианой и сходить позавтракать куда-нибудь, рассказать о последних концертах, поделиться впечатлениями, выпить чая с печеньем вроде Эдинбургской изюминки — толстые завитки песочного теста, напоминающие круглые вафли — мягкие, не приторные. Почему-то при мысли о завтраке Алексу стало немного тошно, впрочем утром ему всегда было тошно есть или хотя бы думать о еде.
Глаза закрывались как-то сами собой, в такую погоду совершенно не хотелось никуда идти, черт возьми, они же только вчера прилетели. Алекс снова высунул руку из-под одеяла, переставил стрелку будильника на 10:15 и включил его. Раздался все тот же отвратительный звонок. Ответом Алекса было тихое «бля» и попытка в очередной раз выключить звук. Сколько времени он вообще звонит, что его невозможно перевести на 15 минут вперед?
Алекс свернулся под одеялом, положив ледяные ладони на живот, пытаясь их отогреть, соображая, как же ему урвать еще пару минут этого пасмурного утреннего спокойствия за опущенными веками, но слишком боялся заснуть. Пока он думал, часы натикали 10:20, и если он не встанет сейчас, то непременно опоздает. Хотя нет, он уже все равно опоздает.
Когда Алекс наконец собрался с духом и откинул одеяло в сторону, его тело тут же обволок тяжелый холодный воздух комнаты — еще не топили. Он вздрогнул всем телом и потянулся было вставать, как телефон на прикроватной тумбочке завибрировал. Сообщение от Дианы гласило: «Алекс, погода ужасная. Мы можем перенести встречу на завтра? :)»
Алекс вздохнул со стыдливым облегчением, позабыв на некоторое время о холоде комнаты, ответил коротким «ОК :)» и лег обратно под одеяло. Выспаться.
***
На самом деле Алекс даже не знал, нравится ему быть дома или нет, потому что свою квартиру в Глазго он домом как таковым не ощущал — слишком редко там бывал. Само понятие «дом» осталось, наверное, в далеком прошлом, когда дом был там, где мама. Или в солнечной приветливой Греции, где дед утром уходил работать в саду, возвращался только к полудню, когда жара становилась утомительно невыносимой, мыл руки на кухне и улыбался Алексу; где бабушка не говорила ни слова по-английски; где они с братом впервые попробовали вино — непривычный, немного вяжущий напиток взрослых, или сладкое, домашнее, но слишком пьянящее вместе с горячим воздухом.
Наверное, Алекс мог бы с гордостью назвать себя космополитом сейчас, но почему-то каждый раз под конец особенно длительного тура ему очень хотелось домой, хотя дом так часто не оправдывал его ожиданий.
А может быть, дом был там, где были его друзья, или там, где была Элеанор? Черт его знает.
Алекс мог найти тысячи причин, чтобы не появляться дома. Он иногда боялся, что если останется там слишком надолго, то его замотает в ежедневной рутине, а ведь он все время только и пытался, что построить свою жизнь так, чтобы каждый новый день не был похож на предыдущий, чтобы он не успел привыкнуть к чему-то неизбежному, потому что неизбежным оно становится именно тогда, когда ты к этому привыкаешь.
Но бывало и так, как сейчас, к примеру, когда безумно хотелось зарыться в каждодневности. Им нужно было сводить новый альбом, но чем больше просчетов и недостатков Алекс находил, тем больше его тянуло заняться каким-нибудь сайд-проектом. Ему не хотелось делать новый альбом просто, чтобы сделать, но и выносить его под сердцем не получалось. Поэтому он предпочитал запутаться где-нибудь еще, продюссировать The Cribs или писать для Guardian, к примеру, гастролировать без остановки — все, лишь бы не заниматься альбомом через силу.
Он скучал по тем временам, когда они арендовали старое здание муниципалитета, которое нашел Ник. Строение было сплошь деревянным, пыльным и ужасно скрипучим. Они закрасили и завесили окна, и внутри терялось ощущение времени: там всегда было темно, там всегда было электрическое освещение. Алекс вспоминал, как Боб все время ходил вокруг с камерой и делал черно-белые фотографии, иногда с какими-то очень уж авангардными ракурсами. Вспоминал, как Ник лазил по балкам под потолок амфитеатра, свешивал оттуда микрофон на проводе, пока сам Алекс играл что-то на гитаре, а их продюсер Дэн этот провод раскачивал. Они вроде как хотели использовать эффект Доплера. И, конечно, только Ник мог согласиться залезть под потолок и при этом не жаловаться, только смеяться и кусать губы с совершенно безумным блеском в глазах. Точно так же он кусал губы, скрывая нетерпеливые улыбки, когда предложил Алексу на одном аукционе купить человеческий скелет. Алекс все пытался узнать у него, зачем он им нужен, но Ник только упрашивал его и ныл, будто инфантильный мальчишка. Алекс тогда улыбнулся, глядя в его до неприличия синие глаза, соглашаясь, и подумал, что только благодаря Нику в нем самом еще живет этот чудесный, невыносимый ребенок, который так часто уже окончательно исчезает в человеке его возраста. Они купили чертов скелет за двадцать фунтов и смеялись, как больные гиены всю дорогу, пока везли его в студию. Он долго валялся там, закутанный в пурпурную бархатную мантию Ника, приобретенную таким же методом, просто потому, что Маккарти это вдруг взбрело в голову. И получилось так, что Пол все никак не мог найти подходящее перкуссионное звучание, а под рукой оказались эти кости, и... в общем, безумная бесполезная идея Ника вылилась во что-то конструктивное. Как обычно. Честное слово, Алекс готов был смеяться над этим каждый раз, но ведь он так любил в Нике эти неосознанные предвосхищения событий, какое-то интуитивное... волшебство (как сказал бы Боб).
Сейчас, будучи в Глазго, Алекс, конечно, должен был заниматься альбомом. Но, видимо, в этот раз его нежелание и неуверенность были подхвачены и остальными членами группы, потому что все как-то синхронно и довольно проворно решили на время разбежаться. Отчасти, Алекс был рад отдохнуть от этих приевшихся рож: Пол и Эстер всегда были заняты детьми, и под конец Алекса уже стало тошнить от их прекрасной семейной идиллии, Боб почему-то взял в привычку подкалывать Алекса по любому поводу и без, его шутки были как обычно своеобразны и стали раздражать Алекса сейчас еще больше, чем в начале их знакомства. Ник постоянно висел на телефоне с женой, и хотя Алекс прекрасно понимал, что переносит на Ника раздражение, относящееся на самом деле к Мануэле, все равно уставал, злился, бесился — все, что угодно. Поэтому он не звонил Нику уже неделю, видимо, пытаясь отстраниться от проблем Маккарти как можно дальше. У Алекса и своих хватало.
Под вечер Алекс так и не нашел себе компанию и поэтому отправился в Матушку Индию один. Вообще, он не любил ходить в кафе и рестораны в одиночку, но еще меньше он любил в полном одиночестве есть дома. Его отвели в небольшой зал для курящих к столику на двоих — грубо сколоченные, неряшливо окрашенные стулья и столы, громоздкие и тяжелые, были не слишком удобными, но создавали свою неповторимую атмосферу, в тон им здесь было все: ставни на псевдо-окнах (помещение было в подвале), огромные керамические крынки, расписанные красочными сюжетами пата-читра (традиционной живописью штата Орисса в Индии, если верить записям на одной из пояснительных страниц меню), посуда, стены, официанты-индусы.
Сидя за столиком, Алекс задумался о том, как странно изменилась и повернулась его жизнь за последние лет десять (впрочем, это немалый срок), лениво переворачивал страницы меню, хотя и так уже прекрасно знал, какое карри будет заказывать. Почему-то ему показалось, что его все-таки поглотила какая-то особая рутина, такая странная нерутинная рутина, если так можно выразиться. Где бы он ни был, что бы он ни делал, это отдавало одним и тем же сюжетом недописанной песни. Недописанные песни сейчас преследовали его везде.
Когда после ужина к нему подошла молоденькая фанатка, со светлыми волосами, легкой сеточкой веснушек на щеках и слегка вздернутом носе, и, улыбаясь вовсе не смущенно, попросила у него автограф, Алексу почему-то вдруг невероятно захотелось стать самым обыкновенным разносчиком пиццы. Нет, он не был настолько популярен, чтобы бояться и бежать от славы, чтобы чувствовать ее непосильное бремя. Он всегда был рад поговорить с фанатами, узнать, что они думают о его творчестве, и слушать, как они рассказывают о чувствах, которые оно вызывает. Но сейчас ему хотелось свернуться в неизвестность, без ожиданий, без будущего.
Осенняя хандра брала свое, а он старался сопротивляться ей всеми силами, потому что, в конце концов, в чем был смысл, если не в противостоянии обстоятельствам.
Когда Алекс вернулся домой, то сразу направился на кухню, сел за стол, придвинул поближе пепельницу и открыл недочитанный «Брайтонский леденец» Грэма Грина. Книжка была обычного ширпотребного издания, серые страницы загибались на концах, потому что Алекс имел привычку теребить их во время чтения, а некачественные полиграфические краски размазывались, стоило провести влажным от пота пальцем по строчке. Обычно его не волновали такие мелочи, но сейчас он никак не мог вчитаться, забывал каждый абзац, как только заканчивал его читать. Элеанор просила позвонить ей в 9 вечера по Нью Йорку, то есть в два часа ночи по Гринвичу. Это вечное ожидание скручивали его в тугой узел нервов.
Алекс позвонил ей на час раньше, потому что возможность услышать ее голос сейчас казалась единственно спасительной. Усталость накатывала на него каждые несколько часов теплыми волнами, но не приносила счастливого ожидания сна. Это была просто усталость.
- Элеанор, привет!
- Алло?
- Алло, Эл, это я, Алекс.
- О, Алекс, а сейчас еще только восемь... но я рада, что ты позвонил. Как ты?
- Скучно, честно говоря. Не удалось сегодня никого вытащить с собой на ужин. А ты как?
- Устаю немного, но ты знаешь, как это, - она сделала вид, что зевает и засмеялась, а Алекс не мог не засмеяться в ответ.
- Я бы не прочь был слетать в Нью Йорк...
- Да, это было бы здорово, но сам знаешь — у нас сейчас такие напряженные графики. Я правда очень скучаю по тебе, - Алекс закрыл глаза и тут же представил себе ее улыбку на другом конце провода, пастельную, а может, немного извиняющуюся.
- Я тоже скучаю, Эл, - Алекс вздохнул и задумался, зачем им обоим нужно было все время делать вид, что они такие чертовски сильные и самодостаточные.
- Я тут себе купила кольцо! Такое широкое, с цветочным орнаментом. Очень симпатичное, тебе бы понравилось, - Алекс все с той же легкостью представил, как Элеанор уселась в кресло, откидываясь на его спинку, в одной руке держа телефон, а другой расправляя складки тонкого, темно-коричневого платья с сетчатой нижней юбкой, как стала рассматривать свое кольцо и улыбаться, стараясь звучать как можно радостнее, стараясь увести разговор от апатии Алекса к безопасной теме металлических завитушек.
Алексу было неприятно, что она так легко понимает, как он тоскует по ней, по ее телу, по ее присутствию, ему совсем не хотелось быть предсказуемым, но она всегда умела находить ответы на его вопросы, даже если он не просил об этом. Может быть, у него слишком давно не было секса, а может быть, у него слишком давно не было секса с ней, но он не мог сосредоточиться на ее словах, ему просто хотелось ее присутствия, здесь и сейчас.
Они закончили разговор только в начале четвертого, и Алекс обещал перезвонить на следующий день. Потом он медленно и как-то обреченно разделся и лег спать, заставляя себя не думать о ней и о том разочаровании, которое ощущал — то ли в себе, то ли в Элеанор.
***
Алекс зарылся носом в мягкий живот Эстер, положил руки ей на бедра и вдохнул запах ее кожи. Она была такой мягкой, что он боялся слишком сильно сжимать ее пальцами. Он едва ощутимо поцеловал ее в выступающую косточку бедра, от чего она тихо засмеялась и немного выгнулась. Он улыбнулся в ответ и оставил дорожку поцелуев ниже, между ее ног, а потом вдруг резко поднялся и оказался с ней лицом к лицу.
- Хочешь так, или, может, мне тебе показать? - спросила она.
Алекс не смог ответить ничего связного, только водил руками по ее телу и вжимал ее в матрас, целовал ее шею, плечи и ключицы, а она наклоняла голову, не давая ему доступа к горлу, потому что ей было щекотно.
В какой-то момент он осознал, что он уже внутри нее, Эстер сидит на нем верхом и трахает его сама, в том ритме, какой нравится ей, смотрит на него и быстро и тяжело дышит.
***
Утром он проснулся и, как только вспомнил свой сон, тихо застонал и уткнулся лицом в подушку. Подробности сновидения ускользали, но то, что в нем он занимался сексом с женой одного из своих лучших друзей, оставалось неприятным осадком под веками. Это бывает, конечно, через пару дней он не будет придавать этому значения, но сейчас у него было ощущение, что что-то где-то не так. Не гнетущее, но несколько раздражающее. Он не чувствовал ни предательства, ни стыда, Алексу просто было несколько не по себе. Он перевернулся на бок и попытался снова уснуть.
Днем Алекс стал собирать вещи и прибираться в квартире и собирался съездить перед выходными на концерт Kamerakino в Лондон, о котором ему все уши прожужжал Пол. Первоначальный план остаться в Лондоне на ночь у Пола и Эстер, а утренним семичасовым поездом приехать домой, был ныне отягощен недавним мокрым сном, поэтому Алекс решил не задерживаться в столице, а поехать домой ночным перегоном — в конце концов, это всего лишь какие-то 6 часов дороги. Возможно, за это время он как раз дочитает Грина.
Утром следующего дня Алекс заскочил в банк оплатить счет за телефон и отправился на вокзал. Счета за телефон, приходившие каждый месяц, всегда были удручающими и беспощадными. «Вот цена твоих отношений», - говорили они. Цена была достаточна велика для телефонного счета, но слишком мала для того, что он чувствовал.
В поезде он не снимал темных очков, уткнувшись в книгу и расслабляясь под сладким мурчащим ритмом колес, едва ощутимым, убаюкивающим. Несмотря на то, что сидения были крайне удобными, спина и ноги все время затекали, поэтому Алекс периодически отрывался от книги, оставляя палец между страницами там, где читал, потягивался, смотрел в окно, не думая ни о чем определенном.
Через несколько мест от него сидел пожилой угрюмый старикан, так же как и Алекс уткнувшийся в книгу. Капранос смотрел на него несколько заторможенных минут (темные очки скрывали, слава Богу, направление его взгляда), наблюдая как его оплывшие, покрытые в суставах складками пальцы переворачивали страницы, извиваясь на сиденье и пытаясь увидеть, что же тот читает. Как оказалось — книгу кулинарных рецептов.
Алекс вполне привык к тому, что его мать читала в поездках книги с рецептами отваров, чаев и всякой подобной мути и дребедени, обещавшей несомненное долголетие и избавление от наследственных заболеваний, но он никогда не видел, чтобы кто-то читал в поезде книгу кулинарных рецептов.
Он взял с колен «Брайтонский леденец» и подумал, что закончит его еще до того, как прибудет в Лондон. В мысли стали вплетаться тревожные куплеты: возможно, он видел, что уже не так молод (фанаты очень любили припоминать ему его возраст в многочисленных открытках, посылках и бандеролях, а так же при личных встречах), а перспектива все приближающейся дряхлой старости не приносила мыслей о том, что он вполне удовлетворен жизнью и нашел в ней свое место. Впрочем, скорее всего, это было раздражение от того, что вечером он не сможет поговорить с Элеанор, не сможет услышать ее поставленный звучный голос, представить, в каком платье она вернулась домой, какой чай пила и была ли сегодня с каким-то другим мужчиной.
В Лондоне Алекса никто не встретил, но он и не надеялся, честно говоря. Пол изначально не был уверен, что успеет, а минут за десять до прибытия поезда Алекса на Кингс Кросс он позвонил, извинился и сказал, что Джорджи заболел и они с Эстер останутся сегодня дома и не смогут присоединиться к Алексу и на концерте. Почему-то, Алекс был не удивлен. Между ними все еще витало желание свободного пространства.
Алекс позвонил нескольким лондонским друзьям, которые охотно бросили свои дела и намеченные свидания и согласились составить ему компанию. У них, конечно, не было билетов, но поскольку Алекс был мельком знаком с несколькими членами Kamerakino, еще со времен, когда с ними поддерживал отношения Ник, то подумал, что ситуацию будет несложно разрешить.
Концерт прошел отлично, а после Капранос посидел немного в гримерке с группой. Любопытную музыку играли эти ребята: расслабляющую, отчасти очень навязчивую, вокальная партия была странной, но приветливой, и, хотя в основном Алекс не понимал, о чем речь, ему нравилось слушать немецкий язык, вперемешку с какими-то словами, по акценту и произношению больше всего напоминавшими русские. Ему сразу же вспомнился первый альбом Franz Ferdinand, что неизбежно привело к мысли и о последнем, который еще предстояло выпустить.
Их третий должен был быть медленнее, чем предыдущий, рифы тяжелее, но с меньшим ощущением панка. Каждый аккорд более продуманный, без опоры на жесткое звучание силы. Из-за пресыщенности будущей пластинки клавишными и синтом, которые писал в основном Ник, Алекс чувствовал, что этот альбом получился больше его и Ника, чем группы как целого. Больше как первый альбом, где абсолютное большинство песен были помечены авторством Капранос/Маккарти, но в этот раз он был «их» в еще большей степени.
***
В субботу утром Алекс заставил себя встать пораньше, потому что собирался поехать к родителям в пригород. Глазго окутывала постылая пелена бессолнечных дней. Он встал в девять, быстро сходил в душ и стал готовить себе завтрак из того, что было в холодильнике. Пальцы на руках беспощадно коченели и едва отогревались голубым пламенем и жаром плиты. Почему-то Алексу всегда нравилось, чтобы дома была газовая плита, а не электрическая. Странная прихоть, ощущение полуживого огня. На сковородке скворчали бекон, помидоры и яйца, а Алекс вдруг задумался, зачем он встал так рано, если выходить ему только через несколько часов. У него периодически бывали сбои, перед сном, когда он случайно ошибался в расчетах и ставил будильник на слишком рано или слишком поздно, и, после, каждый раз утром проклинал себя и свой ночной образ жизни. Но сегодня он встал легко, без тяжелых отголосков сна в голове, даже без сковывающего кости холода. Холод пришел потом.
Почему-то хотелось позвонить Нику. Но было еще слишком рано. Во всех смыслах этого слова.
Машина Алекса была в ремонте, поэтому ничего не оставалось, как ехать на вокзал.
Пригородная электричка была относительно людной, Алекс прятался где-то в углу у окна, уткнувшись в книжку, которую ему еще в середине турне подсунул Боб. Джоэль Лейн «От голубого к черному» - рок-н-рольный роман, повествующий о сложных отношениях двух музыкантов друг с другом и с миром вообще. Алекс сначала не знал, воспринимать ли это очередной насмешкой Боба, но потом втянулся. Холод пробирался между его ребер точно так же как темное предчувствие и ожидание в каждом слове романа. Это было удивительно неуютно, но почему-то хотелось запомнить эту осень именно такой.
Дома, у родителей, Алекс позволил себе почти ничего не делать и ни о чем не задумываться. Он спал до полудня, готовил для матери, которая повредила ногу и не могла слишком долго находиться в вертикальном положении. Он давно не готовил, но ему хотелось снова этим заняться: он запекал картофель с сыром дор блю, варил томатный суп, делал кукурузные блинчики с фруктовым чаем по вечерам. Если это не было домашним уютом, то что тогда может быть?
Именно в эти дни осень последний раз вздохнула солнцем, закаты были теплыми и слишком грустными, когда смотришь на них из окна. Родительский дом, немного пыльный, с деревянной мебелью смешанных стилей и зеленой обивкой диванов и кресел, казался сном. Иногда Алекс находил себя в саду, у окна или у себя в комнате, будто просыпался внезапно и спрашивал себя — настоящее ли это?
Он никак не мог дозвониться к Элеанор, его это тревожило, но не раздражало и даже не злило, просто становилось печально. Она не звонила и не отвечала на его сообщения, поэтому он ложился спать пораньше, не в состоянии даже почитать перед сном книгу. В воскресенье днем она наконец ответила, написала, что очень занята и попросила звонить в понедельник. Извинилась.
Утром в понедельник Алекс был уже дома, в своей квартире, Глазго снова накрыла пелена острого мелкого дождя. Улицы были серыми и увядающими, но асфальт под ногами был усеян разноцветными листьями, в основном желтыми, яркими, до слез чистыми в своем предсмертном великолепии, а еще ужасно скользкими, так что Алекс несколько раз чуть было не упал на них.
В понедельник вечером Алекс снова не смог дозвониться Элеанор, но махнул на это рукой. Не было сил уже придавать значения чему-то настолько мелкому, тем более, что он, видимо, опять делал из мухи слона.
Во вторник он, наконец, услышал ее голос. Элеанор была то ли уставшей, то ли задумчивой, а еще очень нежной. Алекс никак не мог понять, как ей отвечать, он так отвык от того, чтобы она была нежной по телефону.
- Алекс... слушай...
- Ммм? - Алекс снова сидел на кухне, в квартире было совсем глухо, не работал телевизор, а в окна не бил дождь.
- Далеко ты...
- Да... - Алекс правда устал, ему не хотелось что-то говорить, только слушать ее.
- Мне тебя не хватает, правда.
- Мне тебя тоже. Но мы же скоро увидимся, через пару недель. Когда мы поедем в Нью Йорк с очередными концертами, - Алексу не надо было говорить ей, что они собирались посетить все эти гламурные вечеринки в честь Обамы или тридцатилетия Дизель, только чтобы был предлог побыть с ней.
- Я знаю... Алекс, - от высоты ее голоса у Алекса почему-то внезапно сжалось сердце, а потом так же внезапно отпустило. - Алекс, я скучаю. Очень скучаю. Но я пойду, мне уже надо. До завтра. Позвони.
- Конечно, позвоню. До завтра. Я тебя люблю.
Вздох, который Алекс, вероятно, не должен был заметить.
- Я тебя тоже.
Если Алекс думал об Элеанор, то он предпочитал вспоминать их встречи летом. Он любил, когда она надевала легкие воздушные платья. Коричневые, с мелкими цветами или крупными вышивками, темно-зеленые, и редко — его любимое красное.
Однажды они ездили с ней в Монреаль, это было поздней весной, но все вокруг было залито теплом. Солнце отражалось от разноцветных стеклянных витрин, в барах на стенах были развешены картины в стиле поп-арт, почти на каждой улице стояли автоматы дистробото, выдававшие cd, комиксы, газеты и dvd мини-формата по два доллара за штуку. Вдвоем они ходили по распродажам, покупая пальто из гималайского кашемира для Алекса, платья и свитера из тончайшей шерсти для Элеанор. Алекс нашел здесь кардиган для Ника, белый с черной линейно-геометрической оторочкой, после которого Маккарти вдруг внезапно полюбил кардиганы. Днем Элеанор любила сидеть в каком-нибудь инди-баре вроде Casa del Popolo или Sala Rossa, пить ледяной чай с яблоками и не снимать темных очков, а Алекс не мог отвести взглядя от линии ее шеи и идеальной ключицы. Вечером он вел ее в Pullman — бар-винотеку, с огромной люстрой из бокалов в главном зале, где они заказывали сырные тарелки и слоеные пирожки, дегустируя какое-нибудь особенно дорогое чилийское вино.
Тем летом они были невероятно счастливы, хотя провели вместе всего несколько недель.
Иногда они ездили в Грецию, где жили в доме бабушки и дедушки Алекса. Обычно у них были ленивые душные утра, когда они лежали, раскрывшись, на белых жестких простынях в их гостевой спальне, молчали или смотрели друг на друга. В такую погоду у Алекса чаще случались приступы астмы. До полудня они всегда были дома, не в состоянии двигаться под грузным палящим солнцем, а вечером сидели на веранде со всей семьей. Элеанор очень нравилась деду Алекса: он любил готовить для нее, наливать ей вино, рассказывать какие-нибудь истории времен его молодости, почти никогда не касаясь детства Алекса, чему Алекс, кстати говоря, был очень благодарен. Ночью Алекс и Элеанор занимались сексом в своей знойной комнате со спертым воздухом и ее кожа, блестящая от пота, казалась еще красивее при свете луны и настольной лампы, чем днем.
Алексу сейчас снова хотелось поехать с ней куда-нибудь, только вдвоем, без их групп, друзей и родственников. Ему хотелось уединения, не аскетического, но аристократичного, голой эстетики и ее влажного, близкого тепла.
Но среда поставила точку. Алекс снова позвонил Элеанор, она взяла трубку сразу же, поздоровалась и молчала.
- Эл? Алло? - Алекс подумал было, что что-то не в порядке со связью.
- Алекс, прости меня. Но нам лучше расстаться.
Капранос тоже замолчал, задохнувшись своими вопросами, никак не мог решиться, чем же можно ей ответить, или лучше просто повесить трубку, хотя это было бы слишком предсказуемо.
Нью Йорк, Господи, Алекс любил Нью Йорк всем сердцем, огромный, но тесный, почти твердое яблоко, полусгнившее в сердцевине и оттого более сладкое. Однако ненавидел его жителей, резких и немилосердных. Нью Йорк оставлял отпечаток беспощадности в твоей душе, если ты жил там достаточно долго.
- Боже, я мог бы сказать, что люблю тебя, что ты нужна мне, что я не знаю, что делать дальше, только это не так. Ты не можешь быть моей до конца, ты ускользаешь, потому что ты далеко, поэтому мне так хочется заполучить тебя...
- Алекс...
- Я бы мог признаваться тебе в любви тысячи и тысячи раз, но я не люблю тебя.
- Алекс... ну тогда, это даже лучше, нам обоим будет легче и проще, если чувства обоих...
Алекс снова перебил, пока она не сказала очередную глупость, так и не сумев убедить себя, что больше не любит и не хочет ее:
- Но мне хочется, чтобы ты была рядом. Просто рядом. Это приносят мне облегчение и спокойствие.
- Алекс, прости... мне очень жаль... Но я больше не могу так.
- Ты не против если я поинтересуюсь?
- Что?
- У тебя уже кто-то есть... был... есть?
Элеанор вздохнула и, Алекс мог поклясться, что всплеснула руками:
- Это настолько не телефонный разговор. Алекс, это неважно. Ты уже большой мальчик, а я...
- Да, большой. Просто все это как-то глупо... - Алекс заметил, что кусает ногти и тут же заставил себя прекратить. Не то, чтобы эта ситуация была глупой, просто он не мог подобрать правильного слова. Он только сейчас понял, что этот конец подбирался к нему неизбежно весь этот год, в каждом слове, каждой строчке от Элеанор. Это было так глупо, что он не позволял себе обращать на это внимание.
- Мне правда жаль, Алекс. Ты мне не безразличен, знай об этом, но... ну... ты понимаешь, - возможно ее голос дрогнул, по-крайней мере, ему хотелось верить в то, что она хоть что-то сейчас чувствует. Какую-то последнюю волну. Последние прилив, только их странное последнее понимание.
Нет, он не понимал. Он совсем не понимал, почему ему не хотелось вернуть ее.
После того, как Элеанор положила трубку, Алекс подошел к своему ноутбуку, включил Can't Stop Feeling на полную громкость и слушал ее на автоповторе всю ночь.
***
Алекс не мог спать. Он не мог заснуть ночью, поэтому и не пытался. Его биоритмы сбились, по многим причинам – стресс, нервы из-за альбома, Элеанор, усталось. Усталость. Почти все время после возвращения из тура он проводил ночи либо перед телевизором, либо наматывал круги вокруг дома, выдыхая свои неродившиеся сны через обветренные губы, либо искал какие-нибудь ночные концерты. Если он спал, то только несколько часов днем, случайно, незапланированно, свернувшись на диване в позе зародыша.
На следующий день после разговора с Элеанор он пришел домой часов в 9 вечера, днем он встречался с Бобом. Они сидели в кафе и Алекс ощущал, что вот-вот уснет, едва заставлял себя находиться в сознании. Дома он снял пальто и ботинки и сразу же пошел в спальню, залез под одеяло на самом краю кровати. Он хотел просто отдохнуть, полежать немного, может быть, заснуть. Через какое-то время, наверное, несколько часов, его кто-то обнял, так тепло и нежно, что он сразу подумал – в этих объятьях должен быть дом. Он подумал о матери, это должна была быть она. Только она жила довольно далеко и, на самом-то деле, руки, его обнимавшие, были мужские, не отцовские, не как у деда, но знакомые. Он подумал о Нике. И проснулся с именем Элеанор на губах.
Когда Алекс слишком мало спал и доводил себя до истощения как физического, так и морального, ему бывало снились такие сны – когда он терял эту грань между сном и явью и с полной уверенностью мог сказать, что сон этот просто не мог быть ненастоящим. Это обязательно должно было произойти на самом деле. Может быть, просто в другом измерении. Возможно, в другом мире.
Всю жизнь Алекс метался между людьми. Его чертова параноидальная природа просто не давала ему сблизиться с кем-то надолго. Он скакал от одной группки людей к другой, у него никак не получалось привязывать себя к ним надолго. Как только они начинали становиться чем-то вроде лучших друзей, ему сразу же начинало казаться, что у них внезапно рассыпались все общие грани соприкосновения. Сколько он себя помнил, так было всегда.
Глядя теперь на его отношения с Элеанор, продлившиеся ни много ни мало пять лет, он видел, что она была просто более затянувшейся версией все того же самого. Глупо было обвинять только ее в распаде их отношений, он все прекрасно понимал. Как она там сказала, большой мальчик ведь уже.
Только почему-то становилось страшно думать о том, как жить дальше. Как перебиваться до старости такими вот левыми людьми, когда в итоге и завещание не на кого будет писать.
Алекс начинал медленно признавать для самого себя, что его натянутые отношения с третьим альбомом во многом связаны с тем, что ему безумно надоели Пол, Боб, Энди, Паркер, да черт бы их побрал, весь звукозаписывающий лейбл и продюссеры. Он устал от них и хотел сбежать уже куда-нибудь в другое место. The Cribs стали еще менее долговечной компанией, а искать что-то новое снова и снова не было никаких сил.
Что он чувствовал к Нику, он все еще решить не мог. Но он совершенно точно очень хотел его увидеть.
Алекс встал, внезапно, ведомый одиночеством и ноющей потребностью прямо сейчас позвонить Нику и назначить встречу. А еще лучше проболтать с ним полночи, слушая его зевки, сбивчивые редкие ответы и периодические возмущенные возгласы его жены на фоне.
Алекс нашел телефон в кармане куртки и пошел с ним в комнату, посмотрел несколько долгих минут на экран, предвкушая и ощущая, как что-то внутри распутывается и отпускает, но не успел набрать Ника, потому что на дисплее телефона высветился какой-то совершенно незнакомый городской номер, очень и очень не вовремя.
Глава 2
«Когда этот мир однажды будет сведен к одному только темному лесу, предназначенному для четырех наших глаз удивленных, - к одному только пляжу для двух сохраняющих верность детей, - к одному музыкальному дому для нашего светлого чувства, - я вас отыщу».
- Артюр Рембо, «Озарения. XII Фразы»
Нику не хотелось включать в комнате свет, поэтому он ограничился настольной лампой и экраном ноутбука. Жужжащая темнота комнаты была почти теплой.
Они опять поругались с Мануэлой, поэтому сегодня она ушла на всю ночь — прогуляться с подругами по клубам. Куда и с кем она направилась на самом деле Нику сейчас было глубоко наплевать. Под грудиной сдавило долгожданным безразличием. Лучше безразличие, чем постоянные ссоры. Казалось, они разучились общаться не на повышенных тонах. Они или молчали, постепенно наращивая напряжение между телами, позволяя ему опутывать их, или ругались.
У Мануэлы было три любимых темы для скандалов: дети (а точнее их отсутствие), Алекс и совместные проекты. Ник предпочитал спорить только об арт-проектах — о них ему хотя бы было что сказать.
Понятно, Мануэла была уже не девочкой, не беззаботной невестой, конечно, она хотела детей. Каждый раз, глядя на Эстер, ставшую матерью уже, с недавнего времени, дважды, Мануэла хмурилась и напрягалась. Поэтому в последний год Ник стал избегать совместных встреч с Томпсонами (что было неприятно, потому что он скучал по Полу). Если Мануэла видела Эстер, то несколько дней была отстраненно-молчаливой и просто печальной, отчего сердце у Ника болезненно сжималось. То, что он не хотел детей, не от нее, а просто не хотел, еще не значило, что жена не была ему дорогим, родным человеком. Он очень любил ее когда-то, с ума сходил от ее голоса, от того, как она говорила об искусстве; ему всегда казалось, что он такой глупый по сравнению с ней. Сейчас он предпочитал любить ее на расстоянии, звонить ей каждый день, когда он в турне, мягким шепотом, с чувством исполнения своего священного долга, говорить ей, как он любит ее, как скучает. Но в те несчастные в общей сложности несколько месяцев в году, которые он проводил дома, Ник был на грани. Несколько лет назад был момент, когда они хотели развестись, но столько лет вместе приучили их друг к другу, даже если это не давало им двигаться дальше. Свободная жизнь пугала. Трудно было сказать, что они вместе сейчас, они просто цепляются за больные нервы. По крайней мере, так это воспринимал Ник.
Потом была тема Алекса. Если Ник ненавидел себя за то, что отнимал у Мануэлы возможность иметь детей, то простить и понять ее ненависть к Алексу он не мог. Наверное, если бы она не была так категорична по отношению к Капраносу, если бы не повторяла через день, что Алекс отнимает у Ника возможность жить своей жизнью, Ник бы сдался и в вопросе с детьми. Но эта ее неприязнь к Алексу словно оставляла в груди Николаса полую, нерабочую сердечную камеру, которая не могла качать кровь, поступающую в нее из вен и артерий, заставляя его захлебываться и сплевывать ее любовь.
Ник никак не мог придумать чем занять себя тем вечером, после того, как она ушла; ему совсем не хотелось, чтобы в голову лезли тяжелые мысли: о жене ли, об Алексе или об альбоме. Ему просто хотелось расслабиться.
От нечего делать Ник подумал было написать новый блог на сайте, но потом вспомнил, что за ним в интернете гоняется Кит Боадви, пытаясь вытрясти из Ника, когда они будут организовывать новую выставку. Ник был не в настроении.
В итоге он остановился на приятном и не напрягающем занятии: открыл youporn и решил подрочить. На главной странице он выбрал первый попавшийся ролик с какой-то русо-рыжей девицей в белом пеньюаре. Он откинулся на спинку стула и чуть отодвинул его от стола, чтобы удобнее было прижать руку к паху. Пока девица медленно и не слишком эротично раздевалась, Ник засунул руку в штаны и погладил себя. Ноги девушки были покрыты сеткой целлюлита, лицо едва ли можно было назвать привлекательным, но когда она повернулась спиной к камере и выгнулась, от вида ее белых полупрозрачных трусиков у Ника встал.
После этого Ник открыл ролик трахающейся парочки, девушка стояла четвереньках — это было уже интереснее. От артистически-фальшивых стонов у Ника по всему телу от паха паутинкой расходились сладковатые судороги, но сцена была довольно затянутой, поэтому чтобы кончить, Ник решил поискать что-нибудь еще. Хорошим последним штрихом был бы лесбийский ролик, но Ник, кажется, что-то напутал, и у него стала загружаться какая-то гомосексуальная порносцена. Первой мыслью было выключить все это, но любопытство, как и всегда, взяло свое. На экране два молодых тощих парня занимались анальным сексом. Лица того, что был снизу, видно не было, он стоял на коленях на кресле и упирался руками в спинку. Он был совсем бледным, с почти девчачьей талией, он постоянно выгибался, и Ник не мог оторвать взгляда от пластики его тела. Можно было представить, что это девчонка. Это было совсем просто.
Когда Ник кончил себе в руку, на него тут же накатила волна разочарования, опустошающего, смешанного в неудовлетворенностью. Он выключил ноутбук и пошел мыть руки.
***
Вообще говоря, Ник не любил сидеть дома в одиночестве, поэтому, померив квартиру неспокойными, нетерпеливыми шагами еще полчаса, он решил выйти прогуляться. Он прошелся по нескольким пабам, выпивая в каждом по пинте, ненавязчиво разглядывая собиравшийся там народ: вечером в выходные почти везде было душно и людно, преобладал контингент уставших менеджеров, переодевшихся в джинсы и спортивные черно-синие куртки, пьянчужек у барных стоек и крашеных блондинок, вышедших на охоту за уставшими менеджерами. Все это наводило на Ника тоску, постепенно подбиралось опьянение, приятное, но одинокое. Нику не сиделось на месте. Покинув мутное тепло пабов, он несколько часов просто гулял по холодным улицам, но мерзлый воздух так и не прояснил его мысли, поэтому он просто повернул в сторону дома.
На перекрестках ледяной ветер задувал под воротник куртки, потихоньку немели уши. Ник искренне надеялся, что хотя бы не будет дождя.
Когда до дома оставалось минут 10 по прямой, Ник обратил внимание на идущую перед ним девушку: у нее были русые, слегка вьющиеся волосы ниже лопаток, наверное, невероятно мягкие, приятные на ощупь, на ней было короткое темно-серое пальто, ее походка была дерганая, мальчишеская, и она ему понравилась. Они шли какое-то время на небольшом расстоянии друг от друга, Ник разглядывал ее талию и ноги, она ни разу не обернулась. Сзади на пальто у нее было небольшое белое пятно, сухое, точно от побелки. Ник представлял, как подходит к ней, мягко стряхивает эту белую пыль, улыбаясь своей самой обворожительной улыбкой, что-нибудь ей говорит, а у нее милый маленький носик и кукольное личико. Он, конечно, сказал бы что-нибудь очень смешное, она бы засмеялась и спросила, откуда он, ведь у него такой приятный акцент. Он хотел подойти к ней, но что-то ему мешало, с другой стороны что-то еще в его шаге было готово распрямиться пружиной, придавая ему начальный импульс, он был почти готов. Она не сворачивала и шла прямо по его маршруту.
А потом Ник подумал, что эта ситуация просто абсурдна. У него была куча проблем с Мануэлой, а он мечтал спутаться с какой-то малолеткой. Да и вообще — с какой стати она должна была повестись на такой наглый способ знакомства? С какой стати он вообще должен был ей понравиться? Ник прикусил губу, что-то нетерпеливым червячком грызло его внутри, это трудно было назвать бабочками в животе. Это было так неправильно, так нелепо, но он понимал, что если она сейчас не свернет куда-нибудь, то он пойдет за ней, мимо своего дома, пока, наконец, не решится с ней заговорить. Это было нерационально и ребячливо, но он хотел ее, хотя даже не видел ее лица. Хотел просто потому, что в голову пришла эта безумная идея, а он соскучился по безумствам.
Она, конечно, в итоге свернула в какой-то переулок, и Ник хотя и немного огорченно, но все же с облегчением вздохнул. Дома за время его отсутствия ничего не изменилось, Мануэла еще не вернулась.
Ник лег спать с ощущением, что ему все это не нужно.
***
На самом деле, у Ника с Алексом не так часто бывали тихие, спокойные моменты молчания. Они постоянно ссорились, но либо не всерьез, либо быстро остывали. Между ними было какое-то невысказанное правило: никогда друг другу не врать, и если изначально это относилось только к музыке и группе, то позже, чем ближе они становились, — уже ко всему. К драке могло привести что угодно: от выключателя света до свадьбы Ника. Собственно, эти два варианта как раз и относилось к двум их самым масштабным ссорам, а если честно, то одной, но очень затянувшейся. Свадьба была причиной, выключатель — поводом.
Ник видел, как почти каждый раз Алекс наслаждался их взрывными эмоциями. Капранос всегда говорил, что они будто на острие и в этом есть особая пикантность. Сам Ник, словно чтобы быть противоположностью, любил моменты, когда они молчали. Нику нужно было его постоянное одобрение, чтобы Алекс подошел, похлопал по спине и, фигурально выражаясь, дал конфетку за чрезвычайные заслуги. Алекс был мерой сравнения. Старший брат для Ника в детстве был флагом, символом того, к чему нужно стремиться, когда же все это было достигнуто и перевалило на черту отмеченного старыми мечтами, Алекс стал недосягаемым авторитетом. Нику всегда казалось, что Капранос в душе считает себя умнее, глубже, более чутким к творчеству и истинному интеллектуальному самовыражению, чем сам Ник. Лучшим способом это опровергнуть было ввязаться в самые андеграундные арт-тусовки Германии, Великобритании и Америке. Самым удивительным и болезненным правда оказывался момент осознания, что Алексу по большому счету все равно, каким новым дерьмом занимается Ник.
Мануэла пришла утром и легла на свою сторону кровати, разбудив Ника своими то ли усталыми, то ли слегка пьяными перемещениями по квартире. Возможно, она ждала, что Ник начнет очередную ссору, станет расспрашивать ее о том, где она была и что делала, упрекать ее, но Ник просто тихо встал и пошел в ванную. После этого приготовил себе завтрак и позвонил Бобу. Боб, кажется, планировал поспать в этот прекрасный пасмурный день как минимум до полудня, но Ник развел его на ланч где-нибудь в центре города, пряча бесцеремонность за доброжелательностью. Просто Боб был невероятно мягким человеком, никогда не мог отказать, если его о чем-нибудь просили, чем все вокруг и пользовались. Не то чтобы они делали это со зла или со скрытыми жадными умыслами, просто Боб сам их разбаловал. Ну честное слово. Еще Ник позвал Энди и Паркера, которых убедить было гораздо сложнее. Скорее всего они согласились из солидарности с Бобом, в какой-то момент эти трое слишком хорошо спелись. Возможно, Паркер все никак не мог простить Нику тот ужасный, тошнотворный блин на завтрак в автобусе во время их первого североамериканского турне, который Маккарти со всей преданностью и любвеобильностью ему приготовил, замаскировав взбитыми сливками и клубничкой его истинную сущность. Чего Ник не мог понять, так это с какой стати Паркер не стал дуться на Энди, хотя Ноулз был вторым главным человеком в той хитроумной блинной схеме. Похоже, Паркер был падок на блондинов.
Ник был на месте еще за час до назначенной встречи. На улице с утра было дождливо, но конкретно в тот момент, когда Ник сел за свой столик, выглянуло солнце, заставляя места у окон утопать в сонном, пустотелом свете. Ник не снимая темных очков откинулся в кресле и прикрыл глаза. По телу вместе с предательским теплом разливалось ощущение нереальности происходящего: на мгновение Маккарти мог бы поклясться, что все это ему снится.
Первым появился Энди, какой-то колючий и пришибленный, с новой стрижкой и кругами под глазами. Спросил, как Алекс, на что Ник мог только пожать плечами и улыбнуться. Удивленный взгляд Энди отразился в черно-фиолетовых стеклах очков Ника. Искренний. Забавно, но чем Ник становился старше, тем сложнее ему было верить в честность эмоций окружающих, всего лишь несколько лет назад он был намного открытее, чем сейчас.
А, Энди. Было дело, когда-то давно, а если точнее — лет 8 назад, когда Энди Ноулз встречался с Элеанор. Элеанор Фридбергер, которая сейчас была с Алексом. Энди тогда разошелся с Силией, на чьей вечеринке, кстати говоря, Ник и встретился впервые с Капраносом. Оный Капранос в тот момент времени еще называл себя Хантли, только-только сбрил бакенбарды и собирался организовывать группу с Майклом Каспарисом. Ник тоже собирался играть с Майклом Каспарисом, но свел их вместе все же не Майкл, а водка.
Энди был старым знакомым Боба, еще с арт школы, поэтому он все время вертелся где-то рядом, будучи частью той глазговской тусовки, в которую Ник только-только вошел, приехав из Мюнхена. Элеанор со своей группой впервые была в Шотландии, она была одинока и искала нового ударника. Отношения Элеанор и Энди были далеки от самых романтических, и, насколько Ник мог понять, им просто нравилось и спать, и играть вместе. Сейчас он мог бы этому позавидовать, тогда он был без ума от Мануэлы и его внутренний (очкастый, прыщавый и со скобками во рту) романтик никак не мог осознать вот таких мало к чему обязывающих отношений.
Расстановка сил тогда была приблизительно такой. Первым уравнением были Алекс и Ник. Они сошлись сразу же: стоило им обменяться парочкой ударов, и их уже не возможно было разнять, но только теперь они говорили без умолку, играли на всем, что придется, мечтали создать поп-группу, под музыку которой танцевали бы девушки, и авангардную группу, которая прочищала бы заплесневевшие мозги зажравшихся интеллектуалов; пили ночи на пролет, жили вместе, писали музыку, пили, смеялись, безумствовали, пили, пили, пили и чуть было не посадили себе печенки. Алекс говорил, что-то произошло тогда, когда они встретились, что-то взорвалось, что-то наконец встало на свои места, словно кусочки паззла, казалось, давно потерянные.
Второе уравнение: Алекс влюбился в Элеанор с первого взгляда. Он никогда не сходил по ней с ума, как Ник по Мануэле, он не тратил время, он методично и продуманно ее отбивал.
Третье уравнение: Элеанор была с Энди.
Четвертое уравнение: Алекс, понятное дело, невзлюбил Ноулза, а так как Ник был лучшим другом Алекса, он без колебаний и дополнительных размышлений встал на сторону Капраноса. В тот период они нередко по пьяни обсуждали какие у Энди кривые ноги, как он неровно держит ритм на ударных, что в нем вообще находят девушки, Алекс же намного симпатичнее, да, конечно, симпатичнее.
А потом, в один прекрасный день, Алекс и Элеанор были вместе, а Энди было все равно. И Алекс вдруг понял, что и у него нет сил держать на Ноулза какую-то виртуальную обиду за то, что было до. И вообще они решили, что прекрасно ладят и многое в искусстве понимают одинаково. Только Ника об этом почему-то никто не предупредил, так что однажды у него с Алексом состоялся разговор приблизительного такого содержания:
- Слышал, у Ноулза будет эпизодическая роль в фильме... Морверн Каллар, кажется? - сказано это было, конечно, не с вызовом, но Ник постарался вложить в свои слова столько насмешки, сколько получится. - Фильм, наверное, будет таким же бредовым, как и роман.
Они были в каком-то крупном музыкальном магазине, Алекс просматривал уцененные диски, просто потому что не мог уйти из магазина ничего не купив.
- Да нет, вроде Энди говорил, что фильм атмосферный. И саундтрек у него обещает быть потрясающим.
Алекс говорил это совершенно спокойным, даже слегка отвлеченным тоном, не останавливая своего передвижения от альбома к альбому, периодически вытаскивая какой-нибудь диск и читая список песен на обратной стороне.
- Если Ноулз не приложит свои лапы к саундтреку, то он, конечно, будет лучше...
- Да ладно тебе, чего прицепился к парню, - Алекс наконец перевел взгляд на Ника и вопросительно приподнял одну бровь.
Ник почти подавился своим ответом, а Алекс продолжил:
- Нет, нормальный парень. Местами почти такой же долбанутый, как и ты, - губы Алекса растянулись в наглой, самоуверенной улыбке.
Ник снова подавился заготовленной репликой, но на этот раз все же упрямо заявил:
- Что значит долбанутый, как я???
Алекс засмеялся, а Ник чувствовал себя потерянным и беспомощным. Алекс даже извинился потом, но, наверное, так и не понял, что Ник весь вечер был не в духе не из-за того, что его вроде как оскорбили, а потому, что его застали врасплох.
Довольно долго после этого Ник лелеял свою неприязнь к Ноулзу в одиночку. Пока Алекс и Энди переписывали партии для живых выступлений на пятерых и оформляли вместе книжку, Нику внезапно стал близок Пол и, что самое забавное, с тех пор их с Томпсоном отношения ни на йоту не изменились, не смотря на их ссоры, на то, что они жили в разных городах и как много времени отнимали у них их семьи. С Алексом все было по-другому, но Ник не решился бы объяснить, по каким законам развивается его дружба с Капраносом.
Потом правда Николас тоже решил, что Энди долбанутый и странный, но это Нику в нем, кажется, нравится. Это произошло настолько же спонтанно, как и ожидаемо.
- Чего такой заторможенный сегодня? - от воспоминаний Ника отвлек острый, но вполне дружелюбный пинок в коленку носком ботинка. Ник не преминул пнуть Энди в ответ и улыбнулся:
- А ты чего такой бледный, как смерть, Ноулзи?
Энди фыркнул и пустился в рассказ о том, какой крупный режиссерский проект у него намечается. В его позерстве чувствовалась легкая неуверенность, поэтому он казался каким-то трогательным. Ник улыбался все время его рассказа, а под конец кинул в него скомканную салфетку и сказал, чтобы Ноулз перестал напрашиваться на комплименты и все у него получится.
Боб и Паркер приехали чуть позже, причем Боб был, как это ни удивительно, в прекрасном расположении духа, чего нельзя было сказать о Паркере, молчаливом и задумчивом. Его немного подразнили, желая растормошить, но Паркер только виновато посмеивался. Честно говоря, вся эта его неразговорчивость, вперемешку с меланхоличностью, Нику что-то очень напоминала – Маккарти не хотелось провести полдня с Мануэлой номер два и чувствовать себя виноватым снова и снова.
Почему-то первым вопросом Боба было «Ну как там дела у Алекса?». В ответ на него он получил убийственный взгляд Ника а-ля «вы что все сговорились» и гаденькие смешки Энди.
- Откуда я знаю, это ты его лучший друг, - ответил Ник, стараясь скрыть внезапно охватившее его раздражение. Боб даже поначалу не нашелся что ответить, но потом засмеялся, подрагивающие звуки его смеха наполнили внезапно отяжелевший воздух между ними, а во взгляде читалось непонимание:
- Я думал, что он твой лучший друг.
- С каких это пор? – Ник улыбнулся, немного смущенно, качая головой и отворачиваясь к окну. Не замыкаясь, не отталкивая их, он не умел отталкивать людей, но пытаясь понять, что же вдруг он почувствовал.
- Ну, наверное, с тех самых, когда он увидел тебя на той вечеринке в обтягивающем красном камзоле, выжравшего полбутылки его водки и при этом обворожительно ему улыбавшегося, - фыркнул Боб.
Ник махнул рукой и потер подбородок и щеку, по привычке проверяя состояние своей щетины:
- Это ерунда. Ты знаком с ним дольше всех, Боб, мы все знаем, что вы как братья.
Боб был явно сбит с толку, поэтому Энди, видимо, почувствовав некую внезапную шаткость Ника в вопросе Алекса, попытался выручить своего ангельски непосредственного друга Боба Харди и перевести тему. К своему фильму, конечно. Пока он рассказывал об организации съемок, Ник улыбнулся Бобу, извиняясь, не в состоянии выдержать этот его потерянный, то ли не понимающий, то ли наоборот понимающий слишком много вид.
В итоге весь день Ник провел в приятной близкой компании. Они посидели в нескольких кафе, наблюдая, как за окнами постепенно темнеет, цвета сменяются от холодных дневных к теплым ночным: от почти белого неба, серого асфальта, фиолетовых лавочек в парке, темно-синих пальто к черному беззвездному небу, желтому свету от фонарей и красному – от машинных фар. Ночью все было настолько же смазано, как днем – четко; кофе сменился алкоголем, тосты устрицами, искренний смех сарказмом.
Ник уже чувствовал, как его будут пронзать вибрирующие волны клубной музыки, она звучала в его голове, ее предвкушало его тело. Ему хотелось танцевать, не важно где, не важно с кем, быть облитым неоновой музыкой и отрывистым светом. Внезапная проблема состояла лишь в том, что никто из его компаньонов не поддержал его: Боб сказал, что дома его ждет Ребекка, остальные согласно закивали и мирно разошлись. Ник пожалел, что с ним нет Пола – Пол бы совершенно точно не отказался от похода в клуб. Пожалуй, по Полу Ник сейчас скучал больше всего — с ним всегда можно было посмеяться, с ним не не нужно было постоянно доказывать, чего ты достоин, с ним можно было мирно обсудить семейные проблемы каждого. С Алексом у Николаса никогда не получалось обсуждать личные проблемы «мирно», хотя семейное положение Ника, казалось бы, и отношения Алекса и Элеанор было схожи.
Ник вспомнил, как они с Капраносом поссорились в конце турне. Точнее, не то чтобы поссорились, но взрастили какую-то неприязнь, взаимную, но не направленную друг на друга. Алекс тогда подошел к Нику после его очередного телефонного разговора с Мануэлой, отобрал у него мобильный и кинул на диван в противоположной стороне комнаты, едва не попав в стенку, намеренно пытаясь казаться шутливым и доброжелательным, подавляя подсознательный гнев, если что-то подсознательное вообще можно подавить. Ник слишком хорошо знал его, чтобы пропустить такое явное несоответствие действий и мотивации.
- Ник, сколько можно? Знаешь, у меня тоже девушка далеко, но я не звоню ей каждые три часа.
- Вообще-то звонишь... - попытался было возразить Ник.
- Нет, не звоню, и ты это знаешь. У нас дедлайн скоро, нам нужно сводить альбом. Ты не понимаешь, что нужно им заниматься? Ты не понимаешь, что в такое время все личное надо поставить на второй план?
- Личное надо ставить на второй план, когда сводишь альбом? Личное вроде свадьбы лучшего друга?
- Ник, - Алекс поджал губы.
- Да-да, извини, я знаю. Я шучу, - Ник хотел было уйти из гримерки вообще, но передумал и опять повернулся к Алексу. - Знаешь, я вообще-то сводил большую часть этого альбома в одиночку, в Глазго, пренебрегая своей женой, сидя в этом чертовом старом сыром здании, где даже отопление не проведено, ночуя там, пока ты в Нью Йорке наслаждался компанией своей девушки. Так что не надо мне тут про «ставить все личное на второй план».
Алекс, видимо, тут же почувствовал себя виноватым:
- Ник, да, я знаю, но, черт возьми, я делал то же самое для второго альбома.
- Насколько я помню, своей девушкой ты тогда не пренебрегал, только моей свадьбой. Ладно-ладно, не смотри на меня так. Я помню, мы это уже давно обсудили, - Ник устало улыбнулся.
Алекс улыбнулся в ответ и положил руку ему на плечо:
- Я знаю, ты много сделал для этого альбома. Мы много сделали для этого альбома. Но это финишная прямая, понимаешь? Твои постоянные звонки это как...
Ник засмеялся, не злорадно, скорее как-то пусто, и сбросил руку Капраноса со своего плеча:
- Ой, не начинай по новой. У самого вечные проблемы с личной жизнью: вечный холостяк. Ты же просто не умеешь строить отношения, - на этот раз улыбка Ника была вполне таки злорадной. Он скрестил руки на груди и смотрел на Алекса, который только вопросительно поднял бровь.
- Скотина ты, Маккарти. А еще слишком хорошо меня знаешь. И я УМЕЮ строить отношения.
Ник засмеялся, за что получил от Алекса пинок, но от этого почему-то стал смеяться еще сильнее.
На самом деле этот смех только усилил напряжение, этот чертов зуд где-то в подсознании о том, что все не так, как раньше, и никогда больше не будет, потому что они уже не те. Потому что они повзрослели. Потому что они нашли что-то более важное, но не друг в друге. Теперь Ник это понимал.
Из-за мыслей об Алексе все клубное настроение Маккарти куда-то испарилось, и он просто поехал домой.
***
Когда Ник добрался домой, Мануэлы снова не было. Это было забавно, чертовски забавно и предсказуемо. Николас разогрел себе ужин и сел за ноутбук, чтобы в очередной раз послушать уже сведенные композиции — поступок на самом деле довольно опрометчивый, потому что тут же заставил его снова вспомнить об Алексе, а точнее о том, как он достал Ника в плане альбома.
У Алекса было несколько дурных привычек или, правильнее будет сказать, у него была одна дурная привычка и одно нехорошее свойство, когда дело касалось записи. Нехорошим свойством Алекса была его студийная тирания: если при записи ему не понравился хотя бы один аккорд, они переделывали весь трек, Алекс никогда и никого не слушал (за исключением разве что Ника), ему нужно было, чтобы все делали только так, как скажет он, чтобы сначала решались его проблемы, а потом уже все остальные. Однажды он записывал Swallow Smile и несколько часов третировал несчастного Паркера, их многострадального звукорежиссера, и Ника своими жалобами, пока вокруг создавали посторонний шум все остальные члены группы и парочка приглашенных по доброте душевной журналистов. В итоге Алекс выгнал всех журналистов и сидел с группой в чертовой студии почти до полуночи, записывая, перезаписывая, слушая, выкидывая и делая все заново. Около полуночи Пол, Боб и Паркер послали Алекса к чертовой матери и поехали в отель спать, а Ник, конечно, остался. Из студии они вышли только в 6 утра.
Дурной привычкой Алекса было то, что он слишком часто менял мнение о наработанном материале в зависимости от своего настроения. А поскольку последние недели тура он был несколько подавлен, то он просто проел Нику весь мозг своими ядовитыми ремарками по поводу несостоятельности и ущербности всего того, что они записали. Так было всегда, он судил об их музыке через призму своего настроения. Ник не считал, что они сделали плохой альбом, он был другой и это ему нравилось. На самом деле это нравилось и Алексу, если он был в хорошем настроении. Но самым ужасным, самым, кажется, проклятым треком был «Can't Stop Feeling»: они поменяли с десяток аранжировок, переходя от одной диско-крайности к другой, каждая из них нравилась Алексу очень ограниченное количество времени, и Ник уже было подумывал предложить оставить все так, как было в демо-версии. Это была особая песня, по некоторому стечению обстоятельств, она не вошла в первый альбом, но она была особой для них двоих. Они будто написали ее из прошлого, для будущего, сами не подозревая, как она подойдет для тематики их третьего альбома, но только все равно с ней все не складывалось. Это было чрезвычайно печально.
Через несколько часов пришла Мануэла, повесила пальто в прихожей, сказала, что уже поужинала и ушла в комнату. Ник продолжал сидеть за ноутбуком, отвечая на письма, улаживая какие-то мелкие дела. Через некоторое время Мануэла вернулась, подошла к Нику вплотную и прижала холодные ладони к его щекам — ее кожа пахла кремом для рук, силиконовый травянистый запах, никогда не надоедающий. Он поцеловал ее ладонь, погладил ее ледяные пальцы, посмотрел ей в глаза, улыбнулся и подумал, что может быть у них все еще будет хорошо. Просто не может не быть.
Он развернулся к ней на стуле и она села на него верхом, снимая платье через голову, а Ник только и мог удивляться, откуда это вдруг в ней, откуда это вдруг в них — эта молчаливая нежность. Он потянул ее в спальню и целовал так, как не целовал уже давно, чувствуя, наконец, всю ту любовь, о которой повторял ей много-много раз. На него вдруг нахлынули все воспоминания о ней, о ее красоте, о всех его чувствах. Он вспоминал как они давным-давно, еще до того, как переехали в Глазго, жили в Мюнхене, как они были молоды, как он играл ей на фортепиано, ручейки мазурок и вальсов Шопена, концерты Рахманинова, а потом джаз, и ей так нравился джаз. Как все в той мюнхенской квартире было их общим: огромные растения в гостиной, ручки и карандаши на столе в спальне, кровать с вечно пахнущим синтетическими цветами постельным бельем, зеркало в кованой, немного ржавой раме, совершенно выбивавшееся из интерьера, и просто их переплетенные пальцы. А потом, в Глазго, Мануэла была занята своими делами, а Ник нашел новых друзей, Ник нашел Алекса и все перевернулось, весь его грязный мир, только он не мог понять, что же было изнанкой — то, что было до, или то, что он только что нашел. Мануэла жила в общежитии, у Ника не было денег, он готов был преподавать все, что угодно: игру на контрабасе и фортепиано, немецкий язык или гитару, на которой сем едва играл — но никого не интересовал контрабас, да и все остальное тоже, а потом они стали жить с Алексом и все стало проще и все, может быть... Но все стало на свои места, когда он полюбил ее снова, заново, будто начал все сначала, а она была еще прекраснее, чем раньше.
Ник целовал ее плечи, шею, ее грудь, а она гладила его спину и лицо, и единственное, о чем Ник мог думать сейчас — это она, Мануэла, и о всех счастливых моментах, что у них были, о ее улыбках, о музыке, которую они делали вместе с ней, о том, как она была счастлива на свадьбе.
Она была вся горячая и мокрая, когда он вошел в нее, двигаться в ней было легко и привычно, она была податливой и мягкой, будто они занимались сексом уже всю ночь.
Потом, после, они лежали неподвижно, каждый на своей стороне кровати, в комнате не было холодно, но по мокрой коже бегали мурашки, дрожащей сеточкой вспыхивали под кожей нервы.
- Знаешь, Алекс приехал недавно в Глазго, Алекс Рагнью. Мы с ним виделись, он спрашивал, как ты, и хотел с тобой встретиться, - Мануэла проговорила это с невероятным спокойствием в голосе, даже умиротворением.
И Ник внезапно все понял и подумал, почему он не догадался об этом раньше. А еще с опустошающей финальностью он подумал, что больше ее не любит. Вот так просто. Как бы он ни пытался заставить себя верить в давно угасшее чувство, это было бессмысленно, и сейчас он наконец позволил себе это осознать. Не было уже ничего, абсолютно ничего.
***
На следующий день Ник встретился с Рагнью и они, немного поболтав о жизни вообще, пришли к тому, что им лучше свернуть Box Codax. Ник был удивлен, как легко все друг рассыпалось, распалось: крошечные электроны, составляющие его жизнь, вращавшиеся вокруг его ядра. Будто ничего это вместе с Ником и не связывало: ни его брак с Мануэлой, ни группу, которую они втроем с Рагнью организовали, ни саму их дружбу.
Нику было вообще сложно думать о друзьях теперь. Он всегда был очень открытым человеком, он дружил со всеми, у него не было знакомых или приятелей, все были для него друзьями, но если приглядеться ближе, то таким образом терялся какой-то индивидуальный подход. Ник довольно тесно общался с Рагнью еще с университета, но в итоге и он стал только «одним из». Не удивительно, что снова найти и почувствовать разницу Ника заставил Алекс. Просто потому, что с ним Ник вдруг ощутил такое, чего не ощущал со всеми остальными своими друзьями вместе взятыми. Что-то новое, особое, трепетавшее в животе и прораставшее через его сердце и мозг так же быстро и остро, как бамбук через плоть. Алекс заставил Ника заново постичь, что такое «настоящий» друг, и только после него Ник смог снова чувствовать «настоящих» друзей и понимать, как их на самом деле немного.
Интересно, что Ник весь день думал об Алексе, а не о том, что ему уже, видимо, несколько лет изменяла жена, а теперь, наконец, они с ней решили разойтись. Все было очень просто. Он спросил у нее утром, без истерик и без злости:
- Может разведемся?
Она запахнула свой голубой махровый халат, завязала его поясом, отпила глоток от своей чашки с кофе и вылила все остальное в раковину. Потом посмотрела на него и ответила:
- Окей.
***
Вечером Ник отправился в клуб один. Основную часть своего времени он провел у бара, наращивая градус от пива и коктейлей вроде «Манхэттена» к напиткам покрепче — чистой водке и текиле, «Опухоли мозга» и «Зеленому ангелу». Несколько раз Ник спускался на танцпол и танцевал, не различая и не запоминая партнеров. Это так сложно на самом деле — описать танец. Все эти «извивался под музыку», «двигался в ритме», «крутил задницей и бедрами» звучат дико и нафталинно по сравнению с тем, что ты чувствуешь. А если честно, ты просто ничего не чувствуешь. Желание двигаться идет откуда-то из вне, ты не прикладываешь к этому усилий, все, что происходит с твоим телом — лишь воля некоего кукольника. А может быть, диджея. Ник не чувствовал усталости или боли в мышцах, его не покидала энергия, взявшаяся не пойми откуда, хотя он точно знал, что на утро все его тело будет ломить. Он не мог остановиться. Несколько молодых парней неподалеку вытащили из карманов упаковки с какими-то таблетками, но Нику хватало алкоголя. Что бы с ним было, если бы он принял парочку колес, интересно?
Когда Ник собирался в очередной раз уйти с танцпола к бару, о него споткнулся какой-то парень и выругался, кажется, по-французски.
- Извини, - Ник поддержал его и помог встать. Кажется, парень был так же пьян, как и сам Ник. Он засмеялся и пожал Маккарти руку.
- Да все нормально. Спасибо, - он улыбнулся и оглянулся вокруг, пьяным мозгом, видимо, пытаясь подобрать следующую реплику, потом резко повернулся обратно к Нику и спросил:
- Тебя как зовут? Хочешь, покурить сходим?
- Давай. Я Ник, - у Николаса с лица не сходила глуповатая улыбочка, но он ничего не мог с этим поделать.
Его собеседник рассмеялся и похлопал его по спине:
- Ник от Николя? А я тоже Николя, представляешь?
- Я Николас, - поправил его Ник и тоже засмеялся.
Они вышли в коридор, где было больше света и Маккарти, наконец, смог рассмотреть поближе своего случайного знакомого. Кажется, он был старше Ника лет на 10, если не больше, и, несмотря на сходство их имен, внешне они были совсем не похожи. У Николя были черные волосы какой-то странной формы, вообще он был какой-то странной смесью Браяна Молко (насколько Ник его помнил), Дейва Гэхана и Игги Попа, если такое можно представить.
Ник достал свои сигареты, и Николя тут же попросил одолжить ему одну. У него был забавный, но определенно приятный французский акцент.
Выпуская дым изо рта и опираясь на противоположную стену от Ника, Николя спросил:
- Николас, Ник... Ник, а чем ты занимаешься в жизни?
Ник засмеялся, затягиваясь от своей сигареты и опуская взгляд:
- Я музыкант, что-то вроде... Мда... Играю в одной... группе. А ты?
Николя снова засмеялся, чуть было не съезжая по стенке и Ник понял, что он, кажется, не просто пьян, он еще и на каких-то наркотиках.
- Не поверишь, Ник, но я тоже музыкант. И у меня тоже есть группа, французская. Indochine, знаешь?
Название Николасу показалось смутно знакомым и он кивнул, смеясь:
- Кажется, да. Но тебя не помню.
Николя затушил окурок о стену, похлопал Ника по плечу и вернулся в зал, бросив через плечо «Au revoir» и смутную улыбку.
Ник еще немного постоял там, закрыв глаза и принимая телом вибрацию стен. Он запрокинул голову, потерся немного о стену и пьяно покачиваясь направился к бару.
Несколько рюмок текилы и парочку сигарет спустя Ник заметил, что парень, сидящий рядом с ним в баре, периодически искоса на него поглядывает. Ник потер глаза, перевел на него взгляд и улыбнулся. Лицо мужчины было подсвечено голубоватым светом бара, и Ник, наверное, не смог бы его описать, потому что все у него перед глазами плыло. Должно быть, они представились и даже о чем-то поговорили, но для Ника все было будто в тумане, все проходило сквозь него, не оставляя четкого впечатления. Он был очень пьян. Мужчину звали то ли Юджин, то ли Эллиот... Кажется, все-таки Юджин, Ник не слишком мог разобрать его лицо, только небольшую щетину на щеках и подбородке, еще он был коротко стрижен и позвал Ника танцевать, но почему-то на Маккарти напала внезапная паранойя, что его могут увидеть, танцующего с другим мужчиной, и не дай Бог из этого выйдет какой-нибудь скандал. Каким-то образом они правда договорились, хотя Ник не совсем понял, как, но Юджин тянул его по коридору к выходу, а не к танцполу. Ник едва переставлял ноги, Юджин обнимал его за талию и поддерживал. Иногда на Ника вдруг что-то находило и он останавливался, закрывал глаза и, улыбаясь, едва подпрыгивал на месте, а такт музыке, звучавшей в коридоре тише, но не менее завораживающе и пронизывающе. Юджин засмеялся и внезапно прижал Ника к стене и поцеловал, а Ник не мог даже сопротивляться. Ему хотелось быть податливым и простым, не засорять смой мозг лишними мыслями. Все было почти как в их песне, в «Майкле»: липкая от пота кожа и щетина на его губах, а еще мокрые короткие волосы у Юджина на затылке, в которые Ник зарылся пальцами, и вздохи прямо в губы. Это было довольно... приятно. Поэтому Ник целовал своего внезапного партнера все яростнее, пока тот гладил его бедра раскрытыми ладонями и все сильнее вжимал Ника в стену. Потом они каким-то образом были уже на улице, холодный воздух забирался под одежду, но вовсе не отрезвлял. Как бы банально это ни звучало, они были в каком-то темном переулке, наверное, за клубом, потому что они довольно отчетливо слышали музыку через стены.
Ник уперся лбом в гладкую стену перед ним и закрыл глаза, тяжело дыша. Юджин прижимался к нему сзади и расстегивал на них обоих брюки, а Ник не то, чтобы застыл, но совершенно потерял ориентацию во времени и пространстве. Потом он почувствовал на себе сзади холодную смазку, которая правда тут же разогревалась под пальцами Юджина, Эллиота... может, он все-таки был Эллиот? Николас зажмурился и выдохнул какой-то жалкий, не поддающийся определению звук, который его партнер, видимо, принял за чрезвычайное нетерпение и невообразимое желание. Нику показалось, что он вдруг очень быстро протрезвел, но его тело совсем его не слушалось, он не мог вырваться, да и не хотел, честно говоря. В голове у него правда возник вопрос о том, как же он пропустил момент, когда они успели договориться о таком сексе.
Он внезапно осознал, что из клуба доносится ремикс на песню Belle and Sebastian, и в голове у него тут же всплыло воспоминание о том, как на одном из их концертов они с Алексом кое-как пролезли в толпу прямо в начало и стали кидать на сцену охапки цветов: кустовидных роз, ирисов, ромашек, гербер, еще какой-то ерунды. Они смеялись, как сумасшедшие, кричали и свистели, пока толпа прижимала их друг к другу. Потом правда пришла охрана, вытащила их оттуда и выставила из клуба за неподобающее поведение. И когда Эллиот входил в него сзади у Ника к глазам почти подступили слезы, потому что, честное слово, это было так абсурдно, думать об Алексе, когда тебя имеет какой-то совершенно незнакомый мужик и тебе это нравится, не потому что это приятно, а потому что это гадко, отвратительно и тошнотворно. Ник едва сдерживал рвотные позывы, но чем сильнее его прижимали к стене и чем грубее трахали, тем больше его это заводило. И когда он кончил в чужую руку, то понял, что больше никогда не хотел бы почувствовать себя таким грязным.
***
Когда Ник пришел в себя, он лежал на асфальте. Вокруг было темно и в голове гудели басы. Он сел, осмотрелся и понял, что все еще находится в том переулке, где его недавно кто-то трахнул. Наверное, он потерял сознание или заснул, слишком ослабленный и пьяный, после того, как они закончили. Сидеть было довольно неудобно — Ник откинул ногой валявшийся рядом с ним использованный презерватив и попытался подняться. Из клуба все еще доносилась музыка и Ник задумался, сколько же времени он пробыл в отключке. Кажется, немного.
Он стал рыться в карманах, ища телефон, но вскоре, исщупав себя всего, понял, что его наебали во всех смыслах этого слова: у него пропали телефон, кошелек и часы и чертовски болела задница. «Чрезвычайно» радовало то, что злополучный клуб находился слишком уж далеко от его дома, чтобы идти туда пешком. Вообще их с Мануэлой квартира была последним местом, куда бы Ник хотел сейчас направиться.
Маккарти вышел из переулка и увидел неподалеку заправку и рядом — круглосуточный магазин. Торопливо добежав до него и пройдя через раздвинувшиеся перед ним входные двери, Ник спросил у продавца за кассой:
- Скажите, пожалуйста... просто, понимаете... меня, кажется, ограбили... то есть... в общем, можно от вас позвонить?
- Извините, но мы...
- Пожалуйста, мне только один звонок... у вас же должен быть тут телефон?
Возможно, Ник выглядел еще не настолько плохо, чтобы выгнать его сразу, приняв за какого-то бродягу или наркомана, а, может, именно настолько ужасно он и выглядел, и кассир просто сжалился над ним.
Менеджер отвел Ника в какое-то служебное помещение и наблюдал за ним, пока Ник набирал номер, один из тех, которые знал наизусть. Почему-то он даже и не предположил позвонить кому-то другому. Больше всего его сейчас пугало, что трубку не возьмут, но ее сняли.
- Алло? Кто это?
- Алекс, привет, это я, - Ник несколько нервно улыбнулся, по привычке.
- Ник?
- Да... Ты извини... что так поздно. Я тебя не разбудил?
Алекс молчал несколько мгновений, а потом ответил:
- Нет, нет. Вообще-то я еще не ложился. Что случилось?
- Ох, Алекс... тут такое дело... в общем, ты можешь меня кое-откуда забрать?
- Залог за тебя вносить, надеюсь, не надо? - Алекс как-то растерянно засмеялся в трубку и Ник вдруг задался вопросом, как же он ему все объяснит, не мог же он рассказать Алексу, что произошло на самом деле.
- Нет... я тут возле одного клуба, на заправке... черт, какой же тут адрес, я не помню улицу... - Ник беспомощно посмотрел на стоявшего рядом менеджера, и тот продиктовал ему адрес их супермаркета и заправки.
- Только не спрашивай ни о чем, ладно?...
- Хорошо. Я сейчас приеду. Ну то есть... минут через 20, наверное. Благо сейчас на дорогах будет свободно. Подожди меня.
- Жду.
Глава 3
Когда Алекс приехал на место, Ник ждал его на ступеньках перед магазином, его спину освещал тусклый свет изнутри. Он курил, тер глаза и, наверное, мерз, потому что ночью обещали минусовую температуру.
Алекс ничего у него не спросил, только улыбнулся, немного натянуто, потом привез Ника к себе домой, уложил в свою кровать, а сам пошел спать в зал на диване. Все это было совсем не то, на что он рассчитывал: Алекс хотел поговорить об Элеанор, помолчать и вместе покурить. Вместо этого Ник сам позвонил ему и попросил о помощи. Едва ли иронично, но лучше, чем быть одному сейчас.
Капраносу, конечно, не спалось, как и все предыдущие ночи. Он слышал, как Ник тихо выходил в туалет и кашлял, долго там сидел, потом босыми ногами прошлепал на кухню мимо дивана Алекса, не включая свет ни в коридоре, ни собственно на кухне. В какой-то момент Алексу уже не хотелось засыпать, а только прислушиваться к этим перемещениям, и он сам не заметил, как все его чувства поглотила глубокая летаргия.
Разбудил Алекса звук захлопнувшейся входной двери, он секунду помедлили, а потом подскочил и пошел в спальню, где Ника уже, конечно, не было. Алекс попытался осмыслить, что бы все произошедшее могло значить, пошел было даже на кухню заварить себе утренний кофе, но горло будто стянули ремнем, его подташнивало из-за недосыпа. Солнце ослепляло неприкрытые занавесками глаза окон, на столе стояла пустая пепельница, рядом с ней лежала зажигалка и, кажется, время на несколько секунд остановилось. Откуда взялось все это солнце? Наверное, было не больше часов 9-10 утра, поэтому Алекс решил вернуться в спальню и поспать где-нибудь до полудня.
Кровать была убрана кое-как и в спешке. На самом деле Алекс удивился, что Ник вообще решил ее застелить. Алекс лег поверх одеяла, немного покрутился, а потом забрался под него и зарылся лицом в подушку, вздыхая. Ткань едва уловимо пахла Ником, его потом, его волосами, его сладковатым парфюмом, наверное, Sounds and Visions, вроде бы мужским, но на самом деле на грани между мужским и женским, раскрывавшимся богатым тяжелым запахом. Нет, не унисекс, именно на грани между только мужским и только женским. Сам Алекс, кстати говоря, предпочитал в последнее время Иссей Мияке, холодный, строгий, запах человека, с которым можно было бы заняться сексом, как однажды сказала Элеанор.
Алекс вдруг подумал, что надо было придти ночью к Нику, посидеть с ним, хотя бы просто посмотреть на него, так, как поступил бы на его месте сам Ник. И поступал не раз. Но Алекс сделал вид, что спит, а то, что происходит за стенкой, его не волнует. Да и вообще, как бы это выглядело? Поставить стакан с водой «сам виноват — утопись, сука»? Да нет, глупость. Но надо было... надо было к нему прийти.
Забавно, что, несмотря на то, что отношения у Алекса с Ником уже довольно давно были не так близки, как в те времена, когда группа была еще совсем молодой, Ник всегда умудрялся появляться рядом, когда Алексу было особенно хреново. И что еще забавнее — ставить все на свои места. Хотя бы на пару часов. Когда это было в последний раз?
Для Franz Ferdinand часто устраивали автопати после концертов, Пол с Эстер обычно занимали пост диджеев, редко допуская к пульту Алекса или Ника. Иногда эти вечеринки были расслабляющие, иногда Алекс предпочел бы остаться в своем номере в отеле, иногда он так напивался, что фанатам, встречавшимся на лестнице, пульсирующей звуками и басами из зала, говорил «Я потерялся в Токио!», пытаясь строить совершенно трезвое лицо. Курящий рядом Боб при этом хихикал, а потом пояснял, что они вообще-то... в Мадриде, например.
Но Алекс безумно не любил, если после концерта организаторы везли их на какие-нибудь светские вечеринки. То есть он, конечно, безропотно посещал их, строил из себя льва шоубиза, заводил флиртующие пустые разговоры, но именно такие вещи он вносил в недостатки своей популярности. После одного концерта в Берлине их повезли именно на такое сборище.
Алекс тогда пребывал в довольно паршивом состоянии, намедни они с Элеанор поругались по телефону и уже почти неделю не разговаривали. Капранос был ужасно зол из-за того, что она не хотела подстраивать свое грядущее Европейское турне так, чтобы быть поближе к нему. Его ужасно раздражало, что он всегда был готов лететь к ней по первому зову, переносить все концерты с западного берега Штатов на восточный, чтобы быть с ней, а она так упорно отстаивала свою свободу.
В итоге Алекс чувствовал в себе какую-то горькую отстраненность. Весь вечер он провел в компании нескольких девушек из какой-то популярной немецкой софт-рок группы, пытаясь даже взглядом не встречаться со знакомыми людьми. Он разговорился с одной миловидной блондинкой: ее звали Каролиной, у нее был очень заметный, но приятно-мягкий немецкий акцент, совсем не такой, как у Ника, черное платье с золотистой вставкой на груди и темные глаза. Она не была настойчива, она всего лишь, как и ее подруги, висела на нем весь вечер. А Алекс наконец-то был не против. Все его периоды верности Элеанор длились приблизительно одинаковое количество времени, когда он вежливо, но неуклонно отказывал раз за разом, но потом, в какой-нибудь особенно одинокий вечер — мягко сдавался. Сегодня было по-другому, он не сдался, он жгуче хотел этого сам. Сегодня идея измены заводила его до чертиков, он едва стоял на месте, так хотелось ему затащить эту Каролину куда-нибудь и заняться крышесносящим, грязным сексом: пальцами водить по покрывающейся мурашками коже, задрать ей юбку и запустить руку между ее ног, дразнить ее, гладить со внутренней стороны бедра, опустить лямочки ее платья, а потом быстро и грубо оттрахать.
Его номер в отеле был милым, но чужим. Кажется, он успел побывать в Ренессансах как минимум 10ти стран мира, и все они были примерно одинаковыми: теплые классические цвета, почти пустые стены, легкие, не запоминающиеся. Ванные. Алекс всегда любил в Ренессансах ванные — по утрам свет в них был, конечно, слишком ярким, хватило бы и сороковаттной лампочки, а не пяти стоваттных, но если закрыть глаза и опереться руками на холодную раковину, то под кожу постепенно начинает прокрадываться ощущение комфорта.
Когда Алекс открыл дверь в свой номер, ему на секунду вдруг не захотелось включать свет.
Капранос в юности своей, конечно, перепробовал некоторое количество наркотических средств, но в итоге не смог бросить только курение, астма все же оставляла на нем некий отпечаток осмотрительности по поводу своего здоровья. Поэтому, когда Каролина выровняла на журнальном столике 6 дорожек кокаина, который был точь-в-точь похож на сахарную пудру, Капранос несколько растерялся. Порошок отражался полусилуэтами в стекле столешнице. Алекс был уже достаточно пьян, но она настаивала, поэтому он закинулся.
Кокс принес странное ощущение притупленности чувств и отстраненности окружающего мира. Алекс надеялся, что физический контакт вернет его к реальности, но вместо этого ощущения во время секса просто казались странными. Нет, Алексу было приятно, он мог с уверенностью сказать, что и партнерше его было приятно — прикосновения к коже он чувствовал будто изнутри, за поцелуями наблюдал словно со стороны, влажность между телами была холодной, предельной. Насколько Алекс помнил, весь процесс был довольно долгим, хотя они совсем не уставали, ленивым, приятным, но равномерно приятным, без нарастающего напряженного наслаждения. Они трахались несколько часов подряд, но из-за обилия наркотиков и алкоголя в крови так и не смогли кончить.
После того, как им надоело заниматься сексом без очевидного приближения оргазма, и когда действие наркотика постепенно начало спадать, заставляя проявляться раздражительность по поводу отсутствия результата, они все же остановились. Алекс, потный, вымотанный, уткнулся носом в подушку, пытаясь отдышаться, и заснул, но не больше чем на пару часов. Проснулся он от звука закрывающейся двери (почему он так часто просыпался от этого звука, интересно? - тут просматривается какая-то тенденция) и сразу же подумал, что лучше бы не просыпался. Голова его тихонько гудела, предвещая отвратительнейшее похмелье позже днем. А еще все его тело скручивала тошнота, он боялся пошевелиться, в горле стоял ком, во рту пересохло и трудно было дышать. Какое-то время он давал себе привыкнуть к этому состоянию, надеясь, что его немного отпустит и он сможет заснуть снова, но легче не становилось, только затекали ноги. Когда Алекс перевернулся на бок, он тут же об этом пожалел. С трудом он поднялся, поежился, натянул валявшиеся у кровати брюки и, согнувшись в три погибели, прошмыгнул в туалет, где тут же упал возле унитаза и закашлялся, в первого раза ничего не выблевав. На ободке раковины лежала скомканная упаковка из под мятного орбита, кажется, даже с одной подушечкой. От мысли о вкусе и текстуре жвачки на языке Алекса передернуло.
Он закрыл глаза и подумал о том, как бы ему хотелось, чтобы была уже следующая неделя и из головы и организма уже стерлись какие-либо воспоминания об этой ночи. Он положил щеку на холодное сиденье унитаза и стал медленно и мерно дышать.
Постепенно на Алекса накатывало стылое разочарование: в вечере, в сексе, в себе. Он, конечно, понимал, что его неспособность эякулировать была связана с перепоем и кокаином, но его все равно трясло от отвращения к себе, от того, что он не смог банально кончить, что не получил того, чего хотел, не дал того, что мог. В голове смешивались самые различные мысли, в большинстве своем не связанные друг с другом. В его участившееся поневоле дыхание стали примешиваться хрипы, его снова стало тошнить, он кашлял, но никак не мог проблеваться, только сплевывал желчную слюну. Господи, он не мог даже проблеваться.
Он несколько раз тяжело и резко вздохнул, сдерживаясь, лишь бы не завыть и не заплакать.
Его мозг осознал, что в дверь кто-то постучал, только когда он услышал шуршащие босые шаги у входа в ванную. Алекс хотел что-то сказать, поинтересоваться, кто это, хотя подсознание давало лишь один вариант того, кого бы ему хотелось увидеть. Алекс продолжал сидеть в той же позе и осторожно дышать.
Ник тихо вздохнул, присел на корточки рядом и шепотом спросил:
- Эй, ну ты как?
- Как видишь... - Алекс заставил себя приоткрыть глаза и посмотреть на Ника. Вид у него был сонный, усталый, непричесанный — только что из постели.
- Ты знаешь, ко мне тут... - Ник выдохнул, оглянулся назад, снова посмотрел на Алекса. - В общем блондинка заходила одна, эта Кателина, с которой ты весь вечер терся.
Алекса хватило только на то, чтобы вопросительно поднять бровь.
- Обдолбанная, ммм, зрачки размером с... со сковородку, - Ник поднялся, нашел на полке пластиковый стаканчик для зубных щеток, сполоснул его, налил туда холодной воды и подал Алексу, снова сев рядом на колени. - Говорит, мол, можно мне у тебя поспать. Я говорю, ты, мол, разве не с Алексом была. А она — он, говорит, меня выгнал, можно я к тебе лягу? И руку мне такая кладет на бедро. В общем я ей такси вызвал, сидит сейчас в холле, ждет.
- Я ее не выгонял, я... - Алекс осушил стакан почти полностью.
- Я знаю. Но знаешь, ты бы... хотя... - Ник как-то растерянно замолчал.
- Да, больше не буду. Просто знаешь... - Алекс снова прижался лбом к ободку унитаза и зажмурился. - ****ь, у меня даже блевать не получается.
- Два пальца в рот, - посоветовал Ник и едва ощутимо провел рукой Алексу от шеи до затылка. А потом уселся на матовый розовато-мраморный пол, опираясь спиной на ванну.
Алекс допил воду и последовал его совету. Некоторое время они сидели молча, Алекса то тошнило, то отпускало. Облегчение приносила только мысль о том, что ему наконец-то удалось что-то из себя выдавить.
- Она мне с такими подробностями начала рассказывать, чем вы тут занимались. Честное слово, меня даже передернуло. Спасибо, конечно, но это уж слишком много информации для моего уставшего мозга, - пожаловался Николас, зевая.
Алекс сполз на пол, не открывая глаз, замер, наслаждаясь щекой прохладой кафельного пола, и стал снова выравнивать дыхание, надеясь, что от этого ему станет лучше. На мгновение ему действительно стало лучше.
- Эй, Алекс, ты как?... Может, тебе в комнату пойти? - тихонько спросил Ник и потыкал пальцами ноги алексову коленку.
Мгновение покоя продлилось не так долго, потому что с нарастающей паникой Алекс начал понимать, что задыхается, стенки горла будто сжимались, не давая ему вдохнуть. Он попытался сесть, надеясь, что это заставит приступ отступить, но паника и страх овладевали им с каждой минутой все больше и больше. Но буквально через несколько секунд он почувствовал, что в руку ему вложили пластмассовый цилиндр ингалятора. Алекс закрыл слезящиеся глаза, прыснул в горло лекарство и снова лег на пол. Ник сидел рядом, осторожно убирая челку со взмокшего лба Алекса назад.
- Мы с ней не кончили, такой я был бухой и обдоланный...
- Ну и пошла она на хрен, шлюха плоская. Тянет же тебя на таких, извини, конечно. Я б с ней и трезвый не кончил, у нее небось ****а как тоннель под Ла-Маншем, - Ник положил руку Алексу на плечо. - Лекс, давай ты ляжешь под одеяло. Тебя продует на этом полу. Я тебе помогу... Пойдем.
Алекс уже почти заснул тогда, на этом холодном кафельном полу, под отчетливое дыхание Николаса. Поэтому он совсем не помнил, как Ник довел его до кровати, уложил в нее и подоткнул одеяло. Когда Алекс снова проснулся, уже утром, солнце острыми полосками пробивалось в окно. Чувствовал он себя снова разбито и тяжело, его тошнило и знобило. Первым делом, выбравшись из-под одеяла, Алекс побрел в ванную комнату, опять встал на колени перед своим белым другом и стал блевать чем-то терпким и желтым. Поэтому Ник, который в скором времени снова пришел в номер, нашел Алекса в той же позиции, что и прошедшей ночью.
- Я тебе чаю принес, теплого, зеленого. Сладкого, - Ник вздохнул, снова сел у ванны и сделал глоток из чашки Алекса. Алекс перевел на него взгляд и столкнулся с какой-то глухой грустью, а еще, наверное, разочарованием.
«Не смотри на меня так, Никки. И так тошно».
В итоге, Ник просидел с Алексом в этой чертовой ванной до вечера, периодически носил ему сладкий чай. И молчал, что ему вообще было не свойственно. А Алекса рвало во всех смыслах, в том числе в вербальном. Если бы кто-нибудь зашел в номер Алекса в тот день, он бы наблюдал такую картину: Алекс лежал на боку на полу возле унитаза, дышал уже спокойнее, то молчал, то без остановки рассказывал все, что произошло ночью, разбавляя при этом рассказ глубоким психоанализом собственной потерянной личности; Ник сидел, опираясь на ванну, читал притащенную из чемодана Алекса «Сто лет одиночества» (которую они все тогда читали, чертово спасибо Роберту-Коммунисту), периодически поглядывал на своего вокалиста, иногда улыбался уголками губ, иногда вопросительно приподнимал брови, даже не отрывая взгляда от книги, иногда кивал и говорил «угу», «да», «да ну..?».
- По крайней мере я стараюсь, - на этот раз Алекс перешел на разговоры об Элеанор. - Мне кажется, что я уже ничего не контролирую.
- Мне кажется, тебе надо отдохнуть. Просто отдохнуть от всего.
«Все мои чувства — литания бессмысленного эго. Господи, где же справедливость».
- Я хочу домой, - только и смог тогда ответить Алекс.
Сейчас же на Алекса навалился едкий стыд, что-то придавило его сердце к ребрам, а потом посыпались, полились воспоминания. Боже, как много у него, оказывается, было воспоминаний о Нике. Одни из самых приятных были о днях в загородном доме (по совместительству студии) в Мониаве. То время было похоже на недавние дни записи их третьего альбома, но тогда, в фармхаусе, Алекс и Ник были будто сиамские близнецы, до неприличия часто вместе, до боли, судорожно и внезапно понимавшие друг друга. Ник тогда часто просыпался на рассвете, ходил гулять куда-то по окрестностям, или долго сидел на крыльце, или просто занимался какими-то особыми делами, которые были важны только для него самого, а потом мог заснуть посреди дня где угодно, но Алекс просто не мог злиться на него, когда во время их репетиций и импровизационных сессий Ник сидел сонный, едва держась, чтобы не клевать носом, и растерянно улыбаясь. Слишком красиво улыбаясь.
И, конечно, Ник оставался Ником. Однажды он полдня провел у реки недалеко от дома, возился с оборудованием и микрофоном, чтобы записать реку, а потом послушать, как запись звучит задом наперед. Естественно, она звучала точно так же, как и в не инвертированном состоянии, и вообще было не понятно, чего ожидал Маккарти. Он пришел под вечер в гостиную, уставший, даже не сменивший одежду и совершенно по-детски разочарованный и печальный. От его вида Алексу было ужасно смешно, но он не мог не умилиться этой потрясающей наивности, граничащей со всяким отсутствием здравого смысла. Они вдвоем просидели почти всю ночь у камина, попивая виски, смеясь над неудавшимся квестом Маккарти. Уже напившись, Ник набрался смелости и стал стирать и исправлять тексты песен Алекса.
Под утро после той ночи Алексу снился снег. Белые холодные пылинки медленно опускались на его лицо, таяли на щеках, оставляя маленькие влажные следы. Снег падал на черную ночную гладь реки, тая на ней поначалу, но потом собираясь в вязкие снежные сгустки на поверхности воды, которые вскоре образуют лед, если температура понижается. Алекс никак не мог понять, почему он ощущал свое лицо этой водной поверхностью, ощущал, как оно заледенело, как в белом, непрозрачном, горьком льду над рекой угадывались черты его лица. Он провел по ним теплыми пальцами. Он был водой, он был льдом, он был пальцами. Кажется.
После того, как они записали альбом и поездили с мировым турне некоторое время, все как-то затосковали по родной Британии и Шотландии в частности. В итоге они решили совместить приятное с полезным и вклинить в их программу небольшой тур по UK, а в перерывах отдыхали дома, в родном Глазго. Там они снова решили собраться за городом, с самыми близкими друзьями. Алекс не хотел в этом участвовать и вообще не понимал, как они уместят 20 человек в одном несчастном доме, но Ник ехал, поэтому и он в итоге не стал сопротивляться. Сам Алекс предпочел бы тихую компанию этой своре (людности ему хватало, пока они колесили по миру) и городские рестораны самостоятельной готовке. Его всё и все раздражали и особенно бесило то, что от него ожидали какой-то внезапной сексапильности, которую он демонстрировал на сцене. На зло этим ожиданиям, Алекс не брился, ходил в старых джинсах и вытянутых свитерах, подворачивая рукава до локтей. Пока все собирались, постепенно напивались и вели интеллектуальные беседы, стараясь соответствовать «статусу», Алекс только скептически за всеми наблюдал. Вместо того, чтобы нажраться и найти с кем бы потрахаться, он поднялся на второй этаж и взял свою акустическую гитару, чтобы побренчать немного и, может быть, что-нибудь набросать, хотя без Ника ему это удавалось теперь с трудом.
Капранос спустился по лестнице на кухню, акустичка тихо шлепала по ноге с каждым шагом. Там он достал из холодильника пару кусочков камамбера и собирался было зайти в гостиную, но помедлил. Внутри с десяток голосов обсуждали его.
- А где Алекс?
- Не знаю, наверное опять где-то мается.
- За гитарой, небось, пошел.
- Его в последнее время вообще ни на что больше не хватает что ли?
- В смысле?
- Не, ну ты знаешь... - заговоривший засмеялся и за ним последовало еще полкомнаты. Алекса передернуло, потому что он различил и смех Боба.
- Боже, с ним тут такой случай приключился, штаны на сцене порвались! - за этим последовал очередной взрыв хохота, а Алекс только сейчас заметил, как струны впиваются в кожу, потому что он слишком сильно сжал гитарный гриф.
- Штаны? Но как?!
- Ну вот так. Пока ребята играли удлиненное вступление, он побежал переодеваться за сцену. Жалко Глену не удалось его сфоткать, - все снова засмеялись, но первичная истерия постепенно проходила.
- Иногда он как ко мне подойдет, как посмотрит — вроде как в пылу сценического образа и угара... Нет, пусть он так к Нику подходит или к Полу!
Алекс было подумал не разозлиться ли ему, но стыдливый гнев так и не сменил апатию. И ты, Брут. То есть, Боб.
- Эй, а что сразу к Полу! Пол замужем, между прочим.
- Женат!
Алекс развернулся на 180 градусов и взбежал по лестнице, но только на этот раз выше второго этажа: он залез на чердак и включил там свет. Вокруг было довольно чисто и относительно пусто, только несколько деревянных ящиков — в таких должны перевозить какие-нибудь мандарины из Марокко и бананы из Конго.
Капранос сел на пол, прислонившись к одному из ящиков, и стал тихо бренчать то Swallow Smile, то какие-то импровизации, даже не запоминая их. Он выдохнул, и ему стало как-то внезапно пусто. В ту секунду его уже не слишком беспокоило, что о нем думают другие, то, как они делают вид, их маленькие шарлатанские игры. Ему чего-то не хватало, хотелось подскочить и ходить из комнаты в комнату, туда-сюда по коридору, рассказать что-то кому-то, подбежать и выплеснуть на него одну большую эмоцию, пустую и непонятную. Дать себе ее почувствовать, понять наконец, что же она означает.
«Песню об этом что ли написать?» - подумал было Алекс, а из люка высунулась голова Ника, как обычно улыбавшегося. Как обычно — не понятно чему.
- Хей, ты что тут делаешь?
Алекс перестал играть, постучал пальцами по гитаре, изображая звук кастаньет, и перевел на Ника довольно мрачный взгляд, говоривший о том, что говорить Алексу не хочется. А точнее — ему просто нечего об этом сказать.
Ник все понял. Он поднялся по лестнице, за 15 секунд успел спросить «Есть здесь розетки и электричество?», осмотреть все, найти-таки розетку, поставить какие-то коробку и бутылку на ящик, являвшийся Алексу опорой, и снова исчезнуть в люке с заключительной репликой «Я ща вернусь».
При ближайшем рассмотрении в бутылке оказалось красное вино, мерло двухгодичной выдержки, а коробка — сборником настольных игр в дорогу. Ник вернулся как раз тогда, когда Алекс рассматривал крошечные шахматные фигурки и разноцветные фишки на магнитиках.
Маккарти кряхтел и тащил по лестнице старый проигрыватель для пластинок. Поставив его перед собой, он тут же перевел взгляд на Алекса и, наверное, чрезвычайно обрадовался тому, что набор последнего заинтересовал.
- Здоровская штука, да? Купил на вокзале в Хорватии, потом забыл про нее на полгода, а тут нашел и решил привезти с собой.
Алекс хотел было спросить, где Ник откопал проигрыватель, но тот опередил его, безошибочно определив направление мысли Капраноса.
- Да, я тут давеча порылся в некоторых твоих чуланах. Ты не против? Нашел это чудо! - Ник сел рядом с Алексом, поставив между ними проигрыватель.
- Это старый проигрыватель Пола, я уже и забыл, что он мне его сюда сплавил.
Ник вытащил из кармана штопор и подал его Алексу, чтобы он открыл вино.
- Боже, ты прямо... я не знаю... как почетный бой-скаут, - в ответ Ник только рассмеялся и показал, какие с собой пластинки принес.
Алекс от удивления чуть не облился вином, слишком сильно дернув штопор:
- Поверить не могу. The Blisters и Urusei Yatsura? А ну дай сюда, - Алекс поставил бутылку на пол, а сам начал рассматривать пластинки. - Ну и ну, а вторая...? The Karelia? Ты все это в том же чулане нашел? Какое старье. Ненавижу слушать свой голос.
Ник рассмеялся, и встал, чтобы подключить проигрыватель к розетке через удлинитель:
- Нет, в соседнем. И хотя это старье, мне все равно нравится. Серьезно, Капранос, у тебя была отличная группа. Сейчас правда еще лучше, - казалось, улыбка Маккарти не может стать шире, но каким-то образом смогла.
Алекс кивнул в сторону удлинителя:
- Ты точно бой-скаут. Может еще и костер разведешь?
- Могу разжечь, но дом тебе завтра придется искать новый.
- Хочешь сказать, что у тебя с собой и спички есть, и дрова, и первый разряд по разведению костров?
- Нет, - Ник снова опустился рядом с Алексом на пол, вытирая с проигрывателя пыль. - Но мы могли бы разжечь костер искрой музыкиии, - последние слова он пропел и снова засмеялся, поднимая крышку проигрывателя.
Алекс только закатил глаза, но не мог сдержать ответной улыбки.
- Ты все-таки не бой-скаут.
- Почему? - можно было подумать, что Ник почти обиделся.
- Потому что ты забыл бокалы, - Алекс повертел бутылкой у Ника перед лицом, а потом сделал глоток из горла. - Ну и хрен с ними.
- Хрен с ними! - радостно подтвердил Ник и отнял у него бутылку. Сделав пару глотков и передав вино обратно Алексу, он стал рассматривать коробочку с мини-играми.
- Тут написано, что их должно быть семь: карты, шашматы, шашки, домино, кости... «сундук мертвеца»? Что это вообще на хрен такое, как в него играть? - Ник принялся рассматривать фишки и поле для игры.
Алекс молчал с минуту, а потом решительно сказал:
- Давай в карты. В подкидного дурака.
Ник с видимой неохотой оторвался от попытки разгадать правила двух оставшихся игр, посмотрел на Алекса, улыбнулся и принялся тасовать карты.
«Может быть, я читаю его не так уж и хорошо, как мне кажется», - подумал Алекс. - «Может быть, я никогда не пойму его до конца. Мне бы хотелось, чтобы это было так».
- Я тебя разделаю, Капранос! Подчистую! Ха-ха! - в глазах у Ника был совершенно маньяческий блеск, и Алекс впервые за несколько дней подумал, что не жалеет о том, что поехал со всеми... с Ником в фармхаус.
Ник всегда исчезал из жизни Алекса именно так, как это и надо было, то ли предчувствую, то ли находясь с ним в какой-то тошнотворной синхронизации. Он говорил, что их дружба — самая настоящая из всех, что у него были, раз за разом. Он говорил, что он ненавидит Алекса и все,что он делает, раз за разом. Он говорил, что все это никогда не кончится, и лишь это, наверное, было правдой.
Несмотря на болезненно ноющие веки, Алекс почувствовал подступающий сон как спасительную неизбежность.
***
- Если кто-нибудь когда-нибудь скажет тебе, что я тебя не люблю, не верь им... - Алекс почувствовал его губы и нетерпеливое дыхание у себя на веках. - Если кто-нибудь когда-нибудь скажет тебе, что я тебя не хочу, ударь его по лицу... сломай пальцы... сомкни руки у него на шее.
Ник тяжело дышал и целовал его, не останавливаясь на каком-то одном кусочке кожи дольше, чем на 5 секунд. Алекс выгнулся, понимая, что Ник сидит на нем сверху, и перевернулся, подминая его под себя. Их поцелуи были рваными и почти неощутимыми, все было везде и одновременно каждую секунду где-то не там.
Алекс ни на миг не задумался о нереальности происходящего, даже когда трахал Николаса, своего лучшего друга по расписанию и иногда даже вне. Трахал горько, страстно, самозабвенно, чувствуя его почти на уровне невесомости, но доходящей до нервов, жилок и капилляров. И ни одна мысль, промелькнувшая у него в голове за это время, не заставила его остановиться.
***
После того, как Алексу приснилась в эротическом сне Эстер, он думал, что его подсознание уже ничем не сможет его удивить. Он, несомненно, ошибался. Пробуждение его было неровным, он чувствовал себя совершенно разбитым и, кажется, будто проспал неделю. Все его тело затекло и он чувствовал себя невероятно помятым.
Алекс перевернулся на спину и попытался забыть то, что ему только что приснилось, но мозг возвращался к этому снова и снова, и единственное о чем он мог сейчас думать, помимо этого совершенно бессмысленного, отвратительного, разочаровывающего сна, была одна единственная сцена, которая произошла совсем недавно. Они записывали свой последний альбом, точнее, они его сводили. Все это происходило в том самом злосчастном муниципалитете в Говане. Алекс и Ник в тот момент снова были одноименными магнитами, притягивались с кем угодно, но только не между собой, забывали поздравлять друг друга с праздниками и не искали понимания. Но в тот один несчастный злополучный день, в то совершенно нечеловеческое, неправильное утро, что-то между ними снова накренилось.
Они работали всю ночь, до самого утра, когда в здании уже никого не было, когда не было сил ехать домой, оставалось только желание упасть на старую глухую кровать в соседней со студией комнате и заснуть. В здании было холодно, сквозняки не давали покоя, пальцы промерзали, спина начинала ныть, поэтому Алекс накрылся курткой и почему-то ничего не сказал, когда Ник лег к нему под бок. Уже осознавая всю фатальность приближающегося сна, Капранос встряхнул закоченевшей рукой и кое-как укрыл своей кожаной курткой их обоих.
Когда Алекс проснулся (наверное, это было часов через пять-шесть, хотя из-за отсутствия натурального освещения, сказать было сложно), то понял, что лежит с Ником лицом к лицу, почти касаясь его носа своим, и на секунду, на крошечную, незначительную долю секунды, его взгляд скользнул к губам лежавшего напротив Маккарти.
Он заставил себя об этом не думать.
***
Алекс не ожидал, что так быстро отойдет от своего сна, в очередной раз запутавшего его во всех своих фундаментальных ощущениях. Но так случилось, что днем Ник позвонил снова и сказал, что им надо бы сходить вместе к Майклу на мини-вечеринку. Алекс согласился, хотя ему было неловко, душно, терпко, а потом вдруг стало «нормально», как только его взгляд встретился со взглядом Маккарти. В конце концов, это был просто сон, и он совершенно ничего не значил. Он значил лишь то, что Алекс соскучился.
Они долго говорили весь вечер, пили пиво, курили, думали, снова говорили, и, возможно, все было уже не так неправильно, не так уж и далеко друг от друга. А потом они поехали домой, к Алексу домой. Алекс сам не осознавал какое-то время, что его трясет, что он не понимает, что с ним происходит. Что это было постепенное крещендо, он понял только подходя к своему подъезду. Кажется, он готов был упасть, сложиться, как карточный домик, в любую секунду, и его пугало, что это может произойти вот так. Он не понимал, почему сейчас. Он не понимал, почему. Почему-то все месяцы недолюбви с Элеанор всплыли голубым пламенем у него в голове, оставляя только скупую грусть, а все годы щемяще подлого и тошнотворного, и лицемерного, и малодушного, и неправильного отрезания от себя огромного куска, отрезания от себя своего лучшего друга сдавили его грудную клетку так сильно, что он готов был поспорить, что сейчас и прямо здесь у него будет инфаркт, а может, его сердце лопнет, как воздушный шарик, и никто и никогда не узнает, почему.
Просто потому, что осознание всегда приходит слишком поздно.
Перед Алексом мелькнула ссутуленная спина Маккарти, опережавшего его на полшага. Алекс зашел в подъезд и темнота между двойными дверьми поглотила его и связала финальным оцепенением. Он не смог ничего сказать, просто резко прижался лбом к стене сбоку и зажмурился, бессмысленно пытаясь собрать свой медленно распадающийся на тысячи созвездий рассудок.
Кажется, Ник сразу заметил, что Алекс не последовал за ним, потому что через пару мгновений он положил руку Алексу на плечо, и в этой чертовой зернистой темноте Капранос не видел его лица.
- Алекс, что с тобой?
Алекс судорожно приоткрыл губы, чтобы ответить, но в этот момент у Ника в кармане завибрировал и зазвонил телефон. Он достал его и свет от дисплея подсветил их лица, словно порванный бумажный макет. Николас перевел взгляд на Алекса и ответил на звонок. Вокруг тут же потемнело.
- Привет, Майкл. Что? Нет, с ним все в порядке, он со мной, а что такое? Не берет трубку? У него не звонило, мы точно не слышали. Да, сейчас.
Потом он подал свой телефон Алексу, поясняя:
- Майкл говорит, что не может тебе дозвониться. И что ему надо что-то у тебя спросить.
На несколько секунд в воздухе протянулась траектория выдоха, все это время Капранос довольно непонимающе таращился на телефон, потом взял его и ответил, прижимая к щеке их единственный источник света в этой темноте, которым они словно жонглировали и потом тушили об себя. Остатки освещения издалека оставляли бисеринки света у Маккарти в волосах и на кончике носа.
- Привет, Майкл.
- Капранос, ну наконец-то! Какого хрена ты не отвечаешь? Или ты телефон потерял?
- Нет, он у меня в кармане... ааах, черт. Я выключал звук и вибрацию. Прости. Что ты хотел? - Алекс потер пальцами морщинки на лбу.
Кажется, Каспарис попросил его срочно на следующей недели что-то ему привезти. Алекс не мог сосредоточиться. Чары его внезапной внутренней ловушки были разрушены, но он все еще плохо соображал и его руки начинали коченеть.
После того, как Алекс закончил разговор и отдал трубку обратно Нику, они направились к лифту, но Маккарти вдруг резко развернулся, и Алекс почти врезался в него на ходу.
- У тебя дома-то есть что выпить?
Алекс почувствовал, что снова может дышать.
- Выпить? Эм... ээ... Нет. Ты будешь удивлен, но вот конкретно сейчас — нет.
Маккарти тут же схватил Капраноса за пальто и потащил обратно к выходу.
- Куда ты меня тянешь?? - Алекс не то чтобы сопротивлялся, но он будто снова возвращался к жизни от внезапной судороги, которая свела его тело. Это было несколько головокружительно.
Ник расплылся в ухмылке:
- В магазин, что за вопрос. Покупать выпивку. Где здесь ближайший магазин? - последнее было сказано, когда они уже вышли обратно на холодный, шершавый на кончиках пальцев воздух.
Алекс закрыл глаза и вдохнул, хотя Ник этого даже не заметил, потом посмотрел на макушку Маккарти, тянувшего его в непонятном направлении и ответил:
- Они все уже закрыты. Есть один круглосуточный супермаркет, но до него надо ехать на автобусе, а до остановки идти еще минут 15. И она в противоположной стороне...
Ник повернулся к нему, на секунду задумываясь о чем-то совершенно серьезно, кивнул и сказал:
- Веди.
Да, конечно, Алекс сопротивлялся. Да, естественно, в итоге он сдался, смеясь собственной мягкотелости и внезапной легкости всего мира, который он нес на своих плечах. Они сидели на остановке и мерзли, хотя правильнее будет сказать, что Алекс сидел, а Ник все время ходил туда-сюда и выглядывал что-нибудь на дороге. Температура падала с каждым часом, так что воротник пальто совершенно не спасал, дыхание сворачивалось зерновым творогом, а перчатки Алекс с собой не носил никогда. В порыве добыть хоть какого-то тепла, Капранос достал последнюю сигарету, зажег ее и потер затекшую шею свободной рукой. Момент тихо звенел, словно прозрачный гладкий морской камушек, упавший на зеркало. Чистый. В нем не было ничего, но не было и ничего лишнего.
Ник заметил его сигарету и стал рыться в своих карманах:
- Черт, я оставил свои у Майкла.
Зеркало запотело, а рядом с камушком остался изрезанный линиями отпечаток пальца.
Маккарти посмотрел на Алекса, явно говоря «не желаешь ли ты предложить и мне одну». Губы Капраноса растянулись в ухмылке, и он развел руками:
- Прости, это была последняя.
- Поверить не могу, - Ник закатил глаза, подошел к Алексу и бесцеремонно забрал у него сигарету.
Алекс опешил и запоздало возмутился:
- Хей!
Николас сделал с десяток быстрых затяжек подряд, дым окутал его лицо и волосы, Алекс почти видел, как он впитывается в них, в одежду, во взгляд, в пальцы, а потом передал сигарету обратно Капраносу.
К остановке подъезжал совсем пустой автобус, и Алекс вспомнил, что у него нет мелочи.
***
Обратно, как оказалось, вернуться было не так уж и просто. Они набили внутренние и наружные карманы бутылками виски и сигаретами, застегнулись на все пуговицы и стали снова ждать какого-нибудь транспорта. Поскольку никакой другой остановки они не нашли (где, возможно, должен был останавливаться автобус, следовавший в обратную сторону), то встали на той, где высадись полчаса назад. И когда еще через полчаса перепрыгиваний с ноги на ногу, периодического мата и отвернутой крышки с одной из бутылок, они увидели автобус, едущий в ту же сторону, что и тот, что привез их сюда, они плюнули на все и погрузились в него, надеясь, что как-нибудь круговым способом все-таки доедут обратно.
Самое смешное было в том, что не доехали.
Автобус остановился на конечной в автобусном парке и водитель выгнал их, сказав, что в это время отсюда назад уже больше никто не отправится. Самым приятным было то, что их никто не узнавал.
- Чудненько, - выплюнул Алекс в пространство, дрожа с ног до головы в своем худом пальто и оглядываясь. Было уже поздно и темно, вокруг угадывались окраинные индустриальные постройки вперемежку с жилыми многоэтажками. Небо было удивительно чистым и ярким, без серо-фиолетового отсвета ночного смога. Алекс давно не оказывался в такой неоднозначной ситуации.
Откуда-то доносился перестук колес по рельсам. Алекс запрокинул голову, позволяя холодному воздуху обмотать его шею зябким шарфом. Ник, кажется, смотрел в сторону, где предположительно проходила железная дорога:
- Пойдем.
Алекс не спросил куда.
Как оказалось, идти в явно подпитом состоянии по кочкам, в грязи и в темноте дело весьма и весьма непростое. Алекс пару раз хватался за рукав Маккарти и все время пил виски, потому что его колотило уже не на шутку. Трава оставляла эхо ударов по ногами и приминалась под подошвами дорогих осенних ботинок. Кажется, ботинки — это единственное, что по сути изменилось за все эти годы. Или, по крайней мере, Капраносу хотелось в это верить. В итоге они сели на какую-то бетонную плиту метрах в десяти от железной дороги, и все это Алексу что-то до боли напоминало. Причем, напоминало столько всего одновременно, что от тянущих в разные стороны мыслей хотелось спать. Сознание отказывалось работать в таких условиях.
Алекс вытер нос о рукав и сделал очередной глоток виски. Маккарти вдруг повернулся к нему, идиотская улыбочка тут как тут, и сказал:
- Помнишь, как мы нашли Шато?
- А то! - Капранос хохотнул в ответ, но на самом деле, сейчас он думал о другом. Вся эта внезапная незапланированная близость накрыла его опасной передозировкой. У него перед глазами стоял тот странный день, когда они гуляли по Глазго, лет 8 назад, промозглой осенью (впрочем, любая осень в Глазго была промозглой), послав к черту работу и запланированные встречи в угоду обычной нажираловке. Они сидели в каком-то переулке недалеко от зоопарка на высоком каменном тротуаре, и Ник пытался научить Алекса парочке словечек на немецком.
- Давай, Капранос, это просто! Ich heisse...
- Ich hasse...
- Нет, ты неправильно произносишь. «Ich hasse» - это «Я ненавижу», а не «Меня зовут». Давай еще раз. И говори как можно четче.
В тот момент все это казалось необыкновенным и поразительным: они смеялись, передразнивали друг друга, глотали дешевый алкоголь и совершенно не предполагали, кем в итоге станут.
А потом мимо прошла женщина. Точнее, мужчина. Мужчина, который явно считал, что должен был родиться женщиной. Он толкал перед собой какую-то коляску со шмотками, не стыдился юбки и черных обтягивающих колготок и цокал каблуками. Алекс и Ник тогда невольно замолчали, очарованные и подавившиеся отвращением одновременно.
- Мальчики, не подскажите, сколько времени? - спросил прохожий трансвестит у будущих звезд рок-н-ролла.
Алекс моргнул, посмотрел на часы, только с третьего раза разбирая положение стрелок, и ответил:
- Эм... полшестого.
- Спасибо, - и ушел.
Какое-то время они смотрели ему вслед, потом переглянулись и брызнули едва сдерживаемым смехом.
- О-хре-неть, - выдавил из себя Маккарти, непонимающе моргая за своей излишне длинной шлюшеской челкой.
- Ага... Но ты посмотри какие у него ноги... охренеть... - Алекс покачал головой, не веря в то, что произнес это. Ник уставился на него, замер на пару секунд и снова разразился хохотом.
И вот сейчас они были на 8 лет старше, молчали и смотрели на проезжающие мимо поезда, а не коляски трансвеститов, но Алексу казалось, что у него дежавю.
К холодному воздуху стал примешиваться мелкий моросящий дождь, но ни один из них не сделал ни единой попытки встать.
- Две вещь напоминают мне о вечности: звездное небо надо мной и моральный закон внутри меня, - вдруг изрек Ник, глядя вверх.
Алекс усмехнулся:
- Моральный закон внутри тебя? Маккарти, не смеши меня.
- Это Кант.
- Я знаю, что это Кант, ты говорил мне эту фразу каждую ночь, когда мы напивались, в те времена, когда ты паразитировал у меня на квартире, - Алекс на минуту замолчал. - Почти 10 лет назад.
- Я удивлен, что ты еще помнишь, - Ник ухмыльнулся, но было в это что-то разбитое.
Алекс закатил глаза, подумал с минуту и ответил:
- Твой рацион: на севере — вино и звезды, на юге — хлеб и дождь.
- Этого я точно не помню, - задумчиво и слегка растерянно протянул Ник.
- А я этого никогда и не говорил. Федерико Гарсиа Лорка, - самодовольно ответил Капранос.
- Пафос, - фыркнул в ответ Ник и повернулся посмотреть на очередной проезжающий мимо поезд.
Дождь, кажется, не думал ни прекращаться, ни усиливаться, только мелькал крохотными иголками в воздухе и шумел, перемешиваясь с травой. Капли покрывали пальто паутиной и Алекс прятал руки в карманы, допитая ими бутылка виски стояла рядом на земле.
Ник смотрел на поезд и улыбался. Капли оставались на его ресницах и в волосах, переливаясь электрическими контурами с каждым проносившимся мимо светящимся окном в вагоне.
- Мы расстались с Элеанор. Точнее, она меня бросила, - Алекс произнес это и наконец-то понял, что его эта мысль больше не пугает.
Ник повернулся к нему, немного удивленный, но не настолько сильно, как этого хотелось бы Капраносу:
- Мне... очень жаль. Я даже не знаю, что сказать...
Алекс пожал плечами:
- Я сам не знаю, что сказать. Я сам не знаю, что думать.
Ник отвернулся, глядя на теперь уже свободные линии рельсов:
- Я знаю, что ты чувствуешь. То есть, я, конечно, не знаю. Но я думаю, я понимаю. Мы... в общем, мы с Мануэлой разводимся. В этот раз серьезно, - на последней фразе из него даже вырвался смешок. Алекс смотрел на него и мысленно просил хоть какого-то объяснения всему, что сейчас происходит в этом чертовом мире. Может быть, это был просто плохой год.
- У нас, конечно, было обоюдное решение. Знаешь, столько лет, я не думал, что это когда-нибудь случится. Но вот когда ты понимаешь, что вот нет и все, ну никак. Ну то есть, просто нет сил уже что-то откуда-то выжить. В любом случае... Я просто... Это же так чертовски важно, найти для себя любимого человека, связать с кем-то жизнь, а Элеанор была так важна для тебя... Мне жаль. Мне правда очень жаль. И знаешь...
Почему-то в голове Алекса из всей этой неразборчивой речи, осталась только одна единственная фраза: «была так важна для тебя» - и он ответил, не слишком подключая к голове механизм ментальной фильтрации своей речи:
- Да, но ты важнее.
Ник резко замолчал, а Алекс вспомнил, как Ник писал фортепианную партию к Eleanor Put Your Boots On. Маккарти первым увидел текст и первым узнал, для кого эта песня, и каким-то совершенно невероятным способом выстраивал свои арпеджио, классические, фортепианные, без отзвуков синтезаторов, нечто более акустическое. Конечно, это была песня для Элеанор, но Алекс не мог не быть благодарным Нику, за то, что именно он помог сделать ее такой, какой она должна была быть, какой она звучала у Капраноса в голове, честное слово, иногда ему казалось, что Ник пролезал туда по каким-то потусторонним пожарным лестницам, он же терпеть не мог заходить куда-то через парадную дверь. Ник писал песню для Алекса, потому что знал, насколько она для него важна, и все это казалось Капраносу теперь полнейшим нонсенсом. Будто Маккарти тогда был каким-то образом соучастником их с Элеанор отношений. Для Алекса и Ника это было такое странное слияние в музыке, без посвящений друг другу, но с осознанием, что это ваше глубокое и общее, как общий ребенок. У них всегда хорошо получалось писать вместе музыку.
***
Они добрались до квартиры Алекса, когда было уже часа четыре утра: вышли на дорогу и поймали одинокое такси с водителем пакистанцем. У них оставалось еще полторы бутылки виски, запас из двух пачек сигарет и полное отсутствие сна хоть в какой-то пропорции.
- Я привык к тому, чтобы находить случайное утешение у случайных людей. И я говорю сейчас не про секс, - сидя уже на кухне, Алекс не мог бы с точностью сказать, насколько это в нем говорил алкоголь или он сам.
- А про что?
- Просто люди... Понимаешь, со мной может начать общаться какой-то малознакомый человек, и я начну за него цепляться, потому что меня не связывают с ним все те проблемы, что связывают...
- Тебя с нами.
- Ну что-то вроде того, - Алекс имел в виду несколько не это, но не знал, как это объяснить, поэтому просто согласился. - Эти люди всего лишь дают мне почувствовать себя... ну... нужным, что ли, хотя я не могу довериться им полностью.
- А я тебе не даю чувствовать себя нужным? - Ник внезапно показался Алексу маленьким обиженным ребенком, хотя это было так очевидно.
- Боже, Ник, ну, перестань...
- А что перестань, я серьезно. Нет, Алекс, ты только не подумай, что я тебя вдруг в чем-то обвиняю, но ты мне объясни, что мне делать? Я хочу быть тебе... близким человеком, быть в состоянии тебе помочь, - извинение Ника больше походило на нападение. Он прикусил губу и слегка нахмурился.
Алекс замолчал, устало потер глаза пальцами одной руки, а вторую опустил так низко к столу, что тлеющая сигарета в ней почти коснулась покрытой желтоватым лаком столешницы. Вздохнул. Поднес сигарету к губам и затянулся. Возможно, кому-то со стороны все это могло показаться продуманным спектаклем, но Алекс угадывал в своих движениях какое-то странное сопротивление чему-то неизбежному.
- Я правда не знаю, что я могу тут еще сказать, - наконец ответил он немного несвойственным для него низким голосом. - И вообще Ник, черт возьми, почему ты так любишь до всего докапываться? Тебе обязательно нужно десять раз перемылить все косточки.
- Я не пытаюсь докапываться до тебя, я просто хочу понять, что мне делать!
- Не знаю, Ник, я понятия не имею. Я не хочу тебе врать, я не могу тебе врать сейчас, просто собой не буду, если не стану говорить тебе всю правду вот в эту конкретную минуту. И когда ты не спрашиваешь, что надо делать, просто что-то делаешь, когда ты — это ты, тот, кого я знаю, единственная персона, которая не опостылела мне до отвращения, тогда мне становится легче. Я знаю тебя так хорошо, что иногда мне даже неловко от этого, но ты умудряешься мне не надоедать. Пошли к черту те люди, которые говорят, что с человеком приятно общаться, только если он все время оставляет часть себя в тайне. Черта с два! Ник, ты мне просто физически не дашь себя игнорировать. Весь этот твой... - Алекс открыл рот, выдохнул несколько раз, пытаясь подобрать слова, - энтузиазм, огонь — оно...
- Но ты сам сказал, что ты себя чувствуешь не нужным. Даже со мной, - упорство Ника иногда поражало, но он всегда любил цепляться за фразы.
- ****ь, Ник! Ты вообще слушал, что я сейчас говорил?
- Слушал! Но я вообще тебя понять не могу! Я вообще ничего уже не понимаю... - Ник обреченно оперся локтями на стол и умоляюще посмотрел на Алекса, зарываясь пальцами в свою короткую челку.
Алекс покачал головой и затушил сигарету, от которой сделал от силы три затяжки — она истлела сама.
- Забудь, что я говорил, ладно? Я сам уже не вижу связи в своих словах. Ты вот сейчас здесь, и заниматься ментальной мастурбацией мне хочется уже меньше. В этом, собственно, и суть.
Ник хмыкнул, но, видимо, не смог удержать глупую шуточку, закусывая улыбку на губах:
- О да, я здесь, поэтому ты предпочтешь мануальную мастурбацию на мой светлый образ.
Алекс хохотнул в ответ и полез за новой сигаретой:
- Ну если эта мысль тебя прельщает...
- Заткнись, я же пошутил!
Алекс на это улыбнулся еще шире и многозначительно поиграл бровями:
- Ну ты тогда следи за тем, что говоришь-то, а то я такооой сексуально ненасытный. Будто не знаешь.
- Да знаю-знаю, - Ник машинально махнул рукой и тут же спохватился двусмысленности своего ответа. - Ну, то есть, бля, не знаю, но! Блин! Алекс!
Алекс не мог не засмеяться. Честное слово, поразительное существо.
- Дай лучше сигарету, скотина! - фыркнул Ник и Алекс на мгновение будто увидел их со стороны, смеющихся идиотов, сидящих посреди ночи на этой кухне, пустой, не использовавшейся уже так давно: белый холодильник, где стоит только пакет сока, срок годности которого истек пару лет назад, и томатная паста, ящики с посудой по стенам, мебель, покрытая водянистым лаком. Возможно, это было самое прекрасное мгновение за последние годы.
***
Когда часы стали показывать около шести утра и сонные паузы в разговоре стали слишком длинными и мягкими, Алекс встал из-за стола и посмотрел на Ника в упор, хотя едва мог сосредоточить на нем взгляд:
- Мне надоел этот город, моя чужая квартира. Я в ней за последние 5 лет столько не жил, сколько после окончания этого турне. Давай за город опять все поедем? Мне иногда страшно работать в этом муниципалитете, там слишком много призраков.
Ник вздохнул и театрально схватился за сердце:
- О, ностальгия!
Потом засмеялся и откинулся на спинку стула, стал на нем покачиваться, думая о чем-то своем. И вдруг посмотрел на Алекса, со всей своей сонной нежностью, которая бывает только в «я люблю тебя», неосознанно выдохнутом перед тем, как уткнуться в подушку и забыться, и спросил, улыбаясь:
- Какая музыка звучит, когда она не на продажу?
- Can't Stop Feeling, - ответили они в унисон и расплылись в одинаковых ухмылках, симметрично отражавшихся в поверхности стола.
- Послушай, Алекс... Давай не будем больше с ней мучиться и просто не включим в альбом?
Алекс долго смотрел на него, понимая, что так и должно быть, и наконец кивнул.
***
Каким-то образом они уснули на одной кровати. Вот просто так рядом. Алекс проснулся совсем рано, проспав, видимо, всего лишь пару часов. Его передернуло, и он сразу же отправился в душ. В голове мелькало какое-то давнее лето, он даже не смог бы вспомнить какое именно: велосипеды, леденцы стрекоз и обертки бабочек, ковер, залитый вином, пепельница, забитая пеплом и бычками, порванные и перетянутые заново струны, лужи, грязь и Гласто, и чужие машины.
Алекс завернулся в халат и пошел в зал, сел за стол и принялся записывать все это на бумагу, преобразуя в некое подобие стихотворной формы и стараясь, чтобы это не было похоже на Wine In The Afternoon. Что-то вроде того, что без сердца его душа его мертва и к чему вся глубина ее зеркал, когда умирают слова. Кажется, он сейчас совершенно нечестно сочинял чужое.
Самым неожиданным было появление Ника. Впрочем, чему тут удивляться, его биоритмы никогда невозможно было предугадать. Маккарти вылез в гостиную, заспанный, взъерошенный, но с совершенно раздробленным и ясным взглядом, навис над Алексом, спросил, что он делает, вздохнул и сел рядом на пол, устало прислонив голову к коленке Капраноса. Алекс замер и затаил дыхание, потом выдохнул и вывел на бумаге имя «Фрейд».
- Ты знаешь... То есть в смысле... Почему ты вдруг проснулся и сел писать песню?
Алекс скосил на него взгляд и увидел странную поломанную линию усмешки, горькой и жгучей на его коже, как крапива, а потом почувствовал, как пальца Николаса оставляют на его ноге открытый след, поднимаясь от лодыжки к коленке и дальше по внутренней стороне бедра. Он положил ручку на стол, не замечая, как дрожат его руки.
- Знаешь, вся эта... сублимация... творчество — нереализованная сексуальная... энергия, - в качестве точки в этом предложении Ник прижался губами к колену Алекса и замер. Алекс боялся вдохнуть и позволить себе о чем-то подумать. Перед его глазами был лист бумаги, исписанный никуда не годившимся текстом, но только теперь он понял, что писал его не для того, чтобы из этого вышла песня, а для того, чтобы Ник ему об этом сказал.
А потом Маккарти развязал пояс на его халате, сел между его ног и поцеловал его бедро, и Алекс вцепился в край столешницы так сильно, что чуть не вывернул себе ноготь. Ему сложно было подобрать хоть какие-то слова к своим мыслям, потому что он не мог понять, что происходит и почему это кажется таким неизбежным.
Алекс закрыл глаза, чувствуя, как правую ступню сводит судорога, а потом все это перекрыло одним только тем, как Ник провел языком по внутренней стороне его бедра и дрожащими губами выдохнул на кожу.
Что-то в груди у Капраноса сжалось и отчаянно забилось, пытаясь вырваться из этой отвратительной органической клетки из ребер. Ему было одновременно больно, страшно, грустно, одиноко и хорошо. Ему хотелось заплакать и никогда больше об этом не вспоминать.
Алекс зарылся пальцами в волосы Ника, понимая, что Маккарти трясет точно так же, как и его самого, и почувствовал.
Не могу перестать чувствовать
© Copyright: Извращенецнарк, 2009
Свидетельство о публикации №209101800213
Свидетельство о публикации №209101800213
Рецензии