Мене, мене, текел, упарсин

«Мене, мене, текел, упарсин»
(« счислено, исчислено, взвешено, разделено»).

«Царь сказал: это ли не величественный Вавилон, который построил я в дом царства силою моего могущества и в славу моего величия!» (Книга Даниила 4:27)

Запах кушаний, приготовленных с особым усердием, разносился по всем покоям. И сейчас, где-то глубоко в недрах величественного дворца, возведённого ещё по приказу Навуходоносора, возлежал Валтасар - последний правитель некогда могущественного, но пришедшего к неизбежному упадку, Вавилона. Тепло очага согревало не только тело, но и душу, а лёгкие беседы и вино горячили и без того неспокойный разум. Ведь где-то там, под стенами стояли войска Кира, и каким-то внутренним чутьём Валтасар уже видел их в городе. Видел, но молчал.
Не так давно вавилонянам пришлось отступить. Под натиском персов скрылись они за воротами и тут же принялись готовиться к долговременной осаде, неизбежной, а потому особенно изматывающей. Пребывая в полной уверенности, что запасов хватит с лихвой, беспечное сознание города заманчиво нашёптывало: они-то там, а мы-то здесь, это ли не праздник? Праздник… праздник… - будто эхом отражалось от подкорки, заглушая страх и боль, а вместе с ними и ощущение надвигающейся беды.
«Душно мне, душно, но это всё вино …» - Валтасар утёр широким рукавом испарину, предательски выступившую на лбу. Разгорячённое сознание настойчиво требовало утопить остатки набежавшей тревоги в бокале, и вскоре царь уступил ему.
Коленопреклонённый раб послушно выслушал гневную тираду, старательно выведенную заплетающимся языком хозяина, и неожиданно вздрогнул, услышав недвусмысленный приказ:
- Кубки, несите кубки, те самые, что мой воинствующий предок вывез из Иерусалима…
Гулял в эту ночь Вавилон, с размахом, свойственным лишь неприступным, сильным городам, имеющим полное и нерушимое право полагаться на безопасность внешних стен и отлично вымуштрованный гарнизон.
Стонал дворец Навуходоносора, сжимался, ловя ускользающие потоки Евфрата, отводимого по специально вырытым каналам, прочь от города. Поникли двести пятьдесят дозорных башен, потускнела в роскошном тронном зале синеватая плитка с растительным орнаментом, неумолимо катилось к закату солнце – солнце последней династии халдеев. А в это же время, не имея ни сил ни желания пить более, сидел, сгорбившись над опрокинутым столом, Валтасар. Смолкли пиршественные голоса, буквально на миг – всего лишь естественная реакция на звук поверженной на пол мебели, но совсем скоро она уступит место новой волне веселья, возобновит всеобъемлющее безумие вавилонян. Только он промолчит вновь и вновь, терзая ладонью отяжелевшую голову, уже не способную мыслить, но всё ещё не перестающую сотрясаться от страха. Это потом чья-то умелая рука выведет на пергамине сказание о том, что царь увидел на стене пророчество, и даже укажет какое именно: «Мене, мене, текел, упарсин». Но в тот самый момент не было у царя ничего, кроме пылающего внутри огня, огня предательского стыда. И если случалось вам когда-либо отступать, предчувствуя, что проигрыш неизбежен, то, несомненно, вы могли бы понять его, ощутить в полной мере тот неподдельный царапающий душу, изнуряющий ужас, неизменно подтачивающий веру в собственные силы. О, это ноющее чувство недопонимания, это стойкое ощущение беспомощности и недоверия к ближнему, нежелания даже и помыслить о том, что какие-либо действия, вероятно, могли бы исправить положение…
Валтасар поднялся, шатаясь и придерживаясь рукой за колонну, безразлично покачал головой в такт ритмичной струнной музыке, разливавшейся по покоям, и едва заметно качнулся вперёд. В глазах причудливо расплывались загорелые тела рабов, прозрачные наряды наложниц, а в воздухе блуждал аромат вин, смешанный с едва различимой гарью, которые царь уже неосознанно, по наитию, втянул в себя, картинно запрокинув голову.