Отчет о командировке

     Новороссийск. Февраль 1991 года. Впервые судьба занесла меня на берег Чёрного моря не знойным летом, а посреди зимы. Но солнце сегодня здесь такое же ослепительное, как в пляжный сезон, цвет воды такой же лазурно-сине-зелёный. Умеренный, но холодный ветер гонит «барашки» по акватории Цемесской бухты. Горизонт – в дымке, и на этом фоне огромные корабли, стоящие на рейде, кажутся призрачными исполинами, возникшими из глубины такой же призрачной бездны. Пейзаж окантован мягкими, убелёнными недолгим снегом сопками, из-под которых ветер разносит дымы и пыль цементных  заводов, совершенно чуждых этому уголку земли.
     От нечего делать я шагаю вдоль набережной, которая опоясала  жилую часть города, вдоль пустынных пляжей и покинутых на время летних торговых точек, вслушиваюсь в морской прибой и любуюсь сталактитовой наледью бетонных ограждений. Они то и дело возникают передо мной на очередных поворотах извилистого парапета. Асфальт, который  летом мнут босые пятки, возвращает мне твёрдую поступь моих зимних ботинок: зима – она и здесь зима. Прохожих почти не видно. Весь местный и пришлый люд толпится в центральной части города, больше тяготея к рынку, не переполненному в это время года дарами осени и моря. Заморские же дары в этом месте можно обнаружить только в бесчисленном множестве комиссионных магазинов, где поношенные вещи не принимаются, а весь товар искрится и золотится фирменными ярлыками и наклейками. Лейбл – печать портового города.
     Умеренностью цен новороссийская барахолка не страдает и рынок, оккупированный предприимчивыми «колхозниками», предлагает ошарашенным горожанам мясо по цене, равной дневной зарплате высокооплачиваемого инженера, мокрую от гнили картошку, килограмм которой стоит столько, сколько в Сибири в 80-м году мы платили за 2 ведра. Бутылка «Русской» водки и пачка «Мальборо» идут по одной цене – четвертак за штуку. Мрак под ярким солнцем.
     Мой путь по берегу пересекает длинная очередь озабоченных мужиков с пустыми трёхлитровыми банками в авоськах и молочными бидонами. Здесь не надо спрашивать за чем стоят. Мужское стояние говорит само за себя. Необычным оказывается только то, что из бочки с надписью «квас» продают на розлив вино. Но и это в наше постперестроечное время уже не удивляет. Объявленная ранее борьба, об абсурдности которой предупреждал задолго до её начала М.Жванецкий, дала свой результат: выстоявшие в этой борьбе, продолжают стоять.
     Иду дальше, к тому месту, где меня неожиданно застигает врасплох совершенно невероятная картина – у берега, в окружении чаек, бакланов и других морских пернатых гордо удерживается против волны стая величественных лебедей. Их  двадцать три – белоснежные и пегие с серовато-жёлтым оттенком. Откуда? Почему? Ответ знают орнитологи, но что думать мне, привыкшему видеть этих большекрылых водоплавающих  в  прудах государственных зоологических садов и парков только летом? Мистика! Неужели гордые осанистые птицы способны сохранять себя сами в нашей суровой зимней природе? Что их удерживает в холодном море?
     Невдалеке я заметил городской сток, впадающий в море. Видимо, тёплая вода и привлекла птиц в это место? А может быть ещё что-то? Разгадка последовала незамедлительно – к берегу подошёл пожилой мужчина с двумя полиэтиленовыми пакетами. Из них добрая рука стала доставать и разбрасывать в море хлебные куски. Вся стая как будто только того и дожидалась: взмахнув крыльями, она устремилась к  пункту раздачи. Прибрежные волны сбивали в кучу  больших и малых. Крикливые чайки в погоне за хлебом суетливо натыкались на крупные тела величественных птиц, которые в этой беспорядочной толчее сохраняли своё великолепие и природное достоинство – их длинные шеи сверху дотягивались до не успевавших размокнуть кусков и делали это так грациозно, словно старались уберечь жадных мелких соседей от нечаянных столкновений.
     А рука человека дарила и дарила им жизнь. Казалось, что эта рука была им знакома. Вот ещё, оказывается, почему  птичий базар собрался здесь в это время!
     Осветлённый происходящим, я и сам не заметил, как стал доставать из кармана полушубка семечки - горсть за горстью - и подкармливать окруживших меня голубей. Они были так доверчивы и  близки, что при желании, я до любого из них мог бы дотронуться. Так мы и стояли: старик – у моря, с  дикими питомцами и я – на бетонной возвышенности в голубином окружении. Но внимание моё было там, внизу, среди этих редких, достойных уважения сказочных птиц. Сколько в них было такта по отношению к окружающим мелким сородичам, сколько в них было собственного достоинства и красоты даже в этой невообразимой свалке. Чудо-птицы!
     Глядя на них, я стал думать о себе и находить общие черты со всеми персонажами происходящего морского переполоха. Так же, как и они в этом морозном море, я искал тёплый живительный ручеёк в море холодной жизни и нашёл его. Правда, мой ручеёк сейчас далёко, но его тепло греет меня и на расстоянии. Таким же гордым и важным кажусь себе, как эти лебеди, но таким же мелким,  суетливым и жадным, как все те, кто их окружает в погоне за куском, дарующим жизнь. И не я один такой, как нет одиночек в стае, где каждый – сам по себе. Грустно от этих дум и невесело.
     Закончились семечки и голуби метнулись вниз, где среди камней на берегу остались крохи белого хлеба. Расталкивая голубей, и, садясь им на спины, чайки – белокрылые жадины, стремились любой ценой достать и унести последнее. Только лебеди, удовлетворённые немногим, осанисто, прихлёбывая на ходу и приводя себя в порядок, удалялись в море, всем своим видом показывая полное безразличие  к безобразию, продолжавшемуся у берега.
      А старик, сделавший  доброе дело, поднимался по ступеням наверх, чтобы завтра, или в другое время – как уж он сам задумал – вернуться  к этому месту и повторить короткий миг, в котором люди и птицы становятся так похожи друг на друга.
      О чем он думал?