Роман глава девятая

1
Как и обещал Резко, время потереть пупки о пересечённую местность настало очень быстро. Военная премудрость – она ведь с поля начинается, с солдатских азов: ловко падать на землю, ползать по-пластунски, окапываться, бегать в атаку специальным манером – петляя от пуль.

Полевые занятия не отвяжутся от пехотинца до самой пенсии, будь у него хоть три радикулита. Поле – дом родной! Радуйся душа, веселитесь ноги, не отчаивайтесь руки! Любая исходная позиция - тут, вокруг, на необъятных гектарах земли-матушки! Остальное - дело передних и задних конечностей: сбегать в атаку, схватиться в рукопашную, вырыть окоп, соорудить перекрытую щель или блиндаж.

Ульяновская махра для такой радости прописалась на бурьянном, к северу от города поле, что именовалось «Полем Чудес». Три недели водил Худяков за «чудесами» свой драгоценный, экипированный под самую завязку, взвод. Молодёжь внимала указаниям офицера, «обезьянничала» с его умелых действий: бегала, рыла окопы, ползала по-пластунски, а потом в казарме старательно чистила оружие от «боевой» непрошенной грязи.

Пехотная премудрость на овладении малой сапёрной лопатой и ходовыми солдатскими приёмами никак не заканчивалась – курсантам предстояло войти в роль командиров отделений. А там, где мотострелковое отделение, там уже целая
наука – «тактика».

  2
Подполковника Лялина Ярослава Григорьевича – старшего преподавателя кафедры общей тактики, курсанты зауважали сразу после знакомства. С короткими густыми волосами, облитыми серебром, плотно скроенный, с завидной к сорока трём годам осанкой, выдержанный взыскательный взгляд. На фоне училищного офицерского корпуса он производил впечатление: в нём в первую очередь видели сильного и мудрого человека, и лишь потом обнаруживали военное звание. Будь Лялин не при погонах старшего офицера, а в пиджаке, на дисциплине и послушании эта разница не сказалась бы. 

Крепкие руки, внятная неторопливая речь, натура без гонора, самолюбования и зазнайства. Многие офицеры норовили ставить расшалившихся курсантов на место суровыми окриками, подниманиями во фрунт и угрозами заявить наверх. Лялин осаживал нарушителей одной степенной фразой: наполненной прямолинейной и отрезвляющей логикой; или смешной, но не обидной; или выражающей неожиданное и необычное отношение к курсанту – и его безоговорочно слушались.

Предмет офицером подавался убедительно и аппетитно - до сущих мелочей, потаённых заковырок, которые больше всего и поражали слушателей. По другому быть не могло – на своей шкуре Лялин испытал все полагающиеся трудности армейских дорог. 

Тураев довольно быстро проникся к Ярославу Григорьевичу юношеским восторгом. С большой радостью он открыл сходство преподавателся с отцом – такая же высокая эрудиция, такая же высокая моральная чистоплотность и её культивация, такой же интересный рассказчик. Антон вообще с уважением относился  к тем, кто нёс свет знаний, ибо притягательность этого света никогда не оставляла его равнодушным, но если преподавание велось блестяще, доходчиво – то проникался уважением вдвойне.

Лялин позволял разговоры о жизни, разговоры глубокие, назидательные. В молодых людях, начинающих военный путь, он кроме тактики сеял вечное и разумное, поскольку слово «человек» для него обозначало не статистическую единицу, а конкретную одушевлённую плоть - вся служба с личным составом: командир взвода, роты, батальона. Ни помощник кому-либо, ни заместитель, чтобы скрываться за чужой спиной; ни начальник отдела, где часто всего лишь стол, да бумаги.

Что касается посевов доброго, имеющего из расхожей педагогической троицы несравненно больше субъективной стороны – ибо как и правда, так и добро у каждого своё (палач сочтёт за добро отрубить голову одним махом), то Лялин вообще избегал этого слова. Он в делах и наставлениях держался принципа справедливости, а уж кому как эта справедливость отзовётся – добром или злом – пеняйте на себя!

Противников на службе Ярослав Григорьевич обретал в гораздо большем количестве, чем друзей. Причина тому крылась в извечно неугодных серому человечеству качествах: честность, смелость, принципиальность. Зато друзья оказывались настоящими друзьями.
Под конец службы именно они предложили Лялину место в училище – преподавателем тактики, и Ярослав Григорьевич поехал в Ульяновск. В трусливое угодничество офицер не впал и на спокойной училищной должности, потому выдавал изречения, что диссонировали с устоявшимися идеологическими понятиями советского общества.

Коммунистическую идею Лялин поддерживал всем сердцем и обеими руками, но из ряда вон выходящее прославление Брежнева, а также политику, приведшую страну к засилью блата, к позорным очередям за каждой мало-мальски приличной вещью или продуктом, к пустым магазинам с традиционными хамками за прилавками, к рабочему классу, уверенно обретающего образ бракодела и пропойцы - он справедливо считал предательством дела Ленина. Офицер видел, что слов с каждым годом становится всё больше, а реальных дел всё меньше, и понимал - отвратительное мурло бездушия и некомпетентности в стране советов прописалось надолго.

Ярослав Григорьевич полагал, что он как положено исполняет свой долг – учит будущих офицеров, его жена как положено преподаёт школьникам математику, и те, от кого зависело возведение социализма в СССР, тоже обязаны были трудиться как положено: честно, добросовестно, грамотно. Тунеядцев, лжецов, хапуг и проходимцев земля вообще не должна носить! К великому огорчению, наблюдалось обратное: лжецы, хапуги и проходимцы успешно пристраивались во власти, не бедствовали и в жизни.

Круглое сиротство офицера и его супруги тайной не было. Он сам говорил: «Наша с женой история - с белого листа. Фамилия моя отчего такая? В детском доме воспитательнице приглянулся, конечно же, с взаимностью – Лялей я её кликал. Вот Лялиным и записали, не мудрствуя. Жена тоже без папы, мамы - с придуманной фамилией. Вот мы и семья - только двое родных друг другу людей. На весь мир. На все миллионы... потом сын…»

И как зарабатывались офицером деньги на семью, в то время, когда лейтенантской зарплатой троих не потянуть (одень, обуй, накорми, за съёмную квартиру заплати!) первокурсники знали. Боксёр Лялин по чемпионатам мотался, командировочные получал, если везло - призовые.
И поскольку служил не в спортроте, а в мотострелковом полку, то все сборы – в счёт отпуска. А когда не в «отпуске», то круглые сутки - в казарме. И так два года, пока пропущенным ударом зрение «плюс три» не заработал.

Столь откровенные рассказы Ярослав Григорьевич затевал не для рекламы или подпитки самолюбия. Посыл был единственный – педагогический: словом, примером, показать молодым парням – жизнь требует борьбы! И в этой борьбе руки опускать негоже! А если и станет в будущем кому-то худо, то пусть он вспомнит офицера Лялина, вспомнит, что всегда можно начать с нуля, что можно остаться человеком где угодно.

Были ли курсанты готовы принять семена разумного и вечного? Чтобы почву дать им благодатную, чтобы, если таковой пока нет, сберечь их от бурь и напастей, да потом позволить прорости? Многие просто радовались отвлеченим преподавателя от темы – авось, по предмету меньше спрашивать будет! Кто-то вполуха слушал; кто-то как мог, на ус мотал.

Тураев внимал жадно - ощущал так любимую им весомость слов, речённых повидавшим жизнь мужчиной. Слушал и Круглов, пока ещё незримо, исподволь выносящий внутри себя закон, что чужими знаниями можно только голову набить, а что касается дел сердца, натуры, души – словом всего того, что родимая советсткая наука отвергает, то там источник опыта один-одинёшенек – лишь своими ногами, своим горбом…

3
Дождь, моросящий вторые сутки, поналил луж – рябых, безбрежных, и никак не остепенялся. Волга дышала холодной угрюмой промозглостью, словно мстила ушедшему лету за сушь и обильное жаркое солнце.

К «Полю чудес» курсанты волочились по раскишей дороге - безрадостно, с матом. Кутаясь в шинели, подскальзываясь, яростно сбивая с сапог грязь, взвод разочаровался обогреться ходьбой. Но предстоящие два часа тактики унетали ещё больше - обречённо вымокать, вымерзать до трусов, бегать с килограммами земли на ногах, а уж тем более вынимать сапёрную лопату ох, как не хотелось!

- Чёртов дождь! – Копытин стянул мокрую насквозь пилотку, в сердцах махнул ею, выругался.
- Не бабье лето, - из-под высокого воротника шинели, словно из скворечника, поддакнул Тураев. – Зима скоро.
- Заставят по грязи бегать! Как свиней, - вздохнул Рягуж, поправляя за спиной ручной пулемёт. Наградили же, парня удалого нехилого, РПК - собаку длинную, таскать!

- А что бегать? Не война, - проворчал Драпук. – Можно было и в классе посидеть.
Мечтания не поддержали даже словесно, мало-мало по военным порядкам просветлённые - ворчи хоть в двести глоток – не поможет. Они - люд подневольный, потому ответ один – «Есть! Так точно! Разрешите исполнять»?

Лялин уже ждал на месте - в тёмной от дождя полевой фуражке, под которой сверкали его глаза – невозмутимые, властные; в орошённой плащ-накидке, он казался огромной птицей, сложившей крылья. Офицер доехал на трамвае до конечной северной остановки и прошёл полтора километра пешком.

«Мотострелковое отделение в обороне»! – обменявшись «здравствованиями», подполковник объявил тему. То, что было изучено в классе, предстояло отработать практически. Умение и автоматизм через бумажку не приходят, они пота и труда требуют...

После расчета должностей и короткого напоминания действий, офицер скомандовал: - К бою!
Взвод, перекидывая из-за спин оружие, кинулся на землю. Кто как, но большей частью брезгливо, осторожно, чтобы не заляпаться грязью, не замочиться водой. Тураев, устремясь вниз, поджал под себя локти, наивно полагая этим поберечь шинель. Копытин, напротив которого гостеприимно сверкала лужа, сбил уставной интервал и подался вправо – подальше от воды.

Незатейливую хитрость преподаватель оценил без особой радости. «Отставить! – подал он приказ. Курсанты послушно поднялись, с огорчением осмотрели измазанные шинели – вот она, доля мотострелка!

Лялин снял плащ-накидку и оказался в сухой, отглаженной полевой форме. Он протянул накидку Копытину, взамен забирая у того автомат. Вооружившись, встал на его же место, и сам себе скомандовал: «- К бою»! Делая шаг вперёд, подполковник молниеносно сорвал с плеча оружие и с брызгами плюхнулся в центр лужи.

Если бы из этих серых размашистых брызг возникла голая дива, курсанты удивились бы меньше. Они забыли про дождь и холод, лишь ошеломлённо таращились на преподавателя. У Драпука мелькнула мысль повертеть пальцем у виска, да как-то тут же и забылась.

Лялин, как полагается, прополз по-пластунски десяток метров, выбрался на «сушу», оставляя за собой кривую борозду, и несуществующей сапёрной лопаткой изобразил обустройство оборонительного рубежа. Поднялся, отпуская на волю потоки грязной жижи – с куртки и галифе.

Взвод молчал.
- Сынок, - офицер невозмутимо вернул Копытину оружие, - пока соломку впереди себя потрусишь – убьют. Да и солдат твоих тоже. Потому что на тебя смотреть будут.
Подполковник поправил портупею, отряхнул как мог форму и вновь встал перед взводом.
- Грязь в поле не позорит, - совершенно серьёзно заявил он. - На то оно и поле.

После самоотверженного примера ползки понарошку закончились. Курсанты без оглядки месили грязь руками и ногами, ныряли в лужи, прижимались к мокрой земле до посинения. И не потому, что к уставным полномочиям подполковник заимел тысячекратное моральное право требовать на «полную катушку», самим курсантам по-другому поступать было стыдно.

Тураеву сразу вспомнились слова отца – «Делай как я!» настоящий офицер в любой ситуации покажет». Без сомнения, Лялин и с автоматом в руках оказался на высоте!
К концу занятий каждый был так пропитан грязью с головы до ног, что и в лицо не узнать.

- А вы как хотели, ребятки? – отечески вопросил Лялин. – Хлеб пехотинца с потом, грязью. Не поплюёшься – не победишь.
Курсанты хотели одного – быстрее в казарму: снимать с себя одежду, стирать, чиститься, мыться.   

К трамваю Лялин не пошёл - грязный вид офицера вызвал бы недоумение пассажиров – не объяснять же всем встречным, что с полевого занятия!
Подполковник до самого училища шёл с курсантами.

Глава 10
http://www.proza.ru/2009/10/20/170