Сестра моя, душа моя

Воспоминания раннего детства… Я сижу на коврике на полу, вокруг разложены игрушки. Бабушка у печки готовит обед. В нашем доме не центральное, а печное отопление. Мы живем в частном домике на окраине небольшого городка.
Бабушка колдует над кастрюлями и одновременно разговаривает со мной. Нет, она не просто разговаривает, она «озвучивает» всех участников моей игры: тряпичная кукла с головой из папье-маше и отбитым носом у нас Мальвина, облезлое плюшевое существо непонятной породы – пудель Артамон, а резиновый клоун, разумеется, несчастный Пьеро. Зато Буратино у меня настоящий, с длинным носом, хотя и раза в два крупнее всех остальных персонажей. Мы с бабушкой играем в нашу новую любимую игру – «Приключения Буратино». В соответствии с последней книгой, которую мне читает бабушка.
 
Я никогда не ходила в детсад. То ли была слишком болезненной, то ли родители вообще не считали нужным доверять ребенка государству, не знаю. Нас с сестрой растила и воспитывала бабушка. Она же научила меня читать. С раннего детства я ходила с бабушкой в библиотеку. Она подбирала себе (и мне) книги, я же послушно сидела на стульчике, и рассматривала картинки в журнале. Мне было четыре года, когда бабушка сказала:
- Соня, может, ты сама выберешь себе книжку?
Я растерялась. Я? Сама? Можно? Библиотекарь выложила передо мной стопку книжек для самых маленьких: «Курочка Ряба» и прочие «Репки». Я же сползла со стула, в мгновение ока оказалась между книжных полок, привстав на цыпочки, стащила с полки большую, яркую книжку:
- Вот. Эту хочу.
Это была «Золушка». Разумеется, я не помню всю эту историю. Мне рассказывала ее бабушка, потом, когда я подросла. Поэтому мне и сегодня кажется, что я все помню.
Библиотекарь тетя Тоня возразила:
- Сонечка, тебе такую книгу еще рано читать.
- И ничего не рано, - остановила ее бабушка. – В самый раз. И вообще, пора научить ее читать. Куда это годится – только буквы знает!
В пять лет на меня завели отдельный абонемент, и я сама выбирала себе книги, по слогам читая названия, и спрашивая:
- Ба, а это о чем?
 
Вечерами мы с бабушкой укладывались на ее кровати с высокими металлическими спинками, украшенными блестящими шарами и кружевными занавесками и читали. Сначала она мне, потом я ей. Потом обменивались мнениями. Беседа шла всерьез, на равных: хорошо ли поступила злая мачеха, почему Карабас Барабас такой вредный, и можно ли обманывать людоеда? Эти беседы вошли у нас в привычку, и когда я подросла, мы говорили уже о других, взрослых вещах. О давно ушедших в прошлое годах и людях. Из отдельных рассказов складывалась мозаика непростой бабушкиной жизни.
- Ба, а ты в Киеве родилась? – я рассматриваю старые фотографии. На них высокая стройная женщина, с красиво уложенными темными волосами, гордо поднятой головой. Первая седина у бабушки появилась уже после семидесяти лет!
- Нет, Соня, в деревне.
Я с сомнением смотрю на бабушку, на фотографию. Не похожа она на деревенскую. Деревенские, они как наша соседка тетя Ксеня: толстые, шумные, с грязными руками и в платке. Бабушка понимает мой взгляд, улыбается.
- Мои родители приехали в деревню на работу молодыми специалистами, поднимать, так сказать уровень села до города. Папа работал зоотехником, мама – преподавала в школе язык и литературу.
- А потом вы в Киев вернулись? Я же знаю, ты перед войной в Киеве жила, и мама там родилась.
Бабушка хмуро молчит. Надевает и снимает очки. Наконец, решается.
- В Киев я одна приехала. Родители умерли. От голода.
Ужас заползает в мое сердце. Я еще ничего не знаю о Великом Голоде. На уроках нам вскользь упомянули, как о чем-то несущественном. А оказывается, это не в книжке было, не в учебнике, а в моей семье, моем доме.
- Ба, расскажи. А у тебя братиков и сестричек не было?
- Был еще братик. И взрослая сестра в Киеве. Вот к ней я и уехала.
 
Я не спрашиваю о братике. Догадка приходит сама. Мне страшно. Решаю проверить, как это – голодать? Отказываюсь от ужина. Ночью просыпаюсь от того, что в животе урчит, и уснуть снова невозможно. Тихонько пробираюсь в кухню, достаю булку, жадно жую, запивая остывшей водой из чайника. Становится немного легче. Вдруг в кухне вспыхивает свет. Замираю с полным ртом. Бабушка стоит в дверях, молча смотрит на меня. Затем подходит, обнимает:
- Соня, девочка. Не надо этого делать, даст бог, этот ужас никогда не повторится.
- Я хотела понять, как это… Ба? Им было больно? А тебе? Ты же тоже хотела кушать!
Бабушка гладит меня по голове. Когда я подрасту, она расскажет о мальчике, который отдавал всю свою еду сестренке, и о девочке, которая вцепилась зубами в еще теплую руку уже мертвого брата, и кричала: «Дайте мне мяса, ведь ему уже не больно, я хоть наемся!». И о телеге, в которую запряглись мужики, вместо съеденных лошадей, и ездили по деревне, и грузили на нее мертвых односельчан, и ссыпали потом в овраг, кучей: и среди них красавицу учительницу литературы, и ее учеников, которым еще недавно она читала Пушкина и Шевченко, и которых учила любить Родину… И мальчика, отдавшего весь свой хлеб сестренке… и веселого зоотехника…
 
…Совсем старая, пожелтевшая фотография, на толстой картонке с симпатичными зубчиками. Так теперь уже не делают. На обратной стороне надпись вылинявшими чернилами: «Туся и Вера, май, 1941».
- Ба, а кто это? Твоя сестра?
- Это Туся, - говорит бабушка, улыбаясь. В уголках глаз лучиками собралась нежность. – Нет, это не сестра, это… подруга, это моя душа. Хозяйкина дочка, Наталья, Натуся.
 
Снова вопросы. Что за хозяйка? И где сейчас эта Туся?
Бабушка Вера наливает чаю в свою любимую фарфоровую кружку с золотой розой. Я понимаю, что сейчас бабушка Вера расскажет еще один эпизод своей жизни.
Старшая бабушкина сестра Татьяна была замужем и жила в Киеве. Она без особой радости приняла тринадцатилетнюю Веру. Не потому, что не любила. Но Таня с мужем и тремя детьми ютилась в заводском бараке, в одной комнатенке, где даже раскладушку для Веры поставить было негде. Муж Тани работал на заводе, сама она нянчила только что родившихся дочек-двойняшек. Старший ее сын уже ходил в школу. Каждый кусок хлеба в семье был на учете.
 
Вместо школы Вера пошла работать. На завод ее не взяли: мала еще. Зато через знакомых удалось устроиться «помощницей» к богатому адвокату, помогать его болезненной жене управляться по хозяйству и с четырехлетним сынишкой. За еду, кров и одежду. Вера ужасно боялась: вдруг не справится? Не сумеет? Как ей привыкать жить среди чужих людей?
Но оказалось, что ей очень повезло. Она не просто нашла работу и жилье, она обрела вторую семью. Названную сестру Тусю, старшую дочь адвоката.
 
- Знаешь, - доверительно говорила мне бабушка, - раньше я считала, что моя собственная семья была хорошей. Но батюшка мой, царствие ему небесное, был человеком вспыльчивым, и на руку скорым. Особенно, когда чуть выпьет. Трезвый – душа-человек, весельчак, балагур, умница. А выпьет – лучше на глаза ему не попадаться. Помню, как была я потрясена, увидев, что мой «хозяин», Олег Яковлевич, руку жене целует и стул пододвигает. Подумала: «буржуйские нежности». А в глубине души позавидовала: «Мне бы такого заботливого мужа. Как в книжках».
 
Веру в семье адвоката прислугой не считали, и всячески подчеркивали: помощница. Поселили в комнате по соседству с дочкиной. Кроме оговоренных еды, жилья и одежды, платили немного «на карманные расходы». Правда, работы было немало: и на рынок сходить, и в квартире убраться, и обед помогать готовить, и с Юркой поиграть. Но Вере - не привыкать, все это она и дома делала, только вместо ребенка у них было домашнее хозяйство: курочки, утки, грядки – деревня же! Вечерами хозяйкина дочь Наталья, Туся, ровесница Веры, занималась с ней уроками: Вера из-за своей сиротской доли сильно отстала от школы.
Бабушка грустно улыбается:
- Бог утешил меня в моем горе: послал этих замечательных людей. Послал мне Тусю. Мы так сдружились, сроднились! Она была почти на год старше, но намного умнее, образованнее, а пела как! А как играла на рояле! Мы ходили вместе в театр, в оперу, она учила меня слушать музыку! Иногда я думаю, что три года в семье Олега Яковлевича сделали из меня человека, довершили начатое моей бедной мамочкой.
 
Я быстро подсчитала в уме:
- Ба, значит, ты в шестнадцать лет от них ушла? А почему? Если так было хорошо?
- Ну не могла же я весь век в прислугах быть! Пусть даже почти приемной дочерью. Пошла работать на завод, мне дали место в общежитии. Поступила в вечернюю школу. Туся хотела учиться дальше музыке, но… Мы все тогда мечтали строить новую жизнь, поднимать страну. И Туся присоединилась ко мне. Отложила музыку на потом, когда наступит коммунизм. – Бабушка помолчала. – Этот шаг сохранил нам жизнь.
Кто-то, завистливый и злобный, а может, слепо поверивший в громкие слова, написал донос на «буржуя»-адвоката, намекнул на шпионскую деятельность, и однажды, теплой майской ночью тридцать седьмого года, под любовные трели соловьев из соседнего парка, их посадили в грузовичок с зарешеченными окнами: Олега Яковлевича, его снова беременную жену и маленького Юрку. Почему борцы со шпионами не стали искать старшую дочь адвоката, и их бывшую «прислугу», Вера и Туся никогда не узнали. Поначалу девушки хотели заняться поисками родных, и в особенности, маленького Юры. Пошли за советом к парторгу цеха, где работала Вера. Дядько Клим выкурил пару вонючих папирос, хмурился, жевал усы. Сказал: «Забудьте. Будут живы – найдутся. Тебе, Натуся, надо фамилию сменить. Есть парень у тебя? Вот и отлично. Выходи немедленно замуж. И ты тоже», – кивнул он Вере.
- Дядько Клим, вы что говорите? Как это – забыть? Маму? Юрку? Они же ни в чем не виноваты! Мой папа честный! А Юра? Он ведь еще ребенок! Это ошибка, их должны отпустить! – кричала Туся. Вера обняла названную сестру:
- - Пойдем. Спасибо, дядько Клим.
Наверное, девушка Вера вспомнила ту телегу, запряженную мужиками, и тот овраг, и как катилась по склону в темную яму с телами красивая учительница языка и литературы и ее маленький сын… Они тоже были ни в чем не виноваты…
 
Бабушка Вера не плачет. Ее слезы высохли давно. Она нежно гладит потемневшими от лет пальцами старую фотографию: «Тусенька…»
- Ба, а где же она сейчас? Почему я ничего не знаю? Вы больше не дружите? – засыпаю бабушку вопросами.
Бабушка Вера отвечает одним только словом:
- Война…
Через много лет она расскажет мне о колонне беженцев, о горячей дороге под босыми ногами, о колючей высохшей траве. О том, как они с Тусей бежали по безжалостному полю, унося своих девочек. А над ними жутко выли низко летящие бомбардировщики. О том, как кричала над разорванным в клочья ребенком какая-то женщина. Как юная мама Вера подняла с груди лежащей навзничь названной сестры Туси ее ревущую от страха дочку, проведя ладонью, закрыла Тусины мертвые глаза. Одну девочку Вера привязала платком себе на спину, другую взяла за руку… И пошла… сама не зная куда, только бы подальше, только бы увести, только бы спасти…
Я никогда не осмелилась задать бабушке Вере вопрос: кто из ее дочерей, на самом деле, родная? Я знаю, что ответит мне бабушка.
«Обе…»
 
После войны молодая вдова с двумя дочками не смогла вернуться в Киев, и поселилась вместе с семьей старшей сестры на крупной железнодорожной станции. Муж сестры вскоре стал большим начальником, они получили отдельную квартиру, а Вере достались две крохотные комнатенки в старом доме с деревянным лестницами и абсолютно всеми удобствами во дворе.
Свою любовь я встретила в годы учебы в Киеве. Тут же родилась моя девочка. Однажды, горячим июльским днем, я вышла на крыльцо, опираясь на руку нянечки. Медсестра несла розовый конверт в кружевах.
- Бабушка! – я даже взвизгнула от такой приятной неожиданности. – Бабуня моя!
Я бросилась бабушке на шею, и вдруг поняла, что я намного выше, что бабушка старенькая и маленькая, хотя и лет-то ей не так уж и много.
- Ну-ка покажи свою красавицу, - улыбнулась бабушка.
Женька, новоиспеченный отец, уже успевший принять от медсестры драгоценный конверт, осторожно отвернул краешек одеяла. Выглянуло крохотное сморщенное личико с большим ртом. Ротик сладко зевнул и заплямкал.
- Вылитая Натуся, - сказала бабушка. – Так и назовем: Наталья.
При этих словах девочка открыла глазки и широко улыбнулась.
- Видишь, она согласна, - засмеялась бабушка. Позвала: - Туся, Тусенька.
Ребенок гугукнул. Мы с Женькой переглянулись: А ведь и, правда, дочка согласилась с именем.
В нашей семье мою дочку Тусей называла только бабушка. Остальные выбирали более привычные варианты: Наташа, Тата, Натуля…
 
А потом в нашу жизнь пришло нечто неожиданное.
В начале девяностых мне предложили сопровождать группу детей на отдых в Италию. Чужие люди из более счастливых стран брали к себе в семьи наших ребят: плохо одетых, плохо кормленных, проживающих на загрязненных территориях.
- Группа сто пятьдесят человек, плюс четверо взрослых. Детишек поселим в семьях, вы тоже будете жить в семьях. Помогать малышам адаптироваться к условиям, утешать, если станут скучать, ну и так далее… - уговаривала меня Галина Викторовна, председатель благотворительной ассоциации. Она дружила с моей свекровью, ну и решила мне по-дружбе посодействовать.
 
- А Наташку я смогу взять с собой? – спросила я.
- В этом году – еще нет, она мала. А вот на следующий…
- Но что я там буду делать? Я же языка не знаю.
- А и не обязательно. У наших итальянских партнеров есть переводчица, Кармела, отлично говорит по-русски. А твоя задача – с детишками общаться, чтобы не плакали в чужой стране, а оздоравливались.
В общем, я согласилась. Ужасно волновалась: справлюсь ли с такой толпой ребят? Я ведь и сама до той поры еще не бывала за границей, а тут – ответственность! Хорошо, хоть другие сопровождающие опыт имеют.
 
В аэропорту нас встречали «приемные» родители, члены ассоциации, журналисты. Суета, шум, волнения. Все знакомятся, говорят на жуткой смеси нескольких языков. Светлые лица, добрые улыбки. Наконец – все успокоились. Разъехались по домам вместе с детьми.
- Привет, - подошла ко мне смуглая девушка примерно моих лет. – Давай познакомимся еще раз. Я – Кармела. А ты Соня?
- Да. Очень приятно. Ты хорошо говоришь по-русски.
- У меня бабушка русская. Я тебя с ней познакомлю, она рада будет. Поехали, ты живешь у меня.
Ее симпатичный небольшой автомобильчик весело катился по дороге, свернули в деревушку.
- Здесь, – остановилась Кармела у ворот. – Это мое гнездо.
Красивый двухэтажный дом, увитый розами, аккуратный дворик. Дом с трех сторон окружает широкая деревянная веранда. На ней - большой стол, кресла. Перила украшены ящиками с геранями.
- Как у тебя уютно! – невольно воскликнула я. – Как бы мне хотелось такой дом! Столько цветов! А розы – просто чудо.
- Спасибо. Розы – это бабушкина заслуга. Когда она была маленькой, у них была дача… под Киевом. И там всегда росли розы. Пойдем, я покажу тебе твою комнату.
Комната мне тоже очень понравилась: уютная, в приятных бежево-молочных тонах. Я разложила вещи, на столик у кровати поставила фотографии Наташки и Женьки. В дверь постучали.
- Можно? – спросила Кармела. - Кофе хочешь? Пойдем на балкон.
- Это веранда, - поправила я ее. – Балкон – когда нависает над землей.
- А… Спасибо. Ты исправляй, если я делаю ошибки. Это полезно. Всегда учиться.
- А ты не обидишься?
- Конечно, нет. О! – она увидела фотографию. – Это кто?
- Мой муж, Евгений. И дочка. А у тебя есть семья? – я подумала, что не увидела в доме следов присутствия других людей.
- Нет, - засмеялась Кармела. – Я еще молодая, надо сначала … на ноги стать, правильно? Мне только тридцать лет.
- А мне тридцать два. Но у меня уже дочке шесть лет! – я немного удивилась: как мы по-разному смотрим на жизнь.
- А может, я просто еще не влюбилась… - задумчиво сказала Кармела. Снова взяла Наташкину фотографию, присмотрелась.
– Красивая девочка. На кого-то похожа. Так мне кажется, не пойму.
 
Мы устроились на веранде, пили кофе. Я рассказывала о Киеве, о нашей жизни, о трудностях. Кармела – о том, как они принимают наших ребятишек, как им пришла в голову эта идея, как откликаются люди на призыв помочь. Незаметно разговор снова вернулся ко мне, к моей семье.
- Если все будет хорошо, на следующий год возьму с собой Наташку, сказала я мечтательно. Как ты думаешь, можно будет?
- Конечно, - ответила Кармела. – А как ее зовут, ты сказала? Твою девочку?
- Наталья.
- Ух ты, мою бабушку тоже так зовут! Это популярное имя, правда? Красивое.
- Это имя ей дала моя бабушка, в честь своей названной сестры. Та погибла во время войны, в бомбежку.
- А моя бабушка тоже чуть не погибла. Ее люди подобрали, которые мертвых хоронили после налета. Там было очень страшно, всюду убитые, в основном, женщины и дети. Много тел разорванных, от бомб. Никого в живых не осталось от тех беженцев. Хотели и бабушку в могилу бросить, а она застонала. Представляешь? Те женщины забрали ее в село, вылечили. Она еще долго почти ничего не помнила, даже как ее зовут, и не говорила ничего. Только к зиме стала нормальной.
- И сейчас не помнит?
- Вспомнила. Постепенно все вспомнила. Потом, когда красная армия наступала, немцы всех из села выгнали, и погнали с собой.
- Зачем? – ужаснулась я.
- Окопы рыть. Мины искать. Мне бабушка рассказывала. Гонят женщин, детей, чтобы, если партизаны где мины оставили, то эти люди взрывались. А затем всех, кто уцелел, погрузили в поезд и отправили в Германию. А там она встретила моего деда. Они вместе из концлагеря бежали. К сожалению, дедушка рано ушел от нас в лучший мир.
Кармела помолчала, глядя задумчиво на тяжелые ветки цветущих роз. Сказала с грустью:
- Бабушка не любит говорить о своей молодости. Говорит: там слишком много слез и потерь. Считайте, что я родилась, когда меня та крестьянка из могилы вытащила. В общем, это почти правда, ведь ее уже умершей считали. Как это называется?
- Воскресла.
- Вот. Воскресла. А знаешь что? Давай не будем ждать до выходных, поедем к бабушке сегодня. Если ты, конечно, не устала. Сейчас позвоню.
 
Но в тот день мы не смогли поехать к синьоре Джанетти, позвонили из одной из семей, что ребенок, которого они взяли на отдых, плачет и зовет маму. Пришлось ехать успокаивать. Домой вернулись поздно. На следующий день возникли другие заботы, и так день за днем. Синьора Джанетти тоже не всегда бывала свободна, несмотря на возраст, она вела очень активный образ жизни, путешествовала, все время чему-нибудь училась.
Встретились мы только за несколько дней до моего отъезда, на настоящем семейном торжестве: помолвка второй дочери младшего сына синьоры. Дом Джанетти поразил меня размерами. Мне, не видевшей заграницы, он показался настоящим замком. О чем я Кармеле и сказала. Она засмеялась:
- Ну что ты, я тебе в следующий раз покажу настоящие замки!
 
Гостей было приглашено – человек сто, не меньше. Повсюду крутились дети, со всех сторон со мной кто-то знакомился, у меня уже рот устал улыбаться. Разумеется, меня представили синьоре Наталье, но сразу же утащили знакомиться с другими членами огромного семейства. В какой-то момент у меня уже в голове все перемешалось, в глазах мельтешили яркие платья и незнакомые лица.
Я попыталась уединиться в дальнем уголке довольно большого двора. Тут повсюду росли кусты роз. Из роз были сплетены беседки, розы оплетали фонарные столбы… Да, синьора Наталья не просто любила розы…
- Отдыхаете? – неожиданно хозяйка возникла на дорожке, рядом со скамейкой, на которой я сидела. Я встала.
- Да, немного устала.
- Так присядьте. Давайте поболтаем. Кармела всегда приводит ко мне своих друзей из вашей страны, знает, как мне приятно встречать земляков. Расскажите мне, какой он сегодня, Киев?
- У нас сейчас трудные времена, синьора Наталья.
- Да, я знаю. Но это все скоро пройдет, поверьте. И опять будут бить фонтаны, гореть огни в скверах, играть музыка. Мне так хочется съездить в Киев, прогуляться по Андреевскому спуску… по Владимирской горке. Столько воспоминаний!
- Кармела говорила, вы не любите вспоминать, - осторожно сказала я. И прикусила себе язык: что за бестактность!
- Воспоминания приходят сами по себе, деточка. Их не надо звать, их невозможно прогнать. Я не очень люблю об этом говорить, это правда. Итальянцы – хорошие люди, здесь моя семья и мой дом, и моя любовь лежит в этой земле, но… Ну что они могут знать о том, как поют в кустах сирени в ботаническом саду соловьи? Разве они поймут красоту цветущих каштанов? Они же никогда не собирали каштанов! Вот иду я по парку, а передо мной каштан – щелк, упал, раскололся! Что надо сделать?
- Быстро поднять и загадать желание! – воскликнула я.
- Правильно! И хранить, никому не показывая! Вот видите. Вы знаете. А что на этот вопрос ответит Лючиано, мой внук? «А зачем тебе каштан, его не едят».
Синьора Наталья вздохнула.
- Мои воспоминания всегда со мной. То была моя первая жизнь до моей первой смерти. Там были мама, папа. Братик. Сестра. Я даже не знаю, где они, живы ли. Родители, скорее всего, нет. Такое было время. А еще… Сонечка, я только вам скажу, а то ведь уйду – никто и не узнает, и никто не вспомнит. В той жизни у меня был муж, и дочка… Одни могилы в прошлом… одни могилы… - покачала головой синьора Наталья. В глазах появились серебристые жемчужинки.
Неожиданно для себя я встала, обняла эту чужую женщину, как родную. Как обняла бы свою бабушку:
- Тетя Наташа, не плачьте, вы – счастливый человек – вон какая семья! – и я поцеловала ее в щеку.
Она повторила, словно пробуя на вкус слова:
- Тетя Наташа… Знаешь, меня в моей семье так смешно называли, не Наташа, а Туся. От украинского Натуся.
 
Меня словно огнем окатило:
- Как? Как вы сказали?
- Туся. Смешно, правда? И Верочка меня так называла. Деточка, что с вами? Вы … вы так побелели? Эй, кто-нибудь! Сюда! Скорее! Соне плохо!
Она закричала уже по-итальянски, а я вдруг увидела, как кусты роз опрокинулись и стало темно.
Я очнулась на диване в большой гостиной. Синьора Наталья сидела рядом в кресле, а Кармела – на полу у самого дивана. За запертыми окнами мелькали встревоженные лица гостей и родственников многочисленной семьи Джанетти.
- Слава Богу, очнулась. Соня, разве можно так пугать пожилую женщину? Хорошо, что Кармелка у нас парамедик… эээ медсестра, знает что дать понюхать, а то… Вот, выпейте коньяку, это вас оживит.
Я села. Зубы стучали. Мне было ужасно холодно. Меня трясло.
Наташа… Туся… Вера… Киев… Этого просто не может быть! Так в жизни бывает! Но ведь говорят – мир тесен? Бабушка сказала, что Туся погибла… Синьору Джанетти и приняли за погибшую? Чуть не похоронили! Дрожащей рукой я взяла бокал с коньяком. Глотнула обжигающую золотую жидкость. Постепенно дрожь в руках унялась, тело наливалось теплом.
Синьора Наталья пристально наблюдала, как я оживаю. Повернулась к окну, сделала гостям знак: все в порядке. Обратилась ко мне:
- Рассказывай, Сонечка, чем вызван твой обморок? Жарой? Толпой? Или это я, старая дура, так тебя своими рассказами расстроила?
- Нет, вы … ну что вы, не называйте себя так!
- Так в чем же дело?
Господи! Как же мне все это сказать? Не напугать старушку? Ей же уже… хм… за семьдесят. Но придется. Боже, помоги.
- Понимаете, возможно, это простое совпадение… Вы только не волнуйтесь, синьора Наталья. Мою бабушку зовут Вера. У нее была названная сестра, и лучшая подруга Наташа, Натуся, Туся. Они шли с беженцами. Попали под бомбежку. И Туся… погибла. Вера сама закрыла ей глаза. Взяла детей, свою дочь и Тусину, и пошла дальше. Не оглядываясь, так было там страшно, так много убитых. Вера вырастила обеих девочек. Я – дочь Кати. Вот, – я залпом допила коньяк, и не почувствовала ни крепости, ни вкуса.
 
В комнате висела густая тишина. Где-то далеко, на краю земли, за окнами играла музыка.
Бесцветным голосом синьора Наталья спросила:
- И что же Вера? Жива?
- Да! Да! Бабушка Вера жива! Она живет с моими родителями: мама Катя, и папа мой, и братья! А тетя Лана – в Ялте. С семьей. А у меня еще есть дочка, На… таша… - нервы мои не выдержали, и я зарыдала.
Синьора Наталья с трудом поднялась с кресла, опустилась на колени, сложила руки в молитве. Прошептала:
- Благодарю тебя, господи…
Кармела словно опомнилась, бросилась к бабушке, обняла ее, что-то быстро говорила по-итальянски, целовала, потом вскочила, снова затараторила, размахивая руками.
- Угомонись, Кара, - остановила ее по-русски синьора Наталья. – Сегодня мы ничего никому говорить не будем. Во-первых, тут много посторонних людей. Друзей, не спорю, но к моему прошлому они не имеют отношения. Новость сообщим только самым близким, позднее. Нужно убедиться, что ошибки нет, и мы, действительно… нашлись. Ты же не знаешь фамилии той девушки Туси, которая считается погибшей? – спросила меня синьора Наталья. Я отрицательно покачала головой. – Вот видишь. А до войны это было довольно распространенное уменьшительное имя.
Я смотрела на синьору Джанетти с восхищением: какое самообладание! Я вот, например, в обморок хлопнулась.
- Но я знаю фамилию бабушки Веры. По мужу.
Синьора Наталья грустно улыбнулась:
- Увы, я помню только ее девичью фамилию. Прошло уже почти пятьдесят лет… Или больше? Даже считать страшно.
- Я не знаю девичьей фамилии бабушки…
На прощание мы сфотографировались вместе. Синьора Наталья обняла меня, поцеловала, перекрестила:
- С богом, Сонечка. До встречи. Напиши сразу же, как поговоришь с Верой.
 
И вот я снова дома. Здесь прошло мое детство, здесь я сделала свой первый шаг, здесь открыла свою первую книжку. Как же начать разговор с бабушкой Верой? Не испугать, не взволновать. А, не дай, бог, все это – простое совпадение? У бабушки сердце уже не такое крепкое – годы.
- Что ты вокруг меня кружишь? – спрашивает бабушка с улыбкой. – Как съездила? Понравилось в Италии?
- Мама мне Барби привезла, от тети Кармелы, - поднимает голову от своего рисования Наташка.
- Ох ты, у тебя уже и тетя появилась в Италии? – смеется бабушка Вера. Я вздрогнула. Невероятно, но мне только сейчас пришла в голову простая мысль: а Кармела-то, таким образом, мне сестра двоюродная! И вообще – у нас же теперь не только бабушка появилась, но и куча – КУЧА!!! – родственников.
- Ба, - села я рядом с бабушкой Верой. – Знаешь, мне там такую историю рассказали, про девушку, которую все считали погибшей, и даже чуть не похоронили, а она жива была!
Бабушка посмотрела на меня поверх очков:
- Ты пересказываешь последний бразильский сериал?
- Нет, ба. Эта девушка жила до войны в Киеве, а в Италии оказалась… из-за войны. Так и живет там, замуж вышла, дети, внуки. Уже, конечно, старенькая. Я с ней познакомилась, совершенно случайно. Или не случайно, может, так надо было судьбе.
- А судьба-то при чем? – удивляется бабушка Вера. – Только не говори, что ты в итальянца влюбилась. Я тебе Женьку обижать не позволю!
- Ой, ну при чем тут Женька! Эта женщина, о которой я говорю, старушка. Ба, ты только не волнуйся, ладно?
- Если ты будешь тянуть кота за хвост еще пять минут, я точно, разволнуюсь, - возмущается бабушка. – Рассказывай, наконец!
- Ее зовут Наталья Джанетти, а в девичестве звали…
Бабушка побледнела. Я положила перед ней фотографию: синьора Наталья, Кармела, и я. Глядя на эту фотографию, я вдруг понимаю, что мы с Кармелой ужасно похожи, но только, как негатив и позитив: я блондинка, а она брюнетка. Бабушка Вера взяла фотографию, осторожно, как что-то очень хрупкое. Всмотрелась в лицо пожилой синьоры, обнимающей двух девушек:
- Тусенька… Сохранил Господь. Совсем не изменилась. Такая же красавица, – бабушка Вера заплакала. Тихими, светлыми слезами. Они скатывались по морщинкам, собирались в уголках губ. Наташка бросила свое рисование, непонимающе смотрела:
- Бабусь, ты чего плачешь?
- Я радуюсь, маленькая.
 
Потом был приезд бабушки Натальи в Киев, а вместе с ней прибыла половина шумного семейства Джанетти. Из Ялты примчалась тетя Лана со своими домочадцами. Всем караваном мы поехали в город, где живет Катя, моя мама, и вся наша семья.
Слезы, объятия, радость, поцелуи. Бесконечные разговоры на гремучей смеси всех известных нам языков. Приглашения в гости. Много счастья.
Когда мы провожали семью Джанетти назад в Италию, в аэропорту, я решилась задать вопрос:
- Бабушка Наталья, а кто же из девочек твоя дочь, Катя или Лана?
- Обе, - улыбнулась Туся.
…С тех пор прошло много лет. Они ушли от нас в один год, перейдя перевал восьмидесятилетия. Сначала Туся, затем Вера. Теперь они вместе навсегда, в зеленом краю, куда однажды уходят все, и откуда уже не возвращаются.
Как на той довоенной фотографии…
 
(Опубликовано в журнале "Моя судьба", Киев)