***

НАДО ПОМНИТЬ

Полет памяти

Дорогим моим друзьям – пилотам,
мужавшим в полетах на самолетах По - 2 и Ли – 2 в суровом небе Заполярья в 50 –е годы ХХ века, а затем на стремительных Илах и Ту, покорявшим пространства океанов и материков.!

Самолет падал! Вы видели, как падает смертельно раненый орел? Смелый орел борется в воздухе до конца, презирая смерть, когда рвутся последние жизненные нити, связывающие его с родной стихией. Самолет – птица! Он может подобно голубю беззаботно кувыркаться в голубом небе, наслаждаясь свободой и вкусом прозрачного холодного воздуха, по–детски простодушно радоваться своей близостью к Солнцу. Или забираться так высоко, что люди теряют его из вида. Самолет умеет стремительным стрижем брить землю, поражая смертоносной яростью своего врага. А может, как океанский альбатрос, долгими часами лететь по маршруту, только ему ведомому, встречая рассветы и провожая заходы Солнца в воздухе. А буревестник? Он наслаждается своей отвагой перед возникающим шквалом, срывает крылом кипящую пену с гребней волн. Водопад морских соленых брызг возбуждает его, насыщая кровь адреналином.

 Вот и самолет часто идет наперекор стихии, по-русски посмеиваясь над опасностью. Держит курс на грозу, пренебрегая смертельными молниями, – его курс рассчитан, решения проанализированы и обоснованы. Ищет «глаз» бури в страшных циклонах.
Стихия такого не прощает! А, может, это Земля не прощает? Мать Земля вскормила людей своими соками, взлелеяла в своей колыбели. Но только какой – либо смельчак попытается вырваться из родных объятий, захочет поближе увидеть Луну, Солнце, познать Космос, как тут же она крепко притягивает к себе «вольнодумца». Так женщина – свекровь не может отпустить своего сына к невестке.
Самолет умирал! Его моторы, как два клапана сердца при инфаркте, бессильные гнать кровь, один за другим на тоскливой ноте закончили свою песню, затихающую в сильнейшем снегопаде. В этом районе Арктики столкнулись атмосферные фронты: холодный и теплый. Стихия подобно злой мачехе разгневалась на своих дерзких сыновей за непослушание.

Сердце птицы остановилось, но мозг – экипаж продолжал бороться. Прилагал отчаянные усилия, чтобы отодвинуть миг встречи с промерзшей за зимние месяцы землей: пилоты изо всех сил сохраняли и контролировали пространственное положение, бортмеханик продолжал попытки запустить моторы, бортрадист посылал последнее «Прости!» людям – может, кто нибудь на земле услышит, как до последнего борются пилоты. Страха не было – была НАДЕЖДА!!!
Лобовые стекла пилотской кабины горят голубым пламенем. Это статическая электризация от плотного снегопада пытается еще больше нарушить и так неустойчивую радиосвязь.
Стрелка высотомера быстро ползет вниз. Указатель скорости от шквального ветра скачет, как бешеный, упорно и неотвратимо приближаясь к опасному значению момента сваливания. Картушка магнитного компаса в своей лигроиновой купели не может найти северного полюса. Только гироскопический авиагоризонт остается верным пилотам, показывая истинное пространственное положение самолета.

Пилоты до рези в глазах всматриваются в темень, пытаясь в снежной круговерти найти хоть что - нибудь, хоть какую – нибудь точечку, чтобы зацепиться взглядом, и найти место для посадки. Включенные даже на секунду фары слепят людей, создавая световой экран. Высота и скорость неудержимо падают. Справа мелькнуло что–то темное. Командир моментально штурвалом резко бросил самолет влево, чуть приподняв нос. Это была последняя попытка вырваться из круга опасной колдовской пляски снежного «шамана». Ну, еще бы раз! Еще бы разок! Еще бы на мгновение увидеть ночное полярное небо, залитое полыхающим северным сиянием! Сегодня и Космос против людей, своими магнитными возмущениями нарушив радиосвязь, прервав тонкую сердечную ниточку в информационном поле Вселенной.
- Командир! Скорость!
- Поздно! Уже поздно, сынок!!
Самолет не хотел умирать! Тяжело переваливаясь с крыла на крыло, боролся с ветром. Люди слышали, как холодные пальцы Смерти уже скребли по обшивке фюзеляжа. Приближался Момент Истины! Но страха не было. Надежда не умирала, Надежда не сдавалась! Нос стальной птицы задирался все выше и выше, словно за последним глотком воздуха. Но щупальца неотвратимой неизбежности накрепко захватили самолет. Сзади послышалось грубое царапание по металлу, громкий скрежет, раздирающий уши треск. Последний рывок штурвала «на себя»! И удар…! Треск…! Кровавая темнота… Темнота…

Архип Алексеевич очнулся. Кто–то осторожно тормошил его за плечо: «Кто это?» - ему не хотелось выходить из состояния дремотной тьмы. Но тьма, обволакивающая и тяжелая, не отпускала его. В сознании тонкими редкими лучиками стали проблескивать отрывочные кадры кошмарного кино: снежный вихрь за полыхающим голубым пламенем лобовым стеклом, крик второго пилота, отдаленные звуки «морзянки»…Потом… треск, удар. Разламывающая боль в ноге! И… темнота, покой. Какое – то теплое забытье.
- Архип Алексеевич, Архип Алексеевич, - все настойчивее кто–то пытался возвратить его в реальность.
Опять ленивая мысль «Кто это? Дайте же мне отдохнуть!»- хотел он крикнуть, но губы только чуть шевельнулись.
- Архип Алексеевич! Командир! – он медленно приподнял одно веко, другое. Глаза выхватили лобовое стекло до половины занесенное снегом. Уставший «дворник» остановился на полпути своего беличьего бега. Откинутая на спинку пилотского сидения голова приподнялась. Взгляд командира медленно поплыл на зов. Остановился на затылке бортмеханика, всей грудью навалившегося на рычаги газа и лицом уткнувшегося в приборную доску: «Что он там рассматривает?». Магнитный компас КИ-11 висел на одной резинке – амортизаторе. Лигроин – «утробные» воды картушки медленно, по капельке, падал на висок Михаила Ивановича, смешиваясь с темно – бардовой кровью из разбитого лица. Капельки громко отдавались в сознании, как бой курантов.
- Наконец – то, Архип Алексеевич! Я думал, что и вы… тоже, - теперь уже явственно прозвучал голос второго пилота. Его лоб был разбит, лицо в царапинах. Он левой рукой через спину бортмеханика держался за плечо командира.

Теперь Архип Алексеевич вспомнил все. Как прошли траверзом    Нарьян–Мар. Как стали усиливаться снегопад и болтанка, на стеклах появился первый лед. Они решили выйти из зоны обледенения. Стали набирать высоту и изменили курс в сторону морского побережья. Как бортмеханик Михаил Андреевич доложил озабоченно, что обогрев карбюратора не справляется с обледенением. Как отказывали моторы один за другим. Самолет швыряло с борта на борт сильным ветром. Снова увидел, как планировали в кипящее снежное месиво, пытаясь взглядом зацепиться за какой–нибудь ориентир на земле.
- Архип Алексеевич, как вы? – уже обрадовано с хрипотцой в голосе спросил Николай.
- Ты что шепчешь? Живы?– хотя уже понял, что не зря его Михаил Иванович уткнулся головой в приборы. Архип Алексеевич осторожно шевельнулся, освобождая зажатую правую руку, попытался глянуть в сторону бортрадиста. Острая боль в левой ноге пронзила все его тело, отдаваясь в затылке, зубах, ушах и гримасой на лице.
- Ноги…, ноги…, - простонал он, кроша зубы. – Погоди, Николай, дай очухаться!
Сквозь боковое стекло было видно, как пурга продолжала неистовствовать, заметая разбитый самолет, покачивая его. Глухо стучала снегом о фюзеляж, пытаясь добраться до людей, достать их своей студеной лютостью и внутри. Чахлые низкорослые деревца зарывались с головой в снег, прячась от ветра. Впереди, метрах в 15-ти стояла группка крепеньких елей с частично обломанными, причудливо изогнутыми ветвями, как шайка пацанов–отморозков в темном переулке, поджидающая очередную жертву, над которой можно бы было безнаказанно поглумиться. Они тянули свои искривленные ветрами жадные руки к людям в самолете.
- Повезло! Не дотянулись, эти,… до нас, - прошептал Николай.
- Коля, как ты?
- Нормально, командир. Голову малость расшиб. Заживет. А вы?
- Ноги зажало. Николай, надо осмотреться. Можешь встать? Посмотри, как там наш Петро.
- Ой, Архип Алексеевич! Он тоже…готов.
Архип Алексеевич дернулся, было, на голос, но боль в ноге бросила его на место.
- Что с ним?
- Блок радиостанции РСБ-5 сорвался с креплений и снес ему скальп.
- Проберись, Николай, в хвост самолета. Глянь, что там, - с трудом произнес командир.
Вскоре вернувшийся второй пилот доложил:
- За перегородкой технического отсека – обрыв нашего «кормила» - киль обломился и стоит тут же торчком, проводка управления задерживает его полный отрыв. Левая половина стабилизатора висит. Левое крыло по разъему моторного отсека переломилось. Пурга метет. Справа, метрах в ста невысокая горка с каменными выходами на склонах.
- Это – Тиманский кряж, - определил Архип Алексеевич, - мы отклонились к северу от трассы… Вот что, Николай, будем жить! Надо жить! Первое – освободи мне ноги.
Оттащив тела двух других членов экипажа, Николай с помощью штанги от грузовой двери освободил ноги командира, зажатые согнутыми педалями руля направления. Вдвоем осторожно стянули унт с левой ноги командира. Разрезали меховую штанину. Шерстяной носок и «унтенок» были пропитаны спекшейся кровью.
- На левой берцовой кости – открытый перелом.
- Ну, Коля, вправляй мне кости.
- Архип Алексеевич, я не умею… Я не могу! – побледнел Николай.
- Я - тем более, - проскрипел зубами Архип Алексеевич. – Ну, сынок, не страшись. Надо.
Николай неуверенно взялся за обнаженную ногу. Боль пронзила мозг раненого.
- Погоди малость. Не могу. Вот что, налей-ка мне стакан спирта.
После небольшого передыха командир приказал:
- Только разом и… решительно!
Николай, тоже взбодренный спиртом, смелее взялся за операцию. Архип Алексеевич с выступившим на лбу потом, с зубным скрежетом выдержал эту процедуру. Ногу протерли спиртом, наложили шину, перебинтовали.
- Передохни, Николай.
- Коля, я тебе не помощник пока. Вскрой на полу в грузовой кабине панели, что закрывают проводку рулевых тяг. Там большие ниши между нервюрами. Уложи наших дорогих друзей. Не надо, чтобы вечно голодные песцы устроили свой пир. Сейчас еще холодно, ребята сохранятся до прихода спасателей. Все моторные чехлы, куртки и свитера погибших собери. Они не обидятся. Живые должны жить… Как у нас с харчами?
- Есть мешок нельмы, что в Хатанге грузчики забросили нам. Пять банок тушенки, литров десять спирту.
- Не так уж плохо. Надолго хватит. Береги продукты!
- Как надолго? Сколько же будем здесь жить?
- Пока не найдут. Самим нам не выйти к людям. Сейчас конец февраля – пора зимних ветров. Заполярье! От трассы мы отклонились на север, ближе к побережью. Это - Малоземельская тундра. Она большая – трудно искать. Не журись, Николай… Живы будем – не помрем.
- Пусть вот нога у меня немного заживет, - задумчиво добавил он.

Экипаж Ли-2 Полярной авиации в начале февраля 195… года вылетел с подмосковного аэродрома Захарково в Тикси с грузом для Высокоширотной экспедиции. В Тикси на бипланах Ан-2 ящики с оборудованием растаскивали по точкам научных зимовок. Полет Ли-2 проходил без осложнений. Только на мысе Косистом задержались на две недели. Запуржило так, что глаза нельзя было открыть – снегом больно резало. Однажды пробирались на ужин в «кают-компанию». Налетевший шквал рванул так, что штурмана Колю Мошкина, а он маленький, щупленький, весом три пуда в унтах и с аэронавигационным портфелем – действительно «Мошка», оторвало от штормового леера, натянутого между служебными домиками, и понесло в завывающую снежную темень. Хорошо бортмеханик Михаил Иванович, детина под два метра, успел схватить «Мошку» за ногу, мелькнувшую перед его лицом. А то бы мигом унесло во льды для забавы белым медведям.

Пурга утихла. Сообща раскопали самолет. Тракторным катком выровняли полосу для взлета. Еще три дня потеряли - такова Арктика.
На обратном пути все и началось. Первым стал беспокоить правый «движок». В Усть–Каре на взлете так «зачихал», что хотели, было, выключить.
- Обогрев карбюратора барахлит, - определил бортмеханик, - в Амдерме заменим.
В Амдерме штурман Коля Мошкин вместе со своим астрокомпасом – он его берег пуще глаза – попутным самолетом улетел в Москву. У него по графику был отпуск, и «горели» санаторные путевки.
После замены карбюратора несколько раз сливали отстой топлива. Все шла мутная кашица из заледеневшего конденсата. Видимо на складе ГСМ бензин был недостаточно выморожен.
Решили из Амдермы лететь без промежуточных посадок до Архангельска. Тем более что заправка и полетный вес это позволяли, все аэродромы по маршруту штормили из-за сильного ветра и снегопада. В районе Архангельска синоптики обещали хорошую и устойчивую погоду.
В Амдерме, шагая по скрипучему сухому снегу, бортрадист Петр Васильевич недовольно бурчал:
- Опять радиосвязь будет плохой.

И, действительно, небо было замечательно своей необыкновенной красотой и таинственностью. Крупные мерцающие звезды, отполированные космическим ветром, в морозном воздухе лукаво помигивали, прищуриваясь своими лучиками-морщинками. Зеленые сполохи северного сияния эатмевали мертвый матовый свет полной луны. Казалось, что переливающаяся нижняя кромка ионосферного свечения вот–от накроет озябшую землю светло-зеленым покрывалом, поглотив все живое и мертвое. В эти моменты не слышно было даже тяжелого глубинного дыхания Северного Ледовитого океана. Зеленоватое «пламя» воспринималось людьми, хлопочущими на ночном заполярном аэродроме, не только зрением, но и всеми клетками своего организма. Реальность свечения Космоса в сознании отражалась ощущением стужи абсолютного нуля, одиночества на краю Земли, своей незначительностью в этом мире. Кто-то другой - высший по Разуму и влиянию - играл энергией Вселенной.

После взлета шли на эшелоне 1500 метров. Николай предложил, было, забраться повыше, но Архип Алексеевич напомнил, что аэрологини в Амдерме прогнозировали с высотой усиление встречного ветра. Видимость была отличной. Слева хорошо просматривалась береговая полоса и далеко впереди остров Долгий. А дальше, к югу, была белая ровная бесконечная тундра, залитая лунным светом. Ни темного пятнышка, ни огонька – Земля своей сутью была одним целым с Космосом. Только очень далеко виднелись редкие вершины гор Заполярного Урала.
Стрелка радиокомпаса, настроенного на частоту привода Нарьян-Мара испуганно металась. Вскоре связь с Амдермой прервалась. Петро поддерживал контакт через длинноволновый наземный радиопеленгатор. За 20-30 минут до расчетного времени пролета сквозь шорохи и треск в эфире связались по УКВ (ультракороткие волны) с Нарьян-Маром. Руководитель полетов предупредил, что в районе Нижней Пеши линия окклюзии – слияние холодного и теплого фронтов. Синоптики обещают сильный снегопад, в воздухе – обледенение, у земли – штормовой ветер. Связи с Пешей – нет. Видимо, ветром порвало антенны и выбило аварийный электродвижок.

- В Архангельске погода хорошая. Мезень тоже обеспечивает посадку. Я только что разговаривал с ними. Ваше решение?
- Летим в Архангельск. Бензина у нас почти полные баки. Моторы пока гудят нормально. Спасибо, Нарьян-Мар, за помощь. Вам успешной и спокойной вахты!
- Спокойной вахты не получится. У нас тоже усиливается ветер. Командная вышка ходуном ходит и трещит подозрительно.
- Хорошо. По УКВ контакт плохой, следите за нами на средних волнах.
- Добро, командир. Счастливого полета!
Вскоре вошли в сплошную облачность. Стало побалтывать – это ветер усиливался. На лобовых стеклах заметались голубые змейки, превратившиеся затем в сплошное свечение. Связь прервалась. Бортрадист продолжал долбить ключом, морзянкой вызывая Архангельск. По расчету самолет должен быть уже на траверзе Нижней Пеши. Но она не выходила на настойчивые вызовы. Бортмеханик озабоченно доложил:
- Алексеич, забарахлил левый мотор.
- Теперь – левый? А карбюратор меняли на правом? Обогревы карбюраторов работают?
- Работают оба. Но при таком снегопаде и обледенении запросто забьет жиклеры. Да и бензин в Амдерме был с конденсатом. Видите, лед оседает на стеклах. И с воздушных винтов не успеваю сбрасывать. Обогревы крыльев и стабилизатора пока справляются.
Болтанка перешла в сильную. Николай с трудом удерживал самолет на заданных высоте и курсе. Архип Алексеевич беспрестанно вызывал наземные станции по УКВ, а бортрадист все строчил и строчил морзянкой в ночной эфир. Наконец, через помехи пробился Архангельск.

- Мужики, Нарьян-Мар, Нижняя Пеша, Мезень закрыты штормовым ветром. Надо тянуть до Архангельска. Там погода устойчивая.
- Как движки? Почему обороты все время раскачиваются?
- Командир, обогрев карбюраторов не справляется. Обледеневают воздушные винты и крылья с хвостовым оперением.
- Надо выходить из зоны обледенения. Николай, набирай высоту, пока не выйдем выше облачности.
- 3500! Выше - не тянут моторы. Из облаков не вышли!
- Увеличь курс градусов на 20 – может, севернее маршрута выйдем из зоны обледенения. На картах погоды там должна быть облачность ниже.
- Надо тянуть до Архангельска.
- Дотянем. Кажется, просматриваются звезды.
- Будем бороться!
В авиации беда не приходит одной. Если плохая радиосвязь, то обязательно откажет радиокомпас. Если загрузились под «завязку», на взлете «зачихает» или откажет двигатель. Если в воздухе - сильное обледенение, обязательно откажет противообледенительная система крыльев или хвостового оперения. Поэтому у пилотов тех поколений отношение к полету, к своему летательному аппарату уважительное, как к живому существу, как к достойному партнеру: «моя ласточка», «моя птичка». Может быть, это своеобразное суеверие оправдано?
Но в то же время все непредвиденное, неожиданное вырабатывает в характере способность быстро оценивать ситуацию, степень опасности происходящего и принимать адекватное решение. Мобилизует умственные и физические резервы организма, позволяет преодолевать непреодолимое, выходить из безвыходного. А в экстремальных случаях - бороться до конца, пока работает и живет хоть единственная нервная клеточка головного мозга.
Такая обстановка возникла и в том полете.

Время текло медленно и тягостно. Иногда одолевала мрачные мысли об обоснованности своих действий, тяжелое чувство от своей причастности к гибели своих дорогих товарищей. Раскручивалась и вытягивалась тонкая нить ожидания и надежды. Донимал холод. Архип Алексеевич и Николай, как могли, подготовились к длительному «сидению». Утеплили пилотскую кабину. Укутались и сами. Мороженую рыбу расходовали бережно с расчетом на месяц – полтора. В грузовом отсеке лежала кучка промасленного тряпья для сигнального костра.
- Вот что, Николай, набери в какую-нибудь емкость бензина. При необходимости плеснешь в костер и будешь «палить» из ракетницы.

Самолет занесло снегом. Николай с трудом пробил лаз на поверхность. Нос самолета был высоко задран. Когда второй пилот обмел снег, через лобовые стекла открылся хороший обзор. «Обзор» - это в полярных сумерках и темени ночи? Небо было плотно затянуто облаками, и долгожданное «ярило» только на пару часов робко всходило у горизонта не в силах пробить облачность. Метель продолжала выть, но ее канкан уже переходил в медленное танго под аккомпанемент стаи полярных волков и одиночных песцов.
Часто возникали длинные разговоры «про жизнь». Николая очень интересовала жизненная стезя командира. Ему приходилось иногда в штурманской слушать отрывочные фразы о необычной судьбе Архипа Алексеевича.
-Архип Алексеевич, расскажите что-нибудь о себе.
- Может, начнем с тебя «вечер воспоминаний»?
- Я – что. Родился, учился, женился. Отец погиб на фронте. «Я не участвовал, не состоял…». А, как вы пришли в авиацию?
- Это хорошо, Николай, что твоя жизнь начинается с чистого листа. Завидую тебе, твоему будущему. Радуйся, что все интересное еще впереди. Береги и цени это богатство, расходуй с толком, бережливо, - помолчал. Затем:
- В 1931-м я окончил Школу пилотов в Краснодаре. Оставили инструкторить на УТ-1 и У-2. Там же освоил Р-5. Предложили мне проводить заводские испытания самолетов в КБ Туполева и Поликарпова. Согласился с радостью. Подучился у опытных «пилотяг». Освоил несколько типов истребителей и бомбардировщиков…

Очень интересными были рассказы старого пилота об испытательной работе, отказах, авариях, смелости и отваге летчиков-испытателей. А еще более увлекательно отзывался Архип Алексеевич о своих знакомствах с великими авиаторами Громовым, Юмашевым, Черевичным. Их отношение к работе, к авиации откладывалось в душе Николая, как кирпичик к кирпичику в прочном фундаменте.
- Как это было давно! Кажется – вчера. Пришлось мне, Коля, хлебнуть всякого: и горькой полынной настойки, и хмельного сладкого меда. А вот уж ложку для дегтя судьба уготовила не маленькую, - он помрачнел.
- А дальше…?
-Дальше? Взял меня Марк Иванович Шевелев в Полярную авиацию Главсевморпути. И пришлось летать на Севере. Здесь вырабатывается особое чувство к полету, здесь проявляется настоящее в человеке. Здесь встретил Мазурука, Черевичного, Папанина. Вот с тех пор и летаю в «Полярке».

Только во время войны пришлось мне служить в Дальней авиации. Летал на ТБ-3, СБ, Ер-2. Довозил бомбы и до Берлина. В 43-м сбили наш Ер-2 в районе Кенигсберга. Ранение, плен… В 45-м, в конце войны, наш лагерь - а в нем «мытарились» только летчики: наши, американцы, англичане, французы – немцы погрузили на корабль, по пути пристрелив немощных, и повезли куда–то морем. Мы, доходяги лагерные, от холода и ветра на верхней палубе, а внизу в комфортабельных каютах «дули» шнапс немецкие подводники. Это и спасло нас. Через 8 часов плавания наше «корыто» от неведомого противника схлопотало пару торпед. Оверкиль полный! Кто мог найти силы в апрельской воде Балтики, забрался на обросшее ракушками и водорослями скользкое днище корабля. Каждый боролся за жизнь, как мог, отталкивая более слабого, пытающегося «вскочить» на последнюю ступеньку отходящего поезда жизни», обдирающего в кровь руки об острые ракушки. Снизу глухо доносились отчаянные стуки и вопли задыхающихся немецких моряков. Пролетевшая над нами пара истребителей выпустила несколько пулеметных очередей по барахтающимся в воде пленным. Крупнокалиберные пули впились у меня между рук в днище… Другим – не повезло…

Подобрали нас шведские моряки. Отогрели. Тут и война закончилась. Передали нас шведы в руки американцев. Вскоре за русскими приехали советские офицеры. Мы плакали, смеялись от радости, поднимали победные тосты с американским виски за победу. Удивляли только нас, русских, не очень приветливые лица приехавших. И угодили мы вместо родного дома за новую проволоку, где натасканные на людей собаки. грызли нас. Так встретили нас в нашем родном Советском Союзе… Допросы. Бесконечные допросы. Изнуряющие и отупляющие!
Через год отпустили. Жена Валентина меня дождалась. Это был уже 47-й год. Вернулся я, горемыка, «Аника – воин», победитель фашизма в рваной лагерной телогрейке, больной. Жене моей дорогой спасибо. Ждала, не теряла надежды. Даже табак на грядке выращивала – я до войны курил. Не верила «очевидцам» и официальным сообщениям о моей смерти. Дочь уже большая стала. Невеста!

Отлежался пару месяцев - пора работу искать. Тут опять началось! На допросы вызывали через ночь. Спрашивали, почему сдался? Где партбилет? Как где? В полку остался. Нашли его, но мне не отдали. Жена и дочь переживают. Вот моя Валентина Степановна и подорвала свое сердечко за войну и этот год. Если со мной что случится, ей не пережить! - Надолго замолчал Архип Алексеевич, вновь переживая все пройденное.
- Долго хлебал я это горькое месиво из несправедливости и подозрительности власти нашей «народной» власти. Обратился к маршалу Голованову Александру Евгеньевичу со слезной просьбой о помощи. Вспомнил он своего боевого летчика. Удивился несправедливости. И вместе с Гризодубовой Валентиной Степановной обратился к товарищу Сталину. Лично! Уважал и ценил их «вождь всех народов»: вернули мне партбилет, ордена. Марк Иванович взял меня обратно в «Полярку». С тех пор и летаю.
- Валентина моя поправляться стала. Сердцу первое лекарство - спокойствие. Дочка замуж вышла. Оставила мою фамилию: «Папа, у тебя сына нет, продолжу я нашу фамилию!» Спасибо ей за это. Зять – хороший. Заботливый, внимательный, работящий. Подарили нам внука. Хотели дать ему мое имя, да от радости что-то стушевался я, растерялся от такой чести. Поблагодарил их от всей души. Назвали внука именем русского князя Олега. Князь Олег! Звучит! Но жалею я о своей скромности. Очень жалею о своем «промахе». А внук характером весь в меня. Шустрый. Среди пацанов – лидер! Может влезть в любую авантюру – бабушка из-за этого все время беспокоится. На небо Олег часто посматривает. Задумчиво так. Живем с ним душа в душу. Он всегда ждет меня. Любит! Я ему сказки сочиняю. Особенно с интересом слушает про красного коня - посланца добрых вестей. Про свои полеты рассказываю. От него и сам набираюсь сил и спокойствия.
- Архип Алексеевич, почему вы носите только орден Красного Знамени? И то он помятый какой – то.
- Вот и Олежка мой просит надеть все ордена. Иногда достает мой парадный мундир и долго стоит перед зеркалом. Этот орден ему очень нравится. Когда узнал, что он задержал осколок, прикрыв мое сердце, все гладит и гладит его. О чем-то думает своем. Просит подарить ему этот орден

Так и ползло улитой тяжкое время ожидания. Архип Алексеевич, как мог, старался разговорами отвлечь Николая от «черных» мыслей – душевные силы ему пригодятся. Много рассказывал об авиации 30-х годов, о своих известных знакомых и друзьях. Часто в воспоминаниях возвращался к своей семье. При мыслях об Олежке глаза его светились, почерневшее лицо добрело.
Все бы ничего – холод донимал. И нога почернела, стала невыносимо «гореть». Вскрыли – нагноение в месте перелома. Пальцы потеряли чувствительность.
- Николай, вскрывай опухоль! Прочистить надо.
Протерев спиртом нож, Николай приступил к операции. Вновь от боли крошились зубы. В глазах красные звездочки бесились. Выдержал командир, но понял все и поставил окончательный приговор – гангрена.
А тут еще беда пришла с другой стороны. Верно говорят в авиации – беда одной не бывает. Ночью разбудило их какое-то тявканье, повизгивание, возня в грузовой кабине. Архип Алексеевич сразу смекнул – песцы! Бросил тяжелый портфель бортрадиста с радиорегламентами. Притихли, нахалы. Расстроенный Николай утром показал рваный мешок с остатками рыбы.
-Как же ты не уберег? - упрекнул командир, – Ничего, сынок, выдюжим. Будем экономить. Найдем выход.
Сам стал незаметно подкладывать свои кусочки Николаю. Две оставшиеся банки тушенки положили каждый в свой карман. НЗ!

Архип Алексеевич чувствовал, что силы его заметно убывают. Жар заполонил все тело. Неотвратимо подступал к сердцу. Одна навязчивая мысль: «Не выжить, не взлететь уже ему ранним утром на восход солнца!». А еще горше, что не увидеть внука, своего «князя» Олега. Надо спасать Николая. Он - молод. Его мечты и свершения впереди!
Казалось, намерзнувшиеся в Космосе звезды родного неба отогрелись и прожигали его разум, тело. Пронзали сердце, спеша оставить память улетавшему от них в другой мир, в другое измерение авиатору. Горело все нутро, глаза отказывались видеть бесстыдно радующийся солнцу снег.
Надо решаться! Надо рубить! Жаль? А как же? Конечно, жаль. Но жить должен молодой, сильный. Тому и быть!
Как–то задремал днем Николай. Архип Алексеевич принял решение. Выложил свою банку тушонки на видное место. Тихонько пополз к двери – он уже не мог взбираться на пилотское сидение и лежал в проходе. Адская боль, как враг из засады, с удесятеренной силой вновь набросилась. С трудом, понимая, что это последние резервы организма, дополз до покореженной грузовой двери и вывалился наружу, ободрав лицо о снег.

Поздний рассвет. Но розовое солнце уже смело звезды в укрытия, очистив бескрайнее заголубевшее небо, окропило багрянцем снежные заструги, сугробы, оставляя длинные тени от всего возвышающегося. Командир забылся в тяжелой дреме от усталости и боли. Тишина. Даже природа замерла, поражаясь силой духа человека.
 Внезапно Архип Алексеевич почувствовал присутствие рядом еще кого–то. С трудом приподнял веки. Взгляд его встретился с блеском серых немигающих глаз: «Кто это? А-а-а, волк». Страха не было – была усталость и… любопытство: «Что он смотрит? О чем думает? А ведь у волка тоже есть свои заботы. Ишь, как напружинил задние лапы. К прыжку готовится. На меня? Знать, принял решение! Как командир. Решение!» Эта догадка всколыхнула в сознании Архипа Алексеевича теплое чувство к зверю: «Ишь, какой!» - в глазах человека сверкнули искорки. «Ну, давай, серый, взлетай!». Здоровенный полярный волк, лобастый, с узкой пастью, не мигая, смотрел жертве в глаза. Вдруг выпрямил задние лапы. Пасть приоткрылась, вывалив длинный розовый язык и роняя тонкую струйку слюны на снег. Гипнотизирующий свирепый взгляд потерял остроту, натолкнувшись на энергию ауры человека. Зверь отклонил свою башку влево, нехотя повернулся и медленно побрел прочь, чуть слышно поскрипывая когтями по снегу. Человека такое поведение волка не удивило. Только глаза вновь прикрылись, кончик распухшего языка попытался лизнуть потрескавшиеся почернешие губы. На сердце стало покойно.

Сознание пыталось высветить какие – то отрывки жизни: белое развевающееся на ветру кашне молодого пилота, летевшего на биплане. «Как мы любили белый цвет - цвет чести авиатора, достоинства командира, верности мужской дружбе! Как мы были молоды и счастливы! Как любили нас девушки!» И его дорогая Валентина вдруг явственно появилась в белом легком платьице, в белых туфельках, в улыбке показав белые милые зубки. Внезапно перед его глазами раскрылся купол белого парашюта. Он даже услышал звук хлопка: «Что это? Но меня ведь уже сбили под Кенигсбергом? Опять? Почему здесь на белом снегу белая пена балтийских холодных волн?».
Тут же на виртуальном экране сознания появился рядом с ним белокурый мальчонка на фоне цветущей черемухи, ведя на поводе красного коня. «Это же мы с Олежкой!» - догадался Архип Алексеевич, и его сердце заныло так сладостно от неожиданной встречи с любимыми внуком и женой.
Так же внезапно все и исчезло. Он встрепенулся: «Валя, Валюша, Олежек! Не уходите! Ну, пожалуйста. Я очень – очень вас прошу. Мне тепло с вами здесь на снегу. Мне спокойно с вами в цветущем саду. Не уходите. Я…прошу вас. Я наломаю вам большой букет белой черемухи, что так чудесно пахнет весной на нашей даче. Не ухо – ди - те».
Чудодейственный экран погас. Взор пилота, старого для юного поколения, но вечно живого и молодого для друзей, уходил в бескрайную синь высокого северного неба. Уходил в Космос, к Звездам. Тело его становилось легким, невесомым, как в детстве и юности. Небо притягивало его, обнимало, обволакивало той материнской или женской лаской, которой судьба  в жизни отпустила ему очень скупо. Он был в колыбели невесомости, вечности. Он вновь летел в воздухе. Небо приняло его. Он был свой!
Последнее, что ворвалось в его сознание – это звук низко летящего самолета: «Нас ущут! О нас…помнят! Николай будет жить!». Глаза его оставались открытыми. Душа его была уже в Космосе. Архип подсознанием  заинтересованно посматривал на чернеющий на белом снегу силуэт человека в белых когда–то унтах, в шлемофоне. Из левого глаза Архипа Алексеевича выкатилась слезинка и несмело остановилась на щеке, постепенно превращаясь в бриллиантовую льдинку.

В один из московских дворов на Ленинградском проспекте, где галдела ватага веселых мальчишек лет 10 – 15-ти, горячо и громогласно обсуждающих итоги какой – то озорной игры, тихо въехала легковая машина. Среди спорящих и готовых кулаками отстаивать свою правоту, выделялся своим несомненным лидерством, напористостью и энергией убеждения один паренек. Мужчина в летной форме вышел из машины, закурил и стал внимательно смотреть на пацанов. Вдруг белокурый атаман остановил общий ор – ватага как по команде тоже враз замолчала – и медленно повернулся. Глаза мальчугана и летчика нашли друг друга. Мальчик и мужчина стали медленно приближаться. Что–то притягивало их друг к другу. Необъяснимо и неотвратимо. Парнишка молча уткнулся в грудь пилота. Пацаны тоже притихли, как-то уважительно, смотрели на этих двоих. Молодые сердца сверстников понимали, что их друг встретился с чем–то важным, их пониманию пока недоступным. Мальчишки взрослели.
Николай разжал кулак. На ладони лежал орден Боевого Красного Знамени. Немного помятый, с отбитой кое-где эмалью вражеским осколком.
- Орден деда? – обрадовался Олег.
- Тебе.
- Я всегда знал, что дед не уйдет от меня, что он подарит этот орден мне. Я – знал! Я – верил! Я сохраню его, - уже прошептал Олежка и грустно опустил голову, пряча глаза
Орден соединил деда и внука своей памятью НАВСЕГДА

Стремительной птицей пролетел десяток лет. С аэродрома международного аэропорта Шереметьево тяжело взлетел самолет - флагман Аэрофлота. Левое кресло командира лайнера занимал высокий красивый пилот с уверенными действиями. На правом сидении в качестве проверяющего сидел заметно поседевший пилот-инспектор. Николай Станиславович проверял в дальнем рейсе на Нью-Йорк командира корабля, которого называл Олегом.

Март, 2003 г.