По золотому следу Колчака

Разноцветные думы

Наутро поезд по-прежнему мчался вперед, рассекая то безлесую местность, то, словно в омут, погружаясь в зеленую массу растительности. Паровоз нервно выпускал пар, сигналя на поворотах, и суетливо стучал колесами. Теперь за окном мелькали рослые лиственницы, стройные сосны, ели, одетые в клинообразные хвойные юбочки, и раскидистые березы в зеленых сарафанчиках, листочки которых чешуей поблескивали на солнце и трепыхались на ветру.

В тамбуре вагона с винтовкой наперевес стоял один из множества часовых, охранявших специальный поезд «Омск – Пермь», и жадно курил махорку. Вот он сделал последнюю затяжку, отбросил окурок и смачно сплюнул под откос.

Бог его знает, чем закончится эта очередная поездка Верховного главнокомандующего на фронт. Ведь  вроде бы совсем недавно там были, и вот опять… Глебыч вон посмеивается, что после каждой очередной его поездки начинается отступление. Неправда это! Одно его присутствие на передовой вызывает воодушевление среди белой братии. Как-никак сам адмирал Колчак! Правда, он привык  вести бой на море. Сказывают, что в Порт-Артуре многие японские суда от него натерпелись горюшка, и теперь эти узкоглазые его прямо-таки не выносят и дрожат всякий раз, когда слышат его фамилию.

Да… Это в море. А вот на суше… Что-то не ладится у адмирала. А может, все дело тут в его упрямстве? Когда я в прошлый раз стоял на часах у его кабинета, слышал, как он там ругал какого-то генерала. Тот потом вышел красный весь, скрипнул зубами и прошипел: «Упрямец…» Однако в любом случае крестьяне его не оставят в беде. Ведь он обещал всех наделить землей. Причем безвозмездно. И хотя он, Антип Савельев, вроде как из рабочих будет, все равно: дома у отца участок земли имеется, который совсем даже не лишним в хозяйстве будет.
              Боец откашлялся, поправил ремешок у винтовки и стал бездумно смотреть на проносящиеся мимо деревья. Дверь в тамбур отворилась. Раздался голос: «Рядовой Савельев!»
– Я!
– Смена караула!
            Из подсобки вышел бравый солдат, лихо поправил выставляющийся из-под фуражки чуб:
– Кончай ночевать, беднота! Уступи-ка место старшим да богатым.
– Где уж нам до Глебычей, – хмуро отозвался Антип, сплюнул и вошел вглубь вагона.
Глебыч вскинул винтовку на плечо, и, недобро улыбаясь, прицелился в мелькавшие в проеме двери деревья, выдохнул: «Пуфф!», опустил ружье и приставил его к ноге: «В который уже раз на фронт едем. А толку-то что? Тоже мне командарм! Потопчется на передовой, создаст эффект присутствия и опять в кусты. Рубить их надо как капусту, эту большевистскую сволочь, чтоб не выпендривались, не изображали из себя господ. Взять хотя бы этого Антипа. Тоже мне, капиталист. И он туда же, к Колчаку приклеился, как банный лист к ж… Была бы моя воля… Говорят, у Верховного правителя в руках находится целый вагон золота. Поделился бы с братвой. Что ему стоит? Дак нет, все капризничает, губы жмет. Ни одному своему генералу не дал до него дотронуться. Ну не дурак ли?

В вагоне экстра-класса поезда «Омск-Пермь» за массивным столом восседал седоватый офицер с печальным, нервным лицом. На стене висела карта военных действий, перед ним лежал журнал с описанием последних открытий в районе Северного ледовитого океана.

«Так я и не открыл здесь острова своей мечты, – горестно думал адмирал, а перед глазами мысленно вставала картина бушующего холодного моря, где то и дело возникали ледяные розоватые глыбы, двигавшиеся в неизвестном направлении, и потому угрожавшие в любой момент задеть идущее рядом судно и сделать в нем пробоину.

Адмирал тосковал по морю, по капитанскому мостику, по белым ночам и ледяным брызгам солоноватой воды, по штормующему в летнее время океану и голубоватой полоске льда, того самого, на который иногда выползают моржи, чтобы вскоре вновь броситься в воду, спасаясь от охотящегося на них медведя.

Но больше всего он тосковал по своему учителю, барону Толлю, по той славной работе, которую ему приходилось делать в ходе Русской полярной экспедиции под руководством этого человека. Немного позже, в течение многих долгих ночей, находясь в состоянии глубокого сна, он раз за разом повторял свой маршрут в поисках потерявшегося во льдах учителя, снова находил оставленную им бутылку, в которую был вложен листок с описанием их пребывания на острове и план дальнейших действий отряда.

«И зачем я тогда согласился на разделение группы надвое и возвращение моей команды в Петербург», – казнил себя адмирал. Все его люди до сих пор помнят, какие испытания им пришлось выдержать в поисках пропавших во льдах исследователей во главе с Толлем, прежде чем дойти до скального острова Биннета, туда, где и думал перезимовать барон Толль. Но там они никого не нашли. Видимо, отряду учителя не удалось пополнить запасы – охота оказалась неудачной, и группе грозила смерть. Ближе к зиме они могли двинуться в сторону материка, но, очевидно, лед был недостаточно толстым…
 
Да, не удалось тогда Александру Васильевичу, да и его учителю  тоже, открыть загадочную землю Санникова. Но зато барон еще при жизни в благодарность за старание и заслуги увековечил фамилию Колчака – назвал его именем открытый экспедицией остров и мыс в том же районе…

Замечательные люди населяли нашу землю в прошлом веке. Не то, что теперь… Вот только что от него вышел полковник, который так же, как и все вокруг, завел разговор о золотом фонде, захваченном армией Колчака в Казани, где до того времени хранилась половина золотого запаса страны. Полковнику, видите ли, срочно понадобились средства на содержание чехословацкого корпуса, застрявшего в центре России, и ничем иным, как  золотом. А иначе, мол, он не ручается за целостность железнодорожного полотна. Да… Что поделаешь, приходится использовать этот корпус не по назначению, а на охране железнодорожных объектов.

Гражданская война – это, по сути, дело нас, русских, и иностранцев здесь вообще не должно быть. Потому что… Покажи им палец, они готовы всю руку отхватить. Ведь неспроста с их стороны были попытки поставить во главе союзных войск своего ставленника. Уж лучше вообще отказаться от их помощи, чем дать им Россию на растерзание… А ведь совсем недавно он думал с точностью до наоборот и делал ставку именно на помощь западных стран. Почему же теперь в его сознании все изменилось? Да потому что с началом сотрудничества с ними появились и предательства, и… обнажился весь ход мыслей приближенных к нему людей… Возможно, он сам что-то сделал не так. Надо ли было разгонять Учредительное собрание в Омске? Ведь то же самое сделал и его противник – Ленин… в Петербурге. Получается, что он своими руками помог врагу уничтожить демократию в стране. И диктатора из него не получилось… Не таков характер.

Вот и Екатеринбург проехали. Так случилось, что именно в этом городе приняла свою смерть царская семья. Знать бы, кто виноват в их смерти. Когда он в первый раз появился в этом городе, то тут же посетил Ипатьевский дом, спустился в подвал, велел расследовать обстоятельства этого убийства. Да, убийства! Ведь никакого суда не было. Изверги! И какой вред большевикам могли нанести девушки, воспитанные в светских традициях и больной мальчик?

Вдруг раздался резкий скрежет тормозов, и стакан с водой, стоявший на краю стола, полетел на пол. Сидевший на лавке Колчак больно ударился лбом о полку с книгами. Поезд остановился. Придя в себя, адмирал бросился к окну. По насыпи в голову состава, пригнувшись, бежали солдаты с винтовками в руках. Что-то случилось. Главнокомандующий отворил дверь и обратился к офицеру: «Что такое?»

– Впереди рельсы разобрали. Сейчас свяжемся с охраной дороги, выясним, в чем дело. Лишь бы засады не было.
              Александр Васильевич откинулся в кресле и закрыл глаза:
«Вот так живешь, чего-то делаешь на благо России, и вдруг – вот она смерть, причем нелепая, глупая смерть… Достаточно остановить поезд, перебить охрану, взломать дверь. И никакая броня не поможет».
  В дверь громко застучали. Адмирал вздрогнул, спросил, не вставая с места:
  – Кто?
  – Господин Верховный главнокомандующий! Там большие разрушения, рельсы раскурочены. Придется перевести состав на другие пути и ехать через Нижний Тагил.
– Так делайте быстрее, – раздраженно крикнул адмирал.
              Через полчаса за окном замелькали доселе незнакомые ему полустанки. Колчак в задумчивости смотрел на убегающие вдаль деревья:
«И здесь тоже люди живут небогато. Хотя… Ведь это Демидовский край, и здесь должны жить зажиточно, поскольку тут повсюду стояли заводы. И почему-то именно здесь со стороны наших войск отмечается особая жестокость. Почему? Неужели количество ненависти в людях зависит еще и от состава населения? Ведь смогли же в Екатеринбурге убить семью царя. Каким надо быть извергом, чтобы решиться на это? Впрочем, не стоит из-за одного или нескольких выродков возводить поклеп на весь народ. Подонки были, есть и будут всегда и везде».   

     Однако необходимо сделать взыскание командующему Сибирских войск, ведь из-за него даже вице-губернатор подал в отставку, потому что он закрывал глаза на расправы без суда, порку даже женщин и смерть арестованных людей, происходившую, якобы, при побеге… Тоже мне, вояки! И это ради этих оболтусов он в свое время делал открытия на море?.. Да, но… Кто же разобрал пути? Ясно, что это сделано специально, чтобы помешать ему проехать… Пожалуй, стоит оплатить чехам охрану столь важного объекта, как железная дорога.
Вообще, в последнее время ему очень не везет. Кажется, что все вокруг готовы его предать. Армия разболталась, слышны то большевистские лозунги, то эсеровские. В Ставке налицо соперничество между генералами армий и начальником штаба. Да еще этот неожиданный прорыв красных в образовавшуюся брешь на западном фронте…
«Боже, как я устал. Хотя бы денек провести у воды. Должен же человек когда-нибудь отдыхать?»
Внезапно поезд остановился. Послышался конский топот и крики: «Ура!» Из глубины бронированного вагона полились пулеметные очереди. В дверь постучали, и чей-то голос прокричал:
– Господин Верховный главнокомандующий! Пути опять разобрали… Надо уходить… Под прикрытием пулеметов… Иначе…
 Колчак сдернул с вешалки чью-то шинель и отворил дверь. В тамбуре стоял Антип Савельев, за его спиной злобно сверкали глаза Глебыча.
– Господин адмирал, прыгайте за мной, – и Антип скатился по откосу в кусты. За ним последовал главнокомандующий в серой шинели. Последним, придерживая тяжелый рюкзак, спрыгнул с подножки Глебыч.
               
Дорога в « рай»

Они пригнувшись пробрались через невысокие придорожные заросли в глубь леса, убедились, что их не видно с полотна железной дороги, встали на ноги и стремглав бросились вперед по высокой траве. Стрекотание пулеметов, конский топот и крики бойцов поглотили шум от треска ломающихся сучьев у них под ногами.

– Хорошо еще, что поезд остановился у откоса, поэтому мы и смогли улизнуть. Они, видно, рассчитывали захватить нас  с другой стороны, с пологой. Не думали, знать-то, что адмирал сиганет в кусты, да еще с такой высоты… Простите, господин главнокомандующий, – и Антип опасливо взглянул в сторону человека в легкой шинели.

   – Поезду абсолютно ничего не угрожает. Он бронированный, и запаса пуль у бойцов хватит надолго. Не знаю, о чем думал наш неприятель, подставляя под огонь свою конницу. Это все равно, что шпагой сражаться с ветряной мельницей. Мельницу, допустим, сегодня можно уничтожить, но как быть с самим ветром? – на удивление адмирал был воодушевлен и даже весел. Ему нравилось это приключение. Он, казалось, забыл обо всем на свете и быстро продвигался вперед:
– Так хочется увидеть воду. Много воды.
– Господин адмирал, здесь поблизости находится мой родной заводской поселок Верхнетальск. Там есть большой пруд. И очень красиво, прямо рай какой-то… Говорят, что там теперь стоят наши,- проникнувшись его настроением, весело прокричал Антип.
– Ну, вот и славно.

Антип шел впереди, за ним следовал высокий статный офицер с тронутыми сединой висками, замыкал шествие Глебович. Он был недоволен тем, что адмирал значительно больше внимания уделяет не ему, а Антипу. И разговаривает с ним вроде поохотливей. А почему? Потому что Антип постоянно приседает перед ним, всем своим видом показывая: «Чего изволите?». Тьфу! Лизоблюд! Жопоед! Ни за что не стал бы он себя так вести… А как? Ну, во всяком случае, не заглядывал бы в глаза, стремясь предугадать любое его желание. «Желание, желание, – тупо стучало у него в мозгу и с каждым шагом все громче… Пожалуй, сейчас у него одно желание – увидеть Марию. Стоит представить ее лучистые, насмешливо прищуренные глаза, густые, кучерявые волосы, волнующий смех, сердце сразу начинает бухать и… ломота ниже пояса. Ну и дура же она! Ведь знала, что вся поселковая шпана по ней сохнет, выбирай любого, но она предпочла Петьку, голь перекатную. Встретить бы ее сейчас, да, сейчас, когда все преимущества на его стороне. Ведь в поселке-то белые стоят!

Глебович не заметил торчащей из земли ветки, запнулся и, громко чертыхаясь, грохнулся на тропу. Человек в серой офицерской шинели едва взглянул на него и, не останавливаясь, пошел дальше. Он думал о любимой женщине, Анне, которая в последнее время всегда была рядом и на время его поездки на фронт оставалась в Омске. «Подруга дней моих суровых», – и он горько усмехнулся, вспоминая ее заботливые руки и глаза, умолявшие не покидать ее. Что бы она сделала сейчас, когда он уже устал и, пожалуй, вот-вот свалится с ног? Она поставила бы перед ним таз с теплой водой, омыла бы ноги, завернула бы их в полотенце и приказала спать. И адмирал затаенно улыбнулся. Но эта улыбка осталась незамеченной внезапно повернувшимся к нему Антипом:
– Сейчас будет Сухой лог, а там – рукой подать.
Антип смело вышагивал вперед по только ему известной тропе, по едва заметным приметам угадывая путь. Решительным движением руки отодвигал ветки, чуть придерживая их, чтобы они не хлестнули в лицо шедшему за ним человеку в форме: «Эх, Мария! Ну, пошто  ты такая больная на голову. Ведь это же надо придумать – выйти замуж за Петьку! Не верю я в такую любовь, которая вдруг воспылала сразу же после того, как мы с тобой поссорились». И он представил себе, как они встретятся сегодня, через пять лет после того, как его призвали на службу.

Вдруг в глубине леса послышался зычный голос: «А ну, стой!» Кто-то впереди щелкнул затвором и приказал: «Руки вверх! Кому сказано? Бросай оружие!».
После того, как обе винтовки и наган командующего полетели в траву, из зарослей вышел рослый, губастый парень с грозно сдвинутыми  черными бровями, сросшимися на переносице.
– Петька, – выдохнул Антип.
– Петушок, – презрительно прошептал Глебыч и потянулся за винтовкой.
   – Отставить, – сердито приказал Глебычу адмирал, уловив, что Петька вздернул курок и наставил на них ружье.
– Ты один? – спросил Антип, и тут же добавил:
– Партизанишь?
– Чего ты хочешь? – гневно крикнул Глебыч.
– Я не шучу. Надо будет – выстрелю. В кого-нибудь да попаду. Тут недалеко товарищи мои. Выстрел услышат  – мигом здесь будут.
– Но и тебе в этом случае тоже хана, – злобно прошипел Глебыч.
– Не важно. Главное, что вас не пропустил…
             Несколько мгновений все молчали. Затем Антип спросил:
– Слышь, как там Мария?
– А тебе что за дело? – недобро нахмурился Петр, затем перевел взгляд в сторону человека в серой шинели и спросил настороженно:
– Кто это с вами?
– Да так, вместе воевали… Мы с фронта сбежали, домой идем, – и Антип улыбнулся для большей убедительности.
– Врешь небось, – прищурился на него Петр. Потом, словно что-то решив для себя, произнес:
– Ладно, топайте…, – затем скомандовал:
– Шаг в сторону и пять шагов направо, бегом марш… Ну! – рявкнул он.

 «Где только командовать научился?», – убегая, и поминутно оглядываясь назад, недоуменно думал Антип. Он был уверен, что Петр не выстрелит им в спину. Он не из таких… Однако… Значит, он теперь ходит в красных. Пожалуй, понятно, почему. Нечего и мудрствовать. Ведь какие у них, у большевиков, лозунги? Вся власть советам. А там, где власть, там, считай, все… Да, но это чревато… Ведь эти люди раньше ходили в бедняках, с ними не считались, а тут на тебе – власть получили. Как бы не захлебнулись ею… «Кто был ничем, то станет всем», – вспомнил Антип еще один лозунг. С такими настроениями можно та-а-а-ко-го наколбасить.

А Петр еще долго смотрел вслед троим путникам, двое из которых совсем недавно были его односельчанами. В 1914 году и Антипа, и Глебыча призвали на фронт, а Петьку Хомутова оставили в поселке, потому что он работал на обработке меди в соседнем с Верхнетальском городке. А в родном поселке завод уже давно закрыли: оборудование морально устарело, никому больше не требовались старинные пушки, которые и до сих пор могли с лихвой выплавлять в доменных печах бывшего демидовского завода.

«Да, Мария… Тоже мне. До сих пор, видно, любит ее Антип. Не зря спрашивает о ней. Кабы знать, как там она? Ведь я ее не видел почитай с того времени, как эти белозадые гады заняли поселок. В ее-то положении надобно находиться дома, а не шастать по лесам и жить в землянке», – Петр представил ее белозубую улыбку, вспомнил ее задиристый смех и гордую поступь, словно не по земле идет, а плывет по воздуху. Даже сейчас, перед родами, походка осталась прежней.

«Ну и жену мне Бог дал», – позавидовал сам себе Петр и снова схоронился в кустах. Ему еще полдня находиться в дозоре. Он вспомнил детство и борьбу за первенство между парнями, которые наперебой добивались внимания Марии. У него, у Петьки, казалось, нет никаких шансов: он был прыщеват и… беден, в то время как у отца Глебыча был целый табун лошадей, а Антип… одними только богатырскими плечами выделялся из всех. Отец Петьки тоже держал пару лошадей, на которых, пока дымились трубы завода, возил на железнодорожную станцию, расположенную в двадцати километрах от поселка, выплавленное железо. В то время лошади были необходимы. Но потом, как только потушили домны, в селении работы не стало. Хорошо еще, что Петьке удалось устроиться на медные печи, в Каширск. Этим и жили, но семья была большая, поэтому быстро обнищали.

Легче пережила лихие времена семья Антипа Савельева. Им удалось купить пилораму и установить ее на территории бывшего завода. Спустя некоторое время к ним начали приезжать за пиломатериалами люди со всех окрестных деревень.

Ясно, что Антип для девок был завидным женихом, первым парнем на деревне. И для Марии тоже… Да и нравились они друг другу. Но тут как на грех перед самой отправкой на фронт они крепко поругались. Да так, что Мария сама пришла к Петьке и предложила ему себя в жены. Петька помнит, как у него тогда от непомерного волнения сам собой открылся рот. Он был безумно рад неожиданному счастью. Мария подошла к нему и, смеясь, ладонью приподняла ему отвисшую челюсть и погладила по голове, отчего по его спине пробежала горячая дрожь.
Иногда он спрашивал себя: «И зачем я взял ее в жены? Ведь знал наверняка, что любит-то она Антипа». И тут же отвечал сам себе, что раньше бабу вообще не спрашивали, хочет ли она замуж, и выдавали за того, кто более всего подходит ее родителям. А уж о том, чтобы спросить ее, кого она себе желает в мужья, вообще речи не было. Курица не птица, баба не человек. И этим все сказано. И как-то же жили. Бывало, что и неплохо. Потому что стерпится – слюбится.

Вот и он так подумал. Чем он плохой муж? Уж он-то для Марии все готов сделать… Тем более что она ему сама себя предложила… А спать-то с нею как жарко.
«Надо будет слетать хотя бы на ночь в поселок, к Марии», – пробормотал Петр, приглаживая горящие щеки.

Трое путников перевалили через гору и вступили в низину. Еще находясь на возвышенности, они могли оглядеть место, куда направлялись. Сверху оно казалось серой проплешиной в форме полумесяца среди зеленой ершистой поросли. Вдалеке виднелась скала с вознесшимся на нее белокаменным домом, стоявшим на берегу реки, по обеим сторонам которой красовались роскошные церкви, издали очень похожие между собой. Прямо за домом сменяли друг друга синеватые холмы, тянувшиеся вдоль низины. «Красота-то какая!», – выдохнул адмирал. Они начали спускаться, и их снова обступил лес.

Но вот они приблизились к поселку, прошли мимо безлюдного парка, невесть откуда взявшегося в таком маленьком селении, и подошли к пруду, который со всех сторон был окружен деревянными домами  и лачугами. Здание Управы было закрыто на замок. На улице никого. Ниже плотины раскинулись кирпичные корпуса завода, над одним из которых возвышались две доменные трубы, напоминавшие о том, что когда-то здесь плавилось железо. Сейчас его территория была пустынна, и даже в глубине завода, на вспомогательной площади, где виднелась деревянная постройка, по виду – лесопилка, сегодня никого не было.
«Наверно, нет работы. До строительства ли сейчас, когда люди кипят злобой друг к другу? Господи, помоги нам разобраться, кто есть кто», – адмирал остановился перед второй церковью, той, что находилась за пройденной путниками плотиной, перекрестился и широкими шагами догнал идущего впереди Антипа:

 – Куда мы идем?
– Сейчас поднимемся на гору. Вон в том большом доме живет мой друг… А впрочем, давайте-ка зайдем в господский дом. Отряд должен остановиться именно там.
И они повернули к узорчатой литой ограде, где из-под красного листового железа, покрывавшего крышу, белым камнем сверкал двухэтажный дом, своими низенькими флигелями, прилепленными с обеих сторон наподобие сложенных крыльев, очень напоминающий готовую взлететь птицу.

У ограды стоял часовой. Антип пошептался с ним, после чего тот стремглав бросился внутрь здания. Вышел оттуда он уже не один: навстречу адмиралу стремительно продвигался боевой офицер, на лице которого изумление сменялось то радостью, то испугом.

Петька решил пробраться в поселок под покровом ночи.
По его представлению, все белые были изнеженными барчуками и маменькиными сыночками, с детства приученными два раза в день принимать ванну и по ночам спать в теплой постельке. Поэтому он был очень удивлен, увидев Антипа и Глебыча в форме прислужников царя. Они пробирались сквозь лес, наверняка направляясь в их село, где стоял отборный белогвардейский отряд.

Однако этот отряд, по мнению Петра, в основном, состоял из  избалованных увальней, и караулы они, скорее всего, выставили только у Управы и господского дома, где все они квартировали. Так что огородами Петр без труда сможет добраться до дома Марии. Вот только хозяйская собака Леший может навести шухер. Да, мало ли из-за чего лают собаки? Кто обратит на это внимание? Тем более что сегодня к белым прибыл новый офицер, по всему видать – звания высокого. Заодно надо попробовать разузнать что-нибудь об этой птице.    
               И Петьку кольнуло чувство вины перед своими товарищами за то, что он скрыл от них это недавнее происшествие в лесу. Ведь это могло сыграть на руку врагам революции: «Надо самому исправлять то, что наделал. Нужно не только повидаться с Марией, но и разведать обстановку», ¬– решил он для себя и сиганул через забор. Тут же во дворе залаял пес, ему ответила соседняя лайка, и скоро собачий хор понесся вдоль села. Петька залег в меже среди недавно посаженной картошки. Дождавшись тишины, метнулся к сеням. Леший наконец, узнал его и виновато заскулил.

– Ну, то-то же, – удовлетворенно хмыкнул Петр и постучал в дверь.
– Кто там?  – грозно спросил девичий голос.
«Это Мария! – заликовал Петр.– Она на всякий случай так сердито спрашивает, ведь она не знает, что это я».
– Открой, Мария. Это я.

Утро в июне наступает рано. Солнце, словно раздумывая  спросонья, посылает на землю свой первый луч задолго до того, как само оно большим огненным диском выкатывается из-за горизонта. Вот оно осветило двух молодых людей, которые, обнявшись, долго стояли на крыльце дома. Наконец, Петр последний раз прикоснулся к щеке Марии, скатился по ступенькам и побежал в сторону огородов.

 Вдруг откуда-то сбоку раздался грозный окрик:
– Стой! Стрелять буду! – и вслед убегающему засвистели пули.
Петька вынужден был остановиться, беспомощно оглянулся в направлении дома, где только что расстался с Марией, и поднял руки. К загородке подошли два бойца, один из них, тыча в Петра штыком, скомандовал:
– Ну-ка, перелазь! И вперед марш!
«Как же так получилось?», – растерянно думал Петр. Неужели он потерял бдительность, ведь крыльцо, на котором они с Марией стояли, с улицы не видно. Стало быть, охрана у белых работает… на славу. И он устыдился своей мысли о том, что он-то еще хотел поиграть в разведчиков и узнать, кто же вчера сюда прибыл. Погоди-ка, а может эти «стражники» потому так и стараются, что у них гостит какая-то важная шишка?

Его подвели к зданию Управы с высоченными окнами на втором этаже и вылепленными фигурками, установленными на крыше вдоль карниза. Охранники втолкнули его внутрь. Он оступился, упал на земляной пол и чуть не ударился о край телеги, на которой стояла пожарная установка с двумя рукоятками по бокам.

– В сижовку его! – прокричал кто-то. Его схватили под руки и впихнули в маленькую темную комнату без окон. Вытянув впереди себя руки, он долетел до холодной стены, нащупал ее и сел, прислонившись спиной. Постепенно глаза привыкли к темноте и, оглядевшись, он стал различать лица сидевших рядом с ним людей.

 Кого здесь только не было! Жены, матери и отцы тех, кто в данный момент находился в лесу, партизанил. Как же так? А они, сидя там, в лесу, ничего об этом не знали! Вдруг его обожгла мысль: «Ведь теперь они могут арестовать и Марию! Удивительно, что они до сих пор этого не сделали. Господи, хоть бы этого не случилось. Должно же в них быть что-то человеческое…».

Эх, Мария! Видно, пока рука не поднялась у богатеев… Но и у него ведь тоже не поднялась рука на своего бывшего друга и его попутчиков. А может, зря? Постой-ка, неужели Антипка, направляясь сюда, шел на пополнение… отряда белогвардейцев?

«Ну и дурак же я! Сижу в остроге, Мария в опасности, а у меня все войнушки в голове».
Друга он, конечно, правильно отпустил. Но с ним был еще и Глебович, а он – гнида известная. И Петр вспомнил, как в детстве Глебку терпеть не могли не только парубки, но и все поселковые девки. Уж шибко злобно блестели у него глаза из-под надвинутой на лоб кепки. Он мог кошку или собаку запросто убить или, слегка ударив, заживо похоронить.  Поэтому его сторонились, и  друзей у него не было.

– Здорово, Петр! – сказал знакомый голос. Ба, да это Иван!
– Какими судьбами?
– Да вот, не знамши угодил сюда. Ехал по заданию командования из деревни Воронки, ничего подозрительного вроде не заметил. Захожу, как путевый, в Управу, а там…
И Иван, вздохнув, привалился к стенке. Скрипнула дверь, послышалась команда:
– Выходи по одному! Стройся.
Старики и женщины, кряхтя и морщась, поднимались с пола и исчезали в проеме крошечной двери. Шеренга дурно пахнущих людей растянулась от стенки до стенки вдоль первого этажа здания Управы, где во времена работы завода размещалась пожарная часть. Офицер не унимался:
– Подравняйсь! Сейчас с вами будет говорить Верховный главнокомандующий.

               В дверях появился седоватый человек в военной форме с большими печальными глазами. Мысленно он был погружен в себя, и выражение его лица постоянно менялось. Он вошел и, увидев пожилых людей в убогих, грязных одеждах, был очень недоволен и даже разгневан неведомо на кого, но  сдержался, поздоровался с заключенными и спросил:
– Вы, Божьи люди, давно ли ходили в церковь?

– Да нет, ваше сиятельство. Вторая неделя уж пошла, как здесь сидим. Сами не ведаем, в чем провинились, – за всех ответил седобородый дед.
– Сейчас же сходите туда. Помолитесь и попросите у Господа, чтобы он простил ваших детей за то, что они повернули ружья против своих же воинов, жизней  не жалеющих  для процветания России и проливающих кровь за ваше бытие.
Женщины, стоявшие в шеренге, при упоминании имени Господа, стали истово креститься, мужчины сдержанно, но одобрительно загудели: «Благодарим, ваше сиятельство, за понимание».

Из-за спины адмирала показалась физиономия довольно улыбающегося попа Силантия: «Какой понимающий у нас командир. Стоило только намекнуть ему, что совсем невиновные люди в сижовке сидят, он тут же принял решение. И какое!»

Старший офицер, тот, что накануне вышел навстречу неожиданно появившимся из леса гостям, стоял рядом с главнокомандующим и то краснел, то бледнел, то утирал пот со лба.
Арестованных вывели из здания Управы, и вся процессия направилась к православной церкви. Шествие завершал адмирал с двумя вооруженными охранниками по бокам. Сегодня адмирал уже побывал в церкви. Для него, как для человека верующего, каждый поход туда был откровением. Входя в храм Господень, он каждый раз поднимал глаза на иконы и, словно на крыльях, возносился вверх, выше облаков, где Господь вел с ним неторопливую беседу, непременно заканчивавшуюся умиротворением. По его мнению, то же самое должно было происходить со всяким смертным, входящим под образа Христовы. Пусть они тоже познают тот душевный покой, который вливается в тело только в храме Божьем.
    
   А что касается этих безбожников, большевиков, то рано или поздно Господь их накажет за те безрассудства, что они натворили на русской земле, без всякого суда совершая злодеяния. И он вспомнил о казни царской семьи в Екатеринбурге, и о том, что пока он не в состоянии добраться до палачей, совершивших этот непростительный грех.

Они уже подходили к фигурной ограде церкви, как впереди идущих началось непонятное шевеление, послышались мужские ругательства и крики женщин. От толпы арестантов отделилось человек пять, которые одновременно бросились врассыпную и вскоре исчезли из поля  зрения: кто-то из них свернул в переулок, кто-то нырнул в дверь избы, а кто-то скрылся в придорожных кустах. Охранники тупо вертели головами, не знали, за кем бежать, кого преследовать.

– Расслабились, мать твою, – злобно матюгнулся офицер и недобро, с опаской посмотрел в сторону адмирала, который был потрясен произошедшим ничуть не меньше: 
«Возьми себя в руки, Александр», – наконец приказал он себе и как ни в чем не бывало произнес:
– Вот теперь все понятно. Изо всей толпы большевиков-то всего человек пять будет. А вы кого арестовали? Чем вы только думаете? Ничего. Никуда они не денутся. Рано или поздно все встанет на свои места.

На следующий день адмирал проснулся с головной болью, вышел на воздух, босиком прошелся по обширному двору господского дома, миновал ажурную дверь кованой ограды и стал подниматься на гору, у подножия которой и стоял дом Демидова. От того, что он увидел сверху, захватило дух. Весь поселок был как на ладони. Две каменные церкви, позолоченными куполами упираясь в небо, белели среди невзрачных крестьянских изб. Водная гладь искусственного пруда была перегорожена деревянной плотиной, где с лотков с шумом падала вода и зависала над ней  облаком разноцветных брызг. Под горой, примыкая к берегу, стояло одноэтажное здание заводоуправления, а за плотиной и православной церковью высилось здание управы с пожарной башенкой наверху, которая представляла собой смотровую площадку с подвешенным к куполу колоколом.
«Красота–то какая», – выдохнул адмирал, спустился с горы и подошел к воде, обмочил вначале руки, затем ступил в воду ногами. Выпрямился, прикрыл глаза. По его лицу пробежала целая гамма чувств: от восторга до глубокой грусти. Затем он оттолкнул от берега лодку, заскочил в нее и размашистыми движениями весел заставил ее двигаться к середине водоема. Наконец он устал, бросил весла и лег на дно лодки:
«Через час я должен выехать отсюда. Как жаль… И как сладко было окунуться в несбыточные грезы… Да, несбыточные. Потому что порядочных людей, людей чести, увы, становится все меньше и меньше. По крайней мере, рядом со мной я не вижу ни одного такого человека. Только в мечтах, в думах… Там, в Омске и в Перми нельзя было отдохнуть от этих навязчивых мыслей. Там, на фронте, нужно с ходу принимать решения. Там не расслабишься, не помечтаешь, не уйдешь от реальности в грезы. Либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Безусловно, проще вести войну на море. Там все понятно: враг перед тобой и исход сражения зависит от того, кто проявит большую изобретательность и первым нанесет удар. Здесь же удар запросто могут нанести и те люди, которые еще вчера называли себя друзьями».      
      
Антип и Глебыч стояли на площади в шеренге, выстроившейся в честь уезжающего главнокомандующего. Вот уже его пролетка скрылась за горой на пути в колыбель заводов Демидова  – Невьянск, а они не могли прийти в себя от радости: адмирал оставил их в поселке, а с собой в сопровождающие взял из отряда, расквартированного в селении, двух солдат. Антипа он пожалел: у него мать лежала при смерти, а Глебычу, как человеку, по его мнению, решительному, велел заняться расследованием обстоятельств побега заключенных из-под стражи.

Глебыч решил действовать незамедлительно. Первым делом он велел арестовать всех тех, кто недавно парился в сижовке, а заодно еще и тех родственников недобитых большевиков, которые по недосмотру остались на свободе. А сам он сейчас же пойдет … к Марии. Хочется взглянуть в ее всегда смелые глаза и увидеть в них страх, ощутить дрожь ее тела, заметить испуг в ее словах и поступках, понять, что ею овладела паника, и она не знает, что ей теперь делать. Теперь, когда он, Глебыч, над нею властен и может распоряжаться ее жизнью, как захочет.

И Глебыч размашисто зашагал к дому Марии. Антип взглядом проследил за ним, каким-то чутьем угадал все его мысли и поспешил следом:
– Эй, Глебыч! Ты не к Марии ли направляешься?
              Глебыч не ожидал вопроса, испуганно оглянулся, понял, что Антип каким-то чудом знает о его намерениях, и, опустив глаза, чтобы через них не растерять мстительные мысли, грубо, с вызовом, произнес:
– А тебе что за дело?
– Слышь, не трожь Марию. Тяжелая она. Вчерась видел…
– Тем легче будет поймать ее Петушка… А ты чо опять лезешь? Тебе один раз уже показали «от ворот поворот», а ты опять за свое.
 – Не лезь, говорю, к Марии! Не то…, – у Антипа от гнева раздулись ноздри.
– Что-что? – презрительно пропищал Глебыч. – Да я тебя… размажу.
             Антип схватил Глебыча за грудки, но тому удалось расцепить его руки и оттолкнуть от себя. В следующее мгновение Глебыч уже наставил на Антипа винтовку, прохрипел:
– Убью, гад!
 Раздался выстрел. Антип, схватившись за левое плечо, повалился на бок и, падая, ударился головой о железные перила. Глебыч перешагнул через него и вбежал на крыльцо Марииного дома.

Вот уже второй час они втроем пробирались через лес. Глебыч не помнил, что он сказал Марии насчет того, куда они ее сейчас ведут. Кажись, увидев ее, прошептал, что поведет ее в Екатеринбург, к Верховному главнокомандующему. С  собой он взял одного юнца из отряда. Чем-то он ему понравился. Чем, чем… Просто он много не думает, мало говорит. 
   
Мария шла за рябым юнцом, едва переступая с ноги на ногу, тяжело дыша и поддерживая огромный живот. Рябой, отводя в сторону ветки, иногда натыкался руками на сухие, ломающиеся сучья и грязно матерился. Замыкал шествие Глебыч, который на протяжении всего пути не сводил взгляда с Марииной талии:
«Ну вот, ты и добился своего, Глебыч: добыча в твоих руках. И что же? Где твоя радость? Почему ты ее не чувствуешь? Ведь вот она рядом, женщина твоей мечты. Возьми ее! Она твоя! Это надо же, какой она безобразной стала! И все из-за Петра. Раздулась, как лягушка! Он приостановился и прикрыл глаза. А какая она была раньше! Как сейчас помнит ее заливистый смех, ее стройный стан и русую косу, в руку толщиной. А самое главное, что было в ней и что не давало ему покоя, – это ее насмешливый нрав, который ему до смерти хотелось усмирить, хотя бы тем, что… закрыть ее усмехающийся рот своим поцелуем и ощутить теплоту ее чувственных губ, при этом держать ее в своих объятьях, не отпуская. Он представил все это, и у него закружилась голова, в паху что-то заломило, и он застонал.
          
А сегодня кто идет перед ним вот уже два часа кряду? Большая, раздутая женщина, которая и себя-то едва несет. Нет, это не та озорная девчонка, которая когда-то никого к себе не подпускала, изображая из себя недотрогу. И он в сердцах дернул ее за руку, повернул к себе:
– Стой! Говори сейчас же, куда учесал твой Петушок, наседка!
            
Мария, твердо сжав губы, мгновение молчала, потом дуги ее бровей кокетливо поползли вверх, и он услышал ее насмешливый голос:
– А ты по сусекам поскреби, по амбарам помети!
Перед ним стояла прежняя Мария, именно та, о которой он всегда бредил, и которая сводила его с ума! Но, видимо, она забыла, что теперь обстоятельства изменились, теперь она полностью в его власти. Пусть орет, плачет, зовет на помощь – никто ее не услышит.
И он набросился на нее, повалил на землю, ртом стал искать ее губы. Она ногтями вцепилась в его лицо. Он взревел и заломил ей руки. К ним подскочил Рябой и, предвкушая удовольствие, начал расстегивать ремень, которым тут же связал Марии руки:
– Давай, вначале ты, потом я, – блудливо улыбаясь и не отводя глаз от борющихся, он отошел немного в сторону в ожидании своей очереди.

Через полчаса Глебыч поднялся, застегнул штаны. Мария лежала уже без движения, глаза ее равнодушно смотрели в одну точку. Рябой резво скакнул к ней. Глебыч поднял с земли брошенный рюкзак, отвернулся и ушел вглубь леса.

Было противно и больно. Никакого удовольствия он не получил. Нашел кому мстить! И за что? За то, что она всю жизнь его, Глебыча, презирала, считала недоноском. И он только что подтвердил ее подозрения! И Глебыч нервно закурил.
Через четверть часа перед Глебычем возник Рябой. Он улыбался и в руках держал окровавленный нож. У Глебыча что-то екнуло внутри и похолодело. Отвечая на его безумный взгляд, Рябой развязно произнес:
– Я помог ей разродиться. Живот мешал… Да и одним красным ублюдком меньше будет… Ты чо, командир?

Глебыч, все еще дико глядя на нож, по которому стекала кровь, резко повернулся и, держась за горло, нырнул в кусты. Долго еще дожидался его Рябой, тупо повторяя: «Ты чо, командир?», пока Глебыч не выдавил из себя последнюю каплю. Только через полчаса они смогли продолжить путь.
Пожалуй, Глебыч был даже благодарен Рябому за то, что тот умертвил Марию, потому что он не мог себе представить, какой бы была его следующая с ней встреча. Он чувствовал к ней только бешеную ревность и ненависть, но… даже его, Глебыча, покоробило, с какой чудовищной легкостью его напарник минуту назад размахивал ножичком, оттого, что заставил эту гордячку умирать мучительной смертью, не задумываясь распоров ей живот. И он люто глянул на все еще улыбающегося Рябого:
– Эй, ты! Чего ты все ржешь-то? Ты ведь только что беременную женщину зарезал. А ведь я ее по-своему любил… когда-то…
Рябой испуганно насупился:
 – А я почем знал? Предупреждать надо, - и он искоса, потаенно заглянул Глебычу в лицо и хохотнул. – Ты чо, командир, шутишь что ли? Ведь ты на нее с таким зверством набросился, будто она и есть твой самый лютый враг. Ну, я и подумал…
«Тьфу ты, балбес какой! И с этим подонком я буду делить содеянный грех? Ни-за-что!», – и Глебыч нажал на курок.
 
 У отряда, расквартированного в Верхнетальске, по случаю выходного  дня был банный день. Командир отряда, офицер, небрежно накинув на себя шинель, шел вдоль плотины и думал свою думу. Только что его бойцы помылись в бане, принадлежавшей торговцу-еврею, который жил в большом доме, что стоял возле площади, напротив церкви. Теперь надобно было отдохнуть после парилки, остудить разморенные кости, надеть на себя обмундирование и… ждать приказа о дальнейших действиях. Хорошо бы приказ поступил не завтра и не послезавтра, а деньков этак через пять, чтобы его бойцы как можно дольше оставались целы и невредимы. Если кому и нужна драка, то высшим чинам, вот пусть они и бьются себе на здоровье. А мы, хоть и военные люди, но… уж шибко все надоело…

Вдруг из-за господского дома, со стороны дороги, соединяющей Верхнетальск с остальным миром, показались всадники, которые мчались во весь опор навстречу шедшему из бани безоружному отряду. Впереди неслась запряженная в повозку тройка лошадей, которая, не доехав до «банщиков» метров двадцать, остановилась, затем  возница резко развернул рысаков, и красноармеец, сидевший в тачанке, приник к пулемету, прицелился и открыл огонь по людям, идущим по дамбе.

«Тачанка! Это конец! – обреченно подумал командир белогвардейцев и стал падать, схватившись за живот, почему-то представляя, как сейчас его тело искромсает в панике разбегающаяся толпа. Между тем, его бойцы метались по дамбе, выискивая укрытия, но не находили его и замертво падали под копыта возбужденных лошадей. Наконец пулемет замолк. Кончилась лента! Оставшиеся в живых бросились к лодкам, но подоспевшие всадники обрушили на их головы шашки. Кое-кто из безоружных «банщиков» поднял руки, но прискакавшие из-за горы люди были неумолимы:
– Пленных не брать! У нас сегодня еще куча дел, – крикнул коренастый человек в кожанке, размахивая саблей направо и налево.    
               
              Когда все было кончено, этот человек соскочил с седла и скомандовал:
– Отдыхай покуда!
              Бойцы выполнили приказ, покинули седла и попадали в траву. Над поселком на некоторое время установилась непонятная тишина. Она до боли звенела в ушах, щемила сердце, пульсировала в висках. «Тишина скорби», – утомленно подумал человек в кожанке.
             Вдруг со стороны Управы послышался радостные крики: «Ура!» и через дамбу к господскому дому устремилось несколько человек. Одной рукой они держали винтовки, другой размахивали красными полотнами. Среди них был Петр. Он подошел, пожал руку человеку в кожанке, представился:
– Петр Хомутов, командир революционного отряда.
– Комиссар Деткин.
– Наконец-то мы вас дождались. Располагайтесь у нас. Отдыхайте.
– Некогда нам. Нам еще нужно сегодня занять Рудянку и выйти на озеро Таватуй. Словом, отрезать вражеским войскам возможные пути к фронту… В общем, вам я могу сказать … Разведка донесла, что здесь у вас побывал сам Верховный главнокомандующий. Что скажешь?
– Да. Я как раз сидел в сижовке, хм… был арестован. И он лично говорил с нами.
– Не понял…
– Да вы не подумайте чего. Просто он построил нас в шеренгу и велел вести в церковь, чтобы там нас вылечили от большевизма. То ли пошутил, то ли всерьез говорил… Вот тогда-то мы и сбежали. Благодаря ему… Ничего вроде мужик.

             Деткин сурово глянул на Петра, да так, что тот неожиданно для себя съежился.
– Слушай сюда. Ты, знать-то, не понял, о ком я говорю. Это сам Верховный. И ехал он на фронт, в Пермь. А здесь он случайно оказался. Отцы-командиры как только ни пытались выволочь его из бронепоезда! Ни в какую… А он в последнее время зачастил ездить на фронт. В мае ездил, в июне уже второй раз ехал, да вот пропал. Его след вел сюда… Значит, опять неудача. Но ничего, если не его самого захватим, то уж железная дорога точно будет нашей, и ему уже по ней не проехать. Останется только одна ветка, прямая, Екатеринбург – Пермь… Но и там можно кое-что придумать … Не так ли?   
– Так точно, товарищ комиссар.

Оба командира, переговариваясь, шли в сторону Управы через дамбу. А под насыпью, в деревянных перегородках плотины, навострив уши, сидел Глебыч. Само провидение занесло его туда. Ведь только-только он вышел из придорожных кустов, как вдруг со стороны грунтовой дороги, ведущей через лес, заметил тайные передвижения бойцов из эскадрона Деткина. Все происходившее дальше он наблюдал уже через щелочку в теле плотины. Хорошо еще, что, пользуясь всеобщей паникой, удалось вовремя туда заскочить.
            Вода, падая, сильно шумела, и кое-что он не смог расслышать, но главное понял: отряд комиссара в кожанке идет по пятам Верховного, они не оставят его в покое и будут преследовать и дальше… Ладно, здесь, в поселке, все равно больше оставаться нельзя. Надо использовать любой шанс для того, чтобы добраться до своих и предупредить Верховного.

            Но вначале нужно заскочить к матери-старухе. Хоть и стерва у него мать, но хочется верить, что переживает за него. Почему стерва? Да потому, что с малолетства  шпыняла его и за каждую провинность  щедро одаривала оплеухами. Особливо за то, что таскал у нее из копилки пятаки. Уж где она только эту копилку не прятала: и в сенцах, и в сарае, под полом, однажды даже в бочку с солеными огурцами схоронила, но он всегда находил ее. Это ему ничего не стоило. И как только она обнаруживала пропажу, брала в руки розги, потихоньку к нему подкрадывалась и… И всегда исподтишка! Стерва! Но… Как только он подрос, ей пришлось позабыть о своей забаве. Однажды он выхватил из ее рук розги и ее же излупасил… Пусть помнит и знает, кто теперь в доме хозяин. Пока был жив отец, он всем заправлял, но как только встал завод, батя заболел и от переживаний, или еще почему, умер. Подросшему сыну пришлось распродать всех лошадей, и деньги на этот раз он оставил себе. Теперь он мужик, и на его улице праздник. К тому же, теперь ему не придется думать о деньгах: и он рукой погладил рюкзак, прижатый к груди, закинул его за спину, и постучал в окно.

           Зашевелились занавески, послышался женский вскрик, через некоторое время звук отодвигаемой щеколды. Глебыч взлетел на крыльцо и исчез за дверью.
              Дом его матери был расположен очень удобно. Из его окон можно было наблюдать всю жизнь поселка: с одной его стороны находилась Управа, с другой – площадь и церковь на ней, рядом с церковью – завод, а на другом берегу реки – господский дом.      
             Поутру, умывшись, Глебыч глянул в окно и замер: по дороге шла лошадь, запряженная в телегу. На телеге сидели все его бывшие соплеменники: и Петр, и Антип, и еще какая-то незнакомая стриженая девка. У Антипа было перевязано левое плечо, на лице – выражение скорби. А Петр и вовсе был убит горем.
            «Марию мертвую везут», – понял Глебыч и заметался по комнате, собирая в дорогу нужные вещи.
– Эй, мать! Выкладывай из котелка картошку в мой вещмешок. И побыстрее… Рубаху запасную сюда давай! И носки не забудь! Да не тряси ты перед носом своими деньгами. Кому они теперь нужны!
– Сыночек! Ведь ты совсем недавно пришел… И опять меня покидаешь? – запричитала женщина.
– Да не скули ты! – зло прикрикнул Глебыч, схватил рюкзак и хлопнул входной дверью.

 Который уже день Петр не находил себе места:
«Какие нелюди могли это сделать? Надо быть полным отморозком, чтобы поднять руку на беременную женщину! Антип сказал, что ее Глебыч увел из дома. А в лес кто «сопроводил»? Глебыч не мог это сделать. Он тоже к ней неровно дышал. Смотрит, аж задыхается… А может? Нет. Это не он. А вдруг он? И спросить-то некого. Всех поубивали… А ведь он мог  убить! Ему ничего не стоило и матери своей врезать подзатыльник… С какой злобой несколько лет назад он смотрел на Антипа, когда тот красовался во время праздника  на своем Орленке. Злоба и зависть всегда уживались вместе. А здесь что? Ну, конечно, ревность. Он не мог ей простить того, что она предпочла другого… И какой я дурак, надо было забрать ее к себе, в лес, в землянку. Если что, Клавдия и роды бы там приняла. Как-никак медсестра… Что же делать-то теперь? Как жить? И для чего?».

             Приходили Антип и Клавдия, молча сидели рядом, и, сочувственно прикоснувшись к его рукаву, уходили ни с чем. Как же помочь командиру? Ведь идет война. Каждый день прибывают посыльные с депешами, надо действовать, а у их командира парализована воля. Надо искать выход. И однажды Антип вошел в Управу и бодрым голосом начал:
– Командир, поступило распоряжение выслать отряд для проведения диверсии,- и, не заметив никакой реакции, рявкнул:
– Петр! Черт возьми, Петр Васильевич! Да очнись ты! Ты ведь знаешь, что Мария мне тоже была дорога. Но я ведь держусь. Слышишь? Жизнь продолжается! И если ты сейчас же не встряхнешься, я вынужден буду доложить командованию, что ты не в состоянии принимать решения.

            Петр медленно поднял голову, долго смотрел на Антипа, потом сказал:
– По какому праву ты здесь командуешь? Ты здесь кто? Вчерашний беляк? – но, заметив злые   огоньки в глазах Антипа, примирительно произнес:
– Хорошо. Выйди пока.
 На следующее утро из Верхнетальска в Воронки вышел отряд под началом того самого Ивана, с которым Петр совсем недавно находился в заточении, а потом благополучно бежал из-под стражи.

            Прошло несколько дней, а об отряде Ивана не было ни слуху, ни духу. Что-то случилось и надо идти выяснять – что, думал Петр. Лучше будет, если разведку возглавит он сам. Это поможет ему прийти в себя.
            И вот ранним летним утром они выступили из поселка. Антип шел впереди, прокладывая тропу вдоль Шайтанской дороги на запад. Он осторожно отводил в сторону разлапистые ветки ели, придерживая их, чтобы они не угодили в лицо симпатичной белокурой девушке, которая шла за ним следом.

           Клавдия, идя за ним, с удовольствием наблюдала за его ловкими движениями. А какое мужественное у него лицо! Вроде бы недавно он появился в их отряде, но как много уже успел сделать. Во-первых, помог найти тело жены Петра, во-вторых, сумел растормошить командира, в третьих, рядом с ним … как-то надежно и спокойно.      
            Антип оглянулся, поймал ее взгляд, заметил, как она покраснела. Оправившись от смущения, Клавдия встряхнула головой, поправила челку, подтолкнула Антипа в спину и с вызовом произнесла:
– Чего уставился?
В ответ он улыбнулся уголками губ: чем-то эта девушка напоминала ему Марию. Смелая до бесшабашности, задорная… и нежная, когда остается с ним наедине.
            В тот день, когда Глебыч стрелял в него, и Антип повалился на землю, падая, он ударился головой о перила крыльца и от боли потерял сознание. Пришел в себя он в здании Управы и первое, что увидел, было светлое, улыбающееся лицо красивой девушки с коротко подстриженными волосами. Она жалеючи погладила его по голове и, заметив, что он вопросительно глядит на нее, быстро отвернулась к соседним полатям, тянущимся вдоль стены Управы, где лежал другой раненый.

– Мария! – позвал Антип.
– Зовут меня Клавдия, – грудным голосом поправила его девушка.
– Глебыч увел Марию, – повторил он запекшимися губами.
– Что он сказал?- крикнул с порога входящий Петр.
– Говорит, что какой-то Глебыч увел Марию.
            Клавдия могла видеть, как побелело лицо командира и, думая, что Петр так расстраивается из-за ранения своего друга, успокаивающе продолжила:
– Скоро Антип встанет на ноги. Пуля задела только плечо.
           Но Петр ее не слушал. Он выбежал во двор и вскочил и седло. Антип, морщась, поднялся с лавки и, прижимая рану, взобрался в запряженную повозку, схватил здоровой рукой вожжи:
– Ну, пошла!
Клавдия несколько мгновений растерянно смотрела вслед, затем решительно бросилась вдогонку.

   А сегодня они втроем отправились в разведку. Петр думал о том, что же могло случиться с отрядом Ивана. Ведь задача перед ними стояла несложная: нужно было взорвать железнодорожное полотно на пути следования из Екатеринбурга в Пермь. Но поезда как шли на фронт из Сибири, так и идут. Недавно вот Верховный опять в Пермь отправился. Вот бы не дать его поезду пройти обратно… Видимо, команда Ивана нарвалась на блуждающий по лесам отряд беляков. Значит, и нам нужно быть начеку.

           Они приблизились к пасеке Наума, - в просвете между деревьями виднелась его изба, – и остановились у поленницы дров, вдалеке от дома. Эти дрова были приготовлены для сжигания и получения угля, который в свое время использовался в печах завода.
– Кто пойдет? – спросил Петр.
– Давайте я. Но мне надо переодеться в платье, – откликнулась Клавдия. Петр немного подумал, утвердительно кивнул, прикоснулся к рукаву Антипа:
– Пойдем за поленницу, покурим.
    Клавдия управилась быстро и уже через три минуты стояла перед друзьями одетая в простое деревенское платье, ладно сидевшее на ее стройной фигуре. Антип смотрел на нее во все глаза.
– Смотри, не ослепни, – довольная произведенным впечатлением, весело засмеялась она.
– Ну, вы как дети, – проворчал Петр и, что-то вспомнив, опустил голову, но быстро взял себя в руки и заговорил:
– Значит так. Если Наум там один, узнай, был ли кто-нибудь у него в ближайшие дни. А если  кто-то там есть, скажешь, что на пасеку за медом пришла. В общем, знаешь, что наврать.
– Так точно. Разрешите идти?
– Знать-то забыла уже, что в платье переоделась, – засмеялся Антип.
– Ой, и вправду, – зарделась девушка и побежала к дому.

         Клавдия с детства привыкла все делать быстро, и она знала, что за это ее ценили в отряде. С малолетства она «на спор» бегала быстрее всех своих сверстников; живя в деревне, быстрее всех ребят с улицы научилась запрягать лошадь; дома, в семье, быстрее всех своих сестер чистила картошку и готовила обед и даже штопала одежду тоже очень быстро. «Девка-огонь», – говорили о ней в отряде.

               Но с тех самых пор, как в их отряде появился Антип, по всему – свой человек, но человек со стороны, очень умный и рассудительный, она почему-то стала все делать медленно и невпопад. То ли ее смущали его изучающие взгляды, поймав которые, она отчего-то не могла свободно двигаться. Руки становились как крюки, ноги прирастали к полу. Мало того, она не могла смотреть ему прямо в лицо, и когда он говорил с нею, по спине бегали мурашки. Непонятно, что с нею происходит? Неужели влюбилась? Но почему же эта любовь так безжалостна и лишает ее воли?  Ведь она не в силах ни смотреть на него, ни вообще дышать… Вот и сейчас, когда она уходит от своих друзей к избушке, он наверняка глядит ей вслед, видимо, поэтому ее позвоночник совсем не гнется, словно в него вставили кол. Скорее бы скрыться за ветками деревьев!

            Наум сидел за столом и ел похлебку, которая  была горяча, и поэтому он дул на ложку, отчего брызги от супа летели в разные стороны и каплями зависали в его седой полукруглой бороде. Услышав лай собаки, взглянул в окно: «Опять кого-то черти принесли». Увидев девушку, выдохнул: «Ну, слава Богу».
– Здравствуйте, дедушка. Я из соседней деревни к вам за медом пришла.
– Ну, заходи, коли не шутишь.

               Клавдия вошла и, окинув взглядом горницу, поняла, что дед здесь один:
– И не скучно вам здесь одному?
– Скучать некогда.
– К вам сюда наверно часто из соседних деревень люди приходят?
– А как же.  Вот и ты пришла.         
– А из Верхнетальска был кто? Узнать бы, как там сейчас дела, и кто у власти… У меня там подружка живет. Переживаю за нее, говорят, что население в поселке нынче обижают и белые, и красные.
               На лицо Наума набежала тень:
– Беда пришла на землю русскую. Бог испытание посылает… И мы его не выдержали. Не по силам, видно, нам.
            И он отвернулся в угол, да так, чтобы Клавдия не могла видеть его изменившегося лица.
– Так был кто из Верхнетальска или нет?
– Ничего, деваха, я не знаю, и знать не хочу… Не было никого.   
 
               Клавдия недоверчиво взглянула на Наума, но выспрашивать больше не стала, сбежала с крыльца и направилась к поленнице через большую поляну. Вдруг она услышала свист работающей литовки, которой в глубине поляны размахивал щупленький мужичонка. Девушка, стараясь не напугать его своим неожиданным появлением из леса, подошла к нему со стороны стоявшего неподалеку дома. Мужичок ее появлению не удивился и продолжал угрюмо косить траву.
– Здравствуйте, вам, – потихоньку начала Клавдия.
– Здорово живешь, – не переставая махать литовкой, ответил мужичок.
– Вы не видели тут трех мужчин? – взглянув в его лицо, девушка каким-то чутьем поняла, что этот человек от нее ничего скрыть не сможет. Надо просто похитрее спросить:
– Братья ушли в лес на охоту и не вернулись…
– Все нынче охотятся, да только, получается, что друг на друга, – и мужичок, пройдя ряд, повернулся к Клавдии спиной и снова замахал литовкой.
             «Это, видимо, Наумов работник. И он что-то знает», – сообразила Клавдия, а вслух произнесла:
– А все-таки?
– Намедни приехали четверо. Они уж спать легли, как нагрянули еще трое. Ну, эти четверо их сходу и скрутили. Потом увели в лес. Чего-то гоготали… Возились… Кряхтели… А опосля я командира ихнего на елани, вон там, нашел. Куды другие девались, не знаю, не ведаю.

             Клавдия, ни слова не говоря, бросилась в дальний угол соседней поляны, туда, куда кивком головы указал работник Наума. Там, в высокой примятой траве, раскинув руки и ноги в разные стороны, лежал Иван, абсолютно голый, голова прикрыта грязной тряпкой.
           «Боже мой, какая дикость, – ужаснулась девушка и, сдернув с головы убитого тряпку, прикрыла ею то место на теле убитого, которое так смущало ее.
          «Надо сообщить Петру и Антипу о несчастии. Но вначале я спрошу Наума, почему же он не захотел со мной говорить о том, что случилось. Неужели он и вправду белым помогает?», – и Клавдия побежала через всю поляну к дому.
            Наум во дворе готовил телегу к выезду: стелил на нее полог, рукой давил на деревянные колеса, проверяя их на прочность.
– Дядька Наум, почему ты не сказал мне, что здесь у тебя убили человека?      
   – Не бабье это дело, – невозмутимо ответил Наум.
   – А, может, ты тоже участвовал? – злобно блестя глазами, выпытывала Клавдия.
               – А ну, иди отсель, – вдруг грозно закричал Наум. – Умную из себя не строй.
             Пасечник в сердцах стеганул лошадь вожжами:
               – Ну, пошла!
             Клавдия бежала за телегой, пока не поняла, что Наум направляется к тому месту, где лежало истерзанное тело Ивана. Вскоре Иван, который был красив даже мертвым, уже одетый, лежал в крытом сарае, расположенном рядом с домом.
             Вдруг со стороны леса послышался конский топот. Наум выглянул за ворота и с тревогой в голосе крикнул Клавдии:
– Они вернулись! Хоронись на сеновале!
              К дому подъезжал… Глебыч с тремя бойцами.
– Эй, Наум, старый хрыч, отвечай, куда делось тело этого большевистского ублюдка?
– А я почем знаю, – с вызовом сказал пасечник, не забыв перед этим сильно удивиться. – Может, медведь уволок его в свои владения и припрятал, засыпал хворостом.
– Какой медведь?   
– Обыкновенный. Здесь ведь пасека, ну и поселился тут неподалеку один… любитель меда… и мертвечины тоже.
– Ай, смотри, дед! С огнем играешь.
               И Глебыч плеткой ударил коня.

         «Он мне за все заплатит, – думал Петр. – Убью гада!». Жуткая картина расправы над Марией со времени ее убийства постоянно стояла у него перед глазами. К этому  добавилось еще и новое надругательство. Только у такой заразы, как Глебыч, могут возникнуть подобные фантазии. И сейчас от сознания близости расплаты у Петра бешено колотилось сердце. Конь под ним, видимо, почувствовав настроение хозяина, нервно всхрапывал и дергал ушами.

           Антип понимал, что сейчас его командир не в состоянии трезво мыслить и принимать решения, он одержим и может запросто наделать ошибок. Но, несмотря на это, он молча следовал за ним и даже не пытался его остановить. Потому что он тоже любил Марию и готов был убить каждого, кто был причастен к насилию над беззащитной женщиной и ее неродившимся ребенком.

           Клавдия это понимала, но не знала, как поступить. Она едва поспевала за ними. Ее мысли хаотично бились в голове, сменяя одна другую, и никак не могли упорядочиться. Наконец, она заставила себя успокоиться:
           «По-моему, они оба сошли с ума. Надо что-то делать. Но что? Нужно их остановить. Не то попадем в засаду. Ведь Глебыч не так прост. Видно по повадкам».
            Она обогнала обоих всадников и крикнула:
            – Стойте!
            Они в недоумении приостановили своих лошадей. И Клавдия сердито, все еще волнуясь, спросила:
            – Вам не кажется, что нужно продумать план наших дальнейших действий? Не то нам хана. Мы не только никого не поймаем, но и сами угодим в ловушку…          
          
Бегство в никуда

  Глебыч торопился, ему нужно было успеть к железной дороге, по которой завтра утром должен был проехать Верховный главнокомандующий, уже обратно в сторону Екатеринбурга и Омска. Глебыч думал о том, что пока  все идет не так плохо. Во-первых, золото, которое ему удалось спереть из состава поезда, на котором Колчак без конца ездил туда-сюда, у него в рюкзаке за спиной. Во-вторых, эти братки, что рвались к железной дороге с намерением взорвать полотно во время проезда адмирала на фронт, пойманы и обезврежены. И он вспомнил, как все это происходило.

            Дело было ночью. Люди Глебыча улеглись на сеновале, а сам он расположился в горнице, за пологом у печки. Вдруг слышит – стук в окно. Ну, он соскочил с лавки, схватил наган и замер за шторкой. С улицы послышался голос того самого хрупкого красавца Ивана, которого в детстве все пацаны сторонились, потому что уж очень он напоминал им девицу. Но зато, когда Ванька вырос, он отомстил всем своим обидчикам, доказывая своей неуемной лихостью и бесстрашием, что он ничем не уступает другим, и вообще парень хоть куда. Он так же, как и все пацаны, прыгал с крыши дома, не боялся ночью гулять по кладбищу, лазил по спущенной веревке в ямы-ловушки для медведя, охотился на таежную кошку – рысь. И сейчас, увидев Ивана, Глебыч все понял сразу: его послали на ответственное задание, а именно: осуществить диверсию. А Ваньке сделать это ничего не стоит.

            Он знал, что «красный» Иван никогда не «побелеет», а причина, по которой он мог заявиться сюда, одна: он должен взорвать железнодорожное полотно, потому что адмирал как назло зачастил ездить на фронт, и в течение последних двух месяцев должен был появиться там уже в четвертый раз.
            Взять и обезоружить красавца Ивана, на удивление, было не трудно. Пока Иван через окно разговаривал с Наумом, парни Глебыча, злодеи, как называл их сам командир, соскочили с сеновала и наставили винтовки на незваных гостей.

            Глебыч от пленников ничего не ждал, потому что еще раньше догадался о цели их похода, они ему были не нужны, и он отдал их своим злодеям для потехи. И, видно, его ребятки над ними вдоволь покуражились. Знать-то, всех раздели догола, двоих избили до полусмерти и бросили в лесу, а над их командиром, красавцем, до утра потешались. А потом пристрелили. Пожалели. Добрые все-таки у него злодеи. И Глебыч, усмехаясь, остановил коня. Надо послушать тишину. А то мало ли чего.
            Ему послышался вдалеке конский топот и женский вскрик. Хмурясь, он прислонил палец к губам, приказывая своим спутникам не двигаться с места. Вроде все тихо. Наверно это его охламоны вовремя не остановились, поэтому ему почудился топот, а вскрик… Это могла кричать лесная птица. Да, но по какому поводу? Кто ее спугнул? Из соображений безопасности, пожалуй, стоит немного… посидеть в засаде. Если этот шум исходит от тех, кто все-таки идет за ними, то они скоро об этом узнают.
      
Отряд пробирался по лесу пешком, лошадей вели под уздцы.
  – Стойте!- прошептала Клавдия. – Вон они, прячутся за деревьями. Да тихо вы, слоны.
              Под лошадью Петра хрустнула ветка. Он на секунду замер, присел, оттянул коня в кусты и успокоительно потрепал по гриве:
– Молчи, Соколик, молчи. Иначе нам плохо будет.
– Петр, ты пересчитал, сколько их там? – прозвучал сзади голос Антипа.
– Четверо.
– Будем брать или попасем еще?
– Думаю, надо подождать. Узнаем, куда они направляются. Наверняка к поезду адмирала. Однако, зачем? Ведь состав на полустанках не останавливается. Его всегда пропускают.
– Ладно, последим, – согласился Антип.
– Хотя… У меня руки так и чешутся, – заметно нервничая, добавил Петр.   
            Они видели, как те четверо довольно долго стояли молча и озирались. Потом по команде сорвались с места и галопом понеслись под гору. Тогда и они тоже вскочили в седла и поскакали следом, стараясь не попадаться противнику на глаза, но и не отставая.

Убаюканный мирным перестукиванием колес, сомкнув веки, адмирал сидел в кресле с высокой спинкой и мысленно перебирал в уме события последних месяцев.
            Что он сделал не так? Где ошибся? Сегодня его предали все. И те, кто совсем недавно уговаривал его стать диктатором и возглавить борьбу против большевиков. Среди них и эсеры, и даже кадеты, которые терпеть не могут ничего социалистического, тем более новоявленных комиссаров. Его потихоньку предают даже иностранные союзники, на поддержку которых он очень рассчитывал и, собственно, поэтому дал согласие стать Верховным правителем.

            И куда он сегодня едет? В Омск, и дальше – в Сибирь, куда повезет и золотой запас России. Как уберечь его от мародеров? Ведь богатая начинка его вагона привлечет к себе множество «мух», от которых не так просто будет отмахнуться. Везде достанут. А может, бросить все и незаметно скрыться? Нет. Он честью отвечает за сохранность ценного груза. Перед кем? Да хотя бы перед самим собой. И перед историей.
            Мирно стучали на стыках колеса. За окном расстилались нехарактерные для здешней местности поля. Окруженные лесистыми холмами, они вплотную примыкали к железной дороге.

            Вдруг в дальнем конце поляны адмирал заметил шевеление: из леса к поезду двигались две группы всадников, и  наездники первой из них постоянно оглядывались назад и пришпоривали коней, словно убегали от кого-то.
            Адмирал припал к окну. Четверо преследуемых уже были почти рядом с составом, но тут гнавшиеся за ними вскинули на плечи винтовки и стали дружно стрелять. Вскоре все четверо беглецов, поочередно взмахнув руками, повалились наземь. Поезд свернул за поворот, и поляна скрылась из виду.

            «Вот и я так же. В последнее время постоянно куда-то спешу, опаздываю и никуда не успеваю. На фронт вот уже четвертый раз за лето езжу. А толку что? Пытаюсь правильно организовать людей, а они все сопротивляются, никак не соглашаются со мной, каждый считает своим долгом высказать личное мнение. Тихое упрямство какое-то! Или сознательное вредительство? Во времена потрясений многие становятся чуть ли не мудрецами, философами. Не знаешь, кого и слушать. Осталось прислушаться к своему офицерскому сердцу, которое всегда помнило о воинской чести».

– Петр, он еще жив, – возликовал Антип, спешился и подошел к лежавшему навзничь Глебычу. 
– Замечательно, – недобро отозвался Петр, слез с лошади, подошел ближе и пнул распростертое на земле тело. Глебыч застонал.
– Что, больно тебе? Да не может быть, – с деланным сочувствием обратился к нему Петр. – Ты настоящей-то боли еще не отведывал… Гад! – и Петр перевернул стонущего на спину.
           Глебыч зажимал руками рану на животе, губы его кривились и захватывали воздух, глаза дико смотрели в небо. Он прохрипел:
– Убейте меня…
– Нет, ты помучайся пока, – Петр был неумолим. – Вспомни людей, убитых и замученных тобой. И Марию… тоже. А мы посмотрим.
– Это не я… Это Рябой, – вымученно выдавил из себя Глебыч.
            Антип стоял, хмурясь и посматривая то на Глебыча, то на Петра. Хорошо еще, что Клавдия отстала, ее конь ударил ногу о поваленное дерево и захромал, иначе бы и ей  пришлось наблюдать эту отвратительную сцену… возмездия.
 – Интересно, куда это вы так спешили? Неужто намеревались подсесть в поезд на ходу?- продолжал злобно вращать глазами Петр.         
            Внезапно раздался выстрел. Тело Глебыча дернулось и затихло. Петр вздрогнул, бросил взгляд на наган в руках Антипа. Злорадство, только что бушевавшее в нем сменилось гневом: 
– Ты что? Надо было дать ему помучиться… Ты забыл, да? Ведь он Марию…
           Антип мрачно смотрел на Петра. В его глазах мелькнуло то ли осуждение, то ли жалость. И к кому? Неужели к нему, к Петру? И Петр вопросительно уставился на друга. Тот в раздумье произнес:
– Ты знаешь, чем люди отличаются от недочеловеков?.. Вот то-то и оно,- и Антип отвернулся. Затем подобрал рюкзак Глебыча, удивился его тяжести. Придерживая одной рукой рюкзак, с трудом запрыгнул в седло.
            Из леса показалась Клавдия, ведущая свою захромавшую лошадь под уздцы.

А поезд все дальше уходил на Восток. Ему суждено было дойти до самого края… земли русской, после чего люди узнали о расстреле Верховного главнокомандующего. Там, на Востоке, где кончается полотно железной дороги, закончилась и его жизнь. И, похоже, что над этой стальной колеей, тянущейся через всю Россию, еще долго будут мелькать нескончаемые огненные версты. Видимо, до тех пор, пока люди не научатся… не доходить до самого края.