Благословите зверей для детей

Поручение мне дали простое: написать репортаж из нового детского дома.
В начале девяностых детишек рождалось мало, зато беспризорников становилось все больше. Потому детские сады, ещё не отданные под офисы скоробогатиков, нередко перепрофилировали в приюты.
На задание я отправилась со своей таксой. Бою отводилась роль релаксатора. Замысел был таким: сироты, увлеченные знакомством с уморительной собачонкой, должны раскрепоститься и бойко рассказать незнакомой тёте о своем житье-бытье...

Худая женщина в белом халате с бледно-голубым взглядом из-под белой медицинской шапочки решительно встала на пути. Не помог ни «жалкий лепет оправданья», ни журналистское удостоверение.
«Снежная королева» строго пояснила: санитарными нормами вход дозволен корреспонденту, псу - ни в коем случае! Дескать, все животные - носители страшных инфекций, глистов, блох и прочих вредностей, угрожающих жизни и здоровью ребятишек.
Позже я пересмотрела кучу различных нормативных актов и нигде не нашла статьи, запрещающей держать в детских учреждениях животных. Более того, в дальнейшем не раз наблюдала, как в сиротских заведениях, где нет самозваных борцов за «стерильную» жизнь, наравне с педагогами кошки и собаки, черепахи и хомячки, а в селах даже коровы и лошади воспитывают детей.
Именно ВОСПИТЫВАЮТ. Вполне ответственно это утверждаю, поскольку испытала сие на себе.

...Это было очень похоже на лишение свободы по приговору. Но не судей, а врачей: диагноз – больница – заключение в закрытый санаторий на полтора года.
Мне десять лет. У меня есть собственное мнение обо всем на свете. Но оно никого не волнует.
Я ненавижу рыбий жир, одинаковые казенные платья, своего соседа по парте, высоченный забор вокруг санатория, но мои чувства никому не интересны.
Всё – как мне жить, о чем думать, с кем дружить, какой язык учить (немецкий – не хочу! Хочу кубинский и поехать помогать Кастро делать революцию), когда и сколько видеться с родными – всё, всё, всё решают взрослые.
Каждый день с утра во мне просыпается протест и я «выступаю».
Воспитатели с «выступлениями» неустанно борются.
Выплюнула рыбий жир в цветочный горшок – лишили конфет на полдник. Придала индивидуальность «инкубаторскому» сарафану (оторвала оборку с подола) - в тихий час выставили в коридор в одних трусиках (позор и холодно к тому же). Треснула золотушного Димку хрестоматией по башке – поставили «кол» по поведению и пообещали исключить из пионеров. Но самую тяжелую «ломку» устроила учительница немецкого. Она все-таки убедила меня, что кубинского языка в природе не существует...
Внешне я выглядела обычной веселой, непослушной девчонкой. Но глубоко внутри ощущала себя самой бесправной, беззащитной, одинокой, мне было плохо, и очень хотелось к маме.

Трудно сказать, чем бы закончилась моя война с воспитателями за свободу духа и тела, если бы я не встретилась с Васей и его сородичами...
Вместо экскурсии на швейную фабрику, два часа сидеть на кухне под присмотром поварихи тёти Стеши – такое наказание мне определили за попытку штурмовать забор.
Не слишком хотелось смотреть на портних, однако какая-никакая, пусть в строю, но прогулка по воле сорвалась. Отрыдав минут десять, я вдруг обнаружила, что «гауптвахта» весьма симпатична.
Кухня казалась просторной и высокой. Сферы детских интересов располагались ярусами по вертикали.
На уровень горизонта приходился толстый тётистешин живот в условно белом фартуке. Всё, расположенное выше, было практически недоступно и потому непривлекательно. Зато, ниже шла особая, чрезвычайно увлекательная жизнь.
В маленьком уральском городке, где размещался наш санаторий, в те времена коммунальное хозяйство переживало каменный век - плита и отопление работали на «деревянных теплоносителях». Можно было присесть на скамеечку для чистки картошки и часами следить за неповторимыми танцами огня. А вокруг лежали, сидели, бродили обитатели самого нижнего яруса - КОШКИ. Ещё более слабые, бесправные и беззащитные существа, чем мы, дети.
Я, как и прочие хронические нарушители дисциплины, после первого репрессивного помещения на кухню, стала ее добровольным завсегдатаем. Иногда повара детей и кошек прогоняли. Но бывало и наоборот, сверху то нам, то зверям подавали лакомый кусок. Не знаю, как стыковалась такая жизнь с инструкциями, но животные тесно сосуществовали с нами, и влияли на ребячьи души, как я сейчас понимаю, не меньше, чем педагоги.

Ветеран клана Васька, огромный котяра породы КПП (Кот Простой Помойный), практически не покидал теплого места под дверцей духовки, поскольку был слепым, хромым и беззубым инвалидом. «Доходит», - определила тётя Стеша. Здесь позвольте небольшое отступление.
Как бы ни уверяли нас, что в начале шестидесятых в стране не было несчастных, бедных, убогих граждан, это ложь. Просто факты, неудобные советским идеологам, тщательно скрывались. Самоубийство, совершенное родственником одной нашей воспитательницы, все обсуждали шёпотом. Молодой ещё мужчина вследствие автокатастрофы остался без ног и добровольно свел счеты с голодным и неустроенным существованием. Конечно, в моей юной голове прямая параллель между человеком и животным не проводилась, но парня я понимала (на фига такая жизнь?), а Ваську нет, и потому всматривалась пристально, как он терпеливо доживает.
Кот не ныл, не стонал, ничего не просил, никому не мешал. Выходил на двор, возвращался, сжимался у плиты и дремал, вздрагивая, когда на конфорках с громким шипом взрывалась пролитая жидкость – наверное, вспоминал битвы с врагами. Если мог съесть предложенную пищу, жамкал её беззубым ртом, нет – довольствовался водой. Ушел достойно. То есть в прямом смысле слова – вышел и не вернулся.
Тётя Стеша сказала, что кошки умирать уползают подальше от дома. Какая смиренная деликатность!

Судя по внешности молодых четвероногих, Василий оставил после себя обширное потомство. Братья и сёстры разных поколений, презрев родственные связи, регулярно вступали в брачные отношения.
И снова о советских мифах.
Дескать, молодежь раньше уж такая была наивно-невинная, стерильно-безгрешная. Как бы не так! Уже в третьем классе мы примерно представляли, откуда берутся дети.
В нашем дворе жила слабоумная девушка, с которой не могли совладать ни родители, ни медики. Она дежурила у ворот воинской части и периодически скрывалась то с одним, то с другим солдатиком в темных аллеях городского парка. Оттуда доносились возня и вскрики, а наши уши полыхали огнем.
Кошки же вели себя сдержанно, почти надменно. Орали коты, да и то не в эротических страстях, а в боевом пылу. Пока три-четыре «мужика» выясняли отношения, «дама» внешне равнодушно сидела в сторонке.
Ежегодно на весенних проталинах происходили кошачьи свадебные обряды: животные то агрессивно вздыбливались друг против друга, то замирали вкруг самки, то затевали догонялки. Наконец, финал: вздрагивая задом, победитель страстно, но молча, топтал любовницу.
Половые акты кошек практически не смущали нас, ибо в отличие от человеческих, не несли печати распутства и сладострастия. Более всего они напоминали самозабвенный танец.
«Танцующие» животные делали серьёзное и ответственное дело – размножались. Уже тогда у меня появилась смутная мысль о том, что «стыдное» желание дается всему живому не для пустого удовольствия, но для продолжения жизни, как залог бессмертия вида.   
Следствием весеннего «марлезонского балета» были выводки котят, которых мамаши старательно прятали под сараями, в поленницах, и даже в норах старого заброшенного сада. Взрослые не приветствовали демографических взрывов в кошачьей диаспоре и всех обнаруженных новорожденных уничтожали. Занимался этим цыганистого облика старик - сторож, он же дворник, он же истопник, он же ассенизатор по прозвищу Кочубей.
Кочубей изымал котят из укромных мест, когда поблизости не было ребятишек, и куда-то уносил. Одни уверяли, что топил, другие – сжигал в котельной, выдвигалась и жуткая версия: съедал.
Кочубея дети боялись и ненавидели. Хотя сейчас я понимаю, это был добрый и чуткий человек. Он щадил нас и никогда не распространялся о тайно свершаемых казнях…
Как бы то ни было, популяция мышеловов и крысоедов (именно для этих целей санаторные власти разрешали держать ограниченное количество кошек) изменялась, но не разрасталась.

Однажды девчонки обнаружили незамеченного сторожем котёнка в дровянике и решили спасти найдёнышу жизнь. Ещё слепой малыш был изъят из укрытия и спрятан в спальне. Срочно создали штаб по тайному выращиванию младенца.
На кухне под благовидным предлогом выпросили молока, в медпункте – вату. Предполагалось, что детёныш станет сосать пропитанный молоком ватный «сосок» и расти как на дрожжах. Но он не ел, пищал, и все пытался куда-то уползти из гнезда, заботливо свернутого из моей шерстяной кофты. Когда стало ясно, что спальня может стать спасаемому могилой, решили вернуть малютку обратно в поленницу...
На следующее утро мы обнаружили котёнка мертвым. Чувства жалости и раскаяния захлестнули всех участниц акции. Мы, то рыдали в обнимку, то дрались, обвиняя друг друга в гибели малыша.
Похоронили малютку в саду в коробке из-под карандашей.
Тётя Стеша утешала:
- Поплакала и хорошо, и хватит. Есть кошки, а есть люди. Тех грех очеловечивать, а этих – оскотинивать. Зверей можно любить, но не больше, чем людей. Однако кто животных ненавидит, в том и к людям доброты не родится.

Несмотря на то, что кошки были зависимее и слабже, чем мы, дети, в их общежитии не было присущих нашему жестокостей.
Животные не издевались над уродливыми и глупыми, не устраивали каверзы старикам. Сверстников не третировали (ещё один миф о прошлом: отсутствие дедовщины. За других не скажу, но в нашем санатории новичкам устраивали такие «посвящения» – синяки долго не сходили).
Коты дрались жестоко, но никогда - с кошками и никогда - до смерти. Даже выклянчивая кусок или улепётывая от веника, они не выглядели униженными, сохраняли достоинство. Порой очень хотелось быть похожей на них, порой казалось, что я уже одна из них и потому никогда не смогу причинить им вреда.
«Мы с тобой одной крови...»
Маугли, воспитанный семьей Акелы, ощущал себя волком...


Бой бежал, натягивая поводок и увлекая за собой хозяйку, размышляющую, как бы оправдаться перед редактором за сорванное задание.
Вдруг пёс рванул за кошкой и я, не успев среагировать, шлепнулась на колени. Со стороны детской площадки раздался дружный хохот. Ребята просто покатывались со смеху...
Но, надеюсь, кто-то из них все же посочувствовал пострадавшей.
Надеюсь, в их спасённые от вредоносных бактерий организмы уже как-нибудь проник вирус жалости и сострадания.
Как-нибудь...