Письма Жоржа Дантеса
к барону Геккерну
за 1835-36 годы
Вступление
Первое. Названные письма и большая статья, перед ними, пушкиниста Вадима Петровича Старк, - кстати, первого теоретического оппонента итальянского профессора Серены Витале! - впервые опубликованы, в России, в петербургском журнале «Звезда», № 9, за 1995 год. Я добросовестно переписал их, от руки, в библиотеке имени В.И. Ленина и воссоздал их, потом, в своей книге «Тайное осквернение Гениев».
Поэтому, то есть в связи с тем, что письма – уже опубликованы, я сами письма, - и комментарии к ним, Серены Витале! – в этой работе – не буду воспроизводить. Дам, в этой работе, только их нумерацию, да датировку, их, итальянским пушкинистом. И, при необходимости, некоторые краткие комментарии к отдельным письмам Дантеса. Ибо общий анализ, их, уже сделан, мною, выше.
Примечание. Может быть потом, когда у меня появится свободное время, - которого я лишился с 1981 года, когда взялся за исследование творчества и биографии нашего Великого поэта! – я внесу, в эту работу, не только содержание писем Дантеса, но и комментарии, к ним, названного, выше, иностранного пушкиниста.
Второе. Единственное, что мне хотелось бы выделить из пояснений Серены Витале, первой опубликовавшей всю переписку Дантеса, это её неоднократное выделение, в своих пояснениях и в комментариях к письмам, что «целая страна подозревает, потом оправдывает, потом снова подозревает виновников случившегося».
Что можно сказать о подобных замечаниях иностранки? Мне думается, что не только тоталитаризм, в котором жила Россия в предыдущие столетия, - в то время как Запад уже жил и развивался по законам рыночной экономики! – вина тому. Поэтому я верю, что о Пушкине будут писать и дальше. Всё-таки он – национальная гордость России. Да и не только России, но и - всего человечества.
Не так, конечно, часто, как при тоталитарных режимах, но писать – обязательно будут. И ярчайший пример этому – обращение, к Пушкину, самой Серены Витале. Да и не может быть, чтобы причины насильственной смерти одного из величайших Гениев - не были дорасследованы пушкинистами и историками. Так что Пушкин, с приходом рыночных отношений в России, не умрет.
Письма
21(25) писем Жоржа Дантеса
к барону Геккерну
Общее пояснение
1.Нумерация писем Дантеса взята Серенной Витале, скорее всего, с нумерации этих писем, кем-то, с дантесовской стороны. Вполне возможно, что это и нумерация – самой Серены Витале.
2. Редактирование писем, Дантеса, я производил - только в некоторых случаях. И только из-за явной неграмотности Дантеса. Только в некоторых его письмах я исправлял его безграмотные письма.
3. Письма переписывал в 1996 году в Москве, в "ленинке". Что тоже могло привести к некоторым неточностям при обработке текста писем Дантеса.
4. Общий заголовок, к письмам Дантеса, выглядит, в публикации, так: «21 (25) писем Жоржа Дантеса к барону Геккерну».
Письмо № 1.
Петербург. 18 мая 1835 года.
Мой дорогой друг, вы не можете представить себе, какое удовольствие доставило мне ваше письмо и как вместе с тем успокоило, ибо я действительно страшно боялся, как бы от морской болезни у вас не сделались колики, а это было бы ужасно на корабле, где чувствуешь себя дома не больше, чем в театральном зале; но, благодаря Богу, все обошлось прекрасно, и вы легко отделались, отдав свою дань, подобно всем мученикам. Мы были не столь удачливы в своем переходе, и наше возвращение явилось самой смешной и нелепой историей не свете. Вы помните, конечно, какая ужасная была погода, когда мы расставались. Так вот! Она стала ещё хуже; непогода разыгралась, стоило нам выйти в открытый залив; так что хороши же мы были; Во-первых, Брей (1), который поначалу так важничал на большом корабле, теперь не знал какому святому молиться, и тотчас принялся возвращать в точности не только обед, съеденный на борту, но и всё предыдущее за прошлую неделю, сопровождая это восклицаниями на всех языках и вздохами на всех нотах; граф Лубинский (2) был вполне приличен в отношении опорожения, но жалок умом, ибо не вполне отчетливо соображал; Барант (3) неподвижно лежал навзничь, без шинели, посреди палубы, но держал парус от Кронштадта до Петербурга. Над ним-то я не смеюсь, мне жаль его, ведь человек с его здоровьем, предающийся таким излишествам, просто безумец; нет нужды называть вам героя экспедиции, вы уже догадываетесь! Да, Бобринский (4) был великолепен, спокойный и импозантный в опасности, ибо опасность была, по его утверждению, чрезвычайная. Он провел нас с такой сноровкой и умением, что мы за полтора часа дошли от горной школы до дома Клея (5), столкнувшись по пути со всеми лодками; мы до того обозлили мужиков, что чуть бунта морского не вызвали на всех судах.
Моё письмо найдёт вас уже успокоенным, довольным и познакомившимся с папенькой Дантесом (6). Мне чрезвычайно любопытно прочесть ваше следующее письмо, чтобы узнать, довольно ли выбором вод и обществом, там найденным. Как бы все было по-иному, будь я не одинок, как сейчас, а с вами! Пустоту, которую обнажило ваше отсутствие, невозможно выразить словами. Я не могу найти для неё лучшего сравнения, чем с той, то вы, должно быть, чувствуете сами, ибо хотя порой вы и принимали меня, ворча (я, конечно, имею в виду время важных депеш), я знал, тем не менее, что вы рады немного поболтать, для вас, как и для меня, вошло в необходимость видеться в любое время дня. Приехав в Россию, я ожидал, что найду там только чужих людей, так что вы стали для меня провидением! Ибо друг, как говорите, - слово неточное, ведь друг не сделал бы для меня того, что сделали вы, ещё меня не зная. Наконец, вы меня избаловали, я к этому привык, так скоро привыкаешь к счастью; а вдобавок – снисходительность, которую я никогда не нашел бы в отце. И что же, вдруг оказаться среди людей завистливых и равнодушных к моему положению, вот и представьте, как сильно я чувствую разницу и как мне приходиться ежечасно сознавать, что вас больше здесь нет. Прощайте, друг мой. Лечитесь, как следует, а развлекайтесь ещё больше, и, я уверен, вы вернетесь к нам в добром здравие и с таким самочувствием, что точно в 20 лет, сможете жить в свое удовольствие, не беспокоясь ни о чем на свете. По крайней мере, таково моё пожелание, вы знаете, как я вас люблю, и от всей души, пока же целую вас так же, как люблю, то есть очень крепко. Всецело преданный вам Жорж Дантес.
Примечание ко всем письмам Дантеса сделаны Серенной Витале.
1. Брей – секретарь баварского посольства в Петербурге, знакомый Пушкина, Карамзиных, Виельгорских, автор воспоминаний, где идет речь о последней дуэли поэта. В переводе фрагментов писем, опубликованных Анри Труйая, его имя не было правильно прочтено, печаталось как Брог или Брах.
2. Вероятно, граф Томаш (Фома Осипович) Лубянский – сын Феликса Лубянского, министра юстиции в герцогстве Варшавском, камергера прусского двора, получивший графский титул в 1798 году указом Фридриха-Вильгельма III. В России титул был утвержден только в 1844 году. Упоминается в «дневнике» А.О. Смирновой-Россет в записи от 12 марта 1845 года.
3. Возможно, барон Эмаль Барант, с декабря 1835 года был французским послом при дворе Романовых (или его сын, Эрнест Барант, дуэлирующий против Лермонтова в 1840 году, которого Дантес так же может упоминать); однако затруднительно подтвердить его присутствие в Петербурге в этот период.
4. Граф Ал.Ал. Бобринский – отставной ротмистр, камер-юнкер, знакомый Пушкина.
5. «от горной школы до Клея» - речь идет о преодолении сравнительно небольшого пути от Горного Корпуса на правом берегу Невы до дома английского купца Клея на левом берегу Невы по Английской набережной, неподалеку от дома гр. Бобринских.
6. Барон Конрад Дантес – кавалер ордена Почетного легиона, отец Дантеса, жившем в своем доме в Сульце. Геккерн приезжал к нему с переговорами об усыновлении Дантеса.
Комментарий В.Б.
1. Главным во многих письмах Дантеса к барону Геккерну является усыновление, бароном, бравого кавалергарда («…ведь друг не сделал бы для меня того, что сделали вы…»).
Что позволит Николаю I провести, в заговоре против Пушкина, множество «мероприятия». К примеру, провести в свет слух, что Дантес – «побочный сын короля голландского» (Строка взята, мною, из книги П. Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина».), через что царь напрямую связывал, данный слух, именно с тайной «Пиковой дамой» (Связывал, этот слух, со строкой из её пятой главы: «что молодой офицер её побочный сын».).
Или, тоже, к примеру, чтобы Геккрен, как «побочный» отец Дантеса, мог сводничать (Смотрите письмо № 24 Дантеса.). Или, к примеру, чтобы Геккерн мог «слезно» просить у Пушкина, в ноябрьском фальшивом дуэльном инциденте, отсрочки. А в действительном же, то есть в январском дуэльном инциденте 1837 года, смог переложить дуэль, - как «побочный» отец Дантеса! – именно на своего «побочного сына». Кстати, меткого стрелка, способного прицельно стрелять - даже по движущим мишеням.
2. Не только все фамилии лиц, упомянутых Дантесом в его письмах, но и сами письма Дантеса должны быть скрупулезно проанализированы исследователями, так как они дадут дополнительную информацию о заговоре Николая I против Пушкина.
Письмо № 2.
На этом месте существует ещё
неопубликованное письмо Дантеса
– указание Серены Витале.
Письмо № 3.
Павловск. 20 июня 1835 года.
Мой дорогой друг, как я счастлив: сию минуту получил я письмо сестры (1), сообщающее, что вы приехали в Баден-Бадан и, что много интереснее, что вы в совершенном здравии. Мой бедный старый отец в восторге. Итак, он пишет, что невозможно испытывать большую привязанность, чем вы ко мне, что вы ни на минуту не расстались с моим портретом (2). Благодарю, благодарю тысячу раз, мой дорогой и моё единственное постоянное желание – чтобы вам никогда не довелось раскаиваться в своей доброте и жертвах, на которые вы себя обрекаете ради меня; я же надеюсь сделать карьеру, достаточно блестящую для того, чтобы это было лестно для вашего самолюбия, будучи убежден, что вам это будет наилучшим вознаграждением, коего жаждет ваше сердце.
Мой дорогой друг, у вас постоянные страхи о моём благополучии, совершенно не обоснованные; перед отъездом вы дали мне достаточно, чтобы с честью и спокойно выпутаться из затруднений, особенно когда мы возвращаемся в город. В лагере я и впрямь немного стеснен, но это всего на несколько месяцев, а как только я вернусь в город, всё будет прекрасно; да если в моей кассе и обнаружится недостаток во время маневров (3), чего не думаю, уверяю, я тотчас предупрежу, так что ваше доброе сердце может быть спокойно: раз я ни о чем не прошу, следовательно, ни в чем не нуждаюсь. Всецело преданный вам Жорж Дантес.
Примечания Серены Витале
1. Наина Дантес, сестра, жившая в доме в Сульце.
2. Вероятнее всего, речь идет о портрете Жоржа Дантеса работы Бенара с оригинала неизвестного художника, на котором он представлен в кавалергардском мундире с кирасой в чине корнета (одна звездочка на эполетах), то есть написанном не раньше февраля 1834 года, когда Дантес был произведен в этот чин.
3. Лб.- гв. Кавалергардский полк перешел на летние квартиры в 1835 году под Павловск в начале июня. Маневры, под Красным Селом, заканчивались праздником в Петергофе. Это требовало дополнительных расходов.
Письмо № 4.
Петербург. 14 июля 1835 года.
Мой драгоценный друг, прежде всего, прошу прощения за то, что не вполне пунктуален, то есть так - кажется; и всё-таки у меня не было возможности написать раньше. С тех пор, как вы получили моё последнее письмо, нам не давали ни минуты отдыха, сейчас же, когда мы вернулись домой, а маневры закончились, я буду писать вам целые тома.
Вот уже два дня, как всё позади; не буду говорить о том, что маневры были слишком долгими, так как это меня не касается; зато совершенно точно, что если ваш Принц Нидерландский (1) любит маневры и парады, он может быть доволен, поскольку ему не дали их упустить: с 28 июня по 11 июля мы двух ночей не спали в одном и том же месте. Что до меня, я испортил свою вторую лошадь, она теперь на пастбище. Надеюсь, что она оттуда вернется. Однако следует быть справедливым, ведь до сих пор я говорил вам только о плохой стороне наших маневров, а между тем мы находили в них удовольствие: празднечиства шли чередой, а Императрица была ко мне по-прежнему добра, ибо всякий раз, как приглашали из полка трех офицеров, я оказывался в их числе; и Император всё также оказывает мне благоволение. Как видите, мой добрейший, и с этой стороны всё осталось неизменным. Принц Нидерландский тоже весьма любезен, он при каждом удобном случае осведомлялся о вас и спрашивает, улучшается ли ваше здоровье; можете вообразить, как я счастлив, когда я могу сказать ему, что у вас все идет на лад, и вы совершенно поправитесь к будущему году, ведь так считает и Зидлер (2), коему я постоянно надоедаю вопросами о вас. Он уверил меня, раз тамошние врачи прописывают вам лечение виноградом – это лучшее доказательство полного восстановления вашего здоровья. Представляю, какая радость была в Сульце, когда там узнали, что вы приедете на две недели, а если, ненароком, вам и случиться, там, поскучать, заранее прошу вашей снисходительности. Они так захотят вас развлечь, что, в конце концов, наскучат. Да может ли быть по-иному, разве вы не благодетель для них всех; ведь в наше время (трудно) найти в чужестранце человека, который готов отдать своё имя, своё состояние, а взамен просить лишь дружбы; дорогой мой, надо быть вами и иметь такую благородную душу, как ваша, для того, чтобы благо других составило ваше собственное счастье; повторяю то, что уже не раз вам говорил – мне легко будет стремление всегда вас радовать, ибо я не дождался от вас этого последнего свидетельства, чтобы сберечь вам дружбу, которая закончится только со мною: всё, что я здесь говорю – не просто фразы, как вы меня упрекали в последнем письме; раз уж мне невозможно иначе выразить всё, что я чувствую, вам придется покориться и читать об этом, если вы хотите узнать мою душу….
Едва не забыл попенять вам: когда врачи заставили вас уехать из Петербурга, они хотели, чтобы вы не только сменили климат, но и отошли от дел и дали отдых уму; теперь же, судя по вашему письму, я вижу, как скоро у вас работает воображение, и уверен – вы строите бесконечные прожекты, а с вашим характером это должно быть утомительно. Посему будьте же спокойны, мой драгоценный друг, поправляйте хорошенько здоровье, и тогда нам останется больше, чем нужно, чтобы уехать и устроиться вместе там, где для вас будет наилучший климат, и будьте уверены, что мы повсюду будем счастливы, ведь вы заслуживаете этого во всех отношениях….
Примечания Серены Витале
1. Вильгельм, принц Оранский, с 1840 года Вильгельм II, король Нидерландский (1792-1849 годы); уже в 1830-е годы в виду болезни отца он фактически управлял Нидерландами. Ему адресовано известное письмо Николая I о дуэли и смерти Пушкина. Геккерн ему же адресует своё прошение о длительном отпуске в феврале 1837 года. Принц Вильгельм был женат на сестре Николая I, вел. Кн. Анне Павловне. К этому бракосочетанию, состоявшемся в городе Павловске 6 июня 1816 года, Пушкин написал стихотворение «Принцу Оранскому».
2. Карл Карлович Зидлер – доктор медицины, один из врачей, оказавших помощь Пушкину, раненому на дуэли.
Комментарии В.Б.
1. Пока не будет найдена полная переписка Николая I с принцем Оранским. Особенно за 1833 – 1838 годы. И, тоже особенно, письма Николая I к принципу Оранскому, большая часть начала развитие и завершение заговора царя, против Пушкина, будут не особенно четко выраженными.
2. Благоволение императора, - а, отсюда, и императрицы! – к Дантесу, как видно из его писем, продолжается.
3. Как видно из того же письма, Геккерна «отправили» в длительный отпуск, - основная цель которого была усыновление Дантеса! – с помощью врачей. Отсюда важным представляется: установить все связи врача Зидлера; установить фамилии других врачей, отмеченных в дантесовском письме. Это тоже может помочь в раскрытии некоторых подробностей николаевского заговора против Пушкина.
ххх
Несколько слов о самих геккереновских отпусках. Они – необычны по своей длительности, продолжительности. Первый, 1833 года, отпуск длился восемь месяцев. И конец его – совпал с поездкой Дантеса, в Россию, на воинскую службу. Второй, 1835 – 1836 годы, длился ровно год. Если бы Геккерн не был в плане заговора, отпуска с такой продолжительностью не были бы даны ему ни под каким видом даже при наличии, у него, серьезной болезни.
Болезнь в начале 1835 года барона Геккерна, скорее всего, была придумана врачом Зидлером. Разумеется, по тайной указке свыше. Или незначительным простудным заболеванием этот врач специально «напугал» Геккерна. Заставив его, тем самым, длительно лечиться за границей. Из дальнейших писем Дантеса с многочисленными предложениями о развлечениях явствует, что сам Дантес болезни Геккерна придавал не особо серьезное значение.
С получением отпуска 1835-1836 годов бароном Геккерном, совершенным царем через принца Оранского, Николай I, через графа Нессельроде и, опять же, принца Оранского, выполнил две задачи. Усыновление, бароном Геккерном, Дантеса и, при отсутствии барона Геккерна в Петербурге, «завязал» и развил «взаимный» роман Дантеса с Н.Н. Пушкиной, женой поэта (которого, в реальности, не было).
Ибо второй отпуск барона Геккерна был организован заговорщиками, если судить по дальнейшим письмам Дантеса, через доктора Зидлера. Следовательно, врач Зидлер, вполне возможно, тоже - участник заговора. Ибо при свершении дуэли, Зидлер, в начале своём, оказал медицинскую помощь Дантесу, а, потом, тоже как врач, побывал и у смертельно раненого поэта. Необходимо, если возможно, отыскать и всю переписку указанного врача.
Письмо № 5.
Петербург. 2 августа 1835 года.
(…) Я всё забывал рассказать вам о жизни Жюли (1) в Петербурге, а она ведь должна вас интересовать, ибо вы один из давних её обожателей: одного потеряешь, сто найдёшь, так как ваш отъезд не оставил пустоты в её сердце; с самого приезда дом её стал поистине казармой, поскольку все офицеры полка проводили там вечера, и можете вообразить, что там творилось, и всё же нравственность соблюдалась, так как знающие особы утверждают, что у неё рак матки. Однако Император, который не входил во все подробности и ежедневно получал рапорты о том, что офицеры, вместо того, чтобы быть в лагере, проводят все свое время на большой дороге, разгневался и через генерала (2) выразил свое неудовольствие. Между тем, к несчастью, наступил день Жюли, у себя в имении (3) она устроила роскошный праздник своим крестьянам; как вы догадываетесь, там безумствовали; я не был, а злые языки рассказывают невероятные вещи, но я знаю, что это ложь. Например, будто она заставила крестьянок залезать на столбы, а когда эти бабы оттуда падали, крикам и веселью не было конца, или будто она приказала устроить для крестьянок скачки, и бабы ездили верхом без панталон и без седел, словом, все шутки в том же духе. Самое же интересное, что, возвращаясь, Александр Трубецкой (4) сломал и вывихнул руку. Естественно, Императору стали известны все эти слухи и перелом руки Александра; так что на следующий день, на балу у Демидова (5), он был в гневе и сказал нашему генералу в присутствии сорока лиц: «Если офицеры твоего полка всё будут заниматься глупостями, они будут довольны только когда я отошлю, полдюжины, в армию; ну а эти бабы, говоря о Жюли, успокоится лишь тогда, когда я прикажу выгнать её с полицией, ей ведь не хватает только сказаться у генерал-губернатора в списке публичных девок».
Можете представить, какой эффект это произвело во всех гостиных. Лита тотчас же стал, просить для неё, позволения уехать в Италию, но Император по началу воспротивился и хотел приказать ей отправиться в провинцию; однако она так плакала у Бенкендорфа, а Лита так за неё ручался, что Император позволил ей уехать, что она и сделала через полтора месяца. Что до меня, я этим расстроился, она ведь очень приятная особа, и я, хоть и не бывал у неё, часто с ней виделся; скажу вам, что я почел за лучшее не бывать там, раз Император так решительно объявил себя противником тех, кто запросто входил в этот дом.
Сию минуту слуга привез мне из города ваше письмо, датированное 30 июня. Оказывается, Геверс получил его ещё пять дней назад; право же, его превосходительство после приезда Принца совершенно потерял голову и только думает, как бы сбежать в Петергоф. Ведь и последнее ваше письмо он тоже продержал три дня. Будьте покойны – вернетесь, и я возьмусь его проучить…".
Примечания Серены Витале
1.Графиня Юлия Павловна Самойлова, урожденная графиня Пален – жена графа Н.А. Самойлова, знакомого Пушкина; второй и третий брак. Одна из самых экстравагантных представительниц петербургского света.
2.Барон Родион Егорович Гринвальд – генерал-майор, командир лб.-гв. Кавалергардского полка.
3.Именье графини Самойловой «Графская (с 1850 года – «Царская») Славянка», расположена под Павловском на большой дороге старого Киевского тракта.
4. Князь Ал-р Васильевич Трубецкой – однополчанин Дантеса, штабс-ротмистр, знакомый Пушкина, автор «Рассказа об отношении Пушкина к Дантесу».
5.Павел Николаевич Демидов – егермейстер, заводчик, богач-меценат. 17 июля 1835 года он дал грандиозный праздник, на котором присутствовал Император. Пушкин также был его участник. Накануне же, 16 июля, отмечались Ю.П. Самойловой её именины, а не день рождения, как пишет Дантес. Таким образом, датируются события, описанные Дантесом.
Письмо № 6.
Петербург. 2 августа 1835 года (1)
Невзирая на ваш запрет, я все-таки начну письмо с благодарности за ещё один знак вашей доброты; желать единственно того, чтобы я не страдал от собственных глупостей, значит доводить снисхождение до крайности. Но, мой драгоценный друг, зачем же входить в затруднение и платить сейчас, когда вы стеснены в средствах. Вексель был сделан на 18 месяцев. Стефании (2) должен был вам сказать об этом, так как у вас вполне хватило бы времени покончить с этим делом. Я был уверен, что Стефании вам придется по душе, он человек превосходный, а ваша мысль обосноваться в окрестностях Фрейбурга (3) чудесна. Ведь по вашим словам, мы бы оказались в семье, поскольку вы теперь в неё входите. Затем, это рядом с Францией, местность великолепная; вам следовало бы воспользоваться посещением Сульца, чтобы съездить взглянуть на неё, это 10-ти часовое путешествие. Да и жизнь там, наверное, дешева, почти задаром, но, как я уже сказал, совершенно необходимо съездить туда и посмотреть, придется ли вам эта местность по вкусу, тем более что, уверяю, в Сульце у вас не будет развлечений – это, в сущности, гнусная дыра. Я ещё забыл сказать, что у отца очень большое имение в трех часах пути от Фрейбурга, на берегу Рейна, так что, возможно, будет очень трудно найти поместье, граничащее с землями отца. Право, это восхитительная идея, и коли вы теперь любите моего брата, мы можем объединиться и жить почти вместе и заботиться о вас в свое удовольствие. Я получил письмо от Альфонса (4) и могу вас уверить, что победа его над вами взаимна, и не знай, я, что он хороший брат, решил бы, что он завидует моей участи.
Приехал с женой граф Лерхенфельд. Он выглядит точно с того света, а говорит ещё тише обычного; его половина не заслуживает восхитительного портрета, сделанного Бреем. Это маленькая женщина, почти брюнетка, весьма незначительная, одевается очень плохо и без всякого вкуса, отчего она не будет блистать в Петербурге, где женщины одеваются так хорошо.
Вы весьма удивитесь, узнав о кончине княгини Гагариной-Бобонн (6). Сегодня её похоронили. Несчастная эта женщина окончила жизнь тяжко и неожиданно, она задохнулась за несколько часов, когда же вскрыли тело, всё оно было изуродовано гангреной.
Среди столь грустных новостей сообщу, что Марченко (7) женится на малютки Урби (8), причем весь свет, и мамаши в особенности, начинают находить, что барышня составила очень недурную партию. Сегодня же было объявлено о помолвке Бутурлина, офицера нашего полка, с младшей графиней Сухтелен, фрейлиной (9). Наконец, в прошедшее воскресение совершилось заклание Лизоньки Щербатовой и Бутурлина Рыжего (10), причем те, кто был на свадьбе, рассказывают, что молодая жена очень веселилась и много смеялась в самый день свадьбы и назавтра выглядела так, точно ничуть не тронута великим шагом, только что ею сделанного в мир. Хорошенький же головной убор это сулит мужу….
Примечания Серены Витале
1. Письмо датируется на основании упомянутых в тексте похорон княгини Гагариной.
2. Стефани – поверенный отца Дантеса в Сульце.
3. Французский городок Кольмара, где родился Дантес.
4. Барон Альфонс – младший брат Жоржа Дантеса.
5. Граф Лерхенфельд – баварский посланник в Петербурге.
6. Княгиня Мария Ал. Гагарина, ур. гр. Бобринская, скончалась 30 июля 1835 года в возрасте 37 лет. «Бобонн» - шутливое ласковое прозвание, связанное с созвучием «Бобринская».
7. Вас. Ром. Марченко – действ. тайный советник.
8. Ек. Павл. Урби – старшая дочь П.Я. Урби (Был начальником Пушкина в 1817-1820 годы.).
9. Ал. Петр. Бутурлин – флигель-адъютант, ротмистр Кавалергардского полка, позднее генерал-лейтенант, с 1835 года муж графини О.П. Сухтелен.
10. Ник. Ал. Бутурлин, прозвище «Рыжий» - полковник при военном министерстве, позднее ген.- лейт. 28 июля 1835 года, он обвенчался с княжной Елиз. Серг. Щербатовой.
Письмо № 7.
Петербург. 11 августа 1835 года.
Я, право не знаю, с чем это связано, но на вашей переписки - словно заклятье лежит, ибо никогда, мой друг, я не заслужил менее всего упреков в том, что не спешу вас обрадовать, как вы любезно говорите, кроме письма, которое. Брей не знаю, сколько продержал в кармане, а я отправил вам ещё два в Ал. Эй (1). Как видите, в этом я чист, как снег; говорю об этом не к тому, чтобы считаться с вашими письмами, но мне было бы горько думать, что вы полагаете, будто мне приходиться принуждать себя писать вам, а я отсюда слышу, как вы говорите: это славный малыш, я знаю, что он меня любит, но писать мне он ужасно ленится. Бог мне свидетель, что для меня нет большего удовольствия, чем писать вам, говорить с вами о вас, о себе, наконец, обо всем, что нам одинаково интересно, но порой мои письма так коротки, что мне совестно их отсылать, тогда я ожидаю, пока не узнаю для вас кое-каких пересудов о добрых жителях Петербурга, чтобы немного вас позабавить.
Итак, вот вы и в Сульце. Как они должно быть счастливы вас заполучить, если же вы так скучаете, чего боюсь, то подумайте, как они довольны, и я знаю, что этого вам будет достаточно, чтобы задержаться как можно дольше. С каким же любопытством я жду от первого письма! Как мне не терпится узнать все подробности о первых днях, проведенных среди моих родных, которые любят вас почти так же, как и я, если бы это было возможно. Да и могло ли быть по-иному: отовсюду первая ваша мысль обращается ко мне, обыкновенно же всякий раз пишите пару строк о себе, а все остальное – беспокойство и хлопоты обо мне. Итак, вам не позволяют отдать мне свое состояние, пока вам не исполнится 50 лет (2). Вот уж большая беда: закон прав, к чему мне расписки, и бумага, и документальные заверения, у меня есть ваша дружба, и, надеюсь, она продлится до той поры, когда вам исполнится пятьдесят, а это дороже, чем все бумаги в мире. К тому же говорят, что холера в Италии уже почти исчезла, может быть, вы поедете туда, глаза там очень большие и темные, а сердце у вас чувствительное, так что… (Окончание письма, если оно понадобится, Серена Витале обещает дать - при личном обращении к ней.).
Примечания Серены Витале
1. Ла Эй – город в Голландии.
2. В описываемом Дантесом, времени, Геккеру - 43 года. Родился - в ноябре 1791 года; умер - 27-го сентября 1884 года.
Письмо № 8.
Без даты
Я наконец-то познакомился с г-жой Лерхенфельд (1), она такова, какой я её описал в последних письмах, ни слова не надо менять; но он восхитителен, вы не можете себе вообразить этого человека в домашнем кругу, и, по меньшей мере, столь же скучен, как и раньше; и много скупее; впрочем, вот один из последних его поступков: вознамерившись показать жене Петергоф, он пригласил Кутузова (2) и заместителя вашего друга Декенфельда (3) поехать с ними и предлагает устроить этакий пикник, говоря, будто иначе их заставят платить бешеные деньги за прескверный обед. Он поручает Кутузову взять лафит (две бутылки) и две бутылки шампанского, что обошлось рублей в 50; сам он должен был позаботиться об остальном. И что же, оказался до того скраден, что назавтра привез всего лишь кусок старой говядины, что подавали у него накануне, хлеба и горчицы. Двум другим господам так было неловко за него, что они за собственный счет заказали в трактире обед, который г-н Лерхенфельд, министр Баварского Короля, съел, не спросив, откуда он взялся; словом неприятно рассказывать. Что до своих обязанностей мужа, я убежден, что он исполняет их весьма скверно, причем ему достало духу самому мне в этом признаться; недавно рассказывая о развлечениях в своем добром Мюнхене и сравнивая их с петербургскими развлечениями, он сказал: «Как видите, мой дорогой, у меня дома развлечения редки, но зато хороши. Не то, что здесь, где они идут чередой, так что невозможно ими наслаждаться. Это как у женатого мужчины: как бы молода и красива не была жена, постоянно облегчаться невозможно». И эта мысль ему так понравилась, что он повторил её раз десять к ряду; не правда ли, наивное признание?
Как неприятно, что в Италии свирепствует холера, но нужно надеяться, и я почти уверен, что она не захватит всю страну, и вы найдете уголок, где можно полечиться. Вы знаете, как бы я обрадовался, если б вы возвратились, но вчера я ещё раз говорил с Зидлером о вашем намерении приехать сюда и спрашивал, можно ли это; он сказал, что ни под каким видом вам не следует возвращаться раньше, чем через год, если вы хотите совершенно выздороветь. В противном случае, добавил он, климат России убьёт вас; так что смотрите, позволю ли я вам приехать после подобного заверения; советую не ехать в Италию, раз угроза не вполне исчезла, ведь она вас не любит и, к несчастью, уже доказала это однажды, не отправляйтесь на зиму в Вену или Париж, а весной вернитесь большим и толстым.
Это письмо должен доставить вам. Брей. Бог весть, когда оно придет, вот уже восемь дней он откладывает отъезд со дня на день, он не может решиться расстаться с нами. Прощайте, мой добрейший, обнимаю вас от всей души. Преданный вам Дантес.
Примечания Серены Витале
1. Жена баварского посла.
2. Граф Вас. Павл. Кутузов-Голенищев, однополчанин Дантеса, позднее генерал-майор.
3. Лицо неустановленное, вероятно, кто-то из дипломатов.
Письмо № 9.
Петербург. 1 сентября 1835 года.
Дорогой мой, вы большое дитя. К чему настаивать, чтобы я говорил вам «ты», точно это слово может придать большую ценность мысли и когда я сказал, «я вас люблю» - я менее чистосердечен, чем, если бы сказал «я тебя люблю». К тому же, видите ли, мне пришлось бы отвыкать от этого в свете, ведь там вы занимаете такое место, что молодому человеку вроде меня не подобает быть бесцеремонным. Правда, вы сами – совсем другое дело. Уже довольно давно я просил об этом, такое обращение от вас ко мне – прекрасно; впрочем, это не более чем мои обычные рассуждения; безусловно, не мне жеманиться перед вами. Господь мне свидетель…
В нашем полку новые приключения. Бог весть, как всё окончится, на сей раз. На днях Сергей Трубецкой (1) с ещё двумя моими товарищами, после более чем обильного ужина в загородном ресторане, на обратном пути принялись разбирать все фасады придорожных домов; вообразите, что за шум случился назавтра. Владелицы пришли с жалобой к графу Чернышеву (2), а он приказал поместить этих господ в кордегардию (на гауптвахту) и отправил рапорт Его Величеству, в Калугу. Это одно. А вот и другое: на днях во время представления в Александровском театре, из ложи, где были офицеры нашего полка, бросили набитый бумагами гандон в актрису, имевшую несчастье не понравиться. Представляете, какую суматоху это вызвало в спектакле. Так что Императору отослали второй рапорт, и если Император выполнит свои слова перед отъездом, что случись в полку малейший скандал, он переведет виновных в армию, то я, конечно, не хотел бы оказаться на их месте, ведь эти бедняги разрушают свою карьеру, и всё из-за шуток, которые не смешны, да и сама игра не стоила свеч.
Коль скоро я заговорил о театре, надо выйти и за кулисы и рассказать, что нового произошло после вашего отъезда. Между красавчиком Полем (3) и Леферьером (4) – война насмерть! И всё из-за пощечины, полученной последним от первого; зеваки рассказывают, что они ревнуют друг друга из-за любви старухи Истоминой (5), поскольку считается, что она хочет уйти от Поля к Лефьеру. Другие рассказывают, что Поль застал Лефьера у окна подсматривающим в щелочку, как он, Поль, завоёвывает благосклонность у своих возлюбленных. Короче говоря, как я и писал, за этим последовала пара оплеух, и Лефьера с огромным трудом заставили продолжать представление, ибо он полагает, что человек его ранга может предстать, перед публикой, только омывшись кровью врага.
История барона Верне (6) представляется гораздо неприятнее. Все его старые грехи в него вцепились: и куда? Несчастный всё получил на кончик носа, так что врачи сказали, что он его потеряет. Уверяю, мне жаль беднягу, ведь потеряет он весьма ценный предмет, а мы – актера, который иногда нас забавлял.
Бывшая моя Супруга в сильнейшем отчаянии, несчастная несколько дней назад потеряла одного ребенка, и ей ещё грозит потеря второго; для матери это поистине ужасно, я же, при самых лучших намерениях, не смогу заменить их. Это доказано опытом всего прошлого года….
Примечания Серены Витале
1. Князь С.В. Трубецкой – однополчанин Дантеса, брат А.В. Трубецкого.
2. Граф Ал-р Ив. Чернышев – военный министр.
3. Поль Мисве – комедийный актер французской труппы. .
4. Адольф Лаферьер – актер той же труппы.
5. Ев. Иль. Истомина – знаменитая петербургская балерина, воспетая Пушкиным.
6. Виктор Верне – знаменитый комедийный актер.
7. Имя этой женщины не установлено. Была, по всей видимости, в продолжительной любовной связи с Дантесом.
Примечание В.Б.
Имя этой женщины – Идалия Полетика. Смотрите пятую часть предлагаемой вам книги.
Письмо № 10.
На этом месте существует
ещё неопубликованное письмо
Дантеса – указание Серены Витале.
Письмо № 11.
Без даты
(…) Самым главным было получить от Короля позволения на то, чтобы дать мне ваше имя, а поскольку вы ведь никогда его ни о чем не просили, он окажет вам эту милость, тем более что за свою службу вы довольствуетесь вознаграждением, которое ему ничего не стоит, а ведь редко найдешь власть предержащих, пусть даже государей, которые не любят такой платы за службу.
Вчера состоялась свадьба нашего друга Марченко (1), венчание было в Мальтийской церкви (2). Его жена католического вероисповедования (3). Посмотреть церемонию собралась толпа; что до новобрачного, он сыграл неудачно, так как в самый патетический момент обряда у него досталось таланта вызвать общий хохот. Не знаю, известна ли вам церемония венчания, но обычно священник произносит слова, а вы их повторяете, и начинает с вашего христового имени, а Марченко, к несчастью зовут Жан. Вы увидите, к какому недоумению это привело. Как священник сказал: «Я, Жан, беру в жены…», то он, не дав договорить, продолжил так громко и твердо, что привел в отчаяние своих товарищей: «Я, жантильем палаты Его Величества, Императора всея Руси и Короля Польского, клянусь (4)…». Наконец священнику удалось с большим трудом его остановить и объяснить, что он ошибается, что требуются не титулы и чины, а просто его христианское имя, и заставил начать снова. Как вы и полагаете, в городе об этом заговорили в тот же вечер во всех салонах, а злые языки уверяли, что с его стороны было весьма деликатно с первого же дня показать себя жене таким, каким ей всегда придется его видеть, а именно глупым и тщеславным. Только добрая Элиза (5) (говорящая в нос больше обычного) встала на его защиту и объявила, что человек с сердцем столь чувствительным, как Марченко, и способен так сильно поддаваться впечатлениям, в подобных обстоятельствах вполне мог потерять голову. Она-то свою голову никогда не теряет, она возвратилась из паломничества такого же, как Император совершил в прошлый год, - к Святому (6). Как видите, она никогда ничего не забывает, чтобы сохранить благоволение своего Правителя; и, право же, когда наблюдаешь за этой женщиной и видишь, что она не может совершить ничего, в чем не было бы честолюбивого умысла и интриги, начинаешь находить это возмутительным.
Бедняга Платонов (7) вот уже три недели в состоянии, внушающим беспокойство, он так влюблен в княжну Б… (8), что заперся у себя и никого не хочет видеть, даже родных. Ни брату (9), ни сестре не открывает двери. Предлогом служит тяжкая болезнь: такое поведение удивляет меня в умном молодом человеке, ибо он влюблен так, как нам представляют героев в романах. Героев, последних я вполне понимаю, ведь надобно же что-то придумывать, чтобы заполнить страницы, но для человека здравомыслящего это крайняя нелепость. Надеюсь, что скоро он покончит со своими безумствами и вернется к нам, ибо мне весьма его недостает.
Как видите, мой дорогой друг, на севере кровь чрезмерно горяча, и тот, кто приезжает туда уже таким, в этом климате ничего не теряет. Вы можете судить об этом по следующей истории. Прекрасный Поль получил отпуск на 28 дней, чтобы отправиться на поиски похитителя сердца Истоминой и, перерезав ему горло, перерезать себе; по крайней мере, так он говорит. Оказывается, соблазнителем был вовсе не ваш близкий друг Лаферьер, как я писал раньше, но пощечины Поля достались как раз ему. К тому же выясняется, что Лаферьер изменил ему со своим приятелем, недавно приехавшим из Парижа. А вот и ещё история. После этого приключения Лаферьер отказывается играть в «Жребий» (10), если Гадеонов (11) не получит от Поля письмо о том, что тот дал ему попуегии; сами понимаете, когда начальник просит, он легко получает, так что Поль обнародовал и издал преглупое письмо, которое разносили по домам вместе с афишами. Я в отчаянии, что потерял свое, я переписал бы для вас самые умные пассажи, чтобы дать представление о других.….
Примечания Серены Витале
1. Вас.Ром. Марченко – действующий тайный советник, Стас-секретарь, управляющий делами комитета министров, член Госсовета.
2. Мальтийская церковь – католическая капелла мальтийского ордена, построенная в 1798-1800 годах архитектором Д. Кварнеги в помещении Пажского корпуса (бывшего Воронцовского дворца).
3.Ек. Петр. Руби – старшая дочь П.Я. Урби, голландца по происхождению, бывшего директора Коллегии Иностранных дел (был начальником Пушкина в 1817-1820 годы).
4. Марченко звали Василием, то есть по-французски – Базиль. Священник произнес его имя, Марченко же услышал «жантильом», то есть «дворянин».
5. Ел. Мих. Хитрово – близкий друг Пушкина, дочь Кутузова.
6. Святой Митрофан, епископ Воронежский во времена Петра Великого. Его мощи были обретены в 1832 году в Воронеже, ставшем местом паломничества. День его поминовения – 7 авг. по ст. стилю.
7. Валерьян Платонович Платонов – внебрачный сын князя П.А. Зубова.
8. Кн. Ел. Павл. Белосельская-Белозерская, ур. Бибикова – падчерица графа А.Х. Бенкендорфа. А.О. Смирнова-Россет вспоминала: «Свет занялся свадьбой, Ел. Бибиковой, которая была маленького роста…». О «бедном Платонове» она пишет: «Этот наивный господин вздумал любить её чистой юношеской любовью; она его спровадила, упрекнув, что он – незаконнорожденный, не смеет и думать о ней. Платонов перенес свою любовь на меня и в Бадене поверил мне прошлое горе; особенно страдал он от неправильного рождения. Он был сын какой-то графини и князя Зубова. Платонов был и очень образован».
9. Ал-р Платонович Платонов – старший брат В.П. Платонова, однополчанин Дантеса.
10. Водевиль в трех актах, с большим успехом шедший на сцене Михайловского театра в сезон 1835-1836 годов.
Комментарии В.Б.
1.Только что выделенное письмо Дантеса под № 11, письмо без даты (смотрите заголовок письма), выражает, через рассказ Дантеса о влюбленности «бедняги Платонова» в княжну Белозерскую (смотрите середину письма), начало «любовной атаки», Дантеса, на Н.Н. Пушкину, о которой мы писали, выше, в «Общем анализе переписки Дантеса».
Только что узнав, от своих высокопоставленных повелителей, о «любовной атаки», Дантес и начинает с этого письма, как настоящий романист, свой первый «рассказ» барону Геккерну о «несчастной любви», о «всепожирающей страсти», давая в качестве преддверия своей «любви» к Н.Н. Пушкиной такие строки:
«Такое поведение удивляет меня в умном молодом человеке, ибо он влюблен так, как нам представляют героев в романах. Героев, последних я вполне понимаю, ведь надо же что-то придумывать, чем заполнить страницы, но для человека здравомыслящего это крайняя нелепость (смотрите указанное письмо).
Так что наше предположение о начале «любовной атаки» Дантеса с 30-го августа 1835 года, с дня тезоименитства Александра II, - смотрите наш «Общий анализ переписки Дантеса»! – подтверждается не только письмом Дантеса, к Геккерну, от 6-го марта 1836 года: «Слава богу, я победил себя, и от безудержной страсти, что пожирала меня шесть месяцев», но и подтверждается только что изложенным письмом. Его, кстати, можно, если постараться, и продатировать, так как Дантес почти в начале письма пишет: «Вчера состоялась свадьба нашего друга Марченко».
2. Дантес по указанию царя, через Нессельроде, используя отъезд Геккерна, действительно не только выдумал, но и «показал» всему петербургскому свету «взаимную любовь» его и жены поэта. Это – не предположение, как пишет, Серена Витале, а реальность николаевского заговора против Пушкина. Реальность, через которую политическая расправа над поэтом прикрывалась именно «семейственными причинами и обстоятельствами» (Цитируем, здесь, самого П. Щеголева.).
А писала она в своей книге «Пуговица Пушкина», в главе «О вреде фланелевых рубашек», так: «А некоторые, тоже на основании отрывков, опубликованных Труйая, предположили, что Дантес вообще всё выдумал (и свою любовь к Натали, и любовь, которую Натали испытывала к нему) с целью возбудить ревность Геккерна.
И, следовательно, его письма были лишь частью эротической любви между двумя гомосексуалистами (в соответствии с советской «преувеличенной стыдливостью» - игры грязной)».
Мы далеки здесь от мысли об «игре грязной».
Дантес вел в своих письмах совершенно другую игру: через письма «вводил» его, Геккерна, в «пушкинское дело». Точнее, в свою «безудержную страсть», с помощью которой и делалось «дело Пушкина». Но, раз уж Серена Витале заговорила, о гомосексуалистах, то последний абзац выделяемого здесь письма – это и есть, как раз, рассказ одного гомосексуалиста, другому, о гомосексуальных новостях Петербурга!
Причем, в этом абзаце Дантес рассказывает Геккерну о его, Геккерна «близком друге» или, скорее всего, об его, Геккерна, гомосексуальном партнере: «Оказывается, что соблазнителем был вовсе не ваш близкий друг Лаферьер»; «К тому же выясняется, что Лаферьер изменил ему со своим приятелем, недавно приехавшим из Парижа»; и т.д.
Другими словами, через только что выделенное письмо мы, наконец, подтверждаем и гомосексуализм как Геккерна, так и Дантеса. Что подтверждалось, ранее, только через отдельные воспоминания современников Дантеса. Вот таким образом «любви обильным» оказался у нас, наконец, сам Дантес. Дантес, которого Серена Витале вновь бесстыдно пыталась навязать, нашему пушкиноведению, в качестве «чистого влюбленного» в жену поэта!
Да, на нём, как видите и сами, «клейма негде поставить»! И сожительство с Идалией Полетикой, и сожительство, - в качестве педераста, с Геккерном, и «любовь» к Е. Гончаровой, и «любовь к Александрине Гончаровой, и «взаимная любовь» с женой поэта! Не много ли для одной персоны?! И где же здесь, тогда, сама любовь Дантеса к Н.Н. Пушкиной?
Всё это, как видите, грязнейшие инсинуации на сестер Гончаровых. Специально разработанные заговорщиками, инсинуации, с помощью которых и совершилась политическая расправа над поэтом, причем – в самом грязном ореоле, то есть именно в ореоле двух гомосексуалистов.
Другими словами, и здесь мы видим: самое бесстыдное и беззастенчивое, полное злобы царя, надругательство над первым поэтом России; самую грязную компрометацию, его имени, именно по так называемой «женской линии». Линию, которую тайно обозначил поэт, в своей «Пиковой даме», при нанесении, им, «ударов» по Александру I (смотрите весь предыдущий материал). Вот так, или таким образом, «Пиковая дама», поэта, и отразилась в николаевском заговоре против нашего Гения.
Письмо № 12.
На этом месте существует
ещё неопубликованное письмо Дантеса.
– указание Серены Витале.
Письмо № 13.
Петербург. 26 ноября 1835 года.
Хотя у меня и легкий эпистолярный стиль (по крайней мере, как ты считаешь), признаюсь откровенно, последнее твоё письмо ставит мой талант в тупик и подтверждает мое полнейшее ничтожество. Как, мой драгоценный, найти слова для ответа на письма, которые постоянно начинаются с подарков, а оканчиваются требованиями принять новые благодеяния. Этому нет названия – я не благодарю тебя, а не знаю, как выразить всё, внушенное моей признательностью. Надо бы, чтобы ты был рядом, чтобы я мог много раз поцеловать тебя и прижать к сердцу надолго и крепко – тогда ты почувствовал бы, что оно бьётся для тебя столь же сильно, как сильна моя любовь; знаешь ли, что ты делаешь меня богаче себя, и, что ты не говори, ты, конечно, вошел в затруднение ради меня. Посему буду спокоен, я не злоупотреблю твоим великодушием и возьму лишь необходимое для достойного существования, как ты того хочешь. Из всего, подаренного тобою с последним письмом, самое для меня приятное – это разрешение пользоваться твоим экипажем; без этого мне пришлось бы отказаться от выездов в свет этой зимой, так как она уж очень сурова, а здоровье мое ежеминутно предупреждает, что с климатом шутить не следует, моя неосторожность свалила меня с ног на несколько дней.
Если бы ты знал, как меня радуют все подробности о покупке земли, с чем ты, вероятно, теперь покончил; ведь я всегда мечтал, чтобы ты обосновался в этой стране (1). Раньше я всегда остерегался говорить об этом откровенно, ибо, зная, как ты добр, я мог бы оказать на тебя влияние, чего мне бы не хотелось, ведь стоило положиться на твой вкус и опыт, ибо я убежден, что мне всегда будет от этого лучше. Однако если покупка ещё не состоялась, советую быть очень внимательным, ведь немцы не всегда так глупы, как кажутся, а ты должен непременно извлечь выгоду, особенно если платишь наличными, а такие любители весьма редки в этой стране, где деньги на улице не валяются. Я так же говорил обиняком Клейну (2) о твоем намерении купить земли где-нибудь в Германии; по его словам, это было бы в высшей степени благоразумно, принимая во внимание, что держать деньги в портфеле выгодно только торговцам, поскольку это позволяет очень легко и намного увеличить прибыль и иногда компенсирует риск, с которым это связано, для того же, кто просто так держит деньги при себе, этой выгоды уже нет.
В городе сейчас только и разговоров, что о грандиозном празднике, устроенном Монферраном (3) в честь его женитьбы несколько дней назад на этой старой шлюхе Лиз (4). (…).
Я все забывал рассказать вам о младшей Хрептовиче (7), вернувшейся с вод уродливее, чем когда бы то ни было, и невероятно растолстевшей. Она много рассказывала мне о брате Альфонсе, которого находит весьма импозантным внешне, но, - сказала она с обиженной гримасой, - он не просит, чтобы его ей представили. Ещё хотел бы знать, отчего во всех письмах из Сульца ты постоянно рассказываешь о сестрах и никогда - о брате. А я был бы рад узнать твое мнение о нем, ибо почти не знаю его характера, поскольку с 15-ти летнего возраста мы росли отдельно.
Ваша история с Фердинандом (9) весьма меня позабавила, видимо он все такая же скотина, и я никогда не понимал, почему ему отдали руку сестры – горе молоденькой! Вдруг он сделался, очень обидчив, а я ведь помню время, когда он первым подшучивал над своей ужасной внешностью. Я хотел бы знать, приезжал ли при тебе в Сульц родственник моей матери (10). Это - прелестный малый, и у него прехорошенькая женушка: уверен, она, тебе, понравится. Передай от меня множество дружеских пожеланий всему семейству во главе с папенькой, ну а тебе скажу только, что я не неблагодарен. Жорж Дантес.
На полях четвертого листа приписка: «Едва не забыл сказать, что разрываю отношения со своей Супругой и надеюсь, что в следующем письме сообщу тебе об окончании моего романа».
Примечания Серены Витале
1. То есть в Германии под Фрейбургом, неподалеку от Сульца.
2. Вероятно, поверенный Геккерна в Петербурге.
3.Монферран – французский архитектор, построил Измайловский собор.
4. Французская актриса.
5. Демидов – богач-меценат.
6. Вевель, ур. Буане, умерла 25 ноября 1835 года.
7. Гр. Ел. Иринесса Хрептович – младшая из дочерей гр. И.М. Хрептович, позднее замужем за В.П. Титовым, знакомым Пушкина.
8. Брат Жоржа Дантеса.
9. Граф Фердинанд, подполковник, муж Марии-Евгении Дантес.
10. Мать Дантеса. Немецкая её родня очень обширна.
Комментарий В.Б.
Приписка о Супруге – это второй (смотрите письмо № 9) и третий из «рассказов» Дантеса о «любви»». Первый его «рассказ» - смотрите в комментариях к письму за № 11. Через только что выделенные рассказы Дантес исподволь готовит, Геккерна, к своему главному рассказу о любви, а именно: к рассказу о его «взаимной любви» с Н.Н. Пушкиной.
«Порывает» с Супругою», то есть с Идалией Полетикой (на самом деле все обстоит – почти наоборот: Идалия будет его верной помощницей, - и сожительницей! – скорее всего, практически до его женитьбы на Е.Гончаровой), для того, чтобы придать в своих дальнейших письмах к Геккерну достоверность именно своим «рассказам» о «взаимной любви» его и Н.Н. Пушкиной.
Именно через эти рассказы и, в дальнейшем, через не прекратившуюся его "любовь" к жене поэта, которые будут подтверждать и сплетни света, источник, которых, тот же Дантес, Геккерн и будет втянут, Дантесом, в дуэльную историю Пушкина.
Письмо № 14.
На этом месте существует
ещё неопубликованное письмо Дантеса.
– указание Серены Витале.
Письмо № 15.
Петербург. 19 декабря 1835 года.
(…). Гроза разразилась: Трубецкой, Жерве и Черкасский были переведены в армию (3), им дали 48 часов на подготовку, затем за ними приехали трое фельдъегеря. Жерве увезли на Кавказ, Трубецкого в Бессарабию, а Черкасского за 300 верст от Москвы. Мы надеялись, что после этого Император перестанет гневаться на наш полк, но случилось невероятное происшествие: после репетиций парада, прошедших одна другой лучше, наступает великий день; мы все так боимся пройти перед Его Величеством, что страх нас парализует, так что выглядим мы точно горстка рекрутов, и вот на следующий день четыре офицера оказались в кардергардии (на гауптвахте), но счастье, меня в их числе не было. Самое же скверное, что Кутузов (4) без всякого предупреждения был переведен в инфантерию. Забыл сказать, что князь Трубецкой (5) тотчас отправился в Царское Село поблагодарить Императора, что тот сделал сына армейским офицером. История пока умалчивает, поступит ли так отец Кутузова (6). Как видишь, надобно подтянуться, коли хочешь гулять по Перспективе и дышать воздухом, и немного надо, чтобы оказаться в клетке, ведь когда грозная и даже очень грозная, так что требуется большая осмотрительность и благоразумие, коли решишься вести свою лодку, ни на что не наталкиваясь….
Примечания Серены Витале
3. 27-го октября 1835 года С.В. Трубецкой был переведен в Ордынский кирасирский полк. Н.И. Жерве – в драгунский полк в Нижнем Новгороде, М.Б. Черкасский – в Глуховский кирасирский полк.
4. 16-го ноября 1835 года В.П. Голенищев-Кутузов был переведен в Преображенский полк.
5. Князь В.С. Трубецкой – отец Александра и Сергея.
6. Граф П.В. Голенищев-Кутузов, петербургский генерал-губернатор, отец В.П. Голенищева-Кутузова.
Комментарий В.Б.
Своих «должников», как точно выразился профессор МГУ, В.И. Кулешов, А.А. Столыпина (Монго) и С.В. Трубецкого (Смотрите в моей книги «Усмешка Екатерины «Великой» его рецензионную статью «Редкий дар».), Николай I использовал для организации дуэли, 13-15 июля 1841 года, Н.С. Мартынова с М.Ю. Лермонтовым.
Его должники, сюда входит и А.М. Васильчиков-младший, не только, по тайному указанию царя, организовали указанную, выше, дуэль, но и, в виду её сценичности, представляли, у царя, именно тех надменных потомков, которых М.Ю. Лермонтов вывел в своем стихотворении «Смерть поэта».
Екатерина же Быховец, привезенная племянником Бенкендорфа, - который привез на пикник и брата Пушкина, Л.С. Пушкина! - «исполняла», - перед указанной, выше, дуэлью! - роль мстящей «Екатерины II», а Л.С. Пушкин, соответственно, роль А.С. Пушкина. Так Николай I даже уже через четыре года после убийства Пушкина, вновь осквернил не только М.Ю. Лермонтова, но и А.С. Пушкина.
М.П. Глебов и Р.Дорохов к «золотой молодежи» или к «надменным потомкам» отнести нельзя, так как они – простые русские офицеры, верой и правдой служащие - своему Отечеству. Скорее всего, множество лиц, участвовавших во второй дуэли М.Ю. Лермонтова, представляли, по замыслу царя, «жадную толпу, стоящую у трона». Толпу, которую тоже вывел М.Ю. Лермонтов в своем знаменитом стихотворении («Вы жадною толпой стоящие у трона».).
Письмо № 16.
28 декабря 1835 года.
(…). Наша с тобой жизнь поистине замечательна, я никогда не встречал большего согласия. Я, по крайней мере, не успеваю что-либо пожелать или задумать, как ты это уже выполнил, сам о том не зная; из ста примеров, которые я мог бы привести, выберу историю с немецкой газетой, о которой, между прочим, я слишком распространялся, а заметил это, только закончив письмо, но, мой драгоценный, признаюсь честно, что у меня духу не хватило бы начать с начала, да и почта уже отправилась. Но все-таки об этом деле с газетой мне хотелось бы поговорить с тобой, еще, когда мы были вместе, а когда ты сообщил мне о своем путешествии в Париж, это желание появилось вновь. Меня всегда удерживала боязнь доставить тебе лишние хлопоты, ведь зная тебя, я не сомневался, что ради меня ты поступился бы своими удовольствиями, чего мне не хотелось ни в коем случае. Но, увидев, что ты сам, по своей воле взвалил на себя бремя распутать наши дела, что не просто, ибо вот уже 30-ть лет, как в них беспорядок и разорение, я собрался с духом и решил говорить с тобой о них. Но, не успело мое письмо отправиться, как я получаю твое от 5 декабря, где ты сообщаешь о своих намерениях в связи с этим делом. Поистине, мой драгоценный друг, провидение нас балует! Я ещё подумаю с тобой вместе и скажу откровенно, что раньше, пока я не познакомился с тобой, я не мог снести ничьего совета и всегда считал такие советы необоснованными и неприятными. С тобой же, я могу поклясться честью, я постоянно ловил себя на единственной мысли: «А ведь он прав». Не смейся над моим самолюбием, оно не знает меры. То, что я чувствую всякий раз, как ты склоняешь меня к какому-нибудь делу, представляется мне более существенным, чем ты полагаешь, ведь когда двоим, предназначено жить вместе, естественно, один из них должен одержать верх, и чаще всего, чтобы в чем-то убедить, бывает недостаточно иметь больше ума и опытности. Доверие, которое ты сумел мне внушить, я считаю большим благодеянием, так что сможешь себе представить, как маленький комплимент в твоем письме вгоняет меня в краску и как же это приятно. Эти места я перечитываю чаще всего. Вполне естественно, я горжусь, что ты доволен мною: своим сыном! Уверяю, что однажды у нас окажется ещё больше завистников, чем прежде, особенно из тех, кто будет к нам близок и сможет видеть, как мы счастливы. Вот, мой дорогой, все мысли, что приходят мне на ум, когда думаю о тебе; возможно, я сумел бы изложить их изящней, но мне всё так же пришлось бы повторять, что никогда я не любил никого, кроме тебя. Когда ты говоришь, что не мог бы пережить меня, случись со мной беда, неужели ты думаешь, что мне такая мысль не приходила в голову. Но я-то много рассудительнее тебя, я эти мысли гоню, как жуткие кошмары. Да ведь во чтобы превратилась жизнь, если бы, будучи поистине счастливы, мы стали бы развлекаться, распыляя воображение, и тревожась обо всех несчастьях, что могут приключиться. Ведь она превратилась бы в постоянную муку, и, право же, если уж ты заслуживаешь счастья, то и никто, кроме тебя, его не заслуживает.
Мой дорогой друг, у меня два твоих письма, а я ещё ни на одно не ответил, но дело тут не в небрежении или лени. Недавно я занимался фехтованием у Грюнерса (!) и получил удар по кисти саблей, рассадившей мне большой палец, так что всего несколько дней, как я могу им снова пользоваться. К тому же я просил этого дурня Жан-вера (2) тебе написать, не знаю, сделал ли он это, но теперь у меня все зажило, и я попытаюсь наверстать упущенное.
Начну письмо с ответов на твои самые интересные известия. Как Король отказал тебе в единственной милости, о которой ты его когда-либо просил! Это невозможно, да я и не думаю, чтобы он мог категорически воспротивиться, с его стороны это просто демарш, может быть, чтобы показать, что ему неприятно, когда ты распоряжаешься своим именем в пользу иностранца; я все-таки вполне уверен, что скоро ты получишь письмо, которое осчастливит нас обоих. Говорю «обоих», поскольку ты пишешь так, будто полагаешь меня довольным происшедшим; ты и минуту не задумался, когда писал эти строки, иначе, конечно, вспомнил бы, что вещи, досаждающие тебе, не могут радовать меня, там же, где ты обретаешь счастье, и я обретаю. К тому же, я совершенно сжился с этой мыслью – носить твое имя, и был бы в отчаянии, если бы пришлось от него отказаться.
Мне представляется, что всего труднее будет получить благосклонность Императора, ведь я действительно ничего не сделал, чтобы заслужить её. Креста он не может пожаловать: чин! На днях должна наступить моя очередь, и, если ничего нового не случится, ты, может быть, найдешь меня поручиком, так как я второй корнет, а в полку есть три вакансии. Я даже думаю, что было бы неблагоразумно докучать ему с протекцией, ибо полагаю, что милость ко мне основывается на том только, что я никогда ничего не просил, а это дело для них непривычное со стороны служащих им иностранцев. И, поскольку могу судить, обращение со мной Императора стоит сейчас дороже, чем та малость, которую он мог бы мне пожаловать. На последнем балу в Аничкове Его Величество был чрезвычайно приветлив и беседовал со мною очень долго. Во время разговора я уронил свой султан, и он сказал мне смеясь: «Прошу вас быстрее поднять эти цвета, ибо я позволю вам снять их только с тем, чтобы вы надели свои», а я ответил, что заранее согласен с этим распоряжением. Император: «Но именно это я и имею в виду, однако, как вам невозможно быстро получить назад свои, советую дорожить этими», но что я ответил, что его цвета уж очень хороши и мне в них слишком приятно, чтобы спешить их оставить (3); тогда он многократно со мною раскланялся, шутя, как ты понимаешь, и сказал, что я слишком уж любезен и учтив, причем всё это произошло к великому отчаянию присутствующих, которые съели бы меня, если б глаза могли кусать.
Из новостей нет ничего интересного, разве приезд господина де Баранта, французского посла (4), который произвел довольно приятное впечатление своей внешностью, а ты знаешь, что в этом-то вся суть; вечером, в день его представления ко двору, Его Величество спросил, знаком ли я с ним, и добавил, что вид у него совершенно достойного человека.
Мадам Соловой (5) очень несчастлива, она только что внезапно потеряла мать; бедная княгиня Гагарина (6) выглядела так хорошо, что смерть её удивила весь город; скончалась она от грудной водянки.
Едва не забыл рассказать историю, которая составляет предмет всех рассказов в Петербурге вот уже несколько дней; она поистине ужасна, и, захоти ты поверить её кое-кому из моих соотечественников, они сумели бы сделать из этого славный роман. Вот история: в окрестностях Новгорода есть женский монастырь, и одна из монашек на всю округу славилась красотой. В неё безумно влюбился один офицер из драгун. Помучив его больше года, она согласилась, наконец, его принять, с условием, что придет он в монастырь один и без провожатых. В назначенный день он вышел из дома около полуночи, пришел в указанное место и встретил там эту монашку, она же, не говоря ни слова, увлекла его в монастырь. Придя в её келью, он нашел превосходный ужин с самыми разнообразными винами. После ужина ему захотелось воспользоваться этим свиданием наедине, и он стал уверять её в величайшей любви; она же, выслушав его с полнейшим хладнокровием, спросила, какие, какие доказательства своей любви он может дать. Он стал обещать все, что приходило в голову, - среди прочего, что, если она согласится, он похитит её и женится, - она же отвечала, что этого мало. Наконец офицер, доведенный до крайности, сказал, что сделает все, чего она не попросит. Заставив его принести клятву, она взяла его за руку, подвела к шкафу, показала мешок и сказала, что если он унесет его и бросит в реку, то по возвращению ему ни в чем не будет отказа. Офицер согласился, она выводит его из монастыря, но он не сделал и двести шагов, как почувствовал себя дурно и упал. По счастью, один из его товарищей, издали шедший за ним, тотчас к нему подбежал. Но было слишком поздно: несчастная отравила его, и он прожил лишь столько, чтобы успеть, обо всем, рассказать. Когда же полиция открыла мешок, она нашла в нем половину монаха, жутко изуродованного. Монахиню сразу арестовали, а сейчас идет суд, видимо, он не будет слишком долгим: не пойди товарищ за этим беднягой, оба преступления остались бы безнаказанными, ибо плутовка все прекрасно рассчитала.
Прощай, мой драгоценный друг, целую тебя в обе щеки и желаю счастливого Нового года, хотя это и лишнее, ведь я только что прочел в письме сестры, что ты отменно себя чувствуешь. Преданный тебе Дантес. Петербург. 28-го декабря 1835 года.
Примечания Серены Витале
1. Грюнерс, вероятно, учитель фехтования.
2. Каламбурное обыгрывание фамилии барона Геверса, господина, по мнению Дантеса, недалекого. Голландская фамилия Геверса во французском чтении – Жевер. Жан – Иван-дурачок; Vert – зеленый, незрелый; французская буква «t» при этом не читается. Отсюда – Жан-вер, то есть Жан-зеленый.
3. Речь идет о белых плюмажах из страусовых перьев императорской гвардии и белых цветах французского королевского дома.
4. Барон Эмаль де Баранта в декабре 1835 года приступил к исполнению обязанностей посла Франции при русском дворе.
5. Наталья Андреевна Петрово-Солово. Ур. кн. Гагарина.
6. Княгиня Ек. Серг. Гагарина, ур. кн. Меньшикова – вдова кн. Андр. Павл. Гагарина.
Комментарии В.Б.
1. Если проанализировать полную переписку Дантеса с точки зрения её датировки, привязки её ко вполне определенным событиям, а так же к знаменательным датам тайной «Пиковой дамы», - например, к таким, как к датам (и к числам) смерти Петра I и Екатерины II, - то получится, примерно следующее. Шесть, - из двадцати пяти писем! – «привязаны», Дантесом, именно к ним. Так письмо № 4, от 14 июля 1835 года, в котором Дантес сообщает, Геккерну, о благоволении, е нему, императора Николая I (смотрите письмо), явно «привязано» к дате «13-го июля», то есть ко дню казни, царем, пятерых декабристов-руководителей.
С этой точки зрения представляет интерес: и только что изложенное письмо, письмо № 16, датируемое числом смерти Петра Великого, то есть 28 декабря 1835 года, в котором Дантес сообщает, Геккерну, что он скоро станет «поручиком»: Николай I присвоит ему чин «поручик» 28-го января 1836 года – то есть именно в день в день смерти Петра Великого и ровно за год до дуэли Дантеса с Пушкиным; и письмо № 22, тоже датируемое числом смерти Петра I, то есть датируемое, им, 28-го марта 1836 года.
Пушкинский «календарь», как мы неоднократно указывали выше, имеет двойственность. Вот что мы писали о ней в книге «Самодержец и Поэты»: «Пушкинский «календарь» имеет одну очень важную особенность. Смысл её в следующем. А.С. Пушкин, ведя свое «большое», то есть историческое, время с января 1833 года, в качестве основы своего «малого» времени, то есть в основу своего истинного «календаря», ставит реальное время действия своего тайного романа с внучкой Кутузова. Любовного свидания с графиней Д.Ф. Фикельмон, а именно: 1-го декабря 1832 года – 2 января 1833 года. Их этого получается, что действие «малого» времени, в «Пиковой даме», происходит за 33 дня.
Это, как вы уже знаете, второй «ключ» поэта, к своим наиболее тайным произведениям. Ключ, введенный поэтом в свою тайную «Пиковую даму» как датой создания её, поэтом, именно в 1833-ем году, так и именно «календарем». Календарем, равным у поэта, ещё раз выделим, именно 33-м дням.
Отсюда и указанная, выше, особенность. И отсюда – уникальное чудо «Пиковой дамы», тоже порожденное гениальностью поэта. По январскому, то есть по «большому» времени пушкинского календаря, «панихида» по графине-императрице происходит у поэта, в повести, именно 27-го января 1833 года. А императрица-привидение «приходит», к Германну, «без четверти три» 28-го января 1833 года, то есть приходит, к поэту, в день смерти Петра Великого. Вот через это стилистическое чудо А.С. Пушкин и совмещает дату смерти Петра I с днем «прихода», к Пушкину-Германну, «Екатерины II в белом платье».
В своем заговоре против поэта эту тайную особенность «Пиковой дамы» выделит и Николай I: декабрь он выделит через 27-ое декабря 1833 года как дне присвоения, Пушкину, унизительного звания «камер-юнкер», а январь – через 27 и 28 января: 27 января 1834 года он допустит Дантеса к облегченному экзамену при военной академии; 28 января 1836 года присвоит ему чин «поручик», а 27-го января 1837 года выведет, Дантеса, на заказную дуэль с поэтом.
Исходя из только что изложенного, получается, что Николай I продолжит, - скорее всего, через графа Нессельроде! – «петровский мотив» заговора против Пушкина даже через датировку и содержание писем Дантеса к Геккерну! Вот таким получается вывод при анализе переписки Дантеса.
И этот вывод подтверждается, как это не печально, ещё одним фактом. Письма под номерами 17, 21 и 25, которые мы приведем вам ниже, датированы Николаем I, через графа Нессельроде и Дантеса, «екатерининским числом» и днем реальной смерти Екатерины II. Письма под № 17 и № 21 датированы «екатерининским», то есть шестым числом – 6-го января и, соответственно, 6-го марта 1836 года.
Кроме того, письмо № 17 связано, через дату 6-го января 1834 года: и с «приходом» в этот день к Пушкину, как вы уже знаете, «Николаевского вестника от покойницы Екатерины». Другими словами, прихода николаевского писателя Ф.Ф. Вигеля с его анекдотом о смерти Екатерины II. Связано с анекдотом, в который царь тайно заложил дату начала активной фазы своего заговора против поэта - 6-го января 1836 года.
А последнее письмо Дантеса, письмо под № 25, именно с шестым ноября 1836 года – с днем реальной смерти Екатерины II. И - с днем сорокалетия её смерти и соответственно, как вы уже знаете, с днем начала активной фазы заговора против Пушкина. С днем, к которому будут приурочены царем: и свидание-провокация Дантеса с Н.Н. Пушкиной 2-го ноября; и пасквиль поэту от 4-го ноября 1836 года.
2. Чрезвычайно важно только что приведенное письмо, - и третье примечание Серены Витале о «белых плюмажах из страусовых перьев, шлема кавалергарда, и белых цветах французского королевского дома»! – и по раскрытию сценического фрагмента заговора. Раскрытию - через разговор Дантеса с Николаем I на бале в Аничковым дворце 24-го ноября 1835 года, в день «святой Екатерины» (смотрите письмо), случайно зафиксированный С. Ласкиным в его статье «Дело» Идалии Полетики»!
Фрагмента, который был назван мною выше, то есть в книге «Тайное осквернение Гениев»: «Николай I, Дантес и Пушкин на празднике святой Екатерины». Ещё раз выделим, из письма явствует, что разговор царя с Дантесом шёл именно о «белом»!
Отсюда, все наши предположения о «белом цвете», которые царь использовал для организации и исполнения многих своих сценических фрагментов заговора, верны и, с этого момента, тоже становятся фактами, свидетельствующими о наличии николаевского заговора против Пушкина.
Вот как, кстати, С. Ласкин случайно фиксирует названный выше сценический фрагмент николаевского заговора против Пушкина в своей статье «Дело» Идалии Полетики»: «Я просмотрел записи камер-фурьерского журнала с ноября 1835 года по июнь 1836 года (ЦГИА, формуляр 516, опись 120/2322, дело 111-117). Последний раз на дворцовом приеме «камер-юнкер Пушкин с супругою, урожденной Гончаровой» упоминается только 27-го декабря 1835 года, в дальнейшем имя Пушкина не встречается. Приглашали во дворец по «списку», и в этот последний для Пушкиных прием Дантес приглашен не был. Единственное совпадение приглашений было 24 ноября 1835 года, в день тезоименитства великое княжны Екатерины Михайловны».
Оказывается, при разговоре царя с Дантесом о «белом» присутствовал и поэт! Запись С. Ласкина фиксирует и ещё один сценический фрагмент николаевского заговора, бал от 27-го декабря 1835 года, который я назвал, исходя из даты проведения его царем, как: «Николай I и Пушкин на двух летней годовщины «похорон» поэтом, в «Пиковой даме», Екатерины II».
Как видите, Николай I, через число «27», ведет, в заговоре, и «екатерининский мотив»! Впервые он ярко выделит его, через присвоение Пушкину унизительного придворного звания «камер-юнкер», 27-го декабря 1833 года. В годовщину «похорон» поэтом, в «Пиковой даме», Екатерины II. По «малому» времени, разумеется.
3. Весьма примечательна в письме Дантеса, к Геккерну, и следующая его запись: «…вечером, в день его (Баранта – примечание В.Б.) представления ко двору, Его Величество спросил, знаком ли я с ним, и добавил, что вид у него совершенно достойного человека». А примечательна она тем, что Николай I, «посоветовавшись» с Дантесом на счет Баранта, запомнит этот разговор! И отразит его не только в заговоре против Пушкина, но и даже в заговоре против Лермонтова. Вот примерная схема названного «отражения».
Первое. Или по второму, то есть ещё не зашифрованному, черновику «Пиковой дамы», - «Сегодня бал у посланника» (смотрите третью главу «Пиковой дамы»)! – или же сам, дойдя до этой мысли, Николай I только что выделенный в «Пиковой даме» бал определит как «бал у французского посланника». Этому определению способствует то, что молодая графиня Анна Федотовна ездила именно в Париж и именно в Париже лихо сыграла - с герцогом Орлеанским!
А, определив, именно по приезду Баранта в декабре 1835 года в Петербург, да ещё и случайно наткнувшись на Дантеса, воплощенного, им, в реальность, - в главного героя «Пиковой дамы» (смотрите только что выделенную запись Дантеса)! - видимо здесь же и - запоминает мысль. А именно: отразить только что выделенный выше бал, происшедший в «Пиковой даме», именно в заговоре. Другими словами, как-то использовать, в заговоре против Пушкина, и приезд в Петербург французского посланника.
Отражение «бала у французского посланника», в николаевском заговоре против Пушкина, мы видим через дневниковую запись А.И. Тургенева от 16-го февраля 1837 года, недавно приехавшего из Святогорского монастыря, где он, по поручению Николая I, похоронил поэта. Видимо вспомнив именно о пиководамовском «бале у французского посланника», Николай I именно на бале у «французского посланника» Баранта и решил прилюдно «отблагодарить» А.И. Тургенева за захоронение им, - совместно с жандармом! – Пушкина.
Что вновь явилось тайным, - но прилюдно осуществленным царем! – осквернением уже мертвого поэта. Вот так «бал у французского посланника» причудливо, - но опять же с ненавистью! – отразился в николаевской феноменальной памяти, став, через неё, ещё одной реальностью заговора.
Николай I, прилюдно благодаря А.И. Тургенева за выполненное поручение, - за жандармские похороны Пушкина! – смаковал «бал у французского посланника» Баранта и потому, что знал, от тайных шпионов, что в этот же день покидала, Петербург, жена поэта. Главная виновница его, по осуществленному замыслу царя, гибели!
Вот подтверждение этому факту, найденного нами в книге А.Гессена «Набережная Мойки, 12»: «Вдова Пушкина, Наталья Николаевна, 16 февраля 1837 года уехала из Петербурга с четырьмя детьми и с сестрой Александриной и имение брата, Полотняный завод».
А вот и сама запись Тургенева, от 16-го февраля 1837 года, наглядно показывающая как прилюдно «благодарил» царь Тургенева за «похороны», им, Пушкина: «Потом на бал к послу. Государь взглянул не по-прежнему, потом громко позвал меня к себе, сказал мне: «Благодарю тебя, очень благодарен, я читал твои бумаги с большим удовольствием». Я - «Я жалею, Ваше Высочество, что не всё хорошо переписано». Он: «Нужды нет. Я читать умею. Теперь благословляю тебя, можешь ехать куда хочешь, только одно условие: «другим не заниматься». Я – «Вы видели, господи, что я там трудился». «Верю, верю тебе. Дай же мне руку» - и пожал её крепко. Все слышали, все видели, и в доме французского посла!».
Как видите, исходя: из отъезда Н.Н. Пушкиной и совсем недавних николаевских похорон, Тургеневым, А.С. Пушкина, – и благодарением, царем, самого Тургенева! - у Николая I получился, в заговоре, очень выразительный сценический фрагмент. Главный смысл, которого: полное торжество царя. И - новое осквернение, им, Пушкина.
Кроме того, не забывайте, что дата пятигорской дуэли Лермонтова, 13-15 июля 1841 года, возникла, в злом уме царя, 13-15 февраля 1837 года. Возникла, как вы помните, в прямой связи с появлением в Петербурге первой части знаменитого стихотворения Лермонтова «На смерть поэта». Возникла, в злом уме царя, как первая дуэль, ставшая потом, по воле царя, второй дуэлью Лермонтова. И была приурочена, им, к дате казни, 13 июля 1826 года, пятерых декабристов-руководителей.
Вторая же дуэль, 16-18 февраля 1840 года, - ставшая, у царя, первой! – связана у Николая I, как раз, с 16-18 февраля 1837 года. Связана как балом у французского посланника 16 февраля 1837 года, где царь впервые увидел и сына посла, то есть увидел - Эрнеста Баранта, так и со второй частью лермонтовского стихотворения «На смерть поэта», - с его знаменитыми 16-ти строками! – которые тоже дошли, через сыск, до Николая I.
Но и это – далеко не все. Как вы уже знаете, николаевский заговор, как против Пушкина, так и против Лермонтова, основан, царем, и на так называемом «естественном ходе событий». Поэтому вторым подтверждением использования Николаем I приезда французского посольства в Петербург, начатого им с только что выделенного разговора его, с Дантесом, о посланнике Баранте (смотрите – выше), являются следующие два факта.
Первый. Прямое использование царем, в качестве дуэльного секунданта с дантесовской стороны, секретаря французского посольства виконта д Аршиака (Сам Дантес, напомним, тоже французский поданный.).
Второй. Использование им, в качестве дуэлянта в первой лермонтовской дуэли, тоже француза: весьма легкомысленного, по многим характеристикам, сына французского посланника, Эрнеста Баранта (Его же секундант, граф Рауль де Англесе, тоже француз.). А как мы говорили выше, всё это – тоже не является случайностью.
Ибо Николай I враждебно отнесся к буржуазной революции, 1830-го года, во Франции (За которой, как известно из пушкинианы, внимательно следил и А.С. Пушкин.). Практически с этого же года он начал реанимировать – и «Священный Союз». Поэтому восстановление дипломатических отношений, с Францией, ещё были, для Николая I, не совсем искренним актом с его стороны.
Другими словами, Дантес выступил у него, с этой стороны, поставщиком – «подсадных уток». Через, разумеется, секунданта д. Аршиака, самого Дантеса и, потом, дуэлянта Эрнеста Баранта (с графом Раулем, тоже французом.).
Именно в этом, как вы уже знаете из «Общего анализа», второе предназначение появления Дантеса в России. С помощью попадания их всех, в дуэльные истории, вполне можно было вновь обострить отношения, как вы уже знаете из «Общего анализа писем Дантеса», именно с буржуазной Францией. Что он и сделал потом, то есть через несколько лет (Посланник Барант был отозван, Николаем I, в 1842 году.).
По первому, да и по второму, факту можно сказать и следующее. Они хотя и неброско, но тоже отражают тайное, на сей раз, историческое содержание «Пиковой дамы». А в нём, как вы знаете из выше изложенного, Пушкин очень много рассказал, как о тайной деятельности англо-прусских масонов против России, так и об ожесточенной военной борьбе французов, с ними (по «Пиковой даме» - знаменитый Казанова и герцог Орлеанский, к примеру), приведшие к появлению, на «свет божий», около пятидесяти Самозванцев. Самые известные из них, как вы уже знаете, «княжна Тараканова» и Е.Пугачев. И так далее. Это – с одной стороны.
Напомним историческое содержание пушкинской повести. Это первый английский посол Ч. Вильямс с его заговорами против Елизаветы Петровны, граф Сен-Жермен совместно со вторым английским послом-лордом и Ангальт Цербстской. Убийство, ими, трех российских легитимных императоров и всех русских Романовых. Екатерининский, 1762 года, дворцовый переворот. Дворцовый переворот, 1801 года, с убийством Павла I, при участии, в перевороте, как английского посла Уитворда, - с английским капиталом! – так и пруссаков; и т.д.
С другой стороны, сам Николай I как самый ярый приверженец политики Екатерины II, поддерживал, в то время, самые дружественные отношения - с прусским кронпринцем Вильгельмом (Что видно даже из дневника А.С. Пушкина.). И враждебно относился, к французам, ещё с наполеоновского похода на Россию.
Так вот, исходя из только что изложенного, получается, что Николай I – через только что указанных, выше, французов! – реализовал, в заговоре против Пушкина, и месть прусских масонов «отступившемуся» масону Пушкину. Пушкину, предавшему «огласке», в «Пиковой даме», тайные задачи и цели англо-прусского масонства. Что я уже выделил, выше, в «Общем анализе переписки Дантеса». Отсюда и идет, у царя, его, - и поэта Лермонтова! – «наказание». Отсюда может идти, кстати, и перчатка П.Вяземского, - или масонская рукавица! – на гроб Пушкина.
Второй же факт интересен и с другой стороны. До настоящих строк я искренне считал, что француз Эрнест, сын французского посланника и писателя Проспера Эмаля де Баранта, после поединка с Лермонтовым на шпагах (или, там, саблях), при переходе на пистолеты – промахнулся.
Однако только что изложенное, выше, позволяет предположить, - из-за «промаха» Эрнеста! – примерно следующее. Что первая, или эрнестовская, дуэль была, - в своем роде, разумеется! – неким «предупреждением» прусского масона Николая I – именно новоявленному поэту. Основная же, - и сразу же смертельная, для поэта! – дуэль была запланирована, Николаем I, именно на 13-15 июля 1841 года.
Зачем я, через ввод только что выделенного выше, ещё более усложнил и без того чрезвычайно сложный николаевский заговор против наших двух Великих поэтов? Сообщаю – с одной единственной целью: чтобы исследователи отработали, то есть дополнительно исследовали, и только что обозначенные, выше, версии.
На мой же взгляд, в связи с шести плановостью пушкинской «Пиковой дамы», вполне возможно, что Николая I именно через приезд французского посольства в Петербург, ввел в свой заговор, помимо основной своей «концепции», развернутой вам в этой книги, и только что выделенный «масонский мотив».
Так как именно через участие французов в дантесовской и в барантовской дуэлях, заговор и стал наиболее полно отражать всё многообразие пушкинского шедевра. В частности, стал отражать два наиглавнейших его плана: исторический и биографический. Вот всё, что мне хотелось прокомментировать по только что приведенному, выше, письму Дантеса.
Письмо № 17.
Петербург. 6 января 1836 год.
«Мой драгоценный друг, я не хочу медлить с рассказом о том, сколько счастья доставило мне твоё письмо от 24-го: я же знал, что Король не станет противиться твоей просьбе, но полагал, что это причинит ещё больше затруднений и хлопот, и мысль эта была тяжела, поскольку это дело оказалось для тебя ещё одним поводом для огорчений и озаботило бы тебя, а тебе ведь уже пора бы отдыхать да смотреть, как я стараюсь заслужить все благодеяния. Однако будь уверен, мне никогда не потребовался бы королевский приказ, чтобы не расстаться с тобой и посвятить все мое существование тебе – всему, что есть в мире доброго и что я люблю более всего, да, более всего, теперь я вполне могу это написать, раз ты в Париже, и я не рискую, что ты когда-нибудь забудешь или обронишь письмо. Ведь в Сульце были люди, которых бы это огорчило, а, находясь на вершине счастья, не следует забывать об остальной земле. Однако нежность – чувство, столь неотрывно сопутствующее благодарности, что я люблю тебя более чем всех своих родственников вместе, и я не могу далее откладывать это признание. Может быть, нехорошо испытывать подобные чувства, но что поделаешь, никогда не умел я владеть собою, даже в самых обычных вещах, как же ты хочешь, чтобы я устоял перед желанием дать тебе прочитать всю глубину своего сердца, где нет, и никогда не будет, ничего тайного от тебя, даже того, что дурно, - ты ведь добр и снисходителен, и я на это полагаюсь, как на твою дружбу, уж она-то меня не оставит, убежден, ибо в жизни я не сделал ничего такого, чтобы лишиться её.
Поздравляю, что ты, наконец, в Париже, и уверен, что тебе это пойдет во благо, если только не станешь часто ездить в салоны для иностранцев, где для людей нервных слишком плохой климат, а я думаю, ты из их числа»….
Комментарии В.Б.
Письмо Дантеса к Гекерну, от 6 января 1836 года, полностью изложено, мною, в начале «Общего анализа писем Дантеса». Для того чтобы хронология не нарушалась, приведем, его, и здесь. Дадим и некоторые комментарии к названному письму. А они – таковы.
1. Вадим Старк, первый русский критик полной переписки Дантеса, как мы уже указывали в своем «Общем анализе», выделяет, что «не снимается только одна маска – признательного и любящего друга».
Здесь же можно дополнить, наверное, и следующее. Только что выделенная, выше, часть переписки Дантеса, в которую уже входят 17 писем кавалергарда, позволяет уже судить, на мой взгляд, не только о характере Дантеса и «его психологическом портрете» (выражение Вадима Старка), но и, даже, о его наклонностях.
На наш взгляд, подтвержденный по обоим Геккернах, потом, и В. Старк, через свои многочисленные излияния, в письмах, своей дружбы, признательности и любви к Геккерну, Дантес не только «поощряет», Геккерна, к вполне определенным действиям, – например: к продвижению дела с усыновлением; к покупке, Геккерном, земель; и прочее! – что, безусловно, является важным во всей его переписки, но и выражает, через только что выделенные излияния, - как не защищай, его, Серена Витале в своих сопроводительных разделах к каждому письму Дантеса! – «игру грязную». Смотрите наш второй комментарий к письму за № 11.
Другими словами, выражает именно «любовь» Дантеса, как гомосексуала, как педераста, к Геккерну.
Неприятно об этом писать, но, увы, приходится. Перед нами, через раскрытие первой части переписки, переписка Дантеса предстает именно как пример, или ярчайший образец, переписки двух гомосексуалистов. Это наше дополнение к «психологическому портрету» Дантеса. Дополнение, специально данное, нами, ещё без писем Дантеса о «взаимной любви», его, и Н.Н. Пушкиной. Дополнение, через которое мы ещё раз подчеркиваем не только его извращенность, но и его цинизм, и лживость его утверждений, именно о «взаимной любви».
2. Семнадцатое письмо Дантеса, к Геккерну, делит его переписку, как мы уже указали, на две части. И эта, только что выделенная вторая часть, - часть или «роман», написанный, Геккерну, Дантесом о «взаимной любви»! – тоже весьма характерна: она сочинена, Дантесом, именно при отсутствии самого Геккерна в Петербурге! Она начинается и кончается, у Дантеса, именно при отсутствии Геккерна в Петербурге.
Следовательно, и с только что выделенной точки зрения, - не говоря уж о наличии самого заговора против Пушкина, предусматривающем, в своих планах, рождение «взаимной любви» Дантеса и Н.Н. Пушкиной именно при отсутствии Геккерна в Петербурге! – «взаимная любовь» Дантеса и Н.Н. Пушкиной - лжива. Со стороны Дантеса, разумеется. При отсутствии барона, при котором легче было, кстати, втянуть потом, Геккерна, в начатое, царем, «дело Пушкина». И взаимная любовь - специально придумана кавалергардом. Как лживы и все слухи в петербургский свет, специально распускаемые – им же. Вот такой обобщающий комментарий, - или оценочный вывод, что точнее! - мне хотелось дать вам, читатель, перед изложением второй части переписки Дантеса.
Письмо № 18.
Петербург. 20 января 1836 года.
Я поистине виноват, что не сразу ответил на два дружественных и забавных твоих писем. Но, понимаешь, - ночи танцуешь, утро проводишь в манеже, а после обеда спишь. Вот тебе моя жизнь за последние две недели. И мне предстоит вынести её ещё, по крайней мере, столько же, а, хуже всего то, что я влюблен как безумный.
Да, как безумный, ибо просто не знаю, куда от этого деться, имени её тебе не называю, потому что письмо может до тебя не дойти, но ты припомни самое очаровательное создание Петербурга, и ты поймёшь, кто это.
А всего ужаснее в моём положении то, что она тоже меня любит, видеться же нам до сих пор было невозможно, ибо её муж безобразно ревнив. Вверяюсь тебе, дорогой мой, как лучшему своему другу, знаю, что ты посочувствуешь мне в моей беде, но, ради бога, ни слова никому, и не вздумай кого-либо расспрашивать, за кем я ухаживаю, не то, сам того не желая, ты можешь её погубить, и тогда я буду безутешен. Потому что, понимаешь, я ради неё готов на всё, только бы ей угодить, ведь жизнь, которую я веду в последнее время, это какая-то невероятная пытка. Это ужасно – любить и не иметь возможности сказать об этом друг другу иначе, как между двумя ритурнелями в контрдансе; может, напрасно я поверяю это тебе, и ты назовешь это глупостями, но сердце моё до того переполнено, что мне необходимо хоть немного излить свои чувства. Я уверен, что ты простишь мне это безумство, я согласен, что это безрассудно, но я не могу внять голосу рассудка, хотя мне это очень было бы нужно, ибо любовь эта отравляет мне жизнь; но не беспокойся, я веду себя благоразумно. И был, до сих пор, столь осторожен, что тайна эта известна только мне и ей (она носит ту же фамилию, что та дама (1), которая писала тебе по поводу меня, что ей очень жаль, но мор и голод разорили её деревни). Теперь ты понимаешь, что от такой женщины можно потерять голову, особливо, если она тебя любит.
Ещё раз – ни слова. Брею. Ведь он переписывается с Петербургом, и достаточно малейшего упоминания в письме к его супруге, чтобы мы оба погибли. Ибо бог знает, что может случиться, вот почему, дражайший друг мой, мне вечностью покажутся те четыре месяца, что предстоит нам с тобой провести в отдалении друг от друга, ибо в моём положении так необходим человек, которого любишь, кому можешь открыть своё сердце, у кого можно просить поддержки. Вот потому-то я плохо выгляжу, а не Буль этого, никогда я не чувствовал себя здоровее телом, чем теперь, но я до того взбудоражен, что уже ни днём, ни ночью не знаю покоя, именно для того, а вовсе не из-за здоровья, у меня болезненный и печальный вид.
Прощай, дражащий друг. Отнесись снисходительно к моей новой страсти, ибо и тебя я тоже всем сердцем люблю (2). Мой дорогой друг, ты был прав, когда писал в прошлый раз, что подарок от тебя был бы смешон. В самом деле, разве ты не даришь мне подарков ежедневно. И, не правда ли, только благодаря твоим подаркам, я существую: экипаж, шуба, мой дорогой, если бы ты не позволили ими пользоваться, я бы не смог выезжать из дому. Ведь русские утверждают, что такой холодной зимы не было на памяти людской. Всё же единственный подарок, который мне хотелось бы получить от тебя из Парижа – перчатки и носки из филозели, это ткань из шелка и шерсти, очень приятные и теплые вещи и, думаю, стоят недорого; если не так, посчитаем, что я не говорил. Относительно драпа, думаю, он не нужен: моя шинель вполне послужит до той поры, когда мы вместе отправимся во Францию, что же до формы, то разница, с новой формой, была бы не так велика, что не стоит из-за этого утруждаться. Ты предлагаешь мне переменить квартиру, но я не согласен. Ибо наилучшим образом и удобно устроен - в своей квартире. Так что с трудом без неё обошелся бы, тем более что я был бы стеснен, да и ты тоже – ведь кроме постоянных солдат на парадной лестнице, из-за моих поздних приездов и швейцару пришлось бы почти всю ночь быть на ногах, что было бы мне неприятно. Материи, которые ты предлагаешь, принимаю с благодарностью, и это не будет роскошеством, ведь моя старая мебель почти вся изведена животными; одно условие, что ты сам всё выберешь, по той простой причине, что у тебя намного больше вкуса; цвет же неважен – летом придется красить комнату, вот, её, и выкрасят в цвет, подходящий к материи.
Я послал Антуана (3) в деревню: меньше, чем за 500-600 рублей не найти дачи, где мы оба устроились бы удобно и в тепле. Подумай, не слишком ли это дорого, и ответь сразу, чтобы я смог распорядиться и всё устроить для твоего удобства. Дай мне знать со следующей почтой, получил ли ты письмо некого господина; позавчера он написал мне пачку писем, о которых расскажу тебе в следующий раз. Прощай, мой драгоценный, будь снисходителен к моей новой страсти, ведь тебя я тоже люблю всем сердцем. Дантес.
Примечания Серены Витала
1.Безусловно, речь идет о московской тетке Дантеса – графини Шарлоте (Елиз. Фед.) Мусиной-Пушкиной, урожденной графини фон Вартленбен, двоюродной бабушки Дантеса, через которую Геккерн должен был передать денежную помощь для Дантеса. Сокращенная фамилия «Пушкина» вместо «Мусина-Пушкина» в то время использовалась очень часто.
2. На этом месте обрывается фрагмент данного письма, опубликованного Анри Труйая в 1946 году.
3. Вероятно, слуга Дантеса.
Общий комментарий В.Б.
Знаменитое, по настоящее время, письмо Дантеса, к Геккерну, от 20 января 1836 года, отрывок из которого был опубликован, в 1946 году, Анри Труайя. Отрывок из письма, вызвавший, в советском пушкиноведении, сенсацию и породивший множество предположений и гипотез исследователей.
Главным итогом, которых, следует считать «откат», - почти всех пушкинистов! - на старые (то есть щеголевские) позиции. На позиции возникновения, пушкинской дуэли, по «семейственным причинам и обстоятельствам». И на позиции, по отношению к которым даже весьма неудачное предположение С. Ласкина, - высказанное, им, в его статье «Дело» Идалии Полетики»! - выглядит гораздо лучше только что выделенного, выше, «отката» исследователей.
Письмо № 19.
Петербург. 2 февраля 1836 года.
Мой драгоценный друг, никогда в жизни я столь не нуждался в твоих добрых письмах, на душе такая тоска, что они становятся для меня поистине бальзамом. Теперь мне кажется, что я люблю её больше, чем две недели назад! Право, мой дорогой, это идея «фикс», она не покидает меня, она со мною во сне и наяву. Это страшное мучение: я едва могу собраться с мыслями, чтобы написать тебе несколько банальных строк, а ведь в этом единственное моё утешение – мне кажется, что когда говорю с тобой, на душе становится легче. У меня более чем когда-либо причин для радости, ибо я достиг того, что могу бывать в её доме (1), но видеться с ней наедине, думаю, почти невозможно, и всё же совершенно необходимо; и нет человеческой силы, способной этому помешать, ибо только так я вновь обрету жизнь и спокойствие. Безусловно, безумие слишком долго бороться со злым роком, но отступить слишком рано – трусость. Словом, мой драгоценный, только ты можешь быть моим советником в этих обстоятельствах: как быть, скажи? Я последую твоим советам, ведь ты мой лучший друг, и я хотел бы излечиться к твоему возвращению и не думать ни о чем, кроме счастья видеть тебя, а радоваться только тому, что мы вместе. Напрасно я рассказываю тебе все эти подробности, знаю – они тебя удручат, но с моей стороны в этом есть немного эгоизма, ведь мне-то становится легче. Может быть, ты простишь мне, что я с этого начал, когда увидишь, что я приберег добрую новость. Я только что произведен в «поручики» (2); как видишь, моё предсказание исполнилось незамедлительно, и я пока служил весьма счастливо – ведь в конной гвардии до сих пор остаются в этом чине те, кто был в корнетах ещё до моего приезда в Петербург. Уверен, в Сульце также будут очень довольны, я извещу их ближайшей почтой. Честно говоря, мой дорогой друг, если бы в прошлом году ты захотел поддержать меня чуть больше, когда я просился на Кавказ – теперь ведь ты можешь это признать, или я сильно заблуждался, всегда считая это несогласием, конечно, тайным, - то на будущий год я путешествовал бы с тобой как поручик-кавалергард, да вдобавок с лентой в петлице, потому что всё, кто был на Кавказе, вернулись в добром здравии и были представлены к крестам, вплоть до маркиза де Пина (3). Один бедняга Барятинский (4) был опасно ранен, верно; но тоже – какое прекрасное вознаграждение: Император назначил его адъютантом Великого князя-наследника, а позже представил к награждению крестом Святого Георгия и дал отпуск за границу на столько времени, сколько потребуется для поправки здоровья; если бы я был там, может быть, тоже что-нибудь бы привез.
Примечания Серены Витале
1. Таким образом, мы можем теперь более точно, чем раньше, - январем 1836 года, - датировать время, когда Дантес был принят в доме Пушкиных.
2. Дантес был произведен в поручики Кавалергардского полка 28-го января 1836 года. Во французской армии этот чин равнялся лейтенанту.
3. Маркиз де Пина, упомянутый Пушкиным как принимаемым в гвардию наряду с Дантесом.
4. Князь Ал-р Ив. Барятинский – поручик лаб.- гав. Кирасирского полка, в марте 1835 года был по его просьбе командирован в войска Кавказского корпуса. Осенью этого же года был тяжело ранен, награжден золотой саблей, произведен в очередной чин, представлен к ордену Святого Георгия 4-ой степени. Позднее – фельдмаршал.
Письмо № 20.
Петербург. 14 февраля 1836 года.
Дорогой друг мой, вот и масленица миновала, а с ней и часть моих мучений, право же, мне кажется, что я несколько спокойнее с тех пор, как уже не вижу её каждый день и всякий уже вправе брать её за руку, касаться её талии, танцевать и беседовать с ней так же, как и я, но другим это было бы просто, потому что у них более спокойная совесть. Глупо говорить, но я сам бы не поверил в это прежде, но ведь то состояние раздражения, в котором я всё время находился и которое делало, меня, таким несчастным, оказывается, объясняется попросту ревностью. А затем у нас с ней произошло объяснение в последний раз, когда я её видел, ужасно тяжелое, но после мне стало легче. Эта женщина, которую считают не слишком умной, уже не знаю, может быть, любовь прибавляет ума, но невозможно проявить большего такта, очарования и ума, чем проявила она в этом разговоре, а ведь он был труден, потому что речь шла не больше и не меньше, как о том, чтобы отказать любимому и обожающему её человеку нарушить ради него свой супружеский долг; она обрисовала мне своё положение с такой искренностью, она так простодушно просила пожалеть её, что я поистине был обезоружен и ни слова не мог найти в ответ.
Знал бы ты, как она меня утешала, ибо она видела, как я задыхаюсь, в каком я был ужасном состоянии после того, как она сказала: я люблю вас так, как никогда не любила, но никогда ничего не требуйте от меня, кроме моего сердца, потому что всё другое принадлежит не мне, и я не могу быть счастлива иначе, как выполняя то, что мне велит долг, пощадите меня и любите меня всегда так, как любите сейчас, и да будет вам наградой моя любовь.
Ты понимаешь, я готов был пасть к её ногам и лобызать их, когда был бы один, и, уверяю, тебя, с этого дня моя любовь стала ещё сильнее, только теперь я люблю её иначе, я благовею, я почитаю её, как почитают того, с кем ты связан всем своим существованием.
Но прости, дражайший друг, что письмо своё я начинаю с разговора о ней, но она и я нечто единое, и, говоря о ней, я говорю о себе, а ты во всех своих письмах коришь меня, что я недостаточно подробно о себе пишу.
А я, как уже говорил, чувствую себя лучше, гораздо лучше, я, слава богу, вновь начинаю свободно дышать, ведь это же была просто невыносимая пытка – выглядеть оживленным, веселым на людях, перед теми, кто видит тебя ежедневно, в то время как душа твоя полна отчаяния, - ужасное положение, которого я и врагу не пожелаю (1). Всё же потом бываешь, вознагражден – пусть даже одной той фразой, что она сказала; кажется, я написал её тебе. Однако не ревнуй, мой драгоценный, и не злоупотребляй моим доверием: ты-то останешься навсегда, что же до неё – время окажет свое действие и её изменит, так что ничего не будет напоминать мне ту, кого я так любил. Ну а к тебе, мой драгоценный, меня привязывает каждый новый день всё сильнее, напоминая, что без тебя я был бы ничто.
В Петербурге ничего интересного: да и каких рассказов ты хотел бы, коли ты в Париже, а ты источник всех моих удовольствий и душевных волнений, и ты легко можешь найти себе развлечения – от полишинеля на бульварах до министров в Палате, от суда уголовного до суда пэров. Я, в самом деле, завидую твоей жизни в Париже – это время должно быть интересным, а наши газеты, как не усердствуй, способны лишь весьма слабо воспроизвести красноречие и отвагу убийцы Луи-Филиппа (2).
Примечания Серены Витале
1. На этом месте обрывается фрагмент данного письма, опубликованного Анри Труйая в 1946 году.
2. Луи-Филипп – французский король с 1830 по 1848 год, убит не был. Дантес говорит о покушавшемся на убийство Жозефе Фисони, процесс над которым начался 10 февраля 1836 года в Париже. Обвиненный был казнен.
Письмо № 21.
Петербург. 6 марта 1836 года.
Мой дорогой друг, я всё медлил с ответом, ведь мне необходимо было читать и перечитывать твоё письмо. Я нашел в нем всё, что ты обещал; мужество для того, чтобы снести своё положение. Да, поистине в самом Человеке всегда достаточно сил, чтобы одолеть всё, с чем он считает необходимым бороться и Господь мне свидетель, что уже при получении твоего письма, я принял решение пожертвовать этой женщиной ради тебя. Решение моё было великим, но и письмо твоё было столь добрым, в нем было столько правды и столь нежной дружбы, что я ни на мгновение не колебался; с той же минуты я полностью изменил мое поведение с нею: я избегал встреч так же старательно, как прежде искал их; я говорил с нею со всем безразличием, на какое был способен, но думаю, что не выучи я твоего письма, мне не достало бы духу. На сей раз, слава Богу, я победил себя, и от безудержной страсти, что пожирала меня шесть месяцев, о которой я говорил во всех письмах к тебе, во мне осталось лишь преклонение да спокойное восхищение созданием, заставившем моё сердце биться столь сильно.
Сейчас, когда всё позади, позволь сказать, что твоё послание было слишком суровым, ты отнесся к этому трагически и строго наказал меня, стараясь уверить, будто ты знал, что ничего для меня не значишь, и, говоря, что письмо моё было полно угроз. Если смысл его был действительно таков, признаю свою вину, но только сердце моё совершенно невинно. Да и как же твоё сердце не сказало тебе тотчас, что я никогда не причиню тебе горя намеренно, тебе, столь доброму и снисходительному. Видимо, ты окончательно утратил доверие к моему рассудку, правда, был он совсем слаб, но все-таки, мой драгоценный, не настолько, чтобы положить на весы твою дружбу и думать о себе прежде, чем о тебе. Это было бы более чем себялюбием, это было бы черной неблагодарностью. Доказательство всего сказанного – моё доверие, мне известны твои убеждения на этот счет, так что, открываясь, я знал заранее, что ты ответишь отнюдь не поощрением. Вот я и просил укрепить меня советами, в уверенности, что только это поможет мне одолеть чувство, коему я попустительствовал и которое не могло дать мне счастья. Ты был менее суров, говоря о ней, когда написал, будто до меня она хотела принести свою честь в жертву другому человеку – но, видишь ли, это невозможно. Верю, что были мужчины, терявшие из-за неё голову, она для этого достаточно прелестна, но чтобы она их слушала, нет! Она же никого не любила больше, чем меня, а в последнее время было предостаточно случаев, когда она могла бы отдать мне все – и что же, мой дорогой друг – никогда, ничего! Никогда в жизни!
Она была много сильнее меня, больше 20-ти раз просила меня пожалеть её и детей, её будущность, и была столь прекрасна в эту минуту (а какая женщина не была бы), что, желай она, чтобы от неё отказались, она повела бы себя по-иному, ведь я уже говорил, что она столь прекрасна, что можно принять её за ангела, сошедшего с небес. В мире не нашлось бы мужчины, который не уступил бы ей в это мгновение, такое огромное уважение она внушала. Итак, она осталась чиста; перед целым светом она может не опускать головы. Нет другой женщины, которая повела себя бы так же. Конечно, есть такие, у коих на устах чаще слова о добродетели и долге, но с большой добродетелью в душе – ни единой. Я говорю обо всем не с тем, чтобы ты мог оценить мою жертву, в этом я всегда буду отставать от тебя, но дабы показать, насколько неверно можно порою судить по внешнему виду. Ещё одно странное обстоятельство: пока я не получил твоего письма, никто в свете даже и мысли её при мне не произносил. Едва твоё письмо пришло, словно в подтверждение всем твоим предсказаниям – в этот же вечер еду я на бал при дворе, и Великий Князь-наследник шутит со мною о ней, отчего я тотчас заключил, что и в свете, должно быть, прохаживались на мой счет. Её же, убежден, никто никогда не подозревал, и я слишком люблю её, чтобы хотеть скомпрометировать. Но я уже сказал, всё позади, так что надеюсь, по приезде, ты найдёшь меня выздоровевшим….
Комментарий В.Б.
Хорошо, что, - распаляясь! – Дантес не написал, в письме, что «Н.Н. Пушкина – отдалась ему». В пылу объяснения написал, Геккерну, только, что «в последнее время было предостаточно случаев, когда она могла бы отдать мне всё». А «отдать-то», как раз и не могла: семь месяцев беременности – нешуточный срок. Да и беременность протекала у неё, как вы помните из нашего «Общего анализа», тяжело. Дантес здесь, как и вообще о «взаимной любви», явно врет Геккерну.
Могла «отдать», но, опять же, не «отдала». Кстати, возвратилась домой с большим негодованием, - на «предложение» Дантеса! – при свидании-провокации 2-го ноября 1836 года. Вот единственный вероятностный случай, когда и Дантес – реально «просил», - да, ещё, и с пистолетом у виска! – и она, - благодаря шантажу его и Идалии Полетики! – чуть не попалась, - из-за своей мягкости и некоторой легковерности к людям, «как кур в щи»! В остальном же Н.Н. Пушкину – не в чем обвинять. Так как всё остальное это и есть, как раз, сплетни.
Сплетни, распускаемые и демонстрируемые - именно Дантесом. Так как им была получена команда, от Нессельроде, именно на демонстрацию, в свет, своей влюбленности и распускания сплетен, в свет, о взаимной влюбленности его и жены поэта. А заодно и Геккерну, отсутствующим в Петербурге!
Письмо № 22.
Петербург. Суббота. 28 марта 1836 года.
(…). Хотел писать тебе, не говоря о ней, однако признаюсь, письмо без этого не идет, да к тому же, я обязан тебе отчетом о своем поведении после получения последнего письма. Как и обещал, я держался твердо и от встреч с нею не искал: за эти три недели я говорил с ней четыре раза и о вещах, совершенно незначительных, а ведь Господь свидетель, мог бы проговорить десять часов кряду, пожелай я высказать половину того, что чувствую, видя её. Признаюсь откровенно – так, как я тебя; я и сам бы не поверил, что мне достанет духу жить поблизости от столь любимой женщины и не бывать у неё, имея для этого все возможности. Ведь, мой драгоценный, не могу скрыть от тебя, что всё ещё безумен; однако же, сам Господь пришел мне на помощь: вчера она потеряла свекровь (1), так что не меньше месяца будет вынуждена оставаться дома, тогда, может быть, невозможность видеть её позволит мне не предаваться этой страшной борьбе, возобновляющейся ежечасно, стоило мне остаться одному: надо ли идти или не ходить. Так что признаюсь, в последнее время я постоянно страшусь сидеть дома в одиночестве и часто выхожу на воздух, чтобы рассеяться. Так вот, когда бы ты мог представить, как сильно и нетерпеливо я жду твоего приезда, а отнюдь не боюсь его – я дни считаю до той поры, когда рядом будет кто-то, кого я мог бы любить – на сердце так тяжело, и такое желание любить и не быть одиноким в целом свете, как сейчас, что шесть недель ожидания покажутся мне годами.
Примечания Серены Витале
1. Над. Осиповна Пушкина, мать Пушкина, скончалась утром 29-го марта 1836 года; приходится предполагать, что Дантес начал своё письмо 28-го марта и продолжил его на следующий день. Аналог – письмо Дантеса от 2-го августа 1836 года, начатого 30-го июля.
Письмо № 23.
Петербург. Апрель 1836 года,
после 5-го числа (1).
Мой драгоценный друг, необходимо, чтобы я рассказал тебе что-нибудь до твоего приезда в Петербург. Хотя ничего особенно интересного и нет, нужно рассказать тысячу пустячков для наших бесед у камина. Право, мой дражащий, говоря, что считаю дни до твоего приезда, я лгал – минуты, да минуты. Как же крепко мы обнимемся! Как станем беседовать о тебе, обо мне, о твоём путешествии – да, советую запастись твоим знаменитым терпением, ибо не дам тебе ни минуты покоя. Я хочу надоесть тебе вопросами, ведь тебе придется день за днем рассказывать мне обо всем, чем ты занимался во время отсутствия.
Мой бедный друг, я от всего сердца жалею, что тебе пришлось совершить скучную поездку, которую тебе пришлось предпринять для получения того, что должно составить наше счастье. За десять дней познакомиться с семьей – дело, безусловно, мало приятное, но оно должно превратиться в муку, если знакомство завершается твоей просьбой, в которой нет ничего приятного для этих особ. Они могли бы очень легко, и при этом, не дав повода для упреков, отказаться ввести в свою семью иностранца, который, конечно, не заставит их стыдиться себя и сознаёт всю ответственность своего нового положения….
Ещё одна неприятная новость: всё это лето у нас будут работать каменщики, как я уже писал. Завадовские купили дом и будут подстраивать этаж над квартирой Владен (2). (…).
Не хочу говорить тебе о своем сердце, ибо пришлось бы сказать столько, что никогда бы не кончил. Тем не менее, оно чувствует себя хорошо, и данное тобой лекарство оказалось полезным, благодарю миллион раз, я возвращаюсь к жизни и надеюсь, что деревня исцелит меня окончательно, - я несколько месяцев не увижу её.
Ты пишешь, что Жан-вер просил руки сестры красавицы графини Борх и ему по справедливости отказали. Что же, соперник его победил и скоро получит её в жены (3). Прощай, мой драгоценный друг, единственный поцелуй в одну твою щеку, но не более, ибо остальные мне хочется подарить тебе по приезде. Дантес.
Примечания Серены Витале
1. Датируется на основании полного текста данного письма.
2. Речь идёт о двухэтажном доме по Невскому проспекту, 48, принадлежащему семейству графов Владенов. Хозяйка его числилась женой генерала Владена, не жившая в Петербурге. Дантес её именует «мадам Владен». Её дочь, урожденная графиня Владен Ел. Мих., в замужестве Завадовская. Вероятно, Завадовские хотели в 1836 году достроить указанный в письме дом, но эти планы тогда не были претворены в жизнь. Второй этаж дома занимали Геккерн с Дантесом.
3. Ольга Винокентьевна Голынская, двоюродная сестра Нат. Ник. Гончаровой, сестра Любови Винокентьевны Борх (жена графа Иосифа Михайловича Борха, имя которого использовано в подписи анонимного пасквиля, присланного Пушкину 4-го ноября 1836 года). 1-го октября 1836 года стала женой Франсуа Веймара, французского литератора.
Комментарий В.Б.
На только что приведенном письме заканчивается вторая часть переписки Дантеса, уже отражающая, у кавалергарда, начало активной части николаевской компании по дискредитации жены поэта. Из только что выделенной части берет своё начало, или истоки, и николаевская компрометация по дискредитации Александрины Гончаровой и Екатерины Гончаровой, так как Дантес вошел в дом Пушкиных, 27-го января 1836 года, как претендент в женихи названных девушек.
В выделенных, выше, письмах, Дантес – даже не упоминает, о них. Но компания по дискредитации сестер Гончаровых будет начата, Николаем I, через цепь: граф Нессельроде – Дантес и его сотоварищи по полку – Идалия Полетика (с момента переезда, Пушкиных-Гончаровых, на дачу) – великосветские кумушки типа девицы Мердер или Софьи Карамзиной, великосветские салоны типа г-жи Нессельроде, и прочее.
В третьей части переписки Дантеса, - относящейся уже к дуэльным событиям! – мы приведем только два письма Дантеса к барону Геккерну. Два письма, остававшиеся, - до опубликования их, в 1995 году, в петербургском журнале «Звезда»! - неизвестными для общественности. Остальные письма третьей части находится во многих трудах по дуэльной истории Пушкина (но находятся в них, по настоящее время, как бы в тени). К сожалению, в предлагаемом, вам, разделе мы не будем их приводить.
Письмо № 24.
Петербург. 17 октября 1836 года.
Дорогой друг, я хотел говорить с тобой сегодня утром, но у меня было так мало времени, что это оказалось невозможным. Вчера я случайно провел весь вечер наедине с известной тебе дамой, но когда я говорю наедине – это значит, что я был единственным мужчиной у княгини Вяземской, почти час. Можешь вообразить мое состояние, я, наконец, собрался с мужеством и достаточно хорошо исполнил свою роль и даже был довольно весел. В общем, я хорошо продержался до 11 часов, но затем силы оставили меня и охватила такая слабость, что я едва успел выйти из гостиной, а оказавшись на улице, принялся плакать, точно глупец, отчего, правда, мне полегчало, ибо я задыхался; после же, когда я вернулся к себе, оказалось, что у меня страшная лихорадка, ночью глаз не сомкнул и испытывал безумное нравственное страдание.
Вот почему я решил прибегнуть к твоей помощи и умолить выполнить сегодня вечером то, что ты обещал. Абсолютно необходимо, чтобы ты переговорил с нею, даба мне окончательно знать, как быть.
Сегодня вечером она едет к Лерхенфельдам, так что, отказавшись от партии, ты улучшишь минутку для разговора с нею.
Вот моё мнение: я полагаю, что ты должен открыто к ней обратиться и сказать, да так, чтобы не слышала сестра, что тебе совершенно необходимо с нею поговорить. Тогда спроси её, не была ли она случайно вчера у Вяземских, когда же она ответит утвердительно, ты скажи, что так и предполагал и что она может оказать тебе великую услугу; ты расскажешь о том, что со мной вчера произошло по возвращении, словно бы был свидетелем; будто мой слуга перепугался и пришел будить тебя в два часа ночи, ты меня много расспрашивал, но так и не смог ничего добиться от меня. Примечание Серены Витале. После этой фразы идет приписка вдоль левого поля. «Но, впрочем, тебе и не надобно было моих слов, ведь ты и сам догадался, что я потерял голову из-за неё, а наблюдая перемены в моём поведении и в характере, окончательно в этом утвердился, а стало быть, и мужу невозможно было не заметить этого же самого». И что ты убежден, что у меня произошла ссора с её мужем, а к ней обращаешься, чтобы предотвратить беду (мужа там не было). Это только докажет, что я не рассказал тебе о вечере, а это крайне необходимо, ведь надо, чтобы она думала, будто я таюсь от тебя и ты расспрашиваешь её лишь как отец, интересующийся делами сына; тогда было бы недурно, чтобы ты намекнул ей, будто полагаешь, что бывают и более близкие отношения, чем существующие, поскольку ты сумеешь дать ей понять, что, по крайней мере, судя по её поведению со мной, такие отношения должны быть.
Словом, самое трудное – начать, и мне кажется, что такое начало весьма хорошо, ибо, как я сказал, она ни в коем случае не должна заподозрить, что этот разговор подстроен заранее, пусть она видит в нем лишь вполне естественное чувство тревоги за моё здоровье и судьбу, и ты должен настоятельно просить хранить это в тайне от всех, особенно от меня. Всё-таки было бы осмотрительно, если бы ты не сразу стал просить её принять меня, ты мог бы сделать это в следующий раз, а ещё остерегайся употреблять выражения, которые были в том письме. Ещё раз умоляю тебя, мой дорогой, прийти на помощь, я всецело отдаю себя в твои руки, ибо, если эта история будет продолжаться, а я не буду знать, куда она меня заведет, я сойду с ума.
Если бы ты сумел вдобавок припугнуть её и внушить, что….
Пояснение Серены Витале:
«Далее несколько слов не читаются. Дантес вымарал всю эту фразу, так что с трудом можно разобрать, только её начало, приводим его в оригинале», - здесь, на этом месте, С. Витале приводит вымаранную Дантесом фразу на французском языке. Далее она продолжает: «Возможно, что он так и не закончил свою мысль: сначала он зачеркнул написанное, а потом размазал ещё не просохшие чернила другим концом гусиного пера или маленьким перышком. Он так старательно вымарал это место, что теперь уже никакая – даже самая совершенная – техника реставрации старых рукописей не может восстановить испорченный текст. Каким именно образом он хотел «припугнуть» Натали? К чему он вел? К трагическому финалу - «Я покончу счета с жизнью» - или к низкой прозе жизни, пригрозив, например: «обо всём рассказать мужу»? Этого мы никогда не узнаем, однако для нас не стало бы большой неожиданностью, если бы вдруг подтвердилось второе предположение».
Прости за бессвязанность этой записки, но поверь, я потерял голову, она горит, точно в огне, и мне дьявольски скверно, но, если тебе недостаточно сведений, будь милостив, загляни в казарму перед поездкой к Лерхенфельдам, ты найдешь у меня Бетанкура (2). Целую тебя, Жорж де Геккерн.
Примечания Серены Витале
1. Обоснование датировки дано в отрывке из книги «Пуговица Пушкина», в главе «Зачеркнутые фразы».
2. Августин (Адольф) де Бетанкур – ротмистр Кавалергардского полка, однополчанин Дантеса.
Комментарий В.Б.
Одно из самых важных, на мой взгляд, писем Дантеса к Геккерну. Из всей их переписке, разумеется. Ибо в этом письме есть и наличие дома Вяземских, в заговоре против Пушкина. И вскрывается, через письмо Дантеса, одна из целей усыновления, бароном Геккерном, бравого кавалергарда.
Вскрывается, к примеру, через строку: «ты расспрашиваешь её лишь как отец, интересующийся делами сына». И Дантес втягивает Геккерна, в этом письме, именно в сводничество. Так что Пушкин был прав и в ноябрьском, 1836 года, и в январском, 1837 года, своих «ругательных письмах» к Геккерну. Кстати, «ругательными» мы их называем потому, что они могли и не вызвать дуэли, ибо это – частные письма поэта (Да и поэт, в январе, вызова, на дуэль, не посылал.).
Из только что приведенного письма видно, что Дантес не позднее 17-го октября, 1836 года, послал, Н.Н. Пушкиной, свое первое письмо. Вот факт: «…а ещё остерегайся употреблять выражения, которые были в том письме». Это письмо (первое) подтверждается, кстати, и фразой из письма, Дантеса, от 6-го ноября 1836 года: «…и откуда ты знаешь, что она призналась в письмах».
Так что перед 17-м октября 1836 года письмо Дантеса, к жене Пушкина, реально существовало. Как был реально задействован Дантесом, в заговоре против Пушкина, и дом Вяземских. А на этом «дамском вечере», - назовем, его, так! – была хозяйкой – именно княгиня Вяземская. Протеже, которой был – сам Михаил Павлович, брат царя Николая I.
Письмо № 25.
Петербург. 6 ноября 1836 года (1).
Мой драгоценный друг, благодарю за две посланные тобой записки. Они меня несколько успокоили, я в этом нуждался и пишу эти несколько слов, чтобы повторить, что всецело на тебя полагаюсь, какое бы решение ты не принял, будучи заранее убежден, что во всем этом деле ты станешь действовать лучше меня.
Бог мой, я не сетую на женщину и счастлив, зная, что она спокойна, но это большая неосторожность либо безумие, чего я, к тому же, не понимаю, как и того, какова была её цель. Записку пришли завтра, чтобы знать, не случилось ли чего нового за ночь, кроме того, ты не говоришь, виделся ли с сестрой (2) у её тетки (3) и откуда ты знаешь, что она (4) призналась в письмах.
Доброго вечера, сердечно обнимаю. Жорж де Геккерн.
Приписка к письму: «Во всем этом Екатерина (5) – доброе создание; она ведет себя восхитительно».
Примечания Серены Витале
1. Письмо датируется на основании содержания и того, что в этот день Дантес находился на дежурстве в полку.
2. С Екатериной Гончаровой.
3. У Екатерины Ивановне Загряжской.
4. Н.Н. Пушкина.
5. Екатерина Гончарова.
Комментарии В.Б.
1. Дантес до последнего письма переписки придерживался линии «безумной влюбленности», его, в жену поэта. Что позволит ему втянуть, в «дело Пушкина»: и Геккерна, - с выделенной точки зрения наиболее наглядно письмо № 24, в котором Дантес буквально втягивает, Геккерна, в «дело Пушкина»; и, что наиболее важно, Н.Н. Пушкину.
«Безумная любовь» или «всепожирающая страсть» делали всё поведение Дантеса, по отношению к Н.Н. Пушкиной, - от начала и до конца лживое и лицемерное! – достоверностью и реальностью жизни света, делали саму дантесовскую «любовь» - реальностью жизни света.
Именно по только что выделенной «ценности» она и была взята, заговорщиками, за основу их активной части заговора против поэта. Именно через только что выделенное её свойство, дуэль Дантеса, с Пушкиным, и «наряжалась» в «семейственность».
Именно через это её свойство - неразличимость желаемого и реального, неразличимость истинного отношения Дантеса, к Н.Н. Пушкиной, с его лживой и лицемерной «любовью» к ней - и следует всегда выделять в николаевском заговоре против Пушкина.
Первоначальный вид которой, или её стержень, и был выражен, как раз, в демонстративной «безумной любви» Дантеса, в его «всепожирающей страсти». И именно это её свойство, - неразличимость! – ещё раз выделим, определяло главную линию поведения, Дантеса, на заключительной стадии николаевского заговора.
Здесь мы видим, что помимо одежды «семейственности», самое грязное и варварское преступление 19-го века, совершенное русским царем через наёмного убийцу Дантеса, именно через «безумную любовь Дантеса маскировалось под некую деформацию истины. Другими словами, маскировалось заговорщиками, с юридической точки зрения, под не особо тяжкое преступление: маскировалось под преступление юнца-офицера, вызвавшего на дуэль, Пушкина, вся вина которого заключалась лишь в том, что он был охвачен «безумной любовью к жене поэта.
2. А, между тем, даже из последнего письма переписки, письма № 25, прекрасно видно, что Дантес не охвачен «всепожирающей страстью». Пример тому: его двойная «игра». Лживой страстью, прекрасно, кстати, видимой по его письмам от 17-го октября и 6-го ноября 1836 года.
И, тоже, кстати, уже из только что выделенных, выше, писем прекрасно видно, что он «играет в любовь» и с Е. Гончаровой. Из рассказа воспоминания А.В. Трубецкого, 1887 года, нам известно, что он «играл в любовь» и с Александриной Гончаровой. А тайно сожительствовал, как нам уже известно по его переписке, с Идалией Полетикой. Изображал он «любовь», как вы уже знаете, и к молоденькой княжне Марии Барятинской.
Итак, окончательный вывод по Дантесу, в связи с вводом его переписки в нашу работу, не только не изменился, но и с многих сторон дополнился. Дантес не «противник» (или оппонент) поэта, - как нас пыталась убедить Серена Витале! – а именно убийца Пушкина, к тому же – убийца наёмный, купленный.
Причем, убийца и очень грязный, и – циничный буквально во всем.
На этом можно и завершить переписку Дантеса, так как все письма кавалергарда, опубликованные С. Витале, мы изложили. Но предлагаемая вам работа, как вы уже знаете, гораздо шире рамок приведенной, здесь, переписки. К примеру, в книге «Тайное осквернение Гениев» мы затронули и тему враждебного отношения Николая I, к «Кутузовским дамам» и, в частности, враждебности Дантеса, работающего в унисон с царем, к Е.М. Хитрово, дочери Кутузова.
Приведя, в качестве факта, выдержку из его письма под № 11 (смотрите письмо). В пояснениях Серены Витале есть и ещё одно письмо, подтверждающее его враждебность к «Кутузовским дамам», которое тоже ещё неизвестно многим читателям. Поэтому приведем и это письмо, присвоив ему последний номер дантесовской переписки.
Письмо № 26.
Петербург. Жорж Дантес – Е. Гончаровой.
22 декабря 1836 года.
Барон поручает мне просить вас о первом полонезе, а также о том, чтобы вы держались в стороне от Двора, чтобы он мог вас сыскать. Я и без вашей записки знал, что г-жа Хитрово конфидентка Пушкина. По-видимому, она никогда не изменяет своей привычки совать нос в дела, которые её не касаются. Сделайте милость, если об этом снова зайдет речь, то знайте, что г-жа Хитрово поступила бы много лучше, если бы вместо того, чтобы обсуждать поступки других, занялась бы собственным поведением, особенно в том, что касается приличий, материи, о которой она, по-видимому, давно забыла. …Досадно, что завтра утром у вас не будет экипажа. Но поскольку, я думаю, вы лучше меня знаете, чем вы располагаете для выездов, не моё дело давать вам советы. Но как бы то не было, мне не хотелось бы, чтобы вы испрашивали разрешение по всей форме у вашей дорогой тётушки.
Примечание Серены Витале
Само письмо – без даты. Мы датируем его 22 декабря 1836 года, поскольку оно содержит указание о бале, на котором Дантес не мог быть (По нашим предположениям он был болен.), но на котором должен был присутствовать двор. Мы предполагаем, что это был бал во дворце княгини Барятинской, который состоялся, как раз, 22 декабря 1836 года. Серена Витале.
Комментарий В.Б.
Как видите, и здесь враждебность Дантеса, к Е.М. Хитрово, - а, следовательно, и к Д.Ф. Фикельмон! – налицо. И этот факт свидетельствует о скрытой неприязни, Николая I, к чете Фикельмон (Смотрите – выше).
Не ласков, - ещё не женатый Дантес! – и к объявленной на балу 17 ноября 1836 года, у дворянина С.В. Салтыкова, невесте: он не только отчитывает, её, но и неприкрыто грубит ей. Куда только делась – его «любовь! Только после свадьбы, - и чуть-чуть перед нею! – он «побалует», Е.Гончарову, ласковыми любовными словами. Вот вам, в чистом виде, вся его «любовь». На этом мы и закончим разговор о переписке Дантеса.
2. Некоторые ком-рии к письмам Дантеса. В. Б
© Copyright: Владимир Блеклов, 2009
Свидетельство о публикации №209101900072
Свидетельство о публикации №209101900072
Рецензии