Бред. часть 3

               

-Вы добровольно покинули Родину?               
-Да, но я не знала, что не смогу жить в чужой стране.
-Это уже не имеет значения. Вас выписали из квартиры, как уехавшую на постоянное жительство в другую страну.
   
  -Да, но гражданства меня никто не лишал. Я гражданка России, по паспорту.
-По паспорту! А фактически жить вам негде! В регистрации по старому
 адресу вам отказано, на работу вы не сумеете устроиться, как же вы
  будете здесь жить?
-Что?
-А как вы думали? Уехали - значит всё, надо было раньше думать!
-Но я ведь не от хорошей жизни уехала. Если бы я могла на  Родине жить по-
  человечески, разве бы…
-Довольно, возвращайтесь в Германию. Въездная виза у вас действует ещё целый месяц, в УВИРе  отмечаться не надо. И, как говорится - ауфвидерзейн!
              Я проснулась от ужаса. По спине бежали мурашки, на лбу выступил холодный пот. Единственно, что успокаивало - это сон, всего лишь кошмарный сон, такого же не может быть!  Все страхи, подспудно живущие в нас,  в ночном мире обретают свои  уродливые формы. Иногда они просто запугивают, иногда о чём-то предупреждают, иногда с удивительной точностью передают картину будущего события  или давно забытого прошлого. Когда-то я  прочитала, что после кошмарного сна надо разрезать себе руку - и он не сбудется. Я встала, взяла перочинный нож. Кожа на ладони не поддавалась, я нажала сильней и между линиями судьбы и жизни пролегла тоная, красная линия.
               Ежедневно, выходя на прогулку в поля и наслаждаясь природой, единственным, что ласкало здесь мою душу, зайцами, цаплями, лошадьми, красно-чёрной массой кустарников зреющей малины и ежевики. Я пыталась убежать от всех, а больше от своих тяжёлых переживаний, поскольку уже ясно понимала, что жить здесь не смогу. Как можно скорей возвращайся назад! – твердила я себе, но путь домой оказался далёк и долог.
                К концу первой недели к моей соседке по этажу - молодой девушке по еврейской эмиграции приехала мама из Вупперталя. Мы познакомились. Они оказались москвичками, и от того так сильно отличались от украинских и прочих «местечковых» евреев, а больше тем, что были открыты к общению не по признаку национальности, а по признаку симпатии.
                Наташа, так звали мать, жила в ФРГ уже полгода и успела многое узнать и кое-чему научиться. Она приехала на выходной к дочери, прибывшей  в Ландештелле. Я рассказала Наташе о своих проблемах и о том, что  хочу незамедлительно вернуться на Родину. Наташа советовала  не спешить делать выводы  из недельного пребывания, и попробовать интегрироваться в немецкое общество и жизнь, но когда поняла, что я твёрдо решила вернуться,  сказала: - Это не так-то просто, дорогая Женя! Надо сначала здесь «замильдоваться» (прописаться), потом дождаться  распределения в город постоянного проживания, прописаться там, потом встать на учёт в Российском посольстве,  и только после этого можно говорить об отъезде. Вот такой алгоритм, иначе нельзя! Я прикинула - сколько это займёт времени, и мной овладела дремучая тоска.
-А нельзя  сразу отсюда уехать?               
-Нет, отсюда не выпустят. У тебя визовое предписание - Унна-Массен-Норд, как пограничный контроль пройдёшь?
-Ну, я же гражданка России, хочу вернуться на Родину, что не имею права?
-Имеешь, только всё оформи у немцев сначала, как положено. Они ведь известные бюрократы.
-Ну почему?
-Потому. У тебя в паспорте что написано? На ПМЖ, а не туристическая. Вот поэтому надо оформлять возврат. Это недели две-три.
Мне тот час вспомнился ночной кошмар, и я почувствовала, как кожу головы пронзило, стиснуло, будто электрическим током, и в таком состоянии она застыла. Две- три  недели это ужасно, я не выдержу! Но Наташин прогноз оказался не точным - я прожила в Германии более двух месяцев.
               Утром, в корпусе «А» царило обычное оживление. Очереди в кабинеты были одинаково длинными и утомительными. Сегодня мне предстоял выбор города дальнейшего постоянного проживания. Я даже испытывала некоторый  спортивный интерес,  несмотря на  то обстоятельство, что мне совершенно безразлично в какой город я попаду (какая разница - откуда уезжать). Единственное, чего хотелось - побыстрей удрать домой. Да и райское местечко - Унна-Массен  мне порядком осточертело,  стало казаться самым отвратительным на свете. Вспомнив Наташину науку выживать в Германии, накануне я купила в местном магазине небольшую коробку конфет за три с половиной марки и ожидала прихода чиновника социалзамта по вопросам распределения. Надо отметить, что чиновниками в Ландештелле были (как мне потом рассказали) исключительно польские немцы, крайне недружелюбные и грубые с эмигрантами. Кто-то из переселенцев рассказывал, что некогда исконно немецкая территория вследствие каких-то событий перешла к Польше. Оставшиеся там  немцы присоединились к полякам, переженились на завоевателях, и смешанные браки дали детей полукровков, и мир  между двумя народами на территории одной страны. Спустя двадцать лет после второй мировой войны Германия обратилась к собратьям, волею судеб оказавшимся в разные исторические моменты в других странах мира с воззванием - вернуться на историческую родину.  Во время последней войны Германия понесла серьёзные потери  молодого трудоспособного населения страны. Первые послевоенные десятилетия существенно не повышали рождаемости,  несмотря на все улучшающийся уровень жизни.  Учёные мужи в руководстве государства всерьёз озаботились проблемой, грозящей не столь отдалённому будущему. Первыми вернулись именно польские немцы. Так вот они, или точнее то, что от них осталось, за несколько поколений, вернувшись в ФРГ, стали служить немецкой власти особенно рьяно, подчёркивая более самих немцев преданность государству. К тому моменту, как первые немецкие семьи из бывшего СССР потянулись в Германию, поляки уже успели прочно осесть в стране и хорошо  зарекомендовать себя в работе,  получив  чиновничьи должности в лагерях распределения переселенцев и эмигрантов, прибывающих на ПМЖ в Германию их разных стран. Ходили слухи, что польский клан «купил» у местных властей лагерь Унна-Массен, и стал властвовать на этой территории в волю.
Немецко-польские чиновники с молчаливого одобрения  руководителей регионов устанавливали жёсткие порядки и правила, как для эмигрантов, так и для своих собратьев- переселенцев, при этом подчёркивая особое пренебрежение к «второсортным» немцам, прибывшим сюда из республик  развалившегося Советского Союза.
               Необязательное знание немецкого языка для еврейского контингента, обозначенное в анкете для выезда и  других документах  не касалось местных чиновников. При каждой встрече с  еврейским эмигрантом оказывалось, что они не умеют, или просто не хотят говорить  по-русски. Обычно такие диалоги представляли собой разговор глухого со слепым. Чиновники злились, или, по крайней мере, нервничали, если их не понимали. Временами  они и вовсе забывались, упиваясь вседозволенностью своей власти. Трудно передать степень унижения, которую пришлось испытать в Германии и эмигрантам и переселенцам, прошедшим через    лабиринты бюрократических коридоров  «замтов».               

                Прошла  неделя. Дожди, встретившие меня  в Вестфалии, делали всё более короткие передышки. Стало сыро и промозгло. На ночь, иногда даже днём, приходилось включать отопление. Кстати, очень разумное изобретение «капиталистов»: холодно - в любое время года открывай вентиль и получай тепло, разумеется за это придётся платить, но комфорт того стоит. Зато, когда солнце, выглянув из-за облаков, дарило земле тепло и свет, птицы начинали  свои волшебные трели. Была такая песня: «Вы слыхали, как поют дрозды?». Мне тоже хочется задать этот вопрос. Я, оказывается, не слышала раньше дроздов, и  по началу, не признала в пестреньких неказистых птахах великих исполнителей. Оказывается даже  соловей  знает  меньшее число колен, но голос его немного нежнее, чем у дрозда. А ещё, в любую погоду, под окнами урковали огромные голуби, чей голос был груб и невыносим. Особенно по утрам они любили садиться на подоконник, и будить своими гортанными звуками всю округу. Окраской  птицы больше походили на соек,  а  размером – на  полторы вороны.
В полях, где я ежедневно совершала трёх-четырёх часовые прогулки, от непрекращающихся дождей стало грязно и совсем безлюдно. Кукуруза заметно подросла, вытянула языки листьев на тропинку между полями. Листья  прилипали к коленям и бёдрам. Сырость и прохлада свалили меня в постель.  Измерив температуру, я стала обдумывать своё положение. В корпусе «А» я слышала разговор о том, что на «Тюте штрассе» есть поликлиника, или больница. Там принимают всех, но только с переводчиком, поскольку врачи не знают русского. А откуда в лагере взять переводчика? Руководство «Ландештелле» создаёт видимость заботы о приезжающих, когда по существу им нет никакого дела до того, как русскоязычные и прочие  эмигранты, не владеющие немецким, будут элементарно выживать в чуждом им иноязычном обществе. Такие мелочи их не интересуют. В моём дорожном чемодане лежали таблетки от головной боли, изжоги, мазь от боли в суставах и поливитамины. «Ничего от температуры и серьёзной простуды»- подумала я и легла в кровать. К ночи температура поднялась. Меня кидало то в жар, то в холод, пока, наконец, я не провалилась в глубокий сон.

-Как вы здесь оказались? Вам запрещено выезжать за пределы Германии.

-У вас есть деньги на билет?

-Да. Есть деньги только на обратный билет.

-Фрау Крюгер, конфискуйте марки госпожи Антоновой.

-На каком основании?

-Вы получали от «социалхильфе» денежное пособие в течение двух недель. Пользовались бесплатным жильём и коммунальными услугами.
-Послушайте, как же я без денег вернусь на Родину?
-Никак. Вы приехали  в Германию на ПМЖ, вот и живите, приносите пользу германскому обществу по мере возможностей.
Меня втолкнули в машину и повезли в сопровождении полицейских в лагерь, но не похожий на Ландештелле Унна-Массен - райский уголок земли. Я рванулась вперёд, пытаясь освободиться, но тут кто-то силой вернул меня на место.