Мария Львовна. часть 19

               

                Примерно через неделю по моему приезду в «Нотвонунг» в нашей интернациональной квартире появилась пожилая дама, ухоженная и опрятная, с гордой осанкой, подсинённой сединой на свежеуложенной «химии» по стандарту альте дойтче фрау. Взгляд её  и интонации голоса были презрительно надменными, указующие жесты её рук повелевали или порицали. Я тихо вошла, открыв своим ключом входную дверь, поэтому мизансцена не успела измениться, и я, оставаясь пока невидимой для фигурантов, наблюдала мини спектакль эмигрантской коммуналки.
-Вы жуткая растрёпа! Посмотрите, во что вы превратили кухонный стол. От вас Сара, пахнет потом и кислой капустой. А, что это за фартук?  Вы не столь бедны, сколь нечистоплотны и беспардонны!
Бедная Софья Яковлевна стояла, выпучив оба глаза, по-рыбьи  открывая губы и рот, не в силах  разродиться словами.
-Не надо так, Мария Львовна! Зачем вы оскорбляете Софью Яковлевну?
-А вы, Светлана, помолчите! Недалеко ушли от нашей Сарочки. В комнате бы прибрались. Пыль, грязь кругом. Под кроватями третий месяц не распакованный багаж. Ты хоть умываешься? Или всё лежишь, стонешь?
В разговор вдруг вступил скрытый в глубине общего коридора Митька.
-А ваше, вообще, какое дело? Что вы пришли и всем указания даёте, замечания делаете? Мы без вас тут прекрасно жили.
-Дмитрий! Прекрати сейчас же!
-Вот! Безотцовщины нарожали, а воспитывать не научились. Притащились теперь в Европу. Ждали тут вас…! Что из него вырастет?! Он уже дисциплины и приличия не понимает. Пополнять преступность сюда приехал?
-Что вы такое говорите, он же ещё ребёнок! Светлана дрожащими руками схватила за плечи, приготовившегося было парировать Митьку, и впихнула в дверной проём комнаты.
-Ребёнок! Даст тебе прикурить этот ребёнок. Ещё не так наплачешься!
Когда за Маркусами захлопнулась дверь, а пришедшая, наконец, в себя Софья Яковлевна шмыгнула в свою комнату, где всё это время тихо и предусмотрительно отсиживались её сын со снохой, старушка заметила  стоящий в коридоре силуэт. Я приготовилась к лобовой атаке.
-Это вы теперь живёте в моей комнате? Ну, здравствуйте! Мне сказали - вы из Москвы? Вы приехали одна, без семьи? Мария Львовна вдруг взяла тон светского разговора, несколько раскованный и почти доброжелательный.
-Да. Так оно и есть.
-Смело, смело. Вам здесь будет тяжело. Это уж вы мне поверьте! Я прожила в этой комнате без малого год, и прошла здесь все круги ада. Ну, давайте знакомиться – я Мария Львовна.
-Евгения Сергеевна. Можно без отчества, если хотите.
-Ну, конечно же, Евгения! Я имею право, поскольку вдвое старше вас.
-Так, значит, вы жили в этой комнате? Мне что- то рассказывали про вас соседи.
-Соседи?  Эти мерзкие людишки? Что они порассказали обо мне? Я могу представить. Вы посмотрите, кого здесь слушать: старая шизофреничка Сара, которая называет себя Софьей? Можно подумать, что Софья лучше, чем Сара. Да у неё на лбу написано её происхождение. Её сынок-недоумок со стервой женой и ущербной пигалицей-дочкой? Мне стало неприятно и неловко от того, что я слышала, и не могла прервать поток этих грязных извержений, и не могла сразу уйти, что бы их не слышать. Но, что было  удивительнее всего - даже после открытых оскорблений в свой  адрес, и в адрес маленькой дочери «святое семейство» не покинуло свой блиндаж, не дало отпор одной ядовитой старухе.
-Я прошу прощенья, Мария Львовна. Я здесь всего неделю, и ещё мало знакома с соседями, они кажутся мне вполне приличными людьми. В основном я общаюсь со Светланой и Митькой. Больше, даже с Митькой.

-С этим невоспитанным отбросом? Психически неуравновешенным, распущенным подростком, который вырос без присмотра родителей?

-Ну, простите, я с вами не согласна. Он славный парень, нормального развития, у него острый ум, он смышленый и грамотный.

-Оставьте, типичный трудный ребёнок. А мать? Вы знаете, что здесь было месяца три тому назад. Она стонала, кричала, не вставая с постели даже днём. Хотела отравиться. Сумасшедшая истеричка. Брат её, видите ли, сбагрил, сбросил со своей шеи. Правильно сделал! Сколько можно кормить этих двух ненормальных.

Не зная, как остановить поток «красноречия», пропитанного желчью и злобой, я бросила сумку на кровать, и, извинившись, что тороплюсь по делам вышла прочь.
-Евгения, куда вы сказали вам надо идти?
-В банк.
-Одну минуточку. Мне с вами по пути, я только возьму кой- какие вещи.
На улице Мария Львовна фамильярно подхватила меня под руку, и как ни в чём ни бывало мило защебетала давая сто полезных советов и наставлений по правилам жизни в местной среде. Многие из тех советов оказались действительно полезными, и со временем пригодились мне. Мария Львовна  была не лишена острого ума, утраченного с годами светского воспитания, и университетского образования. Однако все её положительные активы были основательно подпорчены чёрной сажей злобного характера. Общение с ней было для  меня крайне неприятным, но каждый раз, случалось так, что именно она помогала мне разрешить советом или делом накатившие на меня немецкие проблемы. Она перестала заводить раздражающий меня разговор о  соседях, старалась быть вежливой, доброжелательной, предупредительной. Мария Львовна продолжала жить в Дюссельдорфе в элитном доме престарелых, но теперь два- три раза в неделю появлялась  в общежитии на Вернер штрассе. Соседи стали подозревать, что единственной целью её приездов стало общение со мной.
-Тетя Женя, вы, что с бабой ягой подружились?- спросил однажды Митька.
-С чего ты взял, что подружились?
-Она к вам приезжает. Мы все заметили. Она с вами говорит хорошо, ни так, как с нами. Я думаю, она колдунья. Вы не боитесь её? Мы боимся…
-Женя, а она рассказывала тебе что-нибудь про свою жизнь? Осторожно поинтересовалась Светлана.
-Немного.
-Надо же, а нам никогда. Год прожила, подыхала тут. Мы за ней ухаживали, «скорую» вызывали, никогда с нами не говорила - ехидно вставила невестка Софьи Яковлевны.
-Редкая сволочь, эта старуха. - поддержал разговор выплывший из дверей своего блиндажа сын Софьи Яковлевны.
-Она, в сущности, очень одинокий человек. Отсюда и характер невыносимый. Её мало кто любит, а от этого человеку ещё хуже становится - рассуждала Светлана, помешивая на ходу остывший чай.
-Она сама никого не любит! И всем от неё плохо. А ты, мам, тоже её боишься…  а, вот тётя Женя не боится. Я, правда, пока не понял - почему?
-Старуха сама её побаивается. Продолжил обо мне разговор в третьем лице Михаил.
-Она просто уважает нашу Женю. Её есть за что уважать.
-А нас, мам, не за что?
-Ну, договорились!
Я не стала ничего обсуждать с соседями, но состоявшийся разговор был мне неприятен. Я и сама уже подозревала, что истинные причины частых визитов  Марии Львовны в другой город заключались в её желании общения. Она выбрала меня, потому что, как она выражалась - здесь больше не с кем разговаривать. Говорят, что какое-то время она близко сошлась с Динарой Иртаевой, но схожесть потенциалов быстро разнесла их по разным сторонам. Не испытывая к пожилой женщине ни малейшей симпатии, я пыталась всячески избегать контактов, но будучи человеком воспитанным старалась, тем не менее, соблюдать приличие, не заставляя её всякий раз приезжать напрасно.
Не знаю, была ли когда-нибудь Мария Львовна замужем, но детей не имела. Коренная киевлянка, она прожила обеспеченную жизнь в престижном доме на Крещатике. Распад СССР, совпавший с закатом жизни, оставили её наедине с ничтожной пенсией, букетом старческих болезней, без былого лоска, но с инерцией старых привычек. Пожилой женщине стоило немалых усилий воли, чтобы решиться покинуть Родину. Покинуть всё, чем прожила свою жизнь. Счастливая или нет, но это была её жизнь. Совсем не зная языка, в возрасте семидесяти восьми лет она оказалась в чужой стране, но не потерялась, не умерла от тоски и одиночества. Наладив приятельские отношения с нужными людьми из еврейской эмиграции, смогла вытянуть всё, что ей полагалось, и даже больше, у скупых и рациональных бюргеров. Почти никому из эмигрантов не удавалось устроиться в так называемые «Дома для пожилых людей». Это высоко комфортабельные учреждения для жизни, отдыха, лечения, развлечений обеспеченных немецких пенсионеров. Ничего не имеют общего с нашими домами престарелых.  Мария же Львовна, при помощи  переводов немецкой переселенки из Тулы, при помощи юриста второй волны эмиграции из Дюссельдорфа, при помощи еврейской общины в Германии  получила льготное место от социалзамта. Она получила его, и не где-нибудь в заштатном городишке, а в центре Дюссельдорфа - столицы Северный Рейн Вестфалии. Эта кипящая неприязнью к окружающим женщина могла быть душкой, улыбчивой и весьма обходительной, когда вела дело с нужными ей людьми. Немецких старичков, и без того падких на всё иностранное, легко обольщала одной загадочной улыбкой, одним горящим взглядом.
-Представляете, он сделал мне предложение! А я всё гадала - и чего этот старый хлам за мной ходит?
И со мной Мария Львовна держалась дружески, стараясь заручиться поддержкой – а вдруг пригодится. Ей нравилось менторским тоном вводить меня в курс дел. Через некоторое время она даже предложила помочь мне, используя свои связи, перебраться на ПМЖ в Дюссельдорф, так, как считала, что со временем мы сможем подружиться. Однако мадам была немало разочарована, узнав, что я собираюсь вернуться на Родину.
В самом начале Михаил рассказывал мне историю о том, как, проживая ещё в общежитии, Мария Львовна сильно заболела, и ей пришлось снизойти до того, чтобы просить ненавистных соседей вызвать ей скорую помощь.
-Мы побежали звонить в автомат, да вспомнили, что не сможем по-немецки объяснить, что да как.
-Обратились к рыжей Кире из второй квартиры. Она  хорошо немецкий знает, и старухе раньше часто помогала с переводами. Так вот Кирка и отвечает нам: - мол, не буду звонить! Мы так и обалдели! Ну, с нами старуха как с мусором разговаривает, за людей не считает, а Кире за переводы она и деньги и презенты всякие дарила, хорошо к ней относилась, а она на тебе - не буду звонить! Мы, мол, - почему? Она объясняет, что, дескать, по немецким законам «скорую» можно вызвать только в крайнем случае. Вызывающий должен назвать свою фамилию, имя и все координаты, иначе вызов не примут. Если врачи приедут и решат, что можно было и не вызывать «скорую» - тот, кто вызывал, заплатит на первый раз штраф. Вот тебе и свобода при капитализме! Будешь подыхать, и думать:- а может, ещё не так сильно умираю, чтоб «скорую» вызывать. Ну, мы почесали в голове и решили не звонить. Пришли к Львовне и говорим:- так мол, и так, боимся звонить. Она закрылась у себя, то есть в вашей комнате, и не выходила, ну, неделю, это точно. Мы хотели помочь. Ну, поесть там принести, лекарства, постирать что…, а она заперлась и не отвечает. Мы всё прислушивались - не умерла ли. Да, нет вроде, шевелится, иногда балконной дверью хлопает. Ну, потом уж вышла. Бледная, худая, как смерть. Она ж ничего не ела, и в туалет на балкон, надо думать, ползала. Там гравий весь, извините, провонял мочой, вы уже почувствовали, наверное. Вот, ведь гордость не давала соседей попросить.
Я слушала Мишу Либермана и с горечью думала - я бы тоже не попросила.
Узнав о моём скором отъезде Мария Львовна заметно охладела к нашим встречам и в оставшиеся полтора месяца посетила «нотвонунг» ещё раза три-четыре, не более.