Роман глава одиннадцатая

1
Агурский радостно носился с едко пахучей стопкой окружных газет. Печатный орган приволжских воинов «На боевом посту», хоть и обзывался простым служивым людом «Окопной правдой», жизненной правдой не блистал. Жизненная правда смотрелась скромнее коммунистических прожектов и высокого внимания не заслуживала, зато газета изобиловала пафосными нелепостями и откровенной примитивностью.

Повод скакать Агурскому до потолка, открылся всем: под знаменитым Суворовским выражением «Тяжело в учении – легко в бою!» в газете красовалась его статья. О том, как второй взвод вышел на занятие по тактике. Как замечательно учил первокурсников подполковник Лялин, как личным примером он вдохновил курсантов на ратные свершения.

«…С хорошей стороны показал себя и заместитель командира взвода Михаил Кулеша. Несмотря на то, что М. Кулеша по званию всего лишь курсант и в должности две недели, он пользуется уважением и непререкаемым авторитетом… При выдвижении на рубеж обороны отличился курсант Павел Горелов. Ловчее всех он принимал положение для стрельбы лёжа и окапывался тоже быстрее всех…»

На Кулешу статья произвела такое же впечатление, как на советского колхозника - радио. Вот они буковки, чёрным по-белому: «…пользуется уважением и непререкаемым авторитетом»! «Весь округ знает»! – сердце замкомвзвода окатилось счастьем. Одно расстроило – звание. Он уже младший сержант!

Кулеша торопливо вытянул у Агурского десяток газет - «В деревню пошлю. Посмотрят, каков Миша Кулеша»!
«Окопную правду» Агурский вручил и Павлу Горелову. Тот статейку прочитал без чувств благодарности, но с интересом. Что никаким лучшим и первым он на занятии не был – сын генерала помнил прекрасно.
- Тебе сколько? – поедая сослуживца глазами, спросил Агурский. – Может, отцу пошлёшь? Пусть порадуется.

Агурскому хотелось, чтобы на волне семейной радости генерал и его фамилию запомнил – глядишь, где пригодится высокая благодарность. Горелов спокойно взял две газеты, положил в тумбочку – «Приедет, покажу».
Своей печатной строкой внешкорр почему-то планировал потрясти и подполковника Лялина. Не зря же он написал такие строки: «Благодаря руководству опытного офицера подполковника Лялина и его личному примеру занятие достигло очень высокого результата».

Подхватив пять номеров (самых немятых!), Агурский поспешил на кафедру. Ему так и виделся преподаватель, что подобно Кулеше сорвётся от счастья в присядку, тут же покажет статью и толкового автора другим офицерам.
Лялин неторопливо углубился в чтение и без труда углядел как пафосную ложь, так и стремление курсанта снискать к себе повышенное внимание. 
- Результата не было, - холодный взгляд, который не скрыли даже плюсовые линзы, осадил корреспондента. – До результата, как до Пекина - ползти и ползти! Десять дыр на форме протереть! Это не ручкой пол-страницы нацарапать.

Агурский лицом обидчиво помрачнел: «Нацарапать! Нашёл пустяк»!
Если бы перед Лялиным стоял человек заблудший, писавший искренне, он, как тонкий психолог, привёл бы очевидный пример с партийными съездами, где паровоз со свистками и лозунгами умчался далеко вперёд, оставив полураздетых и полуголодных пассажиров.

Однако автор хвалебной статьи созрел ягодой на другом поле - лживые факты и выводы он писал сознательно, и преподаватель не стал тратить воспитательные слова - они заранее обречены на непонимание и тайные кляузы. Но на стезю правды всё же попытался подтолкнуть.

- Такие реляции таят в себе большую опасность, -  офицер недовольно постучал по газете. – Придуманная слащавая картинка прикрывает действительность, создаёт впечатление невероятных успехов и заслуг, отбивает у воина желание работать как полагается. Ратный труд – слышал такое? Труд! А не газетные строки.

Агурский вышел с кафедры злой: подполковник оказался глупым простачком в газетном деле, к тому же неблагодарным! А советам подобных товарищей он не собирается внимать!
На самоподготовке внешкорр повеселел - заметка оставалась главным событием. Сослуживцы читали, посмеивались – кто радостно, кто удивлённо, кто завистливо. Стараясь не показывать, что он доволен (хотя обидный упрёк Лялина зудил самолюбие), Агурский с нарочито умным видом засунул нос в конспект. Дескать: «делов-то - статья! Не для славы стараюсь, для пользы дела. И смотрите - не зазнаюсь, тружусь, пример подаю»!

Конспекты Вениамина Агурского взаправду были образцовыми - очень аккуратный, ровный почерк; лекции будто художником расписаны: заголовки, определения, темы - всё разным цветом, с подчёркиваниями. За два месяца учёбы это заметили все сослуживцы, но к его огорчению  - без особых похвал и восхищений.

Рягужа наигранность героя дня рассмешила. 
- Голова лопнет! - хлопнул он Агурского по спине. – Читаешь, читаешь.
- Учиться надо, - совершенно серьёзно отозвался тот, играя в скромнягу.
- Генералом, что ли хочешь стать? – вдруг спросил Рягуж.
Упоминание о генеральском звании отвлекло от забот всех: стать генералом - главная мечта после лейтенантского звания!

- Может, и хочу, - признался Агурский, недовольный напором Рягужа - противостоять боксёру было бесполезно и небезопасно.
- Может, и хочешь, а станет – Горелов! - сострил Рягуж. Все засмеялись.
- Это почему? – злясь на Рягужа, спросил Агурский. Он сразу понял, что спросил глупость, но так уж вырвалось.
- Потому что у генералов свои дети есть! – радостно оскалился Рягуж.
- Сам писал – Горелов окапывается лучше всех! – подзудил Агурского и Тураев.

Взвод взорвался хохотом. Противно смеялся и благодарный час назад Кулеша, мягко, сам себе улыбался Горелов, не закрывал рот Рягуж. Веселилась даже родственная, корефанская душа – Драпук. Лишь Агурский, стискивая зубы, вновь пробовал заняться конспектом. Но буквы от сильной обиды скакали хороводом – его посмели сделать объектом насмешки! 

Это он сам умел спокойным, невозмутимым голосом праведного ягнёнка доводить до белого каления однокашников! Это ему нравилось смотреть, как его неторопливые едкие фразы заставляют собеседников терять самообладание и взрываться! А сейчас – всё наоборот.

«Сучата, назло генералом буду»! - словно заклинание, талдычил Агурский, и не поднимал головы, чтобы не видеть смеющихся, ненавистных ему сейчас товарищей. 

2
Тураев всё теснее сходился с Кругловым, раз за разом убеждаясь - он обрёл надёжного друга. Стремление Вячеслава к отстраненности, уединению вовсе не рисовали его как мизантропа или нелюдимого, скрытного субъекта. На деле он являл собой натуру миролюбивую, обязательную, с сильной выдержкой и терпением. Это очень притягивало Антона - подобные данности были созвучны его внутреннему миру. Тут не ждёшь подвоха, не раздражаешься непредсказуемостью товарища, не стыдно за его неуместные выходки.

Круглов не кидался запальчиво в ссоры и никогда не бил первым, а чаще вообще не бил. Впрочем, силовых разбирательств сторонился не он один. Кто-то откровенно трусил стычек, кому-то удивительная незлобливость позволяла опускаться до тряпки - такого измочаль, ему и нет дела до ответа.

Круглов же не мог поднять на человека руку: порой он и готов был задать обидчику хорошую трёпку, настраивался, рвался в бой, да только доходило дело до удара, только направлял он кулак в нос или челюсть недруга, как что-то останавливало его. Останавливало решительно, мощно – сила уходила, руки обмякали.

Вячеслав ввязывания в драки прекратил в десять лет, и по поступлению в училище принципы свои менять не пожелал, несмотря почитание мужским коллективом подобных манер слабостью. Потому авансом сторонился бойких петушиных стычек, но если оказывался ввергнутым в закипающие страсти, то больше молчал. Молчал не как слабый или сломленный человек – ибо не рассыпался перед неприятными ему людьми  бисером задабривающих слов, извинений; не как злопамятный мститель или обиженный строптивец – ибо не изрыгал принятый град оскорблений.

Это было безмолвие человека с врождённым достоинством, который хоть и не читал никаких хартий о правах человека, или деклараций ООН о неприкосновенности человеческого достоинства, но понимал их каждой собственной клеткой и олицетворял твёрдым духом, поведением.

Кулеша, исходя из собственных наблюдений, попытался «затолкать» Круглова в группу безответных «пахарей» - с соответствующими унижениями, оскорблениями, не имеющими ничего общего с воинским порядком. Но кажущийся тихоня и молчун вдруг громогласно затребовал справедливости, и проявил непреклонность, о которую стала разбиваться мелкая власть Кулеши. Взбешённый замкомвзвод призвал на помощь старшину.

Забиулин в угоду сержантского братства пошёл у Кулеши на поводу, и с намерением указать строптивому курсанту надлежащее место, они навалились на Круглова вдвоём. «Через день – на ремень» - гонять неугодного в наряд через сутки, изматывать ему силы и нервы якобы уставным порядком.
Снаружи всё чинно – человек несёт службу, а за тем, чтобы он не выбивался из уставной колеи приглядывают старшина и замкомвзвод. На деле ему устраивают ад. На двое суток жизни – не больше восьми законных часов сна. Остальное – тумбочка, беготня, работа, получение нагоняя, и снова работа, какая только подвернётся. Обязательно полдня учёбы, и если повезёт два - три часа отдыха плюсом.

Наказуемый Круглов превратился в робота-дневального, действующего заведёно, безупречно, но глаза его никак не желали обретать ни страха, ни подобострастия, ни смирения. В них отражались лишь усталость, отрешённость, да неброское презрение. Сержанты не могли и предположить в Круглове столько скрытой силы, идущей ровно, осознанно, без вспышек звериной ненависти и подозрительного пресмыкательства. А у них (в большей мере у Кулеши) вместо этой силы окопались страх перед начальством, подобострастие, приспособленчество. Круглов открылся им зеркалом, которое они тут же возненавидели и пробовали разбить. Что ещё особенно пугало Кулешу - усилия обязаны приводить к цели, а усилий в дрючку Круглова он вложил немало.

В конце-концов, сержантам захотелось разглядеть в глазах Круглова если уж не смирение, то хотя бы обычное равнодушие, означающее согласие с порядком вещей. Мелочные придирки, указания сыпались ливнем.
- Что только тебя в училище понесло! – в сердцах бросил и Забиулин, сверля усталого курсанта снисходительно-строгим взглядом. – Таким как ты не место в офицерах!
- Кому какое дело до моего места? Меня мандатная комиссия в училище зачислила.
Опять никакого заискивания и почтения – сухой уставной подход.

Дневальным Круглов стал заступать каждый день. За ночь-утро ему отыскивали причины для снятия с наряда, после обеда объявляли об этом и тем же вечером запускали на очередной круг. Два часа на подготовку, инструктаж и в восемнадцать часов – на развод. Здравствуй, тумбочка, я только с тебя слез! Карусель с собственной тенью.

Тураев за друга переживал, подбадривал как мог, и пропитывался ненавистью к Кульку, как они называли Кулешу. Когда на шестой наряд Антон увидел шатающегося, с полузакрытыми глазами друга, решил посильно ему помочь. Он попросил дежурного по роте поднять ночью на смену не Вячеслава, а его. Дежурный понимающе кивнул – противостояние Круглова и сержантов было на виду.

Ничего не ведающий Круглов наконец-то провалился в долгожданный сон на всю ночь. Его разбудили, когда положено будить весь наряд – за двадцать минут до общего подъёма, и Вячеслав, глянув на часы, был очень удивлён произошедшим. Когда в семь ноль-ноль, он умытый и бодрый кричал с тумбочки «Рота, подъём!», то уже знал что к чему, а выбегающему на зарядку Тураеву многозначительно и благодарственно пожал локоть. Друзья поняли всё без слов, и Антон помчался на улицу словно на крыльях.

В «борьбе» с Кругловым Кулеша обрёл соратников, ибо много на свете есть людей, кто любит принцип: «Падающего – подтолкни и пару раз пни»! Кому-то было приятно и даже весело подключиться к шакальему хороводу против общей жертвы – за компанию радостно облаять, цапнуть её зубами. Обявились и жаждущие покрасоваться лояльностью перед мелкой сошкой.
Драпук и Агурский, которых сроднило лихое и пустопорожнее многословие, из молчания Круглова никак не могли составить «приличного» о нём мнения. Под негласным девизом: «Кто с нами не понтуется – тот чмо!» ими собиралась гоп-компания «реальных чуваков».

Идеология их, так называемых, понтов заключала несколько нехитрых принципов: реальных чуваков не так уж много. Кроме реальных чуваков в этом мире никто не достоин уважения. И самое главное: реальные чуваки себе голову ерундой не забивают! К ерунде относились взаимоотношения, учёба, наряды и много чего, что требовало ответственности, напряжения сил и труда. Там, где приходилось идти на попятную своим принципам, естественно, под воздействием железных обстоятельств, они сильно не расстраивались – не переживать из-за принципов – тоже полезный принцип!

 Поскольку Круглов в «реальных чуваках» не прописался, Драпук и Агурский с большим удовольствием подложили ему свинью.
Простынь первой категории не только ослепительно белоснежная постельная ткань, на которой спать одно удовольствие. Это - потенциальная подшива. Главное – ухватить простынь в девственном состоянии, до употребления по назначению, поскольку осознание того, что вокруг твоей шеи материал, на котором кто-то уже тёрся задницей, не веселит.

Простынь первой категории попадает в руки курсантов не часто, но в тот день, когда в наряде стоял Круглов, замену белья произвели на новые простыни. То, что их можно использовать как подшивочный материал Драпук догадался сразу. Такого куска на полгода хватит, и – бесплатно!
Выбрав подходящий момент, Драпук вытянул с чужой кровати новенькую простынь, и уединившись в бытовке быстро и тщательно её раскроил: оторвал подбитые края, центральный шов, штампы – разоблачающие «честную подшиву». Полезные лоскуты он измельчил и рассовал по разным местам. Красота!
- Подшивой запасся, - радостно поделился он опытом с Агурским, и тот последовал примеру.

За недостачу, что обнаружилась уже вечером, при отбое, спрос было учинили со всего наряда. Но к делу подключился Кулеша – он доложил старшине прямо, без сомнений - «Круглов простыни увёл»! Замкомзвод сослался на двух свидетелях, всё это видевших, потому сомнений нет никаких. «Мстит, козёл за наряды»! – для большей верности подзавёл Кулеша Забиулина.
Круглов пробовал оправдаться, но ему только с удовольствием добавили нарядов и пообещали удержать деньги за материальный ущерб.

Безобразие с нарядами прекратил командир роты. Что Круглов дневалит без всякой разумной меры, он отметил на вторую неделю «карусели». От старшинского воспитания разило неуставным перебором и солдатчиной, и Резко Забиулина крепко вздрюкнул. Тот на чрезмерных притязаниях к курсанту благоразумно поставил крест.

Кулеша же от взгляда Круглова до самого выпуска испытывал неприязнь и не упускал возможности состряпать пакость.

Тураев же не сомневался: его друг - Слава Круглов станет настоящим офицером!


Глава 12
http://www.proza.ru/2009/10/21/354