Там, за туманами...

1.
...Приснилась старая квартира: бабушкина, где прошло детство. Приснилась такой, какой и осталась в памяти: аккуратная, с побеленной кухонькой, с красно-желтыми занавесками и дровяной печью вместо плиты. У печки стояла мать и что-то варила. Я забежала на кухню - ухватить что-нибудь съесть, а заодно узнать, скоро ли будет готово. И увидела, что мама варит мои тапочки: коричневые, меховые. Я заплакала: они были мне подарены на день рождения, были мягкие и удобные, а, главное, это ведь были мои тапочки! Зачем их варить? Это я попыталась объяснить, но слова не выговаривались, слезы мешали. Мама между тем достала из кастрюли уже сварившиеся тапочки и принялась разделывать их на доске, дружелюбно объясняя, что не надо переживать, все уже почти готово, что должно получиться вкусно... Из-за  невозможности что-то объяснить я горько-горько зарыдала.



2.
...Она проснулась от собственных слез. Тикали часы рядом на тумбочке. Половина первого ночи. Мужа рядом не было, подушка его была холодная. Подождав немного, пока уйдут остатки сна, она встала, подумав с мрачным юмором:

"Мама сварила мои тапки. Приснится же такое!"

Она взяла, завязала потуже поясок халата. Халат был дорогой – шелковый, нежно-сиреневого цвета, он остался из того времени, когда она еще жила, ни в чем себе особо не отказывая.

"Как это я уснула", -- недовольно подумала она. Муж наверняка придет голодный, надо ему хоть что-то придумать. Кажется, оставалось еще три картошки. Если полить маслом и добавить хлеб, то получится сытно.

Она поежилась: халат был красивый, но совсем не грел. Более того, эта кокетливая вещица довольно неуместно смотрелась в старой бабушкиной квартире с растрескавшимися полами, давно не беленными стенами и старой раковиной, куда им  с мужем волею судьбы пришлось вселиться. Как поначалу думали  – на месяц, от силы полтора. Но задержаться пришлось на неопределенное время.

Сейчас она охотно предпочла бы этой эротичной сиреневой вещице теплый махровый халат, но такая покупка была им не по средствам. Сказать правду, сейчас у них  вообще не было никаких средств. Как они могли очутиться в таком яме, -- ни она, ни муж толком не понимали.

3.

Она немного покрутилась перед зеркалом. Тряхнула волосами, которые за три месяца уже прилично отросли - денег на стрижку не было. Затянула потуже поясок халата,  повернулась боком, полюбовалась на себя. "Красавица". Потом вздохнула: "Красавица - никому не нравится. Сиди дома в своем рваном пальто".

Недавно ей наступили на подол где-то в автобусе, кожаное пальто нужно было нести в починку, а заодно и покрасить. Его она носила и зимой, и осенью, зимой она пристегивала капюшон с мехом, и всем казалось, что оно зимнее. Главное было - не позволять никому взять его в руки.

Недавно они с мужем пошли на баскетбол. Ей понравилось, как они пошли: красивая, светская пара. Все ее знают, все здороваются. Но только у нее пальто разорвано, а у мужа - рукав куртки не подшит. Сели подальше, чтобы никто их не увидел. После матча все друзья пошли отмечать победу, а они с мужем – домой. 



4.

...За окном неслышно проскрипел снег. Звук был необычным – казалось, его вообще не было. Наверное, именно такой, почти бесшумный звук собственных шагов грохотом отдается в ушах разведчиков. Она выглянула в окно. 


Она, стараясь не шуметь, торопливо прошла в прихожую, чтобы успеть открыть дверь до того, как он постучит. Не хватало еще, чтобы проснулась бабушка и завела старую шарманку о том, что за жениха девка себе выбрала. Мужик ночами шляется, а ей хоть бы что. Принимает, и рада.

Она приоткрыла дверь и стала вглядываться в темноту подъезда. Тень, поднимавшаяся по лестнице, постепенно приняла очертания мужа. Он всегда ходил бесшумно, и отец никак не мог привыкнуть к этой его манере, каждый раз пугаясь, когда вдруг слышал над ухом учтивое: «Добрый вечер!»

Отец всегда громко оповещал о своем появлении: если приходил рано утром, то хлопал дверью так, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, что новый день уже начался, и дальше спать вовсе необязательно. Когда вставал утром, то зачем-то громко включал телевизор и уходил на кухню бриться.

Она впустила мужа, сняла с него вязаную шапочку, размотала ему шарф. Перчатки он снял сам, она немедленно взяла его ледяные ладони в свои и стала греть. Муж мягко высвободился, стал расстегивать куртку.

-- Голодный? – тихо спросила она, не решаясь поцеловать. 
-- Дико, – ответил муж и, отстранив жену, прошел в комнату.
-- У тебя рукав совсем разорвался, -- заметила она, идя за ним следом.
-- Видел. Там зашить не получится, надо в ремонт нести. Подождем несколько дней, мне обещали тут работу подкинуть. Маленькая, есть что-нибудь покушать?
-- Есть, – обрадовалась она, – сейчас нести или попозже?
-- Попозже,  – муж обнял ее, – дай хоть в руках подержу тебя. Ты у меня самая лучшая на свете, а я бессовестный. Ты меня ждала весь день, а я тебя даже не поцеловал. Иди сюда, буду исправляться.

Исправив положение, он стал переодеваться. Сооружая на тарелке подобие ужина, спросила:
-- Где был-то?
-- Ваньке в гараже помогал, машину ему делали. Он обещал картошки дать. И заготовок разных… если получится. Консервы там, лечо, икру кабачковую. У него этим весь гараж забит.
-- А чего сейчас не дал?
-- Да... устал я. Тащить не хотелось. Я пойду, прилягу, ладно? Под машиной лежал, замерз, как собака.
-- Иди, конечно.

Она догадалась, что Ванька пообещал помощь… как-нибудь потом. Иначе бы муж в любом случае дотащил продукты, зная, что следующий повод пополнить закрома может представиться не скоро.

К скудной еде нужен был сладкий чай, чтобы сытнее, но не было сахара. Она выскребла из банки засахаренное варенье, размешала в чае и понесла ужин в комнату. Муж спал, не раздевшись.

5.


С мужем они познакомились около года назад. Он тогда подрабатывал и снимал двухкомнатную квартиру, что для студента было верхом роскоши. Она уже писала статьи и тоже получала гонорары, в общем-то, не бедствуя.

Вскоре она получила диплом, и ей предложили место в газете интеллектуально-патриотического толка. Поговаривали, что в этой патриотической газете деньги платят просто огромные. Кто эти слухи распускал – неизвестно, возможно, сам редактор Александр Петрович Шашкин, жесткий, хамоватый человек, который не считал нужным относиться к своим сотрудникам как к людям, но при этом он не понимал, почему не стоят в очередь желающие к нему устроиться. Иногда он так и спрашивал: «Скажите, мадемуазель, почему к нам молодежь не идет работать?» «Мадемуазель» в ответ мстительно молчала.

Что произошло, и в какой именно момент все навалилось -- сказать сложно. Наверное, так это обычно бывает: все одно к одному. В расчете на большую зарплату у Петровича они с мужем жили, как прежде, ни в чем себе не отказывая, нередко занимая. Петрович же выдал в три раза меньше, чем обещал, мотивируя это кризисом. С квартиры пришлось съехать. Думали перебиться как-нибудь у отца с бабушкой. Но там не было домашнего телефона, и муж не смог работать репетиром, так как не было номера, который можно было бы дать в объявлении.

От Петровича она вскоре после расчета ушла, но места, куда ей предлагали после диплома, были уже заняты. Она подходила к корифеям журналистики, которые еще недавно называли ее «талантливой барышней». Но они махали рукой: «Да ты пиши, пиши!». И тут же забывали о ней.

Что значит пиши?! Что, кому она напишет – на деревню дедушке? Вышли сала, здравствуй, мама?

Звонила редакторам, предлагала сходить, написать, приносила статью. Редактору одобрял, обещал поставить. А потом смущенно отвечал, что,  сама понимаешь, Юрий Валерьевич или Алексей Михайлович уже сам написал, у тебя, конечно, интереснее, но он же в штате... Мы не можем вместо него ставить нештатников. Все ясно, господа заключенные. Война окончена, всем спасибо, все свободны.


6.

В жизни часто срабатывает пословица "пришла беда -- отворяй ворота". Например, в квартире перегорела одна из трех имеющихся в наличии лампочек. И тут же у туфли обязательно сломается каблук. Если потеряются перчатки, то примерно в это же время выяснится, что замок у сумки расползся и требует починки. Почему так, в общем-то, ясно: ведь у людей обычно несколько пар обуви и перчаток, имеется в запасе не одна сумка, и лампочки всегда в кладовке хранятся. А когда нет этого запаса, то каждая потеря становится событием.


Примерно тогда же мать осталась без работы, а у отца сломалась машина-кормилица, и единственным более-менее стабильным источником дохода осталась бабушкина пенсия. Ее ждали, распределяли задолго до получения.

Видя такое дело, отец спрашивал, отчего же муж не вернется к себе домой, в маленький северный городок, где градообразующее предприятие давно стояло, и самоубийства от бедности стали обычным делом. 

Мужа в семье невзлюбили, это стало очевидным недавно. С отцом первая размолвка произошла вскоре после переезда к нему. Муж тогда получил небольшие деньги, они с однокурсниками взяли вина, сидели на набережной, -- прямо на газоне, веселились. Пришли домой около девяти вечера. Отец был зол, потребовал ответа, где она так долго шлялась. Муж пошел к отцу поговорить. О чем они разговаривали, она не знала, но после этого отец грубо не разговаривал, но неприязнь из скрытой стала явной. 

Вскоре подключилась и старшая сестра Зина. Приезжая в гости к отцу с трехлетней дочкой Машей, каждый раз начинала громко рассуждать, как это некоторые так хорошо устроились, у ее отца на шее. Если она заставала мужа за столом, то всякий раз весело интересовалась: "Вкусно?" Не дождавшись ответа, продолжала: "Еще бы не вкусно. На чужие-то деньги!"

Если муж уходил в комнату, Зина, раздосадованная, что диалога не получается, подходила к двери, стучала в косяк:

-- Эй, как тебя… Войти можно? Вопрос один есть. Ты долго тут жить собираешься?

С тех пор, как она вышла замуж, Зина старалась во всем подражать своему мужу Андрейке, парню без образования, с крепкой крестьянской хваткой, который всюду чувствовал себя хозяином. Он начал с того, что вселился в квартиру тещи, которая до того жила одна. Для начала врезал замок в дверь комнаты, которую посчитал своей. В комнате находились книги, вещи. Андрейка запретил всем туда входить, а книги и вещи выбросил в прихожую. Мать не стала протестовать. Она решила, что их мягкой, интеллигентной семье как раз нужен такой крепкий  хозяин.

Приезжая к отцу и бабушке, Андрейка входил в любую комнату, брал, что ему приглянулось. Если случалось его уличить, ответ был один: «Значит, надо было!»

Видимо, дачу ему тоже «надо было», потому что вскоре он врезал в дверь домика новый замок и запретил там кому-либо появляться, кроме членов его семьи. В его семью входили: жена Зина, дочка Маша, и еще его матушка. Еще на дачу порой наведывался отец Андрейки. Они пили и иногда дрались.

Свою двухкомнатную квартиру Андрейка предпочитал сдавать, деньгами распоряжался сам. Квартплату за жилье, где он поселился, он не платил. Мать пыталась протестовать, но, походив какое-то время с синяками, притихла, стала меньше бывать дома и больше – в церкви.

8.

Утром она проснулась раньше мужа и долго рассматривала его. «Хорошо, если наши дети будут похожи на него. Особенно если будет девочка». Она провела ладошкой по лбу, улыбаясь, ждала, пока он откроет глаза. Но муж не спал. Веки дрогнули, но глаза остались закрыты.

-- Опять?..  – выдохнула она.

Муж в ответ сильнее зажмурил веки, что означало ответ – да.

Мигрень.

Ей очень не хотела оставлять мужа, но пора было ехать. Надо было съесть что-нибудь и покормить мужа.

На кухню вошел серый кот Васька, любимец бабушки, стал требовать еды. Она ничего не могла ему предложить. Кот был крайне разборчив в еде, бабушка приучила его к свежему мясу, остальной пищей он брезговал. Однажды бабушка уехала к сестре на две недели, поручив внучке кормить кота, если отец был на работе. Уже через неделю Васька вовсю грыз сухари, слегка размоченные в бульоне, пряча их за батарею, чтобы не отобрали, и при этом благодарно напевал. Вернулась бабушка, пришла в ужас – Васенька похудел, и все вернулось на прежние места: кот ел мясо, бабушка – чай с хлебом.

Она открыла кастрюлю, где обычно хранили хлеб. Там оставалось несколько сухарей. Она взяла один, принялась задумчиво грызть. Уж не отправиться ли вечером в студенческое кафе, где постоянно бывает кто-нибудь из своих? К пиву полагается еда, хотя бы в виде орешков или сухариков.  Мужа она покормит своими пельменями. Накануне отец раздобыл где-то пачку, она от своей порции отказалась, попросив бабушку оставить ей несколько штук на утро.

Но морозильник был пуст. В недоумении она вернулась к плите, поочередно проверив все кастрюли. Они были чисто вымытыми, с сухим дном. Не желая верить, она все же посмотрела на пол и увидела пельмени в количестве восьми штук в миске у Васеньки. Кот в принципе не ел пельмени, но бабушке невмоготу было видеть у него пустую миску. Васенька был главной ее привязанностью. Она часто накладывала ему соленую рыбу, жареную картошку или кусочки сала, все это лежало дня три, потом перекочевывало в мусорное ведро.

Поняв, что осталась без завтрака, она села на табуретку и хотела плакать, но передумала. Под стоялом стояли пустые бутылки из-под пива – хранились на черный день. Она сложила их в раковину и принялась мыть. Вошла бабушка.

-- Есть нечего, -- сообщила она.
-- Зато кот совсем зажрался – пельмени не ест, – не удержалась внучка. 
-- Не говори! – махнула рукой бабушка, – уж и не знаю, чем его кормить! Васенька, похудел-то как… -- она наклонилась к коту, тот изогнулся, уклоняясь от ласки. 
-- А мужик-то твой где? – будто случайно спросила она, – не приходил, что ли?
-- Как это где? Спит, дома он.
-- Дома? – бабушка недоверчиво принюхалась, – а я вчера допоздна сидела, слушала – не было никого. Ночью пришел, что ли?
-- Наверное, -- ей не хотелось отвечать.
-- Совсем стыд потерял. Гуляет, как хочет. А ты, девка, и рада. Смеются над тобой уже. Эх, не удержала ты Женьку, вот теперь маешься, а говорила я тебе – держи! Хотя… -- она расстроено махнула рукой, -- где уж тебе. У него таких, как ты, на каждом углу.
 
Это была старая тема: Женя был ее прежний жених, который жил в отдельной квартире, имел работу, и бабушка надеялась, что внучка сумеет «захомутать» выгодного жениха. Хоть приоденется, шубу себе купит, а там, глядишь, и отец хоть из долгов вылезет. В беседе она не раз простодушно признавалась в этом. Когда появился муж, все прежние кавалеры были забыты. Бабушка этому не очень удивилась, только махнула рукой. Сама она большую часть жизни прожила без мужа, и не надеялась, что внучке удастся избежать ее судьбы. Но иногда все же вспоминала Женьку, как несбывшееся счастье, поманившее так близко.

-- А зачем ты ему все пельмени сразу положила? Надо было хотя бы половину сначала, – она понимала всю бессмысленность вопроса, но уж очень было обидно за еду, от которой она так героически отказалась накануне.

-- Ишь ты! – бабушка с силой брякнула чашку о стол, -- кот тебя объел, смотри-ка! Котом она меня попрекать станет, у себя дома – и нет, не имею права! Ни на что не имею права! Когда только выбросите уже меня на свалку вон, сдохнуть бы поскорее, вот тогда вам жизнь будет вольная! Вот тогда уж и живите, как хотите. А пока – извините. Здесь я хозяйка. 

Бабушка хлопнула дверью и удалилась в комнату. Оттуда добавила:

-- Чего же вам на той квартире-то не жилось? Там-то, у матери, не сильно покомандовала! Вот к ней и езжайте, что же вы сюда-то приехали? Распоряжаются, как хотят, вот ложки от набора – до сих пор не могу найти!

Ложки – это была старая тема, куда древнее, чем все прежние. Когда-то, на первом курсе, она с подружками поехала на озеро, и примерно в то же время у бабушки попали мельхиоровые ложки из набора. Бабушка почему-то решила, что их взяли с собой и потеряли в походе, хотя никому бы и в голову не пришло тащить с собой мельхиоровую тяжесть, алюминиевая – вот милое дело! Но убедить бабушку в этом было дело безуспешным. Эти ложки повисли тяжким родовым проклятием. Муж пояснил, что дело не в ненависти и не в желании поругаться, просто пожилому человеку дорого все, что окружало с молодости, тем более что набор этих вилок, ложек и ножей они покупали с мужем, который сначала ушел, а потом вскоре умер. Бабушка после ухода супруга пыталась вернуть его, даже обращалась к гадалке, были какие-то заговоры, иголки, нашептывания… Счастья судьба не вернула, а мужа отняла окончательно.

На продолжение тирады у бабушки времени не было – через десять минут начинался сериал. Бабушка не теряла ни одной минуты из отпущенной ей радости, включала телевизор заранее и добросовестно смотрела всю рекламу, которая предшествовала фильму.

Она вернулась к мужу. Его лицо было неподвижно, только лоб в поту, и рука комкала простыню. Она не удержалась и заплакала. «Господи, пусть у меня голова заболит вполовину, как у него, -- попросила она, -- а у него пусть поменьше». Слеза капнула ему плечо, и муж открыл глаза, слегка прижал к себе. 

-- Не надо… Маленькая моя, не надо плакать… Все у нас хорошо будет… -- слова давались ему с трудом,  и она испугалась:
 
-- Тихо, тихо, ты молчи. Я не буду больше плакать, обещаю. 

Ей стало по-настоящему страшно. А вдруг он может умереть без нее? И даже врача вызвать никто не сможет, разве бабушка, но до ближайшего телефона-автомата идти пятнадцать минут в гору. Она нипочем не дойдет.


9.

Денег не было, и шансов достать их тоже не было. Значит, нужно было добывать шансы. Для этого нужен телефон. На  стадион, где можно было позвонить с вахты, и в университет, где она звонила из фотолаборатории, ей уже не доверяли, так как она всегда обещала, что позвонит быстро, но разговаривала подолгу. Домашний телефон был у матери. Она отправилась на автобусную остановку.

Под окном пришлось покричать – ключей от подъезда ей не полагалось. На счастье, мать оказалась дома.

-- Подожди! – крикнула мать, – я сейчас спущусь! Мой ключ у Андрея… 

-- А что, у него своего ключа нет? – спросила она, когда мать в халате открыла подъезд.

-- Да… -- мать замялась, -- я у кого-то из них брала ключи, надо было соседке сбросить, и найти не могу. Куда положила? Пришлось Андрею свои отдать. Теперь вот выйти не могу. Надо было сегодня в церковь сходить, крещенской воды набрать, а я по милости… -- тут она поняла, что говорит лишнее, умолкла, но все же закончила, обойдясь без имени: -- я тут без воды крещенской на целый год осталась. Как живете-то?
-- Нормально.
-- Заходи. Тут у меня… немножко… разложено. Ты проходи сразу в комнату.


Обойдя разложенные в прихожей вещи, она устроилась у телефона и принялась обзванивать газеты. Ей повезло: Павел Алексеевич оказался на месте.

-- Павел Алексеевич! -- оптимистично начала она, -- здравствуйте! У нас же турнир по гимнастике предстоит. Кто-нибудь про него делает?

--  Ну, будет турнир, и что дальше? -- ответил корифей, почему-то недовольно, -- ты хочешь, чтобы я тебя провел на него?

-- Зачем? У меня пропуск. Я хотела вам предложить написать. А то у меня сейчас дел никаких, – искусственно бодро продолжала она.

-- Ну, пиши... -- раздраженно отозвался Павел Алексеевич. -- Хочешь – пиши, я что, против, что ли? Но только не так, как всегда – пообещала и не принесла, а мне потом приходится самому писать.

-- Здрасьте! – изумилась она, -- может, вы мне объясните, когда я так делала?

-- С легкой атлетикой так получилось. Ты обещала, а писать пришлось мне.

-- Так редактор же сказал -- не надо! Сказал, что вы пишете, а я, между прочим, готовый текст в тот же день принесла и фото. Торопилась только зря.  А фотография моя вошла.

-- Ну, вошла фотография… А вот текст пришлось писать мне!

-- Но если вы мне даете задание, то хоть редактора в известность ставьте! Я свое время трачу, приношу, а мне говорят -- не надо. Что за непонятное отношение, разве я давала основания?..

-- Ну, в общем, я занят тут. Мне вот, понимаешь, некогда сейчас с тобой разговаривать. Попозже звони.

-- Подождите! Я не смогу позже, у меня телефона не будет! Вы мне только скажите: про гимнастику ждать будете, или сами напишете?

-- Ну, приноси… Я же сказал – приноси! Чего еще? Все, мне некогда. 

Хоть гудки в трубке и не показались признаком вежливости, все же она испытывала удовлетворение. Воодушевленная маленьким успехом, она решила продолжить и предложить свои услуги в написании статей. Быстро, качественно и в срок. Две газеты согласились, в одной сказали, что нет редактора на месте, остальные не отвечали. Из комнаты вышла сестра Зина.

-- Ну что? – она саркастически уставилась, -- все пытаешься на работу устроиться?

Она не ответила, набирая очередной номер.

-- А твой так и не хочет работать? – допытывалась Зинаида.
-- Как и твой, – парировала она. Это была правда, Андрейка не работал, они с Зиной жили на средства от сдачи его квартиры.

-- Да?! – сестра на мгновение растерялась, но тут же нашлась:
– Ты, сучка такая, не путай, а?! У нас ребенок вообще-то! И мы на свои деньги живем! А твой у моего отца на шее сидит.
-- С чего ты взяла, что у отца?
-- Но он же не работает! И ты тоже. На что он живет-то? Кушает, как я смотрю, каждый день. За наш счет.
-- С какого дьявола за ваш-то счет? – она так изумилась, что даже забыла возмутиться.

-- А с такого! Отец у нас регулярно деньги занимает! И на вас их тратит! Жрать-то всем нравится. Твой, я смотрю, даже пивко попивает, бутылки в кладовке стоят. Может, ты ночами на панели подрабатываешь? Или он? – сестра даже хохотнула, – а что, ему как раз подойдет. Он привык альфонсом жить. То-то бабушка рассказывает, что вас постоянно дома ночью нет. Его особенно.
-- Скажи, откуда в тебе столько злобы? – вздохнула она,  – у тебя же в жизни все есть: муж с квартирой, образование, ребенок.
-- Да ты бы язык прикусила вообще, а? Я вообще с нее балдею, – сестра даже хохотнула и огляделась в поисках аудитории, которая мола бы прибалдеть вместе с нею, но никого не увидела и продолжила: 
-- Тебе, может быть, синячок поставить? Или твоему хахалю? Я просто Андрею не рассказываю, что ты тут про него говоришь. А могу и рассказать. Думаешь, твой лох тебя защитит? – она язвительно рассмеялась, – как бы не так. Он не мужик ни черта. Ни заработать, ни ударить никого не может.
-- Тебе непременно хочется посмотреть, как он кого-то ударит?
-- Ой, не рисуйся здесь, а? – саркастически рассмеялась сестра, – кто его боится?
Внезапно Зине пришла в голову блистательная мысль:
-- А давай они с Андреем подерутся? Посмотрим, кто кого, а? Может, хоть тогда  заткнешься, какой он у тебя крутой.
Она вздохнула:
-- И это говорит женщина с высшим образованием, мать семейства. Пусть подерутся, а она посмотрит. Что за примитивные развлечения…

Тут сестре изменила выдержка.

-- Мама! – крикнула Зина, – эта сучка тут долго собирается прохлаждаться? В моей квартире? Либо пусть сваливает, либо…

Мать ответила так глухо, так, что она не сразу расслышала:
-- Успокойся. Пусть сидит. Это и ее квартира.
-- Ее? Да что здесь ее? Она все свое уже пропила давно. И пусть не думает тут претендовать на что-то. Пусть вылепётывается! 

Сестра иногда придумывала какие-то диковинные глаголы, словосочетания.

-- Это и моя квартира, в конце концов, – глухо сказала мать.
-- Да? – поразилась сестра, – а может быть, вспомним, сколько ты нам должна?!   
-- Зина, перечитай «Короля Лира», -- посоветовала она. 
-- Пошла ты, – отмахнулась сестра. 

Она и пошла, прикрыв дверь и с грустью думая, что еще недавно они с Зинкой были лучшими подружками. В университете они учились с разницей на курс, и многие даже не все знали, что они сестры, думали – дружат. А потом Зина встретила своего Андрейку, который покорил тем, что был похож на безродного принца. Полная неотшлифованность в сочетании с самомнением показались ей признаком скрытого благородства. Вся культура, которую Зина постигала в течение пяти лет, слетела с нее как шелуха, когда они с Андрейкой стали жить чистой, «природной» жизнью. Как у Руссо: на четвереньки, и назад, к природе. Правда, Андрейка не знал, кто такой Руссо, и презирал тех, кто знал. Так что Зина очень быстро научилась скрывать свои познания, чтобы не травмировать мужа. Андрейка любил повторять: «Мы университетов не кончали!». И если Зина, будучи в хорошем расположении духа, в разговоре неосторожно допускала какую-нибудь цитату, Андрейка наливался кровью, мог и ударить.


10.

Как-то, вернувшись домой, она сразу поняла, что приезжала Зина с дочкой Машей. Полы были до блеска вымыты, а перед ее комнатой лежала мокрая тряпка, чтобы она с мужем, выходя, не наследили чистый пол. Отец всегда был полы перед  приездом Зины и внучки, даже если она их только что сама помыла. Она разулась прямо у входа, не нашла свои тапки, без обуви прошла по мокрому полу. Муж задумчиво лежал на кровати, смотрел перед собой.

-- Привет, малышка, -- негромко сказал он, -- извини, что не встречаю. Я слышал, как ты по крыльцу поднималась. Каблучки твои узнал. Я не хочу выходить туда. Видеть никого не хочется.
-- Что, святое семейство приезжало? – она присела рядом. -- Чего такой расстроенный?
-- А чего радоваться. Сначала бабушка выступала: «Ой, исть-то нечего, сьили все. Курочка была, так вам не оставили. А отец голодный придет сейчас…» Я к этой курочке близко не подходил! Я лучше с голоду сдохну, чем у нее что-то возьму. Тем более знаю: куски она считает. Не от хорошей жизни, конечно, она мать, ей в первую очередь сына накормить нужно. Но я у нее ничего не беру. Потом отец начал полы мыть демонстративно. И Зина старается: «А что, помыть никто не может? Или только жрать любят?» Я на ее провокации не поддаюсь. Тогда в открытую пошла. Вы тут долго жить собираетесь. Да, забыл сказать: я тут пару контрольных сделал.  Так что на первое время у нас есть. Кстати, я тебе конфеток купил, твоих любимых.
-- Да ты что?! – это было так неожиданно, что она даже забыла сказать спасибо. И тут же поспешила обрадовать:

-- А я на статью договорилась, буду про гимнастику писать. А турнир идет два дня, материала много, и фотографий можно несколько поставить.
-- Молодец! Прости дурака, с порога тебя загрузил своими дурацкими проблемами. Не буду больше. Только вот это покажу еще. Как тебе мой трудовой договор?

Весь лист был изукрашен разноцветными фломастерами. По краям бумаги шли невиданные цветы, а в серединке – некие пучеглазые физиономии, в которых отдаленно угадывались персонажи мультфильмов. 

-- Вот и попробуй что-нибудь сказать, -- вздохнул муж, убирая договор, -- это же дети. Как вы смеете, это святое! Но я одного не понимаю: не получается вывести меня, разозлить – успокойся. Зачем пробовать, раз за разом?
– Послушай, ты искренне думаешь, что трехлетняя Маша специально разрисовала твой договор? Чтобы тебя вывести?
– Малышка, ты-то хоть не будь как они. Ты же умный человек. При чем тут Маша? Она что, сама со шкафа договор достала? Даже – допускаю: ей не специально дали его порисовать. Может быть, лежал где-то в доступном месте. Но почему он там лежал? Кто его читал перед этим? Почему каждый раз, когда я ухожу из дома, оставляю на столе, на бумагах, у двери спичку? И каждый раз она сдвинута, когда я прихожу?
– Милый мой, – она к нему прижалась лбом, – давай уедем.
– Куда? Комнату снимать у наркомана? Или у тетки-бичихи, которая все твои красивые платьица через день в ларек снесет? И никому ты ничего не докажешь, что они вообще были. И опять жить, считая копейки, занимать у соседа?
– У друзей…
– У тебя много друзей?
– Много, – тихо и твердо возразила она, – может, они, как и мы, не очень богатые, но они нам помогают, как могут.
– Помогают… А мне уже двадцать четыре года. И мне стыдно, что мне помогают. Стыдно, что у тебя, малышка, до сих пор шубки нет, и ты в осенних сапожках мерзнешь. А потом простываешь и болеешь. Будет возможность – заберу тебя отсюда тут же. Немедленно. А сейчас надо потерпеть.
-- А почему? – пробормотала она.
-- Что почему?
Стоило остановиться, но она уже не могла.
-- Почему ты умный, сильный, только все твои друзья где-то работают, а ты нет?
-- Ну те же сама видишь, как я бьюсь. Во все двери пытаюсь стучаться.
-- Может, не туда стучишься. Почему у других работа есть, а у тебя нет…
-- У тебя тоже. Легко тебе?
-- Я стараюсь! Каждый день, уже замучилась, чем я хуже стала? Год назад меня везде звали, сейчас ничего не могу! Что я, хуже писать стала? И дома меня все пилят… Из-за тебя. Что я с тобой.
-- Если бы меня не было, поверь, тебя бы все равно нашли, за что пилить.
-- Ну, раз у меня родня такая плохая, тогда давай уедем к тебе жить, к твоим родителям...
-- Ты там загнешься, – серьезно ответил муж, как будто она и правда могла решиться на переезд – там жить невозможно. Тем более тебе. Тебе впечатления нужны, а там тоска и сплошные самоубийства.
-- Что тогда делать-то?
-- Потерпеть. Я же терплю, хотя мне намного хуже.

11.   

В одной из редакций, где куда она пришла в надежде получить денег, гонорары задержали. Она погрустила, но, в конце концов, деньги же не пропали совсем. Зато в редакции был телефон. Она позвонила своей лучшей подруге Ирке. Та была дома и расстроилась:

-- Я сама тебе хотела позвонить, да не знаю, как тебя найти. Слушай, мать, надо встретиться. Хотела тебе предложить, думала, может, у тебя деньги есть.
-- Ага. Есть. Как там: дыра в кармане, голый в бане…
-- У меня двадцатка есть, надо еще рубля три-четыре. У меня сейчас дома такое творится, без бутылки не расскажешь.
-- А давай где-нибудь найдем спонсоров, как в старое доброе время! Разведем их на пиво, попросим денег на такси…
-- А деньги потратим на водку и доедем автостопом, -- подхватила Ирка, -- это было бы неплохо, но в таких шмотках, которые на нас с тобой, увы, вряд ли клюнут серьезные мужчины. Слушай, на улице холодно. Можно ко мне поехать, но у меня только двадцать рублей. Может, у тебя хоть десятка наберется?
-- Десятка-то есть, -- горестно призналась она, -- но мне на нее надо еще еды купить как минимум на два дня.
-- Это ты на десятку собралась?
-- Если овощей и на рынке, то хватит.
-- Знаешь что, -- решила Ирка, -- у нас овощей целая кладовка, мои родители с дачи привезли. А Сашкины родители такое не едят, это для них «силос». Поехали к нам, я тебе дам с собой.

12.

-- Кушайте, девочки, -- свекровь Иры поставила на стол тарелку с только что поджаренными котлетами. Девочки вежливо кивнули, подождали, когда закроется дверь.

-- Буржуи, -- заметила Ира вместо благодарности, -- суп не едят. Я вчера борщ сварила – не тронули. Свекровь с работы пришла, пошла себе колбаску жарить.  Так и стоит кастрюля. Соус они не едят! Хотя я соус всегда хорошо делаю, у меня и мука поджаристая, и все как надо. Овощи они не едят…

-- А что они едят? – полюбопытствовала подруга, разливая по рюмкам.

-- Котлетки вот. Колбаску. Мясо. Столько денег уходит – ты не представляешь, сколько они получают! У Палыча, у отца Сашкиного, пенсия только – четыре тысячи с половиной, а он еще работает, столько же приносит. Мать Сашки сейчас завотделом, тоже хорошо получает. А ребенку, единственному внучку, на садик – «нету»! Где же взять такие деньги – пятьсот рублей! И мой еще идиот руку сломал по пьянке, больничный ему никто не оплачивает. Твой-то так нигде и не устроился?

-- Пытался вот, -- вздохнула та, -- тренером по рукопашному бою. Три занятия провел, только удары показал – уже голова ни к черту, кружится, болит. А спарринги пойдут? Пришлось отказаться. Потом, смотрел объявления, пошел на собеседование. Костюм надел, побрился – ну красавец! Даже я – и то загляделась! Приходит, сидит тетка, поговорили, у нее глазки расцвели. Давайте устраиваться, вы нам подходите…
-- И что?
-- Что…  Обидно. Три дня к ним ездил, только зря деньги на трамвай потратил. Оказалось – покупаешь у них товар, продаешь, подключаешь трех друзей…
-- Понятно, -- заключила Ира, -- наливай.
-- Я ведь как думала, -- доверительно сообщила подруга, -- офицер, спортсмен, язык знает, думала: дойдет дело на работу устраиваться, так с руками оторвут. Куда там… Раньше жили в квартире с телефоном, так он хоть репетитором подрабатывал. А теперь звонить-то нам куда? На какой номер объявление давать?
-- Слушай, я бы, честно, на наш номер предложила, -- озабоченно заговорила Ира, -- но свекровь, ты же ее знаешь, будет отвечать:  «Вы ошиблись». И уговаривать бесполезно, покивает и по-своему сделает.
-- Да ладно. Я тебе вот что рассказать хочу… Мой тут что учудил…

Она помолчала, не зная, делиться или нет.

-- Ты только не говори никому, что я тебе рассказала. Его тут сманили на какие-то подпольные бои. Он тысячу рублей за два часа заработал, без единого синяка. Я себе тогда платье купила, мы на неделю на озеро съездили, день рождения его отпраздновали. А недавно приходит, хромает, на лице выражение – лучше не подходи. Я молчу, думаю, может, какие отморозки избили? У нас в районе постоянно наркоманы ходят, он уже несколько раз с ними дрался. А тут помолчал и говорит: «Вот такой я теперь боец…». Сел разуваться, а ему больно. Я ему ботинки снимаю, а он говорит, на бои ходил. Хотел денег заработать. Встретил друга, занял у него полтинник. Блин, мы на этот полтинник неделю хорошо жить могли, -- не удержалась она, -- с супом и мясом. А там минимальная ставка пятьдесят рублей. Короче, он на себя поставил и проиграл. На восьмом круге сошел, с коленом что-то случилось, врач бой остановил. А надо было десятерых пройти. Ему и морально тяжело, он же никогда не проигрывал. Да еще и должен там остался. А долг растет. Ему говорят: "Потренируешься – отработаешь".

Она потянулась к бутылке, налила – рассказ был тяжелым.

-- Сказал, хотел денег домой принести. А сам и деньги чужие потратил да еще должен остался. И травму получил. Мои от радости прыгают, конечно, я раздета-разута, зачем такой зять? А я лучше всю жизнь в старых тряпках прохожу, лишь бы он был живой, здоровый.
-- Вы, кстати, детей заводить собираетесь? – не совсем к месту спросила Ира.
-- Ага. А кормить-то его чем?
-- Грудью, -- невесело пошутила Ира и добавила: -- «В царство свободы дорогу грудью проложим себе». Знаешь, с моим тоже никакой жизни нет. Мы если и спим с ним вместе, то только когда он пьяный придет, а зачем мне такое счастье? И потом, я откуда я знаю, от кого он пришел, какую заразу он в дом притащит... 
-- Даже так? – испугалась подруга.   
-- А ты как думала? – возразила Ирка, -- я же зря не скажу. Ты вот что слушай. Недавно сынулю отпустила с ним, куда-то в гости, говорит: «Там дети есть, он хоть поиграет». Так сынка пришел из этих гостей такой агрессивный, на меня с кулачонками давай.
-- Может, домой не хотел уходить?
-- Да нет, там другое. Потом сынуля рассказывает: «Мы ходили к одной тете, там была девочка Настя, мы с ней играли. Потом папа с тетей закрылись в комнате, мы к ним стучались, а они не открывали, и тетя плакала». Ты представляешь?

Она представила, и картина получилась неприглядная. Постоянно воюя со своими родственниками и с нищетой, она  совсем забыла, что у женщин есть и простые бабьи беды, такие, как пьянство мужа, измены, скандалы, глухое непонимание. Ира сражается за свое женское счастье, родители мужа -- за сына, Андрейка с Зиной – за то, чтобы отхватить кусок побольше. За что сражаются отец и бабушка, она не совсем понимала.

-- Да уж, -- расстроено махнула Ира, -- наливай. Есть там у нас?
-- На раз.
Бутылка кончилась, когда разговор только-только набрал обороты, но о том, чтобы найти еще на одну, нечего было и думать. Пора было ехать.
-- Пошли, картошки нагребем, -- позвала Ирка, -- свеклы, капусты положить?
-- Всего давай, чего не жалко.

Вышла свекровь – воспитанная женщина: проводить. Ира пояснила из кладовки:
 
-- Картошки с собой дам. Она хотела на рынок заехать, но не успела, засиделись мы с ней.
-- А у нас овощной тут, он до двенадцати, -- любезно подсказала свекровь.
-- Да ладно, -- недовольно пресекла Ира, -- что нам, картошки жалко. Мне отец ее с дачи хоть сколько привезет. Держи, -- она вынесла пакет, -- тут морковка, свекла, капуста, еще кабачок я тебе сверху положила. Унесешь, или сумку дать? Ну-ка подержи, пакет не лопнет?
-- Не должен, -- заверила подруга, -- главное, чтобы я выдержала. Хотя… своя ноша не тянет.

Трамвая пришлось ждать долго. Надо же, еще год назад для нее не составляло проблемы уехать без денег в любой конец города: всегда находились добрые люди, готовые довезти студентку, по дороге часто покупали шоколадку или шампанское, а доехав, всегда просили телефон. И надо же, теперь на остановке стоит замужняя женщина, нагруженная овощами и своими мыслями, и никому в голову не приходило остановиться. Уехала на последнем трамвае удалось уехать. От остановки до дома идти почти получаса, с тяжелыми пакетами быстро не доберешься, вьюга забиралась под воротник ледяными пальцами. Еле добралась, замерзла. Муж отпаивал чаем с малиной.

13.

Утром разболелось горло, никаких лекарств не нашлось. Пила горячий чай, но он помог мало. Через два дня начинался турнир по гимнастике. Горло распухло не на шутку, но о том, чтобы отсидеться дома, нечего было и думать. Бабушка вынула из закромов неприкосновенные пятьдесят рублей, который хранила на черный день.

Неподалеку от стадиона она зашла в аптеку. Ей посоветовали очень хорошее средство за тридцать семь рублей. Она тут же скисла, так как рассчитывала на что-нибудь в пределах червонца.

– А я покупала не так давно порошки, они рублей пять или шесть стоили, -- начала она слегка заискивающим тоном,  – были порошки такие хорошие, помогли сразу. Мне надо, чтобы быстро вылечиться, очень сильная ангина…
-- Это средство тоже хорошее, -- отрезала аптекарша, -- не знаю, что вам в тот раз посоветовали, но это самое лучшее. Его все у нас берут.

Она решилась:
-- Давайте.


«Очень хорошее средство» оказалось мятными лепешечками для рассасывания. Она  добросовестно доставала их из пачки каждые полчаса, пока не поняла, что ее бессовестно  надули. На турнире она сделала фотографии с парада открытия, поговорила с участницами, поехала домой. Опять пришлось идти по морозу, дома муж смерил температуру – тридцать девять и две. До ночи суетился с компрессами, разводил облепиховый сироп и засахаренную малину. Утром температура сбилась до тридцати семи. Предстоял второй день турнира. Если у Павла Алексеевича был домашний телефон, могла бы предупредить, что болеет, муж бы сходил до телефона.

-- Может быть, я вместо тебя на турнир схожу? – предложил муж. Она улыбнулась:

-- У тебя же аккредитации нет, тебя никто к ковру близко не подпустит.

Шел февраль с его ветрами. Пока шла до стадиона, перед глазами все плыло. Она то и дело останавливалась – подержаться за столб или присесть на скамеечку. В зале она с невыразимой радостью увидела на противоположной трибуне Павла Алексеевича. Значит, надо только до него добраться, чтобы предупредить. Аккуратно, держась за стенки и перила, перебралась через зал, каждую секунду ожидая, что он уйдет. Вот к нему подошли друзья, они только что они сидели в баре на втором этаже, она видела их. Сейчас позовут его, и он уйдет, но этого не может быть, он должен ее дождаться! Успела вовремя – Павел Алексеевич как раз поднялся.

-- Здравствуйте, -- она присела, держась за соседнее кресло, -- как хорошо, что вы тут. Я предупредить вас не могла, что болею, я до конца досидеть не смогу…
-- А если бы меня здесь не было? – разозлился Павел Алексеевич.
-- Тогда я бы осталась. Но вы же здесь.
-- А  фотографировать кто будет?!
-- У меня есть вчерашние снимки.
-- «Вчера»! – передразнил Павел Алексеевич, – «вчера» это вчера было. Сегодня же тут другая совсем программа.

"Неужели он не видит, что мне в таком состоянии работу доверять нельзя?" – изумилась она. Павел Алексеевич вежливо выждал, продолжил почти доброжелательно:

-- Знаешь, я вот пришел сегодня специально отдохнуть. Просто отдохнуть, а не работать. Знал бы, кому другому поручил вместо тебя. А теперь вот вынужден буду сидеть.
-- Хорошо, я остаюсь, -- твердо ответила она.
-- Ладно, я пошел тогда. Ты только хорошо напиши.
-- А когда я плохо писала?

Как говорила с людьми, как добралась до дому, не помнила. Шла через мост, -- автобусы уже не ходили, в шею все дул и дул ветер. Дома муж помог снять одежду, укрыл одеялом. Ночью проснулся от сильного жара, -- жена полыхала, как печка. Смерил температуру, сорок один и две. Кое-как сбил жар, поил травами, менял компрессы. Жена на слова не реагировала, несла бред.

Утром сам пошел в больницу, объяснил. Врач попалась понимающая, отругала, потом расспросила о симптомах. Выяснилось, что имеет место сильнейшая фолликулярная ангина. Подобрев, рассказала, что давать, даже рецепт выписала.

14.

Пришлось лечиться антибиотиками, отец раздобыл где-то таблетки, привез. Когда она почувствовала себя лучше настолько, что почувствовала аппетит, то обнаружилась другая проблема: из-за распухшего горла невозможно было глотать. Есть смогла только на третий день, и  поняла, что ужасно, до слез, хочется колбасы и сдобной булки, с настоящим сливочным маслом. Бабушка пошла к соседке, заняла сто рублей до пенсии. Муж сходил в магазин. До получения гонораров оставалось совсем немного. Через три дня она, еще не совсем поправившись, несмотря на протесты мужа, все-таки вышла из дома. Дошла до редакции.

-- А вас в ведомости нет, -- «осчастливила» бухгалтер.

-- Как так нет?

-- Ну, видимо, внести забыли. Да у нас ничего не теряется! В следующем месяце приходите, получите.

-- А…

Больше слов не нашлось.


15.

А вскоре случилось нечто необъяснимое.  Ни отца, ни бабушки дома не было. Вошли Андрейка и Зина, открыли дверь ключом. Первой вошла Зина, огляделась, убедилась, что куртка мужа висит на вешалке, распахнула дверь:

-- Андрей, заходи. Дома он.

Вошел Андрейка – прямо в ботинках прошел в комнату.

-- Где? – бросил ходу.
-- Ты про кого? – она не поняла, -- отец уехал еще утром. Ты какого хрена в обуви…

Договорить она не успела. Андрей отдернул занавеску, которая отделяла их комнату от комнаты отца. Зина шла сзади, будто страховала.
-- Ты чего, козел?! – без предупреждения начал Андрейка, – сидишь? Вы у меня сейчас бегать будете, ясно?
-- В чем дело? – муж приподнялся навстречу. Андрейка, бешено вращая глазами, заорал:
-- Документы где?!
-- Вы пьяны? – попыталась влезть она, хотя это и без слов было видно. У Зины только после хорошей порции спирта появлялась такое самодовольное, ухмыляющееся выражение.
-- У нас документы исчезли, -- сказала она с кривой усмешкой, -- и вы их мне по-хорошему отдайте. Иначе я не знаю, что сейчас тут твориться будет. Андрей очень зол.
-- Какие документы, где были? – не поняла она.
-- Они были у нас дома. Но исчезли. Если они здесь, то отдавайте сразу. Мы же тут все обыщем.

Муж все еще был абсолютно спокоен, он знал, что не брал никаких документов, и был даже готов помочь их отыскать:

-- Я понятия не имею, где и что у вас лежит. Я в той квартире год не был. Если документы важные, давайте думать, кто…
-- Меня не колышет! – возопил Андрейка, – у этой сучки ключи были, вы вдвоем могли зайти запросто! Там ордера на квартиры, если вы, твари, решили что-то прокрутить…
Зина сменила тон на умоляющий:
-- Ну, зачем вам они? Хотя бы Андрюхины документы отдайте, ну зачем они вам?
-- Да нет было у меня ключей! – начала было она, и вдруг до нее дошло: -- Подожди, ты считаешь, что мы какую-то аферу хотим с вашей квартирой затеять?

Муж достал сигарету, видимо, считая, что переговорить лучше наедине и в подъезде. Но Андрейка считал иначе. Резким ударом он выбил сигарету из руки:

-- Даю пять минут и начинаю все тут крушить! Ищите!

Начал сбрасывать с полки книги на пол, бросая и оглядываясь. Своротил стопку газет, расшвырял по комнате. Открыл шкаф, стал выбрасывать на пол одежду. Муж спокойно взирал на это. Андрейка искоса поглядывал на него, ждал, пока тот взорвется, не дождался и взорвался:

-- Скотина, это точно ты взял! А почему это он такой спокойный, стал бы я смотреть, как у меня в вещах шарят!

-- Андрюха, если это правда важные документы, то ищите у себя, и поскорее. Мало ли кто их взял и с какой целью. Но это не мы, я тебе слово офицера даю.

Это взбесило Андрейку пуще прежнего. В армии он был у офицеров не в почете и называл их не иначе как шакалы.

-- Да мне твое шакалье слово!..

Она как со стороны увидела: вот Андрейка прыгает на ее мужа… Вот брызнула кровь из рассеченной брови… Муж захватывает его руку, Андрейка пытается кусаться… Вот она сама схватила с тумбочки трехлитровую банку с водой, шарахнула ею Андрейку, банка разбилась, он топтал осколки своими ботинками, муж был в носках… У нее в руках каким-то образом оказалась кастрюля, она колотила Андрейку по голове до тех пор, пока муж не произнес:

-- Осторожней, миленькая, ты уже по мне бьешь.

Зина от испуга отскочила в сторону. Наверное, думала, что все будет смотреться совсем не так, надеялась на зрелище эффектное, как в кино.

-- Андрей, хватит! – нервно выкрикивала она. Наконец Андрейка отступил, держась за голову. Рука была в крови -- она умудрилась своей кастрюлей пробить его чугунный череп. Так что потери были с обеих стороны. У мужа заплыл левый глаз, кровь струилась. Досталось и кастрюле -- донышко заметно погнулось.

-- Андрей, пошли отсюда, -- дернула его Зина, с перепугу протрезвев. Андрейка нехотя пошел к выходу, по пути обернулся: 
-- Суки, даю вам два дня, чтобы нашли документы. Не найдете – каждый день буду такое устраивать.

Дверь наконец захлопнулась. Она закрыла задвижку, чтобы они не могли вернуться, кинулась к мужу. Комната была в крови, муж зажимал глаз ладонью. Она отчаянно заревела, обхватывая его.  Муж отстранился:

-- Не надо, малышка, я тебя всего измажу. Не плачь, обычное рассечение. На соревнованиях сколько раз было. Крови много, а заживет быстро. Вот дурак, в армии служил, а простых вещей не знает: надо бить так, чтобы следов не оставалось.

Она присела.

-- Я ничего не поняла. Какие документы? Ты понял?

-- Да никакие документов у них не пропадали. Белая горячка у них, не видишь, что ли. У обоих причем.

-- Но Зина всерьез просила, чуть не со слезами…

Внезапно она все поняла: мама Андрейки не раз подбивала его «навести порядок в доме», показать, кто здесь хозяин. И как раз сегодня он ездил к маме! Муж выслушал версию, но покачал головой.

-- Почему? – удивилась она. Все так стройно складывалось.
-- Ничего они не теряли. Я тебе гарантирую. Он шел подраться. А она – посмотреть. Они оба прекрасно знали, что ничего у них не пропадало. 
-- Тогда зачем им это надо? Ладно, он, с детства иного общения не признает. Но она!  Женщина с высшим образованием, гордость факультета. Преподаватели на ее ответы на экзамене коллег приглашали – послушать, как на спектакль. Милый, скажи, зачем им это?

Муж ответил не сразу. Потом заговорил, будто ответ знал давно.

-- Потому что война не закончилась, малышка. Я уехал оттуда, живым уехал. Но война не закончилась. Она здесь, среди нас. Кто ее провоцирует – я не знаю. С какой целью – мне непонятно. Я не вижу, откуда это идет. Пока – не вижу. Но я  узнаю, обещаю тебе. А сейчас тебя прошу: не пускай войну, эту мерзавку, хотя бы к нам. Хотя бы сюда, в нашу комнату. Ну, не в нашу… -- он нервно посмеялся, -- ладно, отца твоего квартира, и комната его. Но хотя бы к нам! Сюда. В нашу постель. Уж эту-то кровать я своим руками собрал, сюда лезть никому не позволю. И за свою семью глотку перегрызу. А моя семья – это ты, малышка. Я не хочу, чтобы ты на этой войне пострадала. Уходи из-под обстрела! Не лезь под пули. Не выходи туда, к ним, не отвечай. Я понимаю, тебе сложно сразу перестроиться. Ты выросла в этой обстановке, тебе кажется: промолчать, не ответить – значит сдать позиции, проиграть. Это не так, малышка. Сейчас мы на чужой территории. Наша задача – уйти живыми. И желательно без царапины. Правда, на мне уже этих царапин… Но хоть ты-то себя береги! Я же вижу, что с тобой делается. Пока мы здесь враги. И отношение к нам такое. Ты заметила, что в твоей семье говорят: «мы», и говорят – «вы». То есть мы – это все: мама, папа, бабушка, Зина с мужем, даже Маша маленькая. А мы – это оккупанты. Захватили чужую территорию и кровь из них сосем. Я у отца на шее сижу… Ладно. Хватит об этом. Не стоят они того.

Он обнял жену, помолчал. Потом сказал, сжимая ее руку.

-- Я тебя люблю, девочка моя. И это главное.
-- Я с тобой, мой друг, – пообещала она,  – а понадобится – я за тебя еще раз голову кастрюлей пробью. Кому угодно.

16.

Муж привел в порядок лицо, замыл кровь на полу. Но кровоподтек над глазом все равно остался. Вечером вернулась из гостей бабушка. Об имевшем место погроме уже ничто не говорило. Бабушка долго приглядывалась. Потом, убедившись, что синяк ей не приснился, спросила:
-- У твоего-то под глазом фингал, что ли?
-- Ага, – бесстрастно подтвердила внучка.   
-- Видать, по рынку ходит, легкой наживы ищет, – с удовольствием заключила бабушка, – то-то я смотрю, у него рукав куртки разорван. На рынке, видимо, с поличным поймали, синяк поставили да рукав порвали. За руку схватили!

Она остолбенела.

-- Да он эту куртку который год носит! Там уже живого места не осталось, на рукавах тем более!
-- Ну, чего ты мне говоришь. Работать-то неохота. То он с ошейником этим ходил…

Одно время после больницы мужу действительно пришлось походить с корсетом, фиксировавшим шею – в неврологии наложили, чтобы хоть как-то облегчить последствия контузии.
 
-- В тот раз, видимо, тоже поймали его, – продолжала бабушка, – шею свернули. А тут синяк поставили.
-- Прекрати, – яростно прошипела внучка. Она знала, что мужу в комнате все прекрасно слышно.
-- Ух, ты! – изумилась бабушка, – она мне в моем доме указывать будет! Вот помру, тогда командуйте! А пока я здесь хозяйка!

Муж вышел из комнаты, чуть более спокойный, чем всегда: 

-- Малышка, пойдем, прогуляемся.
--Там холодно, – пробормотала она. Бабушка демонстративно отвернулась.
-- Пошли, маленькая, – настаивал муж, – я тебе по дороге объясню.
Жена оделась. Когда вышли на крыльцо, она увидела, что муж трясется, отвернувшись к перилам.

-- Я не могу ударить пожилого человека, – начал он, – а если бы я сейчас не ушел, я бы это сделал. Мне что, идти бутылки собирать?!

Только сейчас она увидела, как за последние полгода изменился ее муж -- всегда спокойный, уравновешенный. 

-- Мне уже недолго осталось, – с каким-то нервным придыханием заговорил он, – я на самом деле пойду бутылки собирать. Только тебе, маленькая, потом стыдно будет со мной жить. Журналистка – а муж бутылки собирает… Или убью кого-нибудь. Из-за этих вшивых денег! В отсутствии которых вы меня обвиняете! Будете жить? С убийцей?! Хотя… – он нервно посмеялся, – эти будут, лишь бы деньги давал. Но не стоят эти паршивые деньги жизни человеческой! Хотя бы моей. Меня в гроб вгоняют, за что? За то, что мы с тобой хорошо живем? Не ссоримся, глотку никому не грызем? Так и вы живите нормально, кто вам не дает? Мягче будьте. Добрее. Ведь жить проще станет, сами себе же кровь пьете… И нам заодно, – добавил он через паузу, – давай присядем. 

-- Давай, – она слегка озябла и хотела домой, но возразить не решилась. Муж достал сигарету, зажигалку. Прикурить удалось не сразу – дрожали руки.

-- До чего довели, – пробормотал он, – руки ходуном ходят. Сроду такого не было.

Он помолчал, потом добавил:

-- Таких, как этот Андрюша, у нас в армии свои же мочили. Они, конечно, возвращались домой в гробу, с почестями, как герои. Родителям сообщали, что погиб при выполнении задания… А на самом деле свои же пришивают. Чтобы не воняло.

17.


Муж уехал по собеседованиям рано утром и до сих пор не вернулся. Не было его и в восемь, и в девять. В десять она тихо заплакала, уткнувшись в подушку. Наревевшись, вышла на кухню выпить чаю. Бабушка тут же вошла следом.

-- Ты никак пьяная? – подозрительно спросила она.
-- Нет, не пьяная, – вяло ответила внучка. Спорить ей было лень. 
-- Ну, чего ты мне говоришь? Пьяная, конечно. Глаза красные.
-- И где же я, по-твоему, успела? Или я под кроватью бутылку держу? – внучка даже развеселилась.   
-- Ну да, – убежденно ответила бабушка, – ну-ка, глянь на меня.

Она повернулась.

-- Нет, ты не пьяная, – решила бабушка.
-- Так я же я говорю!
-- Ты или нанюханная, или наколотая. Это я тебе точно говорю.
-- О боже, – она повернулась, пошла в комнату.
-- Точно, точно, – бабушка семенила следом,  --  еще раз увижу, что ты вот такая -– наркологичку вызову. И сигаретки твои на экспертизу унесу.
-- Какие еще сигаретки?
-- Да тут у тебя, спрятанные лежали. Думала, не найду?

Она и в самом деле когда-то давно припрятала две сигареты для мужа – на тот случай, если они внезапно кончатся, а денег не будет. Когда она не нашла их в шкатулке, то решила, что их забрал отец. Но никак не ждала такого поворота сюжета.

-- Ишь, нашли друг друга – наркоманы чертовы! – продолжала бабушка, -– и муженек твой сегодня пошел: глаза вот такие, идет, перед собой ничего не видит! Не приведи Господь!

«Значит, не прошла голова», -- она расстроено села, включила телевизор, чтобы не слышать бабушку. Та продолжала:
-- И ложки мне верни! Шесть ложек, из набора, тогда взяли – и с концами!

Внучка не спеша, яростно поднялась.

-- Я – не брала – ложек, – членораздельно проговорила она, – это ясно?!
-- Ну, чего ты мне говоришь…
-- Я! – не брала! – ложек! Я не брала ложек!!! Это ясно? Я их не брала!!! 
-- Ишь! – удивилась бабушка, – нанаркоманилась, и кричит! Я сейчас живо наркологичку-то вызову! 

Она взяла себя в руки. Она вспомнила, что в кладовке лежит молоток. Пошла за ним. Бабушка следила за ней. Она вернулась с молотком в руке, потом выдрала лист из тетради и принялась что-то писать.
-- Ну, и чего ты там?... – пробормотала бабушка, но уже не так уверенно, с  удивлением следя за приготовлениями. На листке внучка крупно написала: "Я НЕ БРАЛА ЛОЖЕК!!!", выбрала гвоздь потолще, примерилась и с силой прибила бумажку к кухонному косяку.
-- Я отказываюсь с тобой разговаривать, – устало заключила она, – вот читай, если умеешь.
-- Ой! – хохотнула бабушка, – да тут не наркологичку надо, тут скорую! В дурдом тебя однако пора везти, милая моя!

«Милый мой,  где ты, – мысленно позвала она,  – я не могу без тебя, мне так плохо, приди, пожалуйста! Я очень жду тебя».


18.


Мы покинем вагоны и поезда
Мы уйдем из теплушек и эшелонов
Чтоб шагнуть на перроны и уйти в города
С полустанков и станций в деревни и села

Но все это будет тогда,
Когда
Закончится   
Последняя война

В безмятежных перинах мы забудемся сном
Нас согреют родные дома и постели
Мы достанем замки и покрепче запрем
За дверями шкафов фронтовые шинели

Но все это будет тогда,
Когда
Закончится   
Последняя война

На прокуренных кухнях мы заварим чайка
А потом разольем его в чашки и кружки
И в ближайшей пивнушке мы дерябнем пивка
В магазине напротив возьмем по чекушке

Но все это будет тогда,
Когда
Закончится   
Последняя война

Г. Сукачев

Она проснулась от тишины – как ей показалось, за мгновение до того, как она была нарушена.  Почти сразу же под окном раздалась громкая музыка – к крыльцу подъехала машина. Сердце застучало, запрыгало, как по кочкам.

«Кто это может быть? Да какая разница?.. Кто бы ни был…»

«Это он! Только он никогда не приезжал на машине. Он не может идти, его привезли!.. Что с ним сделали?»

«С чего ты вообще взяла, что это он? Что, больше приехать некому? А если это и он – что страшного в том, что он на машине?..»

А страшным было то, что из машины долго никто не выходил. Наконец дверца открылась, громкая музыка вырвалась наружу.

Не зажигая света, она подошла к окну. Сердце колотилось.
-- Давай руку сюда. На меня опирайся, – сказал внизу чей-то незнакомый голос.
-- Да я дойду, – ответил голос, на этот раз знакомый.
-- Куда ты дойдешь, ты стоять не можешь, – возразил кто-то. 

Она открыла окно, глянула вниз. Муж не спеша поднимался по крыльцу, придерживаясь обеими руками за перила. Ставил одну ногу, отдыхал, затем перехватывал перила руками, шагал еще раз, аккуратно занося ногу на следующую ступеньку. Кто-то попытался поддержать его за локоть, муж вырвал руку.

-- Пусти. Сам дойду. Я дома.

Она прямо в халате побежала к двери, выбежала в подъезд. Муж отдыхал между этажами,  облокотившись на перила.

-- Напугалась? – ласково спросил он, – да живой я, живой. Как видишь. Я же к тебе иду. К тебе, моя лапушка. К своей жене. Ни в какое казино, ни к каким бабам не пошел. Зачем мне эти бабы, когда у меня дома такая красавица сидит?

«Что он несет? – с ужасом подумала она, – какое казино, какие бабы?»

-- Ты только руку мне дай, я на тебя обопрусь, – попросил муж, – и дойдем. Уже скоро. Тут близко осталось.

Добрались до квартиры, она первым делом стянула с мужа куртку. Уже в комнате расшнуровала ботинки, потянула один на себя, муж едва не взвыл.
-- Осторожнее!
-- Что с тобой? Хулиганы побили?
-- Меня? -- он тихо засмеялся, -- нет, меня не побили. Вот это и называется красиво уйти. Это называется победа. Малыш, я двоих положил. Двоих! В одном бою. Осторожнее, -- тихо попросил он, когда она стала стаскивать с него джинсы, -- завтра ходить не смогу…

Из кармана штанов посыпались смятые деньги.

-- Это что? – она взяла в руки несколько купюр. Были десятки, были полтинники, несколько сотенных.
-- Я был на боях. Прости меня. Я тебе обещал, что больше не пойду. Что рассчитаюсь с ними, и я это сделал. Все, этого долга больше нет. Там посмотри, в карманах что-нибудь осталось?
--  Осталось… – растерянно сказала она. Так много за раз она уже давно не держала в руках.
-- Завтра ботиночки пойдем тебе покупать. Теплые, на зиму, – пообещал муж, – ой, как все болит.

Она стащила с него футболку. Грудь у мужа вся была в темно-бордовых пятнах. Она еще не знала, что назавтра они станут синими.

-- Какие ботиночки, уже февраль кончается, весна скоро, – улыбалась она, не замечая, что плачет.
-- Ну, значит, туфельки тебе купим. На весну. Малышка, я вышел против двоих в финале. Мне надо ставки взвинтить, иначе я бы не отыгрался. Я на себя ставил. Сначала смеялись все. А те мужики, которые в финал прошли, поняли, что  надо сначала меня вырубить. На них такие суммы ставились, а чем черт не шутит, рисковать нельзя. Но я их в линию выстраивал – так, чтобы они сами друг другу мешали. Одного положил почти сразу, прямой в нос ему провел. Сломал, кажется. Другой… Ой, другой меня помучил. Никак я не мог брешь найти. Всю грудь мне исколотил. Потом смотрю – он печень открытой оставил. И все: я пробил, он согнулся. Я коленом в голову добавил, и напоследок – еще раз, ногой. Он лег. Малышка, что там началось! Куда только не звали: в казино, в сауну, по кабакам дорогим. Это я на себя мало поставил, сколько было: сотню. И то заработал, коэффициент против меня был очень высокий. А люди, кто на меня ставил, совсем другие суммы получили. Спрашивают: «Куда тебя отвезти, в какой клуб, в какой кабак? Все оплатим!» А я – везите домой, к жене. Они: «Что там за жена такая?» А я говорю: «Мужики, просто я ее люблю, вот и все».  Ой… -- он сморщился.
-- Отдыхай, – испугалась она, – хватит тебе разговаривать. Я тебя завтра послушаю. Спи.

Он стал засыпать, иногда постанывал, вздрагивал, она гладила его по волосам, по руке. Он ловил ее пальцы, сжимал и засыпал снова. Она никак не могла уснуть. Муж повернулся:
– Чего не спишь? Ночь, спать надо. Отдыхай, маленькая.
– Не могу, – призналась она.
– Опять про плохое думаешь? Не надо.
– Нет. Я думаю хорошее. И мне страшно. Мы слишком хорошо живем. Я отчего-то боюсь. Так не бывает.
– Бывает, малышка. Если любишь -- бывает. Спи давай.
-- Сейчас.
Она подошла к окну. За окном валил снегопад – один из тех, какие бывают всего несколько раз за зиму: густой, с огромными хлопьями, от которых воздух делается светлее.