Польская азбука

a

Моя первая поездка в Польшу в частности и за границу в общем случилась по окончании девятого класса. Как я теперь понимаю, да и раньше должен был понимать, она стоила маме немалых моральных и материальных сил. Мы жили, как жили все среднестатистические семьи в середине девяностых: мама работала в проектном институте, перебивавшемся из пустого в порожнее с начала перестройки; бабушка уже давно вышла на пенсию; аппетиты собаки и мои личные росли вместе с нами.
Наше тогдашнее положение прекрасно иллюстрирует следующий трагикомичный эпизод. Однажды мама принесла из магазина свежего мяса. Не могу сказать, что оно было для нас деликатесом (если только для мамы с бабушкой, а мне всегда доставался лакомый кусочек!), но не совсем привычным продуктом точно. Так или иначе, мама запамятовала и положила пакет на кухонный стол, где он стал легкой добычей Черика, молниеносно скрывшегося в свое излюбленное место под рояль. Положение усугублялось тем, что нам срочно нужно было куда-то уходить, и нервы накалились до предела. Мама закричала, что сдаст Черика на живодерню, и пыталась отнять мясо с помощью швабры, отчего тот еще крепче вцепился в пакет и зарычал. Бабушка спокойно направилась за хлебом, хотя надежда на выбор Черика в пользу последнего стремилась к нулю. И все-таки загадочная собачья душа клюнула на выложенную хлебом дорожку к двери и заставила Черика забыть о захваченном мясе.
На фоне этих замечательных событий мне предложили поехать от школы в молодежный лагерь в Кшыжове под Вроцлавом. Я был одним из лучших учеников в классе, но по выше обозначенной причине мне так и не удалось ни разу съездить ни в Германию, ни в Польшу, ни в какую-нибудь другую страну, хотя школьные обмены организовывались регулярно. То же самое должно было произойти и теперь. Я сидел в большой комнате и надрывно жаловался маме, что я, наверное, никогда не увижу заграницу. Мама меня утешала обычным: «Какие твои годы!», - но я не унимался. И вот в один прекрасный день мама сказала, что я могу поехать в Польшу: частично помогла школа, остальное, как потом оказалось (впрочем, я знал это с самого начала), мама взяла в долг.

;

Путь из Петербурга до Варшавы на поезде занимал около двух суток. Делать нам, будущим десяти- и одиннадцатиклассникам, было нечего, поэтому мы развлекались репетициями нового варианта «Сказки о царе Салтане» на немецком языке, которую мы собирались показать на русский вечер в лагере, под четким руководством сопровождавшей нас преподавательницы философии с изысканной фамилией Темерманис. Немного развеселило нас появление польского пограничника, который совершенно серьезно спросил у нас, не везем ли мы сигареты и алкоголь в недозволенных количествах, а – главное – наркотики. Мы абсолютно серьезно ответили, что все из перечисленного, особенно последнее, у нас имеется. Глаза пограничника изобразили ужас, но сам он махнул рукой и проследовал дальше.
Тем временем майская духота становилась все более непереносимой, достигнув своего апогея на станции Белостокская Кузница, где поезду добрых два часа заменяли колеса, чтобы адаптировать российские стандарты к европейской узкоколейке. Во всяком случае, процедура переоборудования поезда хоть ненадолго нас отвлекла от жары: вагоны вместе с людьми и иным содержимым приподнимали на замысловатых допотопных механизмах, но что происходило далее, нам никак не удавалось рассмотреть, и мы снова принялись скучать, пока вагоны не поставили на место, поезд не продолжил маршрут, а мы не вернулись к искаженному Пушкину.
Чрезмерное увлечение репетициями сыграло с нами злую шутку. Надо сказать, что мы, особенно наша руководительница, боялись путешествия в Польшу, но не из-за недоброжелательного местного населения, а из-за русской и украинской «мафии», которая в середине девяностых прочно обосновалась на всем постсоциалистическом пространстве. Опасения были небеспочвенны: годом ранее сын директора, возивший другую группу учеников в тот же лагерь, выложил круглую сумму за громкий крик подопечной через площадь варшавского центрального вокзала. И вот, уже подъезжая к столице и в очередной раз создавая шум «свирельками», как их называли в школе, или простыми пластмассовыми дудками с несколькими отверстиями, девочки нарвались на гнев одной челночницы, пообещавшей им не добраться до места назначения, если они не прекратят. «Свирельки» замолчали до конца пути, а нам стало еще страшнее.

b

Впрочем, все страхи улетучились, как только мы ступили на польскую землю. Варшава вызвала во мне противоречивые чувства. С одной стороны, мне она понравилась уже изначально тем, что это был первый зарубежный город, который я видел, и всегда положительно поражавшим меня размахом, воплотившемся, в частности, в стоящем рядом с главным вокзалом величественным сталинским Дворцом культуры и науки, к которому, правда, уже в следующий визит пиетет пропал.
С другой стороны, родная речь и русские надписи у подножия памятников: «Не торговать!» - порождали ассоциации с известной фразой: «Курица – не птица, Польша – не заграница». Меня также поразили нецензурные выражения прямо на стенах Старого Города, понятные славянскому глазу без перевода. Я тогда подумал, как такое вообще возможно, а через пару лет, на фасаде Эрмитажа, заметил свежие художества наших мастеров матерного жанра и убедился, что глобальная культура захлестнула и якобы самобытную Россию. И еще запомнились огромные плакаты с местной звездой экрана Богуславом Линдой и названием фильма - «Провокатор».
К тому времени относятся и мои первые опыты разговора на местном языке. Не помню точно, когда в школе на короткий период появилась учительница польского, но, если не ошибаюсь, уже после нашей поездки в Кшыжову на одном из вечеров в актовом зале я декламировал польские стихи про Рождество в кириллической транскрипции, заготовленные пани Боженой, смысл которых я улавливал с трудом: «…и, хочяж ешчэ не бардзо, знамы польски и польске обжэнды, прошпы шьпевайтэ з нами божэнародзенёвэ кольэнды». А в Варшаве я еще упорно говорил «шчепрашам» вместо «пшепрашам», так же, как остальные, недоумевал на указатели «склеп» и, зайдя от нечего делать в канцелярский магазин, на реплику продавца отреагировал: «Не розумем по польску». Получив в ответ: «А по ангельску?», я окончательно и беспоровотно влюбился в «пшекающий» язык.

Тверь – Санкт-Петербург, 2008 - 2009

Продолжение доступно по запросу.