Свой
В селе Барановке партизанское движение началось с 22 июня 1941 года, как только объявили войну. Олег Семенович – инвалид Гражданской войны, - сразу созвал общий сход и вынес решение о начале партизанщины. Кто помоложе и позадиристей - сразу ушли с ним в лес, перед этим полностью обчистив сельмаг. Остальные остались и жили, словно ничего и не случилось. Ограбление сельмага списали на фашистских диверсантов, хотя до этого уже никому и не было дела. Вскоре потянулись через село беженцы. Все они перед этим проходили через лес, где их грабили и запугивали партизаны, так что через село беженцы шли быстро и старались ни с кем не разговаривать. Однажды, когда беженцы проходили через село, хлынул ливень, после которого и появился Заморыш, отставший, как подумали сельчане, во время дождя от своих. Было ему лет пять-шесть, а как звать его, он так и не сказал. На «Заморыша» он стал отзываться сразу, хотя перед этим ему были названы все известные сельчанам православные мужские имена… Худой и вечно глодный, он мог произносить только «ням-ням», что и говорил постоянно, если рот был пустой. Заморыша пожалели и определили к Семеновне – одинокой спокойной женщине без вредных привычек. В первую же ночевку у Семеновны Заморыш сожрал весь ее запас сала и пол-бочки квашеной капусты. Оставшаяся капуста была несъедобна – Заморыш нагадил в нее как-то особенно обильно и мерзко.
Потом еще две старушки пробовали приютить Заморыша, но в результате они лишились почти всех съестных запасов, а святые лики на иконах в красных углах оказались мелко изрезанными кухонным ножом.
После этого Заморыша никуда не пускали – он ночевал то в одном, то в другом сарае. Хлеб ему подбрасывали, когда он спал.
Но мальчуган не успокаивался. Все окна в селе стали его мишенями – в них он метал булыжники и все более или менее твердые предметы. Окна сельчанам пришлось закрыть ставнями и постоянно жить в зловещем полумраке, тревожно прислушиваясь к диким крикам Заморыша, осваивающего добывание огня при помощи трения одного куска дерева о другой…
На тайном сходе сельчан, где присутствовали и партизаны, рассматривался вопрос о физическом уничтожении Заморыша. Но большинством голосов этот проект утвержден не был.
«Своего убивать не дело, - авторитетно заявил Олег Семенович, - вот если его фашисты того… - тогда конечно…»
А ждать фашистов долго не пришлось.
Лейтенант Ганс Мюнцер, командир роты баварских вольных стрелков, увлекался коллекционированием изделий с фирменным клеймом Фаберже. Бывший студент Саратовского университета весьма логично полагал, что изделия Фаберже украшали многие помещичьи и купеческие гостиные, а после 1917 года перекочевали в крестьянские избы, хозяева которых успешно грабили эти гостиные.
Войдя в Барановку во главе своего подразделения, Ганс Мюнцер стал лично обходить крестьянские хаты, не доверяя эту миссию неуклюжим баварцам. Поиски увенчались успехом.
Улыбаясь, Ганс стоял просреди села и рассматривал уникальнейшее произведение Петера Карла Густавовича Фаберже. Хозяйка хаты, где было найдено яйцо, призналась, что пасхальное украшение взято ее мужем в Зимнем дворце после знаменитого налета при поддержке орудий «Авроры».
Ганс считал немелкие бриллианты и изумруды, облепившие яйцо, когда кто-то ткнул его в ногу повыше колена. Лейтенант вермахта отвел взгляд от яйца и наткнулся на мутный взор Заморыша, продолжающего тыкать обломком черенка лопаты фашистского офицера.
«Киндер, - улыбнулся Ганс, любивший детей даже в русском исполнении, - мальчик-шалун, - и полез в карман за конфетой, но достать не успел – малыш довольно сильно для своей комплекции ткнул его в пах. Офицер согнулся в невыносимых судоргах, и сразу же получил удар по голове. Ганс на миг потерял ориентацию и очнулся уже лежа на земле. Откуда-то, как ему казалось, из поднебесья ему в лицо летела толстая палка…
«Нет!» - закричал Ганс Мюнцер, но крик не остановил удара.
Когда офицер очнулся, а потерял сознание он явно ненадолго, потому что никто из солдат так и не подошел ближе, мальчик неистово молотил своей палкой по драгоценному яйцу, превратившемуся в грязное месиво из фарфоровой крошки, бриллиантов, изумрудов и покореженного золота.
Что-то страшное нахлынуло на Ганса, он ничего не ощущал кроме тяжелых ударов сердца, отдающих по всему телу, а особенно в голове. Весь мир завертелся вокруг в диком танце…
Когда он очнулся, то стоял около окровавленного угла покосившейся хаты, сжимая в руках худенькие ноги мальчика с разбитой в кровь головой.
«Mein Got! – вскричал лейтенант, леденея от ужаса происшедшего. Он убивал слишком много, чтобы вести подсчет, но ребенок от его рук погиб впервые. – Kranken! – позвал Ганс, но подошедший санитар молча покачал головой – ребенок без сомнения погиб.
В это время из хат стали выходить сельчане, распахивали ставни на окнах, и только потом подходили к погибшему Заморышу. Вскоре вокруг маленького трупика собралось все население села. Стояло напряженное молчание. В это время санитар быстро перебинтовал голову лейтенанта, и как только процедура закончилась, офицер обратился к сельчанам на хорошем русском.
«Люди, если можете, простите меня! Это какое-то безумие… Я обязательно доложу о происшедшем в рапорте командиру батальона, не испрашивая никакого снисхождения за свое преступление… А у вас я прошу только прощения… Что я могу еще сделать?»
Из толпы сельчан к лейтенанту вышел Олег Семенович, имевший мирный вид обычного задрипанного колхозана.
«Ты, - сказал он Гансу, - мил человек, не надрывай душу-то. Все мы видели, как было дело. Такое с каждым могло случиться…Но наперед деток малых не забижай, будь ласков…»
На следующий день рота Ганса Мюнцера нарвалась на партизанскую засаду. Были уничтожены все фашисты, кроме Ганса – у того были прострелены обе руки и он обреченно смотрел на выходящих к нему из леса хмурых мужиков и парней, сжимающих в руках трофейное оружие. Но к лейтенанту подошел улыбающийся Олег Семенович, на шее которого висела винтовка с оптическим прицелом.
«Вишь ты – не промахнулся я! – рассмеялся он, похлопав немца по плечу. – Все село просило тебя сохранить, но целым тебя отпускать нельзя было – не обессудь… А ты лучше более не воюй, живи себе… Ты вон и по-нашему говоришь, и вообще, как свой…»
Так для Ганса и закончилась война.
Свидетельство о публикации №209102000915