Аквариум

Автобус пришел вовремя, но слишком большой разрыв между рейсами делал эту точность бессмысленной. Также как бессмысленно было занимать очередь в разноцветной разгоряченной толпе, ожидающей на остановке. Была середина дня, и народ собрался в основном пожилой. В большинстве своем крепкие русские бабки лет шестидесяти, полные, грузные, но ладные, упругие, крепко сбитые, твердо стоящие на ногах, всегда нагруженные распухшими полиэтиленовыми пакетами. Рядом с ними изнывали несколько любимых восьми, десятилетних внуков. Соблюдая очередь и строго следя, чтобы кто из последних не занял сидячие места, народ, наконец, набился в автобус, тесно прижавшись друг к другу, словно слипшиеся  икринки в залежалой стеклянной банке. 
С трудом выехали из города и привычно втянулись в многокилометровую пробку. За окном медленно проплыла строящаяся кольцевая, битком забитая машинами, развилка с нахальными, пытающимися перестроиться в невыразимой толчее водителями и заморенными солнцем и  выхлопными газами гаишниками. Густо замешанная на автомобилях дорога уравняла в правах и навороченную иномарку  и раздолбанные жигули. Все двигалось медленно, с остановками.
Казалось, кто-то специально убивал время. Мутное тягучее марево колыхалось над дорогой. По обочинам выстроились кипевшие отечественные машины. Потные злющие мужики стояли у открытых капотов, беспомощно оглядываясь по сторонам, то и дело, принимая в свои ряды все новых и новых членов. Бесшумно шелестя шинами, иномарки уходили с магистрали в отстраивающиеся коттеджами и особняками кирпичные, блочные, оцилиндрованные пригороды. 
Наконец, автобус  выбрался на трассу. Солнце припекало. Становилось душно. Запахло потом, пивом, кожей. Часто останавливались, кто-то из освежившихся пивком в очередной раз выскакивал из автобуса. Пиво настойчиво просилось наружу. И от этих частых остановок, от спертой, душной тишины, отрешенных убитых солнцем лиц, воздух становился ещё жарче, гуще, потливее.
За бензоколонкой по салону пополз трупный запах приближающейся птицефабрики. Он впитывался в одежду, волосы, проникал в легкие. Запах куриного помета забивал рот, вызывая судороги и тошноту. Все зашевелись, закашлялись, пытаясь справиться с приступами рвоты. Вдруг, стоявшая в проходе бабка – печёное яблоко медленно осела на своих тонких куриных ножках. Безразличное лицо её почти не изменилось, только стало белее. И слезящиеся, обращенные куда-то вглубь глаза помутнели и остановились. Люди вяло задвигались в проходе. Некоторые приоткрыли глаза и повернули головы. Какая-то полная баба лениво произнесла, обращаясь к сидевшему напротив упавшей сухонькой старушонки молодому человеку неопределенного возраста:
-- Уступил бы место, мать твою!.. Помрет бабка!
Нехотя, с кислым брезгливым выражением, тинэйджер молча поднялся и встал в проходе. У окна осталась сидеть его не то тринадцати, не то восемнадцатилетняя подружка. Лицо ее изобразило непередаваемую досаду. Со скучающим видом она отвернулась к окну. Усадив бабку на сиденье и запихнув ей в рот таблетку валидола, дед пододвинулся поближе  и встал в проходе, опираясь на спинку сиденья.
Все снова замерло, и бабушки, и задремавшие на горячих сиденьях внучата, и притихшая накачавшаяся пивом  компания в начале салона. Равнодушные линялые лица отрешенно смотрели в окна. Ничего не видящие рыбьи глаза уставились перед собой. Казалось, ничто уже не сможет нарушить это тупое безразличие ушедших в себя людей.
Удаляясь всё дальше и дальше от Питера, по солнечной дороге среди аромата лесных озёр, быстро двигался автобус-аквариум, распространяя вокруг себя тошнотворный запах гнилья.