Невыдуманные истории

1. Настоящий танкист.

     Август 1968 года. В Праге было неспокойно. Все лето проходили митинги. Особенно активна была молодежь. Обстановка накалилась к 21 августа. Страны Варшавского договора решили ввести свои войска в Прагу. Среди них была колонна советских танков. Наши танки шли по довольно узкой горной дороге на большой скорости. Вдруг случилось неожиданное: из-за поворота выскочила молодая женщина с ребенком в руках. Она посадила ребенка на дорогу и быстро исчезла. На принятие решения у водителя танка оставались доли секунды: раздавить ребенка или свернуть в пропасть. Танкист свернул в пропасть.
     Когда об этом факте доложили нашему министру обороны (четверо танкистов были еще живы), он сказал: какие молодцы! Немедленно разыскать жен или невест и срочно доставить на моем личном самолете в госпиталь.
     Об этой истории газета «Комсомольская Правда» упомянула только в двух строках. Это было понятно. Весь западный мир клеймил агрессоров Варшавского блока, и славить наш экипаж танкистов было как-то неуместно.
     Недели через три мне позвонила ректор нашего ВУЗа и сказала, что ко мне придет девушка, и чтобы я постарался ей помочь. При этом ректор сослалась на звонок нашего министра. Когда ко мне пришла эта девушка, она сказала мне, что она была невестой того командира танка, который направил свою машину в пропасть:
     - Ко мне на квартиру приехал адъютант министра, – рассказывала девушка, – и сказал, что через полчаса мы должны вылететь в Прагу. Через полчаса мы были на аэродроме, а через два часа мы приземлились в Праге. По дороге адъютант предупредил меня, что мой жених и три члена экипажа находятся в очень тяжелом состоянии. Я заплакала. Мой жених лежал в отдельной палате. Я села около него и взяла его за руку, и спросила: 
     - зачем ты это сделал?
     - Я не мог поступить иначе, – ответил он. Затем он спросил меня: ты знаешь что у меня есть брат-близнец?
     - Знаю, – ответила я.
     - Выходи за него замуж.
     - Хорошо, – ответила я.
     На другой день мой жених умер, и остальные члены экипажа тоже скончались.
Их похоронили в Москве.
     - Чем я могу вам помочь? – спросил я.
     - Я учусь на заочном отделении вашего ВУЗа – сказала девушка. - На втором курсе. Я бы хотела учиться на дневном отделении.
     - Прежде чем принять решение, подумайте как следует – сказал я, - потому что учеба на дневном отделении намного труднее. У вас большое горе, вам надо устраивать семейную жизнь, в общем, подумайте, не торопитесь.
     - Хорошо, – сказала девушка, - я подумаю.
     Она ушла, и больше я ее не видел. Я не помню ее имени, фамилии, не помню фамилии ее жениха, и не знаю как сложилась ее дальнейшая жизнь. Мне немного стыдно. Надо было тогда записать фамилии, имена, взять ее телефон, но я ничего не сделал, просто не догадался. Но эта история не выходит у меня из головы, хотя прошло с тех пор почти сорок лет. Меня поражают две вещи: почему женщина положила ребенка на дороге на верную смерть, и почему этот замечательный танкист пожертвовал своей жизнью и жизнью экипажа. Эта история случилась через двадцать три года после окончания страшной войны, и газеты пестрели описанием геройских поступков, но сейчас все видится в необычном свете. Командир танка обладал большой волей и геройским сердцем, и он сумел за какие-то доли секунды принять единственно правильное решение. Только очень грустно думать  о том, что об этом невероятном подвиге мало кто слышал, и фамилия этого героя-танкиста мало кому известна. Хочется верить, что жизнь у этой девушки сложилась хорошо, что она вышла замуж за брата-близнеца, нарожала много детей, и часто приходит на могилу своего бывшего жениха. Вот и все. Это был настоящий танкист, привыкший принимать верное решение в любой обстановке.


2. Начало войны.

     Честно говоря, я совершенно отчетливо помню почти все дни войны, хотя мне шел только двенадцатый год, настолько ярко все эти дни врезались в мою память. В середине дня 22 июня после выступления Молотова весь народ, особенно молодежь, высыпал на улицу. Все были возбуждены и не знали как реагировать на это важное сообщение. Как пойдет война, долго ли она продлится. А кто победит в этой войне – в этом никто не сомневался. Об этом говорили просто цифры: в нашей стране население насчитывалось около двухсот миллионов, в то время как в Германии только шестьдесят пять миллионов. Плюс Австрия, плюс союзники.
     Что меня поражало в те дни – это я осознаю только теперь – это порядок и дисциплина. Не было ни паники, ни спешки, ни демагогии, все выполнялось четко и быстро. Сначала возникли очереди за хлебом в магазинах, но в конце июня ввели карточки, и очереди стали короче.
     Но когда выступил Сталин третьего июля, и сказал, что над нашей страной нависла смертельная опасность, многие призадумались. О боях на фронтах писали расплывчато, неясно, описывались отдельные стычки, отдельные подвиги, бои, но все понимали что мы отступаем.
     А пока нам раздали лопаты, выделили участок, и мы стали рыть огромное бомбоубежище, человек на двести. Сначала мы копали в охотку, потом на ладонях появились мозоли, но ничего. Вырыли убежище, накрыли толстыми бревнами, стены обшили досками, устроили лавки, и выходы с двух сторон.
     Войну фактически мы почувствовали только через месяц, когда с двадцать второго июля начались бомбежки  Москвы и ее окрестностей. Впервые мы увидели как скользят прожектора по небу, как вспыхивают венчики разрывов от зенитных снарядов, и как неприятно гудит приближающийся немецкий бомбардировщик. У-у-у.
     В убежище мы сидели до конца тревоги, то есть до двух-трех ночи. Домой возвращались полусонные, усталые, разомлевшие от духоты и жары в бомбоубежище. Но к утру все проходило, и мы ходили купаться. Жили мы в то время где-то между Подольском и Щербинкой недалеко от Варшавского шоссе. Места были хорошие, только рядом не было водоема, где можно было бы искупаться, поэтому приходилось ходить то на Пахру, то на Десну, пересекая железную дорогу. Но жизнь катилась вперед. Бомбежки продолжались каждую ночь, и это стало многих изматывать. Люди стали потихоньку уезжать, у кого была такая возможность. И отец предложил отвезти меня с сестренкой в деревню. Мои родители были простые люди, не понимали и не предугадывали где появятся немцы скорее всего. А деревня – это глухое место. И мы поехали на юг, примерно в ста километрах за Тулой, не доезжая Мценска. Но через неделю мы и там увидели прожектора, разрывы от зенитных снарядов, и стало все непонятно, куда наступают немцы, где они окажутся, и что вообще в стране происходит. А когда в сентябре дошел слух, что Киев взят, мы забеспокоились. Мать, которая уехала в Москву, вернулась, забрала нас, и мы поехали домой. И правильно сделали, потому что танки Гудериана быстро приближались к Орлу. Мы успели сесть на поезд, сделали пересадку в Скуратово, затем в Туле, а от Тулы доехали до Подольска, а там на электричке до Щербинки.
     Здесь уже многое изменилось. Шла осень, дни стали короче, откуда-то появилось много кавалеристов. Что они тут делали – нам было непонятно. Теперь я думаю, что это были конники генерала Белова.
     Бомбежки шли фактически круглые сутки, и днем и ночью. И многим москвичам становилось страшно: что же будет дальше?
     Однажды после начала воздушной тревоги раздался свист падающих бомб, невдалеке от нас разорвалось семь бомб. Был очень страшный гул, треск, затем немцы выбросили  кучу зажигательных бомб, которые своим шипением и пламенем сеяли панику. Но все быстро научились гасить эти зажигалки. Рядом лежали щипцы. Зажигалку можно было бросить в бочку с водой, либо засыпать песком.
     Отец в это время работал в Вешняках, то есть он доезжал до Москвы, переходил на Казанский вокзал и ехал до Вешняков. Ездить стало трудно, хотя поезда в целом ходили нормально.
     В исторический день шестнадцатого октября, который в истории остался как день паники в Москве, отец приехал на полуторке, мы погрузили наше имущество и часа в три-четыре дня тронулись. Ехали мы медленно, в это время раздалась первая воздушная тревога, опять скользили прожектора по небу, опять рвались зенитные снаряды на небе, но нас никто не останавливал, мы пересекли Москву-реку у автозавода имени Сталина, проехали Крестьянскую заставу, на Абельмановской заставе свернули на Рязанское шоссе. В это время мы обгоняли колонну девчат с лопатами на плечах. «Из Москвы удираете!» - кричали они нам,- А кто же защищать её будет?»
     Вскоре мы добрались до места.  Ночь решили провести в гараже, где работал отец.  Мы кое-как поужинали и легли спать на полу в красном уголке. Началась вторая воздушная тревога, но мы так нанервничались и так устали,  что не пошли в бомбоубежище. А утром машина с нашими вещами подьехала к одному из стандартных двухэтажных домов, и мы заняли квартиру, которую занимал детский сад. Там висели портреты Сталина и Ворошилова, кое-какие игрушки.
     Так и началась здесь моя жизнь в Вешняках, где я провел около пятнадцати лет. Мать сразу повела меня в школу, где продолжались занятия, хотя во многих школах занятий уже не было. Директор отвел меня в один из классов – это был 5й «А», где сидело шесть учеников. Вошел седовласый учитель русского языка и стал нам объяснять новый материал. В это время раздалась тревога, и он повел нас в школьный подвал. А после тревоги нас распустили по домам. Я еще два или три дня сходил в эту школу, а потом занятия прекратились: в Москве было неспокойно. Я сам видел немецкие листовки, где предлагалось использовать всем эту листовку как пропуск и сдаваться в плен.
     В бомбоубежище, где мы теперь проводили большинство ночей, шли споры: возьмут немцы Москву или не возьмут. Голоса в целом разделились поровну. Слушал я эти разговоры, но особого значения им не придавал. Времени было много. Мы играли в морской бой, но в целом было скучно. Чем заняться? Все книги были прочитаны. Часто слушали репродуктор, из которого раздавались то последние известия, то бодрые песни.
Наступило шестое ноября. Все знали, что Сталин должен выступить в этот вечер, и он выступил, находясь на станции метро Маяковская. Сталин приободрил, выразил уверенность в победе, мы приободрились.
      На другое утро седьмого ноября я увидел в окно настоящую русскую зиму, шла метель. Мой старший брат Федор должен был на другой день отправляться в военкомат. У него уже была повестка. Эму предложили эвакуироваться с военным заводом в Сибирь, но он отказался и выразил желание добровольно пойти на фронт. Мать плакала, отец вздыхал, Федор смотрел на метель и говорил: пусть, пусть померзнут эти фрицы, пусть знают что такое русская зима.
    На другой день мы проводили нашего брата Федора, и с тех пор я больше его никогда не видел.
    Дни становились короче, а немцы приближались к Москве. Канонада с Запада гремела день и ночь. Меня это, честно говоря, мало волновало по причине моего возраста. Меня интересовали мои проблемы:  где бы достать лыжи чтобы покататься, куда бы сходить…  Моя обязанность  была отоваривать продовольственные карточки, поэтому два-три часа я стоял в очереди за хлебом.
     Наступили жуткие морозы, до 30 градусов. В начале декабря как-то все переменилось. Пришла весть: наши пошли в наступление. Соседние ребята сказали мне, что скоро начнутся занятия в старой деревянной школе, где было печное отопление. 23 декабря я пошел в свой пятый класс. Народу было побольше. В классе было холодно. На большой  перемене нам выдавали по кусочку черного хлеба и по чайной ложечке песку или по маленькой конфетке. Уроки шли нормально, все было неплохо. От Федора приходили бодрые письма, он учился в пехотном училище во Владимире, где должен был получить звание лейтенанта.
     В нашей литературе много писали о войне, о сражениях, о фронтах, если о тыловой жизни, то о героическом труде на заводах и т.д. Я вспоминаю быт того времени.  Если сейчас спросить что такое «Катюша»,  то все бы сказали что это ракетный миномет.  А «Катюша» - это было приспособление для прикуривания. Оно состояло из трех предметов:  камень, кусок от напильника, а рядом трубочка . Был фитиль. И когда прикуривать, приходилось  куском напильника бить об этот камень, летели искры,  они поджигали фитиль, и можно было прикуривать.
     Что еще? На рынке все было дорого. Люди ощутили первые признаки голода. Кончились запасы мирного времени. Кружка зеленой квашеной капусты стоила семьдесят рублей, буханка хлеба – безумно дорого, молоко тоже дорого. Трудно было. Мы все дома приуныли. Отец кряхтел, вздыхал, но к Новому году мы получили из деревни письмо. У них были немцы, но недавно отступили. Все живы и здоровы. Если нужда в продуктах – приезжайте, поделимся.  Отец стал советоваться с начальником гаража, и где-то в начале марта они взяли полуторку, взяли путевой лист, взяли запас бензина, несколько бутылок водки  на всякий случай, и машина поехала. В путевом листе было написано, что москвичи едут в родную деревню за продуктами. Набрали разных вещей на обмен,. Патрули останавливали их, проверяли, но получив бутылку водки, пропускали. С большим трудом за полтора дня наша полуторка доехала до деревни. Родные обрадовались, и пошел обмен. Они дали нам картошки, пшена, пшеницы, гречки необработанной. Там были и  другие сотрудники, которые обменивали вещи. С большим трудом полуторка вернулась домой. Мы страшно волновались: мало ли что может случиться. Но все закончилось благополучно. Теперь мы вздохнули. Была картошка, которую было можно есть, и которую можно было посадить, весной. Из пшеницы можно было варить кашу, и пшенная крупа была. Было немного мяса. Жить было можно. Все мы повеселели.  Весна была в то время ранняя, и к двадцатому мая все подсохло. И все жители нашего поселка высыпали, взялись за лопаты, и все вокруг вскопали, оставив только узкие дорожки. Посадили картошку, затем капусту, огурцы, морковь, помидоры, все что надо. А война продолжалась, и было неясно сколько она продлится. Двадцать второго июня, в понедельник, в сорок втором году, я стоял в очереди, слушал разговоры женщин, которые своими разговорами навевали тоску.  Немцы замышляли что-то на Юге. Наша армия попала в окружение под Харьковом. Об этом писали мало, но многие догадывались. Чем все это закончится? Как все это будет?  Неизвестно.
     Я, конечно, мало чего понимал, писал бодрые письма брату во Владимир, он отвечал что скоро закончит, и его отправят на фронт. А затем мы получили краткое письмо-треугольник, где он писал, что он проезжал мимо нас по Горьковской железной дороге, стоял два часа на станции Чухлинка, но забежать к нам не смог, хотя всего каких-то два с половиной километра. За это полагался расстрел. Мать заплакала, отец вздохнул, а я конечно не все понимал. У меня были свои заботы. Нас кстати собрали и отправили на станцию Косино, где мы несколько дней пололи километровые грядки, которые начинались от железной дороги и заканчивались у поселка Косино. Работа была трудная, но нам объяснили, что овощи пойдут в госпитали для раненых бойцов. 
     Федор с фронта написал несколько писем, они были сдержанные, мы знали что это был Западный фронт, где-то недалеко вроде бы. Потом письма прекратились.
     Пошел второй год войны. Сентябрь месяц мы не учились из-за работ в совхозе, а первого октября я пошел в шестой класс.

   ...выкапывали картошку, собирали богатый урожай. Народ повеселел. Теперь от голода никто не помрет. А урожай был хороший, потому что картошка росла на целине. Была и капуста, были помидоры, и огурцы. Теперь можно было жить. Грустно было, что от Фёдора не было никаких вестей. Что с ним случилось? Мать вздыхала и часто ходила в церковь, которая находилась около станции. По совету женщин, она обвязала ножку обеденного стола платочком. По народной примете Фёдор должен обязательно вернуться.
     А на Юге бушевала война. Немцы двигались на Восток. Они приблизились к Дону, перешли Дон и подходили к Сталинграду. Все понимали, что город, который носит имя Сталина, сдавать ни в коем случае нельзя.  А для Гитлера было интересно занять город, который носит имя Сталина. Занять город и разрушить его. Перерезать Волгу и лишить Москву бакинской нефти. Но немцы зашли слишком далеко. 
     Первого октября начались занятия. Я пошел в шестой класс. Настроение народа переменилось. Было тепло, была еда. И хотя под Сталинградом дела шли не очень хорошо, но мы уцепились за этот город и не отступали. Там начались затяжные бои. Слово «Сталинград» повторялось во многих газетах мира, и весь мир напряженно следил за тем, удержатся ли там русские. Даже Черчилль не верил, да и американцы, что мы не сдадим Сталинград. Гитлер в победе не сомневался. Он бросал всё новые войска, новые подразделения. Вся немецкая армия вытянулась узким клином вплоть до Сталинграда. Здесь крылась опасность, потому что фланги стали очень растяжимые, и русские могли перерезать линии коммуникации немецких войск, поэтому немцы на Севере прикрывали фланг итальянскими дивизиями, а на Юге – румынскими. Всё было, вроде, хорошо. В Сталинграде борьба шла за каждый дом. Вся наша артиллерия дальнобойная находилась на левом берегу Волги, откуда она вела обстрел. А здесь руководство обороной взял на себя генерал Чуйков, командующий 62-й армией. У нас оставалась узкая полоска земли, метров двести. Мы зарылись в землю. Штабы и прочие службы были в земле. Немцы несколько раз предпринимали решающий штурм, чтобы сбросить наши войска в Волгу, но это им не удавалось. Они увязли в этом городе, хотя город был длинный, но узкий. Гитлер вызывал к себе Паулюса, давал ему окончательный срок взятия Сталинграда, но немцы теряли войска и продвигались только на метры. Неувядаемой славой покрыл себя дом Павлова, сержанта Павлова, который держал оборону с горсткой бойцов. Все оборонявшиеся наши войска состояли из героев. Возникло снайперское движение. Мы не давали немцам поднять голову. Но войск не хватало. В самый критический момент с того берега Волги подошла и переправилась ночью через Волгу 13-я гвардейская дивизия под командованием генерала Родимцева. Через день-два от неё почти ничего не осталось. Сталин очень беспокоился за судьбу Сталинграда. Он подбрасывал войска. Одновременно у генералов, в частности у Василевского, у Рокоссовского, возник план накопить войска и окружить немецкие войска под Сталинградом. Сталин эту идею одобрил, и в глубокой тайне операция начала быстро готовится. Борьба под Сталинградом то разгоралась ожесточенно, то затихала. Приближалась зима, а значит, холода. Дров там не было, корма для лошадей не было, всё подвозилось по суше. Немецкая армия, которая насчитывала вместе с частями танковой армии Гота 330 тысяч, пожирала огромное количество продовольствия, припасов и прочих материалов. Чем всё это закончится, никто точно не знал. Гитлер стал бросать саперные части. Но он чувствовал, что что-то там зреет. И отдельные немецкие разведчики докладывали о своих подозрениях. Они иногда замечали подозрительные движения русских на подходе к немецким войскам. Что они там замышляют?  - «У русских войск больше нет, - говорил Гитлер, - нечем им наступать, ничего у них нет, ни войск, ни самолетов, ни боеприпасов, ни танков». Но наши сражались отчаянно. Было много подвигов. Снайпер Чехов, другие снайперы выбивали немцев. И тут что-то надломилось в душе немцев. Сходу им не удалось взять Сталинград, значит что-то будет неожиданное. И неожиданное случилось. Рано утром 19 ноября наши войска на Севере прорвали оборону итальянцев и стали наступать на Юг. Через день на Юге наши войска прорвали оборону румын и стали наступать на Север. 23 ноября кольцо замкнулось. Шестая немецкая армия оказалась в окружении. Паулюс, командующий шестой армией, собрал совещание с обсуждением плана дальнейших действий. Командующие корпусов, особенно генерал Зейдлиц, требовали прорыва кольца и выходить из этого окружения. Паулюс послал телеграмму Гитлеру. Гитлер в ответной телеграмме запретил отступление и заверил, что он не бросит шестую армию, не оставит её на произвол судьбы. Армия стояла на месте, Паулюс перебазировался в подвалы универмага, и потянулись дни. Провизия таяла. Геринг пообещал Гитлеру, что он создаст воздушный мост и снабдит всем необходимым немецкую армию. В принципе, надо было перебрасывать грузов до тысячи тонн. Но это, конечно, не получалось. Наши истребители сбивали немецкие самолеты, да и те не всегда прорывались к аэродрому Гумрак. Агония началась. Фактически, немецкие генералы во главе с Гитлером списали со своих счетов шестую армию. Её задача заключалась в том, чтобы она стояла и сковывала наши силы, потому что южнее, на Северном Кавказе, под Грозным находились дивизии фельдмаршала Клейста. При падении Сталинграда мы могли начать наступление на Ростов и отрезать отход всей армии фельдмаршала Клейста. Армия стояла. Наши потихонечку атаковали, с Севера и с Юга кольцо сжималось. Немецкие солдаты стали сдаваться в плен. Гитлер негодовал, но он ничего не смог сделать. А наши стали наступать западнее кольца, продолжали наступать на Запад, отбивать войска. Гитлер бросил на спасение окруженных войск фельдмаршала Манштейна во главе вновь созданной группировки «Дон». Но сил там оказалось недостаточно. Эта группировка, её танковые дивизии,  приблизилась на 30-40 км к Сталинграду, но дальше продвинуться они не смогли, а затем отошли назад. Судьба шестой  армии была решена.  За полтора часа до пленения Паулюса штаб шестой армии получил радиограмму, в которой говорилось, что Паулюсу присваивается звание фельдмаршала. – «Понятно, - сказал Паулюс, - это приглашение к самоубийству. Но такого подарка я Гитлеру не сделаю».  31 января  43 года Паулюс сдался в плен. На Севере еще оставалась группировка генерала Штрекера, которая сдалась 2 февраля 43 года. В плен живыми к нам попала 91 тысяча человек. Многие солдаты были обессилены, обморожены, истощены голодом. Всех их эвакуировали. Часть отправили в лагерь под Красногорск под Москвой, затем Паулюса и генералов перевезли в город Суздаль, где он находился длительное время. А в Германии все газеты объявили о героической гибели генерала Паулюса, и был объявлен трехдневный траур. Наши спецслужбы предложили Паулюсу  написать письмо жене. Паулюс написал это письмо. Через четыре месяца он получил письменный ответ от жены. Наши спецслужбы сумели это сделать через шведский красный крест. Всё это произвело большое впечатление на Паулюса. В это время среди немецких военнопленных началось создание организации «Свободная Германия», где намечались планы на строительство будущей Германии без Гитлера и фашистов. А война продолжалась. Наконец, народ вздохнул с облегчением и понял, что судьба войны практически решена.  Наши войска продвигались вперед к Донбассу. Но армия тоже была уже истощена. Призывали новобранцев 25 года рождения. Потом к лету призывали 26 год рождения. То есть,  мобилизовывали всю молодежь. Война требовала новых жертв.
     В школе шла своим ходом учеба. У нас ввели военное дело. На большой перемене нам давали по кусочку черного хлеба и по ложечке сахарного песка. Мы втянулись, привыкли к военной обстановке. По окончанию учебного года всех нас направили в совхоз Косино, где мы целыми днями на коленях выпалывали от сорняков грядки моркови, петрушки. Это была трудная работа, но наши преподаватели вдохновляли нас, приносили нам воду для питья, днем нас кормили обедом, а после конца работы мы смывали грязь и пот в Белом озере, я бы сказал, прекрасном Белом озере.
     От Фёдора, моего брата, писем не было. Что-то с ним случилось. То ли погиб, то ли в партизанском отряде, то ли в плену. Будущее покажет.
    В округе участились пожары. Почему они участились? Мы готовили еду на примусах, на керосинках. Их надо было заправлять керосином, а керосина было очень мало, поэтому покупали бензин, в который сыпали соль, а эта смесь часто взрывалась, и дома горели. Это была одна из особенностей войны. Расцветал и увеличивался наш рынок. Кроме продовольствия тут продавались разные вещи. Самым ходовым товаром была водка. По карточкам полагалось, кажется, две бутылки на месяц. Две пол-литровые бутылки. Но на рынке купить можно было больше.
     Я закончил шестой класс и перешел в седьмой. Многие ребята собирались после окончания седьмого класса уйти в военизированную спецшколу или в техникумы. Я не знал, что мне делать. Основным развлечением во время войны были книги и кинофильмы. Новые  книги достать было трудно, перечитывали старые.  Кинофильмы выходили примерно раз в месяц. До сих пор не забываю кинофильмы «Два бойца» и другие. Выход нового фильма был для нас большим праздников. Часто мы ездили в цирк. Смотрели старые фильмы, «Большой вальс», американский фильм, «Леди Гамильтон». В общем, жизнь катилась вперед.