Роман глава двенадцатая

1
Первый отпуск казался воплощением счастья, сродни полёту на Луну или Марс – впереди небывалые впечатления, дивные открытия, безумная радость! И главное – свобода! Подальше от училища, строгих правил, нарядов, построений, коротких ночей и скудной пищи. И прощай, наконец, - сопля! За порог –  с двумя курсовками!

С желанием побыстрее выкинуть из жизни экзаменационный месяц, его остатку вели строгий учёт. Где только можно - в блокнотах, календарях, расписаниях. Прошедший день тщательно, с большим удовольствием зачёркивался (красными чернилами), а дню завтрашнему выдавалось пожелание пролететь ещё быстрее.

2
Тураев и Агурский дневалили. Ночью, когда в расположении устоялась тишина, когда наведён был порядок в туалете и умывальнике, помыта лестница, надраен паркет возле тумбочки, курсанты заговорили о предстоящем отпуске. Агурский полюбопытствовал о гражданской одежде Тураева - что тот носит дома, и не хотел бы он заиметь две-три приличных вещи - заграничные батник и джинсы? Вениамин по секрету признался, что достать импортные вещички ему не проблема – на Украине, где живут родители, из Польши разве что живого чёрта не привозят. К тому же, друзьям - по сходной цене.

Антон давно мечтал о фирменных джинсах, в которых можно покрасоваться, форсануть перед девушками, и словно по заказу подвернулся случай обзавестись. Агурский по части моды оказался докой. Завлекая Тураева в покупатели, он шустро рисовал на листочке лэйбы известных фирм, объяснял про заклёпки, про строчки – Антон только успевал вникать в неведомые ему тонкости, и уже видел себя в облегающих тёмно- синих джинсах.

Модные штаны Агурский оценил в двести рублей, и через две недели, уединившись с Тураевым на спортгородке, радостно сообщил - джинсы у родственников, в городе. Всё как полагается – нужный размер, крутая фирма!
Большой палец Агурского, азартно указующий на небо, означал - там не джинсы, а сплошное загляденье! Антон обрадовался – обнова к отпуску подоспела почти впритык (теперь камень с души!), но Вениамин разделял радость недолго. Очень быстро на его лице устроилась постная мина.
- Тут такое дело, - взгляд Агурского забегал, - с ценой неувязка. Двести пятьдесят рэ они.

Тураев растерялся - как двести пятьдесят? Договаривались на двести!
Агурский принялся длинно объяснять: - Хотел я одну штучку в твою пользу провернуть. Власов с Разуваевым тоже джинсу заказали, ну, я им по двадцать пять рэ накинул, чтобы тебе, как другу, за их счёт полтинник уступить. Вот и выходило двести. Козлы, как почуяли – отказались! - печально известил он. - Извини, но двести пятьдесят! Иначе в убыток!

«Двести пятьдесят, так двести пятьдесят!» - Тураев вздохнул, лишний полтинник выкладывать – не восторг! Но и отказаться – уже представлял как идёт в шикарных, отливающих синевой джинсах по родной улице, как будут спрашивать одноклассники, друзья – «где откопал?». Захлопнуть дверь перед желанной мечтой не поднялась рука.

В свои восемнадцать лет и в силу воспитания Тураев не знал и уж никак не мог предположить, что подобное с ним обхождение и игра с ценой - старый фарцовский приём. Втереться в доверие и состричь больше денег.
Агурский всё обтяпал с ювелирной точностью: Власов и Разуваев из другого взвода, и все знали, что у Тураева с этой парочкой симпатий никаких. Вероятность выползания правды существовала лишь теоретически…

3
Курсантам, закончившим учебный год на пятёрки, полковник Землемеров к отпуску добавил сутки. Отличники, похватав отпускные билеты, разбежались от училища подальше, как микробы от ведра хлорки – вдруг комбат передумает? На зависть троечникам и хорошистам в передовые ряды втёрся и Тураев.

Вместе с Агурским он поспешил к его родне, где долгожданные джинсы были осмотрены и в очередной раз нахвалены. Когда штаны бережно перекочевали к законному хозяину, отпускников пригласили за стол. За скромным чаепитием, полные счастливого предчувствия, они дружно решали что делать с дорогой.

До Куйбышева, откуда шли авиарейсы на Львов (Агурскому) и Новосибирск (Тураеву), Вениамин предложил добираться тоже самолётом. «Фишка в транзитном билете, - разъяснил он однокашнику выгоду. – Если в Куйбышеве с пустыми руками толкаться, то мы год протолкаемся, потому как народ штурмует кассы не хуже чем немецкий рейхстаг! А если из Ульяновска прилетим с транзитными билетами – тут разговор другой! Тут нас обязаны в самолёт посадить! А транзитный билет с другого аэропорта  выписывается без забот – хоть до Чикаго»!

Тураев не всё понял из совета, но без раздумий кивнул – на самолёт!
В горячее летнее время обзаводиться билетами Аэрофлота простому советскому человеку полагалось двумя способами: через измор или взятку. Взятки от незнакомцев кассирши брать боялись, потому на курсантскую долю выпадал измор - возле окошка надо было стоять врытым, окаменелым столбом.

До победного конца, когда в широкие массы любезно «выбросят» парочку билетов, могло пройти и пять часов, и десять, и сутки… Но к заветным словам «на Куйбышев (тут уж кому куда) есть места» надо было быть готовым каждую секунду, как готов спринтер к хлопку стартового пистолета. Кто ловчее сунул документы, тот и пассажир!

Тураев с Агурским пристроились у кассы, где при посадке не будет перерыва (целая стратегия!) – какой-никакой опыт зимой заработали! Не успели отпускники завести беседу о чём-либо приятном, как перед ними возникли две фигуры – в угрюмой, обветшалой одежде.

- Помогите, люди добрые! – женщина с подавленным худым лицом без прелюдий сунула вперёд открытую ладонь. – Погорельцы мы!
Тураев скользнул жалобно-ошеломлённым взглядом по пергаментной руке, по пыльным морщинам лба под неприглядным, некогда играющим красками платком; уставился на мальчика лет пяти - в больших изодранных ботинках, молчаливого, с печальными невыспавшимися глазами, и его рука сама потянулась в карман.

Песчаная рублёвая купюра быстро исчезла в складках грубого платья, но женщина не отходила. Проговорив, «Спасибо, милые! Век не забудем!», она покосилась на бездвижного Агурского, и вновь пожаловалась: - Дом подчистую сгорел. Беда-то какая большая!

От вида несчастных, пришибленных погорельцев сострадание Тураева росло. Он потянулся в карман, не зная как вынуть деньги: если открыть всё – со стороны покажется, что ещё рубль - слишком мало для крепкой нужды. Поделиться большим – и так в накладе из-за полтинника на джинсы. Да и дорога впереди…
Пока он размыш
лял, с рукой в нагрудном кармане, Агурский, ничуть не торопясь к кошельку, поинтересовался: «В каком селе дом-то погорел»? «В Салмановке», - ответила женщина, и замерла смиренной, надломленной свечкой. Взгляд же её беспокойно шмыгал по курсантам.

«В Салмановке! – оживился Агурский. – Я сам оттуда. Вы в сельсовет заявление на помощь пишите! Председателю Сарафанову – он очень сердечный человек! Я почему знаю – он мне дядя. По матери. Смело заявление ему»!
Совет, выданный вместо наличных денег, застал просительницу врасплох – она съёжилась, боязливо подтянула к себе мальчика, и непременно бы ушла, если бы Тураев довершил нужное ей дело. Но купюра на белый свет пока не появилась.

«Говори дяденькам «Благодарствую»! – женщина толкнула мальчонку в затылок. «Благодарствую»! – пропищал тот, наклоняя голову к полу заученным жестом – сиротским, обречённым. Антона сдавило от жалости. Он решительно достал из кармана аккуратно сложенные деньги, сорвал крайнюю бумажку -«Перебьюсь без трёх рублей»!

Агурский хоть и понимал прямые намёки на «добрых дяденек», сыпал советами: «Я вам подскажу как написать! Кстати, имя Сарафанова знаете»? Погорелица, вцепившись в долгожданную трёшку, другой рукой дёрнула ребёнка за воротник плохонькой курточки, и спешно, рывками потянула на выход.
- Видал? – Агурский скривился ей вслед. - Никакой дом у неё не горел. Просто деньги клянчит!
- Как клянчит? –  остолбенел Тураев. Ему казалось страшным кощунством произносить слова о беде, если её на самом деле нет. А врать на глазах маленького мальчика (он же ей не чужой!), понуждать его к обману - вообще нечеловеческий поступок! Ведь широко раскрытые, невинные глаза ребёнка, как и младенческие уста должны отражать истину и ничего кроме истины!

- Точно тебе говорю! – усмехнулся Вениамин. – Сову видно по полёту.
В лживый полёт этой заморенной «совы» Тураев так запросто верить отказался. Агурский над сомнениями лишь снисходительно усмехнулся, но поскольку от отпуска и от сделки с джинсами настроение имел прекрасное, взялся просветить насчёт суровой реальности.
- Думаешь у меня дядя председатель в этой Салмановке? Чёрта-с два! – «учитель» смотрел весело. – Я проверку запустил! Она и убежала – потому что врёт. А ты денег насовал, как дурак.

Тураев проходил на своей шкуре подвохи Агурского. Оценил уже неожиданность этих штучек, но виртуозно устроенная сейчас засада, придуманная складно, сходу, впечатление, конечно же, произвела. Антон должное воздал: «Надо же - возникший из фантазии «дядя»! Сам же стоял, слушал его и вновь верил, что у того и в самом деле дядя - председатель сельсовета в этой самой Салмановке. А Вениамин лишь соорудил хитрую ловушку для наглой попрошайки. И сработало»!

А что же получалось с Тураевым? Ведь в нём отсутствовала бестолковая простота, как не имелось и развешенных в разные стороны ушей. И понимал он прекрасно, что в людских отношениях обман существовал, существует и дальше никуда не денется.
Однако же, попадался и попадался...

Никак не мог Тураев уяснить - есть у людей такое умение - обманывать мастерски, безбоязненно, в глаза. Считал он, что ложь выдает себя просто по определению, непременно жгёт язык её произносящий, прорывается сквозь беспокойный взгляд, и был уверен – он увидит ложь собственными глазами…
И хотя после каждого печального урока Тураев настраивал себя на бдительность, вера в людей, в их слова каким-то обрастала силой и опять позволяла вытворять с ним шутки! Как пять минут назад – слушал, достал деньги и ничего подозрительного не углядел!

Антону стало стыдно своей доверчивости, но он тут же посмотрел на дело с другой стороны - «Пусть и насовал денег! Мальчику что-нибудь, да перепадёт».
Словно чувствуя, что Тураев нуждается в серьёзном просвещении, Агурский вывалил кучу житейских приёмов. Тех, что в советских книжках не печатались и которые наоборот, для строителей коммунизма должны были оставаться тайной. Ещё бы! Пособие – как чужими руками жар загребать!

- Главный секрет по обману, знаешь, какой? – он посмотрел в глаза Тураева, как воспитатель детсада смотрит в наивные глаза ребёнка – свысока, умильно.
- Откуда? – удивился Антон и весь обратился во внимание.
- Когда врёшь, в первую очередь сам в это верь!

Поверить в собственную сочинённую ложь?! Это не только звучало для Тураева невероятно, но ввиду идеалистического воспитания его и собственных сформировавшихся убеждений о правде, не имело никакого практического значения. Агурский заранее присоветовал табу!

Вениамин идеи максимализма благоразумно оставил, взялся за советы помельче: прошёлся по приёмам обыденного общения.
- К примеру, даже подальше послать человека можно по-разному, - пояснил он. - Первый вариант: грубо, примитивно, но откровенно: ступай на три буквы чёрт рогатый! Человек обидится и уйдёт, или влупит по морде. Вот мы стоим и не знаем, что нам через  пару часов скажут: может, возьмите свои билеты, а может, - гуляй, Вася, ещё сутки! Верно?

Тураев кивал головой: так! Агурский с удовольствием продолжал:
- Отправит кассирша прямым текстом и ничего не потеряет - мы ей никто. Не всегда так полезно, потому кое-кого лучше посылать культурно – по второму варианту: вроде и слова приятные, ласковые, а смысл такой, что ноги в руки, дорогой товарищ, и подальше отсюда! И всего лишь слова, слова – языком трепать, как известно – не мешки ворочать! Вот ты просишь меня в наряде подменить, а я не хочу, не катит мне в наряд! И скажу тебе, извини, друг, в санчасть иду, поплохело мне! Рад бы помочь, но - не до наряда!
 - Это же неправда!

- Что поделаешь? Зато работает. А правда? Честное признание прибавляет проблем. Я ведь не верблюд, на свой горб чужие проблемы сгружать! Приходится грамотно отказывать. Самый большой кайф, между прочим – спровадить человека за горизонт, наполнив его чувством радости и благодарности. Когда он счастлив, что верную дорогу показали, и в пояс кланяется, дурачок. Третий вариант – высший пилотаж! Этому учиться надо.

Агурский важно постучал пальцем по голове: - Всё начинается отсюда! Вот смотри! Ты даёшь мне совет: Венечка, не ходи в лес, там волки бродят! Я отвечаю: «Без тебя знаю»! Ты врубаешься, что тебя отбрили грубо, обижаешься. Наши отношения, как говорят политики, охладевают, - «наставник» мелко рассмеялся. - А если вот так: «Здорово, говорю! И я точно так же подумал – нафига мне этот лес, если там волки»? Ты доволен: твой совет выслушали – раз! Совпадение взглядов – два - просто бальзам на душу. Взаимопонимание и потепление! Ловишь тему?

- Ловлю, – вздохнул Тураев. Игра слов в самом деле могла возвести какое угодно здание человеческих отношений, с любым фасадом. Но ему дипломатическая ажурность не по нутру – может, и есть в таких конструкциях красота, да что они выдержат? От первого толчка – хрясть – и вниз! 
Хорошо, как раз, наоборот: что думаешь – то и сказал! Что сказал – то и сделал! Всё ясно, прозрачно, вариант лишь один - правда. А  петляния словом и делом… Добывать из них истину, всё время быть настороже – нельзя!
 
4
Агурский словно накаркал - из окошечка курсанты услышали: билетов нет, гуляйте! Гулять по ульяновскому аэропорту, когда тикают часы, отсчитывая драгоценное отпускное время, а их стрелки тычут в самое сердце?!

Действовать! Решительно, без промедления! Итак уже ночь на дворе.
Варианты, как прорваться в самолет, кружились один за другим.
- Может, у командира попросимся? – предложил Агурский.– Цену билета отдадим, пристроит!

Пилотов перехватили у «накопителя», за который путь отпускникам был заказан. Командир – высокий, жизнерадостный, оказался понятливым, даже сочувствующим. Сразу посоветовал под покровом темноты просочиться на взлётное поле и бежать к блестящему в свете прожекторов Як - 40. "Там дело решим"! 

Не медля и секунды, отпускники бросились на улицу – выглядывать в ограждении брешь. Триста метров вдоль высокой металлической сетки они с чемоданами пронеслись быстрее училищной стометровки. Увы, ни щёлочки, ни лазеечки! И в другую сторону – бесконечные добротные звенья!
Мысли об опоздании лихорадочно подстегивали заведённых, взмыленных курсантов. Тураев решительно перебросил чемодан через забор, кинулся вверх по сетке - не привыкать! Поклажа Агурского полетела следом, и через минуту две тени бодро трусили к самолету.

Когда сбоку, из небытия возникла тройка милиционеров, курсанты не поняли что хотят невесть откуда взявшиеся стражи порядка. Повторная просьба - безбилетникам заглянуть в отделение, возмутила Тураева до глубины души. Он-то полагал, что аэропорт – безраздельная вотчина авиаторов! "Какое вам дело? – упирался он, не желая оставлять заветную цель. - Мы с командиром экипажа договорились"!

Милицейский наряд блистал выдержкой, неумолимостью, и заодно просветлял насчёт безопасности полётов. Агурский с аргументами о досмотре смирился, безропотно развернул ботинки обратно, но Тураев не соглашался: "Как курсанта можно подозревать во всякой ерунде?! У него одна проблема – улететь домой"!
Упорствующего отпускника подхватили под руки и силой показали дорогу в дежурку. Агурский безропотно вышагивал рядом, и в камеру линейного отделения неугомонный Тураев попал один - без галстука и шнурков.

По отделению ходили милиционеры, громко переговаривались. Агурский, что-то пояснял дежурному, а тот по телефону вызывал гарнизонный патруль. Антон сидел на грязной скамье – подавленный, злой, всё слышал, и его наполняла лишь одна надежда -"Может, свои приедут, пехота. Может, поймут, опустят".

У патруля пленник сразу разглядел большие эмблемы с трубопроводными кранами. Технари благосклонностью к чужим курсантам никогда не отличались, и сердце у Тураева упало окончательно: "И здесь не везет"!
Начальник патруля –  плотный, рослый старлей, на которого даже дежурный покосился с завистью, без лишних слов расписался в журнале, спрятал в громадную руку протокол и приказал арестованному идти на выход. Два таких же курсанта как Антон, встали у него по бокам и без всяких шуток повели к грузовику. Все твёрдо знали неписанный закон гарнизонной службы: не смог привести нарушителя – занимай его место в камере сам.

На гауптвахте Тураева передали начальнику караула – мрачному капитану с греческим, несуразным носом. На слёзные просьбы отпустить, «грек» равнодушно пробубнил, что судьбу арестанта будет решать помощник военного коменданта прапорщик Мишин. И никто другой.

Известие не утешило - ничего хорошего от Мишина ждать не следовало. О щедрых «подарках» прапорщика знал весь гарнизон - вздохни не по уставу – сразу же: «Смирно! Объявляю взыскание»! И наказание одно – небо в клеточку на сутки-другие.

Тураев пробовал обустроиться в камере - тёмной, неприглядной, зловещей. Эта зарешёченная «конура» возникла в его жизни вместо комфортного самолёта, вместо дороги к родному дому, и казалась мимолётным наваждением, недоразумением, должным вот-вот развеяться.
Тут Антон проклял все свои пятёрки. "Выскочка! Спал бы сейчас в кровати, как нормальный курсант, и горя бы не знал", – без устали терзал он себя. В новом положении казарменная кровать казалась верхом уюта и блаженства. Сколько «если бы» повылезало вдруг из его головы! Зачем не поехал в Куйбышев поездом?! Зачем сцепился с нарядом?!

По коридору пронёсся шум - двое крепких патрульных волокли пьяного курсанта. Третьекурсник-общевойсковик смотрелся совсем не образцово: без фуражки и галстука, в порванном, обрыганном кителе, со всклоченными тёмно-рыжими волосами.

Каждые два метра арестант рвался из рук конвоя, громко несвязно кричал, бормотал, утихал. Рыжего буяна, недоумённо таращившего пустые глаза, затащили в соседнюю с Тураевым камеру, положили на железную полку. Возня и вопли оттуда быстро стихли – расхристанный пехотинец уснул.
К Тураеву, в отличие от коллеги сон не торопился: наступила глубокая ночь, а Антон всё не имел желания сомкнуть глаза. Он ворочался на твёрдом, неуютном ложе и его будоражила злость на себя, на милицию, на чёртовых чёрствых технарей.
 
5
В восемь утра появился прапорщик Мишин – невысокий, худоватый, с белесыми редкими волосами. Пижонисто подбрасывая ключи, он направился к большому, с толком обустроенному кабинету, какой у полковников ещё поискать!

«Залётчиков» быстро выстроили в одну шеренгу – лицом к карте Ульяновска, и властитель судеб военных узников взялся за протоколы.
Тураев глядел в его бледное, худое лицо не отрываясь, желая найти там следы милостивого настроения. Так близко он видел помощника коменданта впервые, и потому никакие выводы в голову не лезли. Утешало одно – Мишин не кричал и не грозился, был спокоен.

Рыжий нарушитель в разорванном, взявшимся пятнами мундире стоял на экзекуцию первым. Лицо его корежили двойные страдания: перепойные муки организма и предчувствие расплаты.
- Сколько выпил, курсант? – негромко осведомился прапорщик, заглядывая в бумагу.
- Грамм сто,… может быть, - сухо проговорил рыжий и виновато кашлянул.
- Ты же лейтенантом станешь, - вдруг по-отечески заговорил Мишин, и даже посмотрел как-то заботливо. – В генералы, даст бог, выбьешься…

Сладкая речь рыжего застала врасплох. Он попробовал жалобно улыбнуться.
- И с полстакана третью мировую начнёшь! – громко вдруг рыкнул прапорщик, влупил кулаком по бумагам. - Ты почитай свои приключения со ста грамм! Дебош! Нарушение общественного порядка! Сопротивление патрулю!
«Чёрт дёрнул этого рыжего попасться»! – выругался Антон. Он-то знал, раз военный человек зашёлся в ярости, быстро не остынет – намолотит муки из всего, что под руку подвернётся! Но тут Тураев ошибся.

Прапорщик откинулся на спинку стула, осклабился, наставительно произнёс: «Настоящий курсант должен пол-литру выпить, и бабу вот с такой жопой ублажить до полного удовлетворения»! Он поднялся над столом, широко развёл руки.
Упоминание о женщинах и об их удовлетворении вызвало у арестованных скромные улыбки – шире растянуть рты хотели, но боялись.

- От имени военного коменданта семь суток ареста! – Мишин небрежно черкнул ручкой по бумаге, махнул, - уводите!
В милицейский протокол из аэропорта Мишин уставился несколько недоумённо, тень недовольства пронеслась по его лицу. "Будет разгон"! – холодом ёкнуло у Антона внутри.

- Не пил? – строго спросил тот.   
- Никак нет! – образцово-показательно вытянулся Тураев, говоря всем видом, что у него и в мыслях не было пить.
- Похоже, - пробормотал прапорщик, всматриваясь в бледное от переживаний лицо курсанта. – А отпускной билет с сегодняшнего дня. Это как?
- Отличников на сутки раньше отпустили! Можете в училище позвонить!
- Отличник, значит?
- Так точно!
- Смотри, что они делают! – неожиданно выругался Мишин. Антон опять похолодел – кто они? Начальники в училище, или милиция?
Прапорщик схватил протокол, яростно, шумно скомкал.
- Курсант-отличник рвётся домой, а менты издеваются!

Тураев стоял в недоумении – уж не издевается ли над ним сам помощник? Подвоха на лице Мишина не читалось. «Задержали на лётном поле! - зло передразнил тот протокольную строчку. - Какие молодцы! Пьяный в этом аэропорту на ботинки честному гражданину нассать может, а они по лётному полю за курсантом, как за рецидивистом»!

То ли Мишину милиция сама козью рожу состроила, то ли его родным, то ли он и был тем самым честным гражданином, пострадавшим в аэропорту, да только от негодования прапорщик встал из-за стола и резко бросил:
- Собирайся!
Тураев не поверил своим ушам.
- Давай, давай, курсант! На волю. Домой! – Мишин щурился, улыбался.

 «Боже, кто ж говорит, что он сволочь немилосердная»?! – Тураев судорожно сгрёб со стола документы, неловко попятился на выход. «Спасибо, товарищ прапорщик»! – едва не заикаясь, трижды выпалил он пока, скрылся за дверью.

"Счастье-то какое - справедливость наступила"! – Антон стоял на сияющем чистотой кирпичном крыльце комендатуры и ему хотелось швырнуть в синее утреннее небо фуражку – чтобы она летала там минут десять, и чемодан и даже ботинки… 

Справедливость для Тураева не просто наступила, она торжествовала! Словно в награду за ночные терзания ему в кассе достался билет.

Глава 13
http://www.proza.ru/2009/10/21/1058