Фальшивая борода Гребенщикова, или Концерт в ЛГУ

Выбранные главы из "Легенд Филфака"

Проглядел товарищ Абрикосов, ой, проглядел… Будучи ответственным за интерклуб университета, такую крамолу не учел. И ведь из лучших побуждений – концертик разрешили современного экологического джаза. Ради экологии, собственно, в русле идей последнего съезда КПСС, и в целях пропаганды проблем окружающей среды. Студент нынче пошел с фигой в кармане, ему декадансу подавай. Вот и пригласили. И что получилось? Уже год прошел с тех пор, а товарищ Абрикосов все в себя придти не может. Чуть должности своей не лишился. Все из-за этих фашиствующих гомосексуалистов.
Начало было благопристойное. Этот пианист от бога Сергей Курёхин, хоть, говорят, и пьяница, но так складно все излагал, что по идейной части вопросов не возникло, и оркестру экологического джаза даже выделили аппаратуру, какая была – две хрипящих колонки, микрофон, рояль, и даже ГДРовское электропиано. Студенты почему-то очень волновались, толпа в клубе набилась гораздо больше обычного, и двери пришлось запереть, чтобы не наседали. Курёхин ударил по клавишам рояля, затем вытянул странные, ни на что не похожие звуки из Вермоны – электропиано, Сева Гаккель заныл своей виолончелью. Конечно, он – не Ростропович, но инструмент – классический, и никто из руководителей не мог ждать подвоха. Дюша играл на флейте так душевно, что сам товарищ Абрикосов чуть не прослезился, и душа его улетела к древним кельтам.
– Вот ведь, экология, – подумал товарищ Абрикосов, – так и слышу пение китов, дыхание моря и завывания сурового ветра в вершинах Шотландских гор. Просто праздник души.
Затем ритм сломался, бонги, зажатые в коленках Фана, стали выстукивать какую-то Африку, и видение сменилось: теперь это была саванна, и черные обнаженные тела пигмеев проявились в зарослях сухой травы. Горячий воздух дрожал, поодаль стада антилоп чутко ловили ноздрями запах приближающегося хищника. Виолончель звучала грозно, рояль уже гремел не только струнами, но и крышкой, флейта возвысилась в неистовый писк, бонги выстучали какую-то дробь, и на сцену поднялся еще один музыкант, которого не было в списках. У него была длинная борода и спутанные седые волосы, почти полностью скрывавшие его лицо. По рядам студентов прокатилась волна оживления. Абрикосов встряхнулся и присмотрелся повнимательнее. Шестое чувство старого сексота подсказало ему, что начинается что-то, чего не должно быть.
Бородач сперва подошел к каждому из музыкантов, как бы посочувствовал каждому, затем взял невесть откуда появившуюся гитару и встал к микрофону. Борода и парик с него слетели, вместе с верхней хламидой, и взору всех предстал Борис Гребенщиков с накрашенными губами, нарисованной мушкой на щеке и в цветастой гавайской рубахе.
– У меня был друг, его звали Фома,
Он забыл все слова, кроме слова «чума»…
Товарищ Абрикосов чуть не обделался. Гребенщиков успел спеть, наверное, песни две или более, потому что ответственные товарищи пребывали в таком шоке, что забыли, где рубильник. Отключили микрофон, но в небольшом помещении его было слышно хорошо и без усилителя. Милиции поблизости не было, и этот вертеп продолжался еще некоторое время, пока не вырубили весь свет и не стали выгонять всех из помещения.
– Проклятый мальчик-девочка этот. Что он о себе думает? Как его земля держит? Урод. Такую идею загубил. Как теперь быть с экологией? Я лишусь места, а клуб заколотят навсегда.
Но главное, что товарищ Абрикосов не мог простить накрашенному БГ – это разрушенное видение саванны.
 – Сперва расчувствовали меня, затем наплевали в душу. Подонки.
Места своего товарищ Абрикосов все же не потерял, и твердо поклялся отыграться на всех последующих артистах, желающих выступить в интерклубе.