Фрау Роза Фишерман. часть 30

               

              Может из простого интереса, а скорее по  причине бессмысленного времяпровождения я начала расспрашивать соседей о том, как, собственно,  эмигранты  получают здесь жильё.  Помню тот день, когда вдруг ниоткуда взявшаяся Мария Львовна сказала мне: «Первое, что вы, голубушка, должны сделать - пойти в спаркассу (сбербанк) и открыть счёт, с тем, чтобы потом на него отправляли ваши социалгельд (денежное соцпособие). Второе - пойти в фирму, занимающуюся подбором и оформлением жилья, и подать заявление на предоставление вам квартиры. Здесь вы долго не выдержите, попомните моё слово - произнесла в заключение Мария Львовна, окинув презрительным  взором всех своих бывших соседей.
              Днём, после длительного отсутствия, объявились родители маленькой Анжелы. Они прибывали в хорошем расположении духа и даже принесли тёте Софе мороженое. Светлана доброжелательно расспрашивала их о новой квартире, и Либерманы, с удовольствием и подробно рассказывали  обо всём, сидя на диване  общего холла. Мне не хотелось выходить.  Из своей комнаты я и так хорошо слышала каждое слово, но я задалась целью получить однокомнатную квартиру (святая святых на Родине), а  заодно проверить - действительно ли это так просто в Германии.
-Добрый вечер! Поздравляю с новосельем!
-Спасибо, а вы, Евгения Сергеевна, что ж не спешите подавать заявку на квартиру?  Наш нотвонунг полюбили?
-Не в этом дело, я просто не знаю с чего начинать квартирную эпопею.
И тут, скороговоркой, перебивая друг друга Миша, Вера, и из-за кухонной двери тётя Соня начали раскрывать передо мной пошаговую последовательность этого важного дела. Софа даже на время отложила свою стряпню. Поверх всех дИсконтом она выкрикивала одну фразу: - Женя, вам нужно найти  Розу Фишерман! Запомнили – Фишерман!
-Да, нет, мама, не Фишерман, похоже, но как-то по-другому.
-Нет, нет, именно Фишерман. Запишите. Подойдёте к окошку, назовёте фамилию. Вам дадут талончик и скажут, в каком кабинете она принимает.
-А почему фамилия у неё еврейская? Она что, из эмигрантов?
-Нет вроде. Не знаю.
На следующий день я наконец-то посетила маленький, двухэтажный домик на соседней улице про который говорили все местные эмигранты и ауслендеры. Дама средних лет на ресепшн была приветлива и мила:
-Могу я узнать,  к какому инспектору вы хотите попасть на приём?
-Я пришла к Розе Фишерман. Так кажется.
-Вы по предоставлению жилья?
-Да.
-Вашего инспектора зовут Роззит Вишема. Пожалуйста, талон  № три. Второй этаж, семнадцатый кабинет.
Роззит Вишема приняла мои документы, попросила отснять пару копий и в заключение разговора сообщила: время рассмотрения дела - около трёх месяцев. 
Роззит Вишема быстро перешла к делу. Она торопливо и невнятно о чём-то говорила мне, одновременно производя манипуляции на компьютере. О чём шла речь, в общих чертах было понятно, но в таких делах важны любые мелочи и нюансы. Чтобы остановить её красноречие я громко сказала:
-Простите, я вас не понимаю!
Женщина замолчала и подняла на меня удивлённые глаза. Как я уже говорила, моё хорошее произношение неизменно (по первым фразам) вводило немцев в заблуждение, поэтому они неохотно верили моему: «моя твоя не понимай!» и с сомнением переходили на медленное чёткое выговаривание каждой фразы. В городском бюро недвижимости я получила документы, с которыми прямиком направилась в отдел жилищного обеспечения Ратхауза. Меня немного развлекла эта игра в получение квартиры. Всё равно в нотвонунге нечего было делать. К тому же природная любознательность побуждала к общению с коренным населением, наблюдению за их жизнью и желанием немного, слегка, примерить эту жизнь на себя. В городской управе Монхайма основную часть инспекторов мужчин составляли ушедшие из большого спорта футболисты-хоккеисы леверкузенской сборной Германии. По всей видимости, мужчина, сидящий напротив меня, был одним из них. Как мой куратор социалзамта этот господин говорил скороговоркой, из которой иностранец ровным счётом ничего не мог понять. По окончании последней фразы инспектор сделал театральную паузу, многозначительно поднял указательный палец и произнёс: - Das ist Deutschland !(Это Германия!)
Видимо, этими словами ветеран клюшки и меча хотел подчеркнуть значимость страны, в которую мы приехали, а так же свою собственную. Ну и конечно упрёк - что ж вы, мол, приехали, и не говорите нормально на нашем языке. Это вам не что-нибудь, а Германия!
Ничего не отвечая, я продолжала наблюдать, как мужчина лазал по ящикам стола, перебирая разные бумаги, попутно  набирал текст на компьютере, не прекращая своего монолога. Я очнулась на словах:
-Мадам, я уже в третий раз повторяю вопрос - сколько денег…?
Он обратил ко мне усталый взгляд, вытащил из заднего кармана брюк свой кошелёк и потряс им.
-Деньги, деньги, понимаете?
Я пожала плечами.
-Что деньги…?
-Сколько денег… и дальше опять ничего не понять. Грешным делом я  успела подумать - уж ни взятку ли требует от меня этот чиновник таким беззастенчивым способом. Но тут же отмела эту версию. Немцы очень боятся ослушаться своего закона. Тем временем отчаявшийся чиновник спросил меня:
-Кто ваш инспектор социалзамта?
-Питер Ульрих.
Он набрал телефон Питера, и вопрос решился в пять секунд. Зачем же столько времени надо было терзать иностранку, слабо владеющую немецким языком, отнимать время у себя, меня, у тех, кто сидел и ждал своей очереди за дверью? Ещё минут через пять он отпечатал какие- то бумаги, и, протягивая их мне, снова повторил - Это Германия!
Я вышла из кабинета, села в кресло напротив окна и про себя произнесла:
-Жаль, господин «деньги», что вы вряд ли приедете в Россию. А то бы мы вам показали нашу страну, и тысячу раз повторили бы: - Это Россия! Великая Россия, господин хороший! Давай, понимай нас, как хочешь, коль приехал.
А,  впрочем, может они правы. Если ты прибыл в страну на ПМЖ -  обязан понимать их язык. Разумеется не сразу, со временем. Однако практически все чиновники, с которыми я имела дело в Германии, подвергали унизительной процедуре безпереводного общения  эмигрантов из разных стран, которых сами приглашали и продолжают приглашать, обещая самые лучшие условия.
Мне вспомнился яркий эпизод в одном из административных корпусов Ландештелле в Унна-Масене когда молодой немец (из казахских переселенцев) отчитал распоясавшуюся  немку-инспектора за безобразное отношение к эмигрантам и ауслендерам. Было это так.
              Жуткие, утомительные, бестолковые очереди около каждого кабинета в двух административных зданиях лагеря адаптации Ландештелле не напоминали, а реально были  хуже, российских начала девяностых годов, когда мы по полдня простаивали у магазинов в длинных, нескончаемых очередях с продуктово-промтоварными талонами в руках. Но это было в разорённой стране. Почему же в процветающей Германии создавались все условия для трудности проживания эмигрантов? Разве только для того, чтобы сразу показать - Вот ваше место в этой стране! И так будет всегда.
В то самое, дождливое, июльское утро люди с четырёх-пяти часов утра занявшие очередь  ожидали открытия кабинетов (в 8-00),  и к приходу чиновников были измотаны, раздражены и задыхались от духоты в закупоренных с вечера коридорах.  В каждом из двух четырёхэтажных зданий, корпусе «А» и « Б» для обязательного обхода по выданному «бегунку» работали всего шесть кабинетов остальные семьсот девяносто четыре стояли запертыми. Почему? Якобы, люди ушли в отпуск. Все сразу? И это в сугубо капиталистической стране!
Юноша- студент, бесспорно лучше всех собравшихся знавший немецкий язык охотно помогал всем желающим заполнять бланки, составлять заявления и даже заходил с ними в кабинеты чиновников в качестве переводчика. Он прибыл в Германию из Казахстана, как переселенец, но радикально отличался от других ауслендеров (казахских немцев) культурой, образованием и благородством облика.
На третьем часу приема кто-то догадался открыть пару окон в большом коридоре к огромному облегчению очереди, находившейся уже в полуобморочном состоянии. Немецкие семьи численностью доходили до двадцати пяти человек, многие стояли с маленькими детьми. И когда люди почувствовали долгожданный приток воздуха,  из запертого кабинета другого коридора выскочила чиновница, без слов захлопнула оба окна и снова скрылась в своём, никому не нужном кабинете. Через минут сорок невыносимой духоты оба окна снова открыли на режим форточки.  Я о чём-то задумалась и отключилась от происходящего, пока не очнулась от пронзительного крика той самой чиновницы. Женщина с силой и злобой захлопывала оба окна, и, судя по раскрасневшемуся лицу, последними словами поливала окружающих. Очередь замолчала. Вдруг, в образовавшейся тишине послышался спокойный и настойчивый голос юноши - студента. Он что-то строго говорил ей, после чего демонстративно открыл окна. Та же вдруг стихла,  виновато промямлила несколько слов, и удалилась. Больше мы её не видели. - Что он ей сказал?- спросила я у интеллигентного  пожилого немца из Севастополя, с которым чаще всего общалась в очереди.
-Молодец, парень! Он сказал ей: «Какое вы имеете право повышать на нас голос, и вести себя подобным образом?». Ещё сказал: «Вы не хотите правильно организовать работу по регистрации приезжающих, поэтому люди вынуждены ежедневно с пяти утра и до пяти вечера стоять и задыхаться в очередях перед вашими кабинетами. Мы подадим коллективную жалобу в центральную комиссию по переселению. Произошло чудо. Один человек дал отпор этой порочной системе, и открылись не только окна. На следующий день в корпусе «Б» вместо одного работали уже четыре кабинета, и очередь рассасывалась за полчаса.
Я потеряла интерес к процессу получения квартиры в этой стране. Любопытство моё было удовлетворено, но остался неприятный привкус от общения с очередным чиновником.

              Эльза Херманн, как и обещала, стала «захаживать»  к нам  на огонёк, раз-два в неделю. В один из таких вечеров, простодушная и легкомысленная Светлана, между прочим, рассказала Эльзе о том, что я собираюсь скоро вернуться в Россию. Как говорят: - … вот с этого места поподробнее! Новость сильно заинтересовала нашу гостью. Она, вопреки своим правилам, в тот вечер задавала мне много вопросов, настоятельно предлагая  услуги.

-Свет мой, у тебя недержание речи! Что ж ты всем рассказываешь, что я и как. Я же уезжаю, не ставя в известность местные власти, дабы не было лишних препятствий и проволочек. Уехала и всё!

-Женечка, я думала это не секрет для Эльзы. Она вроде хорошая женщина.

-Да, дорогая, теперь не секрет! Благодаря тебе. Какая ты всё-таки наивная. Ты хоть раз задумалась - зачем она ходит к нам? Внимательно слушает, аккуратно задаёт вопросы. С удовольствием говорит о своей семье и ничего о работе в Ратхаузе. Почему среди множества подобных  ауслендеров только фрау Херманн пользуется особым  доверием у городской власти?
 
               В конце месяца отдельные жители города, эмигранты и переселенцы, не открывшие банковского счёта, собираются в коридорах социалзамта в ожидании ежемесячной милостыни под названием социалхильфе.  Немало местных юношей и девушек после окончания школы не хотят идти работать. А зачем? Государство обеспечивает «коренных» пособием по безработице в тысячу марок. На пиво, сигареты, клубы и тому подобное хватает, остальное купят родители. Такая молодёжь ежемесячно, а иногда раз в квартал приходит в социалзамт, принося отказные письма от десяти-пятнадцати работодателей, после чего спокойно получает в банкомате Ратхауза свою тысячу марок. Маркусы и я получили в автомате талоны к своим инспекторам, и сели в кресла фойе ожидать очереди. По пятницам чиновники замтов  работали до трёх. С приближением уик-энда, или как здесь говорят вохэнде, суета возрастала, количество посетителей увеличивалось. Людей, сидевших вдоль стены, у кабинета  инспектора Питера Ульриха, было очевидно больше, чем у других.
Как раз там, взявши друг друга под руку, весело щебетали три женщины. В середине  сидела Эльза :

-Гутен таг, мои дамы! Вы за деньгами, или какие-то неотложные дела?

Мы поздоровались, перебросились несколькими пустячными фразами, и разговор, казалось, был окончен, но фрау Херманн вдруг нарочито громко обратилась к своим подружкам:

-Представьте себе, эта москвичка не может жить без своей столицы. Она собралась уезжать!
В зале стало вдруг очень тихо, как будто кто-то произнёс нечто крамольное.
-Ну, она, наверное,  ненадолго - повидаться и обратно. Несколько опешив, промямлила одна из «подручных» дам.

-Нет! Жене здесь не нравится, и она уезжает    на совсем!

Уезжающие время от времени  на Родину повидаться с родными и близкими эмигранты тщательно скрывали свои отлучки, по причине материально-морального характера, о чём уже говорилось выше, а уж тем более скрытый и безвозвратный отъезд. Встретив мой вопросительный взгляд, Эльза поспешила исправиться, театрально прикрыв рот рукой:
-Ой, я и забыла, где я нахожусь…. извините, дорогая, извините!
Инспектор Ульрих в чёрной однотонной рубашке, с веснушчатым лицом, и ярко рыжим ёжиком на голове был более обычного неприветлив и мрачен. Как я уже упоминала, обладая множественными дефектами речи, он говорил редкой скороговоркой.  Желание понять хоть что-нибудь из его разговора  поначалу доводило меня до страшной головной боли, но спустя пару недель я решила не утруждать себя мукой синхронного перевода, и научилась узнавать только ключевые слова предложений. Если, тем не менее, в общих чертах, мне не был понятен смысл сказанного, я просила повторить ещё и ещё раз, вызывая на лице инспектора багровую окраску.

              В этот день  Питер Ульрих закончил свой монолог словами:
-Получите четверть положенной вам суммы. За остальными деньгами придёте в начале следующего месяца. Сказанное вывело меня из состояния обычного безразличия:
-Почему  четверть суммы?
-Это моё решение. Вы не имеете права настаивать.
-Простите, а как же я буду жить? На какие, простите, средства?

Давая понять, что разговор окончен, инспектор вручил мне запрограммированную на указанную сумму карточку социалзамтовского кассового терминала и произнёс  лаконичное «ауфвидерзейн» вместо привычного «чус». Из всего, что сейчас произошло, я поняла - в Ратхаузе  знали о предстоящем отъезде эмигрантки до моего прихода. Знали даже дату, поэтому и выделили сумму, соответствующую количеству дней до 1 сентября, и не более того.
Светлана, наконец, полностью осознавшая неприятные последствия своего неосторожного общения с Эльзой шла рядом опустив голову как провинившийся ребёнок:
-Женечка, прости, пожалуйста, если можешь! Я же дура такая! Кто меня за язык тянул? Я эту шпионку больше на порог не пущу.
-Ладно, что теперь горевать. Может оно к лучшему! Пойду в понедельник к этому Питеру и всё расскажу сама.  Ещё в Ландештелле мне говорили, что если эмигрант по каким-либо причинам покидает стану навсегда, ему выплачивается компенсация на проезд обратно и ещё некоторая сумма, размеры, которой в разных источниках информации варьировались от полутора до пяти тысяч дойтч марок. Не хотят «по умолчанию» - буду требовать компенсацию.
После этих слов Светлана воспряла духом, и почти освободившись от чувства вины, потащила меня в маркет за продуктами.
-Женя! Я забыла, тебе  снова пришло письмо из Унны!
С момента  моего переезда в Монхайм, это было уже третье письмо, присланное  Ирене Ховук из Ландештелле.  В них она писала…, точнее  она диктовала, а переводил и писал Виктор Штонер о том, как она была впечатлена моими работами, мировоззрением,  о желании встречаться на любой территории, и так далее. В третьем письме Ирене приглашала меня  приехать в будущее воскресенье к ней в Унну. Дальше Виктор писал от себя, называл меня  Женька, развивал крамольные мысли об адюльтере, о том, что ему импонирует мой характер, мои интересы и прочее.
Забегая вперёд, скажу, что на следующий день я отправила Ирене Ховук прощальное письмо, где просила Виктора очень точно перевести Ирене мои слова благодарности, ещё раз о неизбежности моего безвозвратного отъезда на Родину, сожалении о не состоявшейся дружбе, о том, что напишу ей из России.  И отдельно для Виктора: - Удачи тебе! Пускай самолёты!

В магазине мы вдруг вспомнили о давней мечте - сварить русские щи. Купили говяжью грудинку, картофель, капусту, морковь. Дома в три пары рук приготовили отменный суп. Ужин получился вкусный и весёлый. Хотя выпитое пиво ударило в голову, и нас потянуло на русские песни, а песни нашего народа отличаются своей задушевностью и грустью. Нам было хорошо.
-Слушай, Свет, мы не получим по шее за нарушение тишины?
-Да пошли они… что мы каждый день поём что ли?! Потерпят, когда русская душа песни просит…что стоишь качаясь тонкая рябина... Время от времени в кухню забегала Софья Яковлевна, бросая на нас укоризненные взгляды, а может и не на нас, кто её разберёт?

Митька, давно забывший вкус домашней пищи съел три тарелки щей, выловил из кастрюли всё мясо, и часам к трём ночи уснул прямо на кухне.