Роман глава четырнадцатая

1
Скудный, неаппетитный ассортимент курсантского стола – чрезвычайно неприятное училищное открытие, не имел никаких предпосылок улучшиться.
Чёрный хлеб, называемый в обиходе «черняшкой», полностью оправдывал название - был чёрным как земля и по вкусу напоминал помесь ржаных отрубей с песком. Наверняка его месили по рецепту какого-нибудь военного хлебопёка, прошагавшего в окружении сотню километров и сполна окунувшегося в голодное лихо. Был ещё вариант столь суровой закваски – на хлебозаводе засел престарелый чудо-пекарь, не догадывающийся о том, что война давно закончилась, а вместе с ней отпала и нужда сыпать в тесто песок.   

Знающие товарищи поговаривали без шуток - училищный хлеб замешивают люди не слабонервные, один только вид муки - бр-р-р – как серпом по чему-нибудь мягкому! От долгого хранения жучки рекордно плодились, и «под каждым им кустом», был готов и стол и дом и туалет! Курсантские рты, употребляя сам хлеб и то, что совсем недавно называлось червяками и то, что оставалось от червяков когда-то бодрствующих, увы, шли уже вторым номером…

Изобилие мучной нечисти «ловко» сочеталось с отсутствием дрожжей. Этот ингредиент частным порядком запускался на производство подпольного советсткого напитка – браги, потому высокий «валютный» эквивалент, не позволял дрожжам попадать в хлеб.
Как бы там ни было, всё работало против курсантов: даже от мизерного употребления «чёрного фирменного» прочные молодые желудки терзала изжога. А после трёхкратного вкушения вбивался стойкий рефлекс - руку к «черняшке» тянуть только при крепкой голодухе. Впрочем, за минутную слабость всё равно приходилось раскаиваться – желудок неласково встречал сомнительный хлебопродукт.

Даже начальник столовой - матёрый прапорюга с свинообразным, безмимичным лицом, державший личную скотину на казённом довольствии, брезговал брать «черняшку». Прапорщицким свиньям отгружался белый свежий хлеб, чему Тураев не раз был свидетелем: из хлебовозки, подъезжавшей к столовой на разгрузку, выскакивал водитель – худой развязный солдат – и первым делом ссыпал в багажник вишнёвой «семёрки» начальника столовой два лотка золотистых буханок. 

Не баловала вкусом и другая номенклатура довольствия: постные, вонючие щи с фальшивым, нефтеподобным жиром; гороховая каша – ни дать, ни взять – детская неожиданность, цементом прилипшая к тарелкам; картофельное пюре – горькое, жидкое, серое; фирменный ульяновский «бигус» - ужасная смесь перекисшей тушёной капусты с мясными отходами и вообще всем, что под руку подвернётся, – словом, и прочие блюда отвратного качества были завсегдатаями курсантского стола.

Из всего меню с аппетитом употреблялось немного. Утром и вечером надежды голодных желудков возлагалось на белый хлеб и масло. Белым хлебом, в отличие от свиней начальника столовой, не баловали - на восемь человек – буханка. И точка!
Гречневая каша была редкой, но желанной гостьей стола, её приход отзывался оживлённым стуком ложек и чистой посудой в приёмном окне. Светились дном, как ни странно, и тарелки из-под горохового супа. Наряду в такой день везло.
Жареный минтай – если не жалели подсолнечного масла, приветствовался служивыми утробами на «ура». С каждым куском обходились как с драгоценностью - счёт вели «один в один». Если наряд просчитывался на штучку-другую, надежду выбить лишний кусок никто не питал - отдавали свой кровный деликатес.

Словом, курсантам - ульяновцам в родной столовой было не до гурманских изысков, поскольку большая часть провизии поглощалось только из-за довлеющего чувства голода и с неизменным отвращением.
Назвать случайной устоявшуюся систему безобразного питания было очень трудно. Продовольственная служба училища словно специально готовила пищевые тракты питомцев к успешному перевариванию всякой дребедени, дабы впоследствии, уже офицерам, облегчить пребывание на казённом харче.

2
Мудрый устав запрещает писать коллективные жалобы, и совершенно верно - это затрудняет поиск и наказание возмутителей спокойствия. Но второй взвод схитрил и направил отчаянный крик желудков не высоким командирам, а в газету «Красная звезда» –  самый либеральный орган советской армии.

Едва дело получило огласку, руководство училища сначала схватил мимолётный паралич, а затем одолела необузданная жажда разбирательств. Бедный Резко завертелся от оплеух, словно был застрельщиком написания пасквиля на «святую продовольственную службу», и к прочим заслугам снискал себе славу командира кляузного подразделения.

Кулешу тоже трясли по разным кабинетам, но к удивлению курсантов, замкомвзвод в тоску не впадал. Наоборот, взгляд его горел бойцовским огнём, словно сержант облачился в охотничьи доспехи и вышел на лесную тропу для поединка с серьёзным зверем. «Прорвёмся! – бодро заявлял он, демонстративно сжимая кулак. - Зато и Просеку за хобот вздёрнут»! Перед начальниками Кулеша делал испуганно-преданное лицо, отвечал по-заводному: о жалобе не знал, не слышал, не подписывал.

Опасаясь, что зараза вольнодумства перекинется дальше, верхи решили продезинфицировать подчинённых Резко самым сильным средством. Перед бунтовщиками предстал доблестный руководитель училищного тыла. Полковник Нафеев собственной персоной.               
Сверкая новеньким опрятнейшим мундиром, «Нафаня» сразу же поверг четвёртую роту в ступор: отсутствующий взгляд и прежние инфантильные манеры, к которым за год все привыкли, вдруг заменились на шальной блеск и бушующее негодование. Увы, буйство никак не вязалось ни с обликом, ни с ростом, ни с голосом полковника - писклявым, почти бабьим. 

«Гном разбушевался»! – шепнул негромко Агурский, срывая всеобщее одобрение.
«Гном» отметал молнии и голосом поспокойнее повёл беседу о причинах столь сокрушительных поражений на продовольственном фронте.
 Неизвестно, доводилось ли тыловику сталкиваться с наследием Аристотеля, но основоположник науки «Логика» был бы крайне удивлён, послушав его объяснения - ибо причина и следствие там оказались слиты воедино, как молоко с яйцом в кондитерском креме.

Все неприятности с питанием, равно как и вызвавшие их причины, сидели по словам Нафеева внутри личного состава – именно он не умеет качественно принимать пищу!
Курсантам показалось, что полковник оговорился, или же они чего верно не расслышали, потому как должно было звучать: «в курсантской столовой некачественно готовят пищу». Однако, главный тыловик сурово повторил – «Четвёртая рота не умеет качественно принимать пищу»!

«Во даёт Нафаня! С больной головы на здоровую»! – прошелестело по рядам возмущение.
Полковник настолько влюбился в собственную мысль, что качественный приём пищи открывает для курсанта путь к сытости и удовольствию, а некачественный - приводит к желудочным коликам и глупым, необоснованным претензиям, что ещё три раза пропел о единственно верном пути избежать голодных мучений. Разъяснений, что такое качественный прием пищи не поступило никаких…

От беспринципной наглости зампотыла, от фантастических размеров лжи, от самой возможности их воплощения в человеке с полковничьими звёздами, четвёртая рота онемела.
- Учитесь качественно принимать пищу! - ещё раз напутственно пискнул Нафеев, и удалился под озабоченное молчание.

Стоит ли говорить, что начальник училища и прочие отцы-командиры в тот же день выбили из мятежников полное раскаяние. Признание горе - жалобщиками неправоты и политической близорукости зафиксировали в трёх экземплярах, один из которых срочно отправили в газету. Поскольку взвод в рекордно короткий срок обсыпал головы пеплом, то редакция «Красной звезды» корреспондента для разбирательств даже выслать не успела, а после покаянного письма и вовсе об этом забыла.

Самым душевнотерзающимся лицом в этой истории оказался командир батальона. Землемеров в очередной раз надрюкивал Резко и, утомлённо хватаясь за голову якобы от безобразий четвёртой роты, сетовал о посрамлении ульяновского училища на весь белый свет и всю советскую армию. Причитания продолжались, пока Резко не выдержал и не ответил вызывающе:
- Давно пора написать! Курсантов кормят как свиней!
- Ах, вот в чём дело! – полковник словно первый раз разглядел подчинённого. – Не удивительно! Не удивительно! Рыба гниёт с головы.
- Вот-вот, если голову хорошо потрясти, то и дело наладится!

Землемеров затих, печально-просветлённым взглядом заживо отпевая капитана, а затем вскричал:
- Вы на что тут намекаете?! Туда намекаете? – он задрал вверх палец. – Вы военный человек, а не подзаборный анархист! И запомните! Продовольственный процесс  регулируется уставными методами. Приходите принимать пищу, пробуете её, записывайте все претензии в полагающийся документ. И обязанные должностные лица разбираются! Вам ли объяснять?
- Там моих подписей – десять штук!

3
Для продслужбы всё закончилось замечательно. Морально, а тем более материально, из сотрудников тыла никто не пострадал. Не было даже полагающегося в таких случаях, временного улучшения питания. Взбитые бунтарями круги сотрясали тыловое болото училища ровно один день – до признания ими «собственных заблуждений», а следующим утром оно вновь оказалось затянутым гнилой ряской.

Для Тураева осталось загадкой, почему начальник училища – старый, строгий генерал, ветеран войны, не взялся искоренять негодные тыловые традиции. Зато находчивая фраза Нафеева о качественном приёме пищи прочно затесалась в список «великих военных изречений». Курсанты повторяли её, но так и не могли понять, что там больше: наглости или тупости зампотыла?

 Голод так остался проклятым врагом. Способов победить злыдня находилось не много – подкрепиться за свой счёт в буфете, или урвать довесок в той же столовой. Второй, фантастический вариант воплощался в единственном случае – при увольнении товарища по столу. Тогда лишняя пайка равными долями кочевала в соседские желудки.

Как показало время, мысль об экономии продуктов терзала Нафеева беспрестанно, пока нешуточные косяки увольняемых не навели его на верный вариант. Представив количество «пропадающей» провизии, тыловик схватился за свою «гномью» голову и издал приказ – пищу на уволенных в город не выдавать!

К счастью, глупое указание не получило путёвки в жизнь. Зато прижилась добрая традиция местных «казачков» - из увольнений приносить оголодавшим товарищам что-нибудь вкусненькое. Благодаря этому ресурсу, будущие лейтенанты благополучно пережили все ухищрения продовольственников заморить их голодом.

Глава 15
http://www.proza.ru/2009/10/26/394