Дорога в Никуда. Гл 8. На северо-восток - 75

LXXV
1/VII – 1968
БАРНАУЛ
Валерию Хорунжему

                Здравствуй, Валерий Николаевич.


Полюбилось мне писать письма в аэропортах. Почему множественное число? А в Барнаульском аэропорту я еще не привлекался к литературной деятельности! Встретишь в Канске Майку Доманскую, так расспроси, как писал ей последние два письма.

Провожал меня один Миша Зотов. Последнее воспоминание о цирке – его красивые печальные глаза с загнутыми, как у девчонки, ресницами. Признался, что для него ново провожать друга в далекий путь. Обнял напоследок, просил писать, я промолчал, зная в глубине души, что не напишу ни слова. Пусть не останется ни одной нити, связывающей с цирком. Пусть цирк останется безвозвратным прошлым.

А с неделю назад сам неожиданно оказался провожающим. В понедельник отправился в драматический театр, опешил при виде артиллерийского орудия против здания (подходящий символ, ничего не скажешь! Защита идеологической чистоты театральной богемы, очевидно), но еще более опешил, встретив в фойе уволившегося саксофониста Куропаткина. Почитал его не более, как за добродушного армейского забулдыгу и на тебе – театр! Поговорили, он, оказывается, понимает и любит театр. Кстати, кроме нас с ним ни одной цирковой рожи в зале не было видно. Уезжал он на другой день утром, ну, и напросился проводить его. Обрадовался.

На вокзале мы, естественно для двух саксофонистов, забрели в буфет и тяпнули по маленькой. Куропаткин одобрил мое намерение покинуть этот лучший из цирков, такой, говорит, светлой голове неча делать в том борделе. Еще квакнули, тоже по маленькой. Обязательно, говорит, закончи музыкальное училище по кларнету. Клюкнули и под училище. Потом надо было закончить консерваторию и поступить работать в оперу или в симфонический оркестр. Под оперу уже ничего не выпили – побежали искать свой, вернее – Куропаткина, вагон. Прощальное рукопожатие и с грустью в сердце побрел прочь.

Будучи на первом взводе не заметил, как очутился в незнакомой части города и тут меня поймали цыганки. Это было антре! Денег у меня – кот наплакал, всего девяносто копеек, они их выманили, показалось мало, тогда выманили расческу. Даже клянчили носки, но я лег грудью на амбразуру и носки защитил. Думаю, пока бы я снимал носки, фараоновы дочери стибрили бы и башмаки. Дав себя ограбить, уселся на тротуар и потребовал назвать мою национальность. Они таращились, таращились: «Не русский! Не русский! А кто – не можем сказать!» Посидел с ними, побазарил и давай, как свой, зазывать прохожих: погадают, де, вам – пальчики оближете! Вообрази Далматова, музыкальную надежду Абаканского училища за подобным занятием!.. Наконец, надоело, побрел себе дальше.

Благородного алконавта Куропаткина заменил занудный трезвенник-мизантроп Юлиан Толмачев. У него резонерская манера разговаривать, все-то он знает, везде-то он бывал, ничем его не удивишь. Яростно жалуется на маленькую зарплату и клянет цирк, но за работу держится, хотя тут же врет, что его приглашали работать в ресторан в Сочи и даже в знаменитое «Реро». Какой холеры ты дудишь тогда для собачек и медведей? Любимый монолог в сослагательном наклонении: «Если бы я был хозяином цирка…» и так далее, и тому подобное, ad infinitum. Борис Виляев ехидно дополняет: «Каким синим огнем горел бы тогда цирк! Из Шанхая было бы видно!.

В цирке работает новый номер музыкальных эксцентриков. Уж и не хотел язвить на прощанье, но… Представь: партнер довольно лихо шпиляет на флейте-пикколо дебильную польку, партнерша (толстенная бабища) дует в детскую дудку с клавишами, потом отменно фальшиво дерет на тубе. Наш чудесный тубист Макс, последний из татар, меняется в лице и сучит плечами и коленями. Понимаю его. А такие вот кренделя: гладит бабища партнеру штаны на гладильной доске (вмонтирована гавайская электрогитара) и утюгом, стало быть, интонирует мелодию. Через усилитель выводится вой и рев, за который мне бы выщипали бороду даже на танцах в Ермаковском. Потом бегают вокруг вертящегося стола (ксилофон) и выколачивают нечто малопонятное. Воля ваша, временами не понимаю, что это за искусство такое – цирк.

Сегодня утром цирковая братия, и я с ней, ездила на одно отменно грязное озеро. Не такое, как Комсомольское в Андижане, но тем не менее. Купаться не стал, пошел бродить по его довольно красивым окрестностям. Но все загажено мятыми пачками от сигарет, окурками, бумагой, битыми бутылками. Поломанные ветки, мятая трава, пьяные морды. Мерзкая скотина – человек, в своем неистребимом инстинкте разрушения! И, если подумать, окрестности озера и только что упомянутый музыкальный номер – явления суть одного порядка. Одна у двух явлений и подноготная: «Один раз живем!.

Вот и все. Как будто и не было этого года, проведенного под шапито, как будто приснился тяжелый сон, но проснулся, наконец, и… немного грустно вздохнул.

Прощевай пока что. Этим летом напишу тебе пару писем, а потом переписка кончится, будем жить у Ивана… Чего я свистю!!! Ты же уезжаешь на другую путю!!! Ты же осенью женишься.


                Твой названный брат – Вадим.


P.S.

Я в Новосибирске. Увидишь Майку и расскажешь ей, что в Толмачево все сошли с ума: в Абакан лечу почти сразу после того, как прилетел в Новосибирск. Я суеверный – не к добру это. Устои социализма явно нарушены, рухнет это зданьице и достанется нам по черепку…