Дорога в Никуда. Гл 9. Возвращение - 78

LXXVIII
20/VII – 1968
АБАКАН
Валерию Хорунжему

                Приветствую вас, сэр.


Да, батенька мой, я уже в Абакане, явился сюда поздно вечером первого июля. Ни одной родной души, кроме Веры Филатовны, шапочные знакомства не в счет.

Вскоре, после приезда, начал изыскивать сапожную ваксу в количестве полуведра и щетку соответствующего размера и жесткости, дабы начистить твою усатую физиономию. Усилитель-то твой, батенька, надо свезти в Среднюю Азию и запихать ишаку под хвост – он неправильно собран каким-то неучем и играть не желает ни при каких условиях. И знаешь, где теперь процветаю? В Абаканском Речном порту на должности младшего грузоприемо-сдатчика.

Работа зело нелегкая: болит шея, спина, ребра. Поспи-ка двенадцать часов на жестком и узком деревянном диване. Конечно, не все время приходится спать и слоняться по территории – случается, что прибудет по железной дороге состав с лесом или железобетоном, так с важной миной заношу это событие в вахтенный журнал, затем малюю черной краской на выгруженных грузах номера вагонов, в которых они прибыли. Тяжко тружусь и на погрузке вышеупомянутых товаров на рудовозы, теплоходы и самоходки: сижу на пирсе и записываю в тетрадку, что погружено. После погрузки выдаю шкиперам индульгенции… извиняюсь! сдаточные ведомости, которые сам и сочиняю под копирку в трех экземплярах.

Вера Филатовна уехала домой, до последнего дня состоял при ней верным рыцарем. Бедняжка! Сердце разрывалось, когда слушал ее печальную повесть!.. Она сидела с ногами на своей кровати и рассказывала сквозь слезы, я задыхался от жалости. Чем мог ей помочь? Погладил ее по голове, когда она не выдержала и разрыдалась, да потом полночи до хрипоты пел под гитару. Все время, что мог, проводил с ней, оставался ночевать и – гитара, гитара, гитара! По себе знаю, какое это целебное средство в тоске и горе. Но допустил, по неведению, глупость: разнес в лоскуты одного человека, которого как раз и не следовало при Вере Филатовне касаться… А ты не мог хоть пару слов сказать или написать, чтоб я не шлепался одним местом в грязь.

Рьяно взялся за кларнет, собираюсь стереть в порошок всех училищных виртуозов. Учу, вернее – нагоняю темп в «Полете шмеля». Уже нагнал так, что последний, самый продолжительный, отрывок выдуваю на одном дыхании. Долблю «Концертино» Краутгартнера, к осени думаю додолбить. Отдыхаю на «Веселом кларнетисте» (по Абаканскому телевидению играл его года четыре назад) и на «Мелодии» Глюка. Если отправимся в концертное турне по берегам великого Красноярского моря, буду их играть.

На работу часто хожу пешком, далеко, конечно, но по пути забредаю то на берег Абакана, то в какие-нибудь заросли. Нашел прелестное уединенное местечко для купания, даже странно, что не увидел там ни одного окурка, ни бутылочного осколка. Портовые пролетарии презирают мою особу истово, глубоко и непоколебимо. Уже все знают, что младший грузоприемосдатчик – шестерка глав-ного инженера, что он артист, музыкант, да еще, собака такая, имеет красивую, не прокуренную и не пропитую вывеску. Слишком уж мы с ними ро`знимся!.. Я им плачу взаимностью, так что мы квиты.

Правда, портовая братия получила от меня легкий щелчок по носу, но дела это не улучшило. Когда складируют на пирсе краном что-нибудь железобетонное, то это «что-нибудь» прокладывается деревянными брусками, не очень чтобы толстыми. Но палки бывают иногда излишне длинными и вот, по причине ненужной длинности, господин рабочий класс послал артиста оркестра к кладовщику, принести ножовку. Ножовочка – прелесть, острая, как бритва. Приношу инструмент, но господа решили поизмываться над ничтожеством и весьма глумливым тоном предложили спилить торчащие концы мне. Знаешь, как в неопытных руках полотно виляет, заклинивает, а то и вообще ломается, вот ребята и предвкушали веселое зрелище.

Не тут-то было. Оттяпал, за милую душу, один конец, как горячим ножом кусок масла – второй, ситуация для прирожденного труженика самая оскорбительная. Лица у них повытянулись и третьего конца отпилить не дали – отобрали ножовку. Не рой другому яму, пусть он выроет ее себе сам.

Чудес хватает. Когда Полянский за лень выгонит тебя и с альта (он, кстати, благополучно прибыл по почте и ожидает хозяина) и тебе придется менять профессию, то как вы, сэр, будете сгружать, погружать или перегружать кирпич, ибо куда тебя еще девать? Правильно, ручками, ручками, в аккуратные кучки. Нечто подобное уже наблюдал: женщины аккуратно складывают кирпич на поддоны, а кран аккуратно сгрузит поддоны в трюм какой-нибудь водопла-вающей посудины.

Но это так, пережитки капитализма. При социализме кирпич грузят навалом, сегодня сам видел. Не знаешь, как это? Ну, брат, огорошил, чему вас только на уроке «Обществоведения» учат? Объясняю. Кирпич привозят и сваливают на пирсе в большую кучу. Затем пускают в ход автопогрузчик – к нему цепляют ковш, он разбегается и со всего маху врезается ковшом в груду кирпича, захватывает некоторое количество кирпичных обломков и вываливает их в огромный ковш портового крана. Когда этот ковш наполнится, его с великим грохотом опорожняют над металлической палубой рудовоза и исходный продукт (добропорядочный кирпич) уже в виде кирпичной крошки отправляется по назначению.

С круглыми от собственной глупости глазами, робко заикаюсь перед Владиславом Чаиркиным: дескать, как это, те-се-зеть, с кирпичиком-то, такое фамильярное обращение? Владислав же, совсем, как в басне: «Пс-с! Велосипедом? Ерунда! Мотоциклом – это да!» И рассказал, что некогда навалом грузили щелевой кирпич. Если простой кирпич хоть и страждет, но как-то терпит, то грузить навалом щелевой все равно, что тем же манером погрузить на стальную палубу ящик водки. Ох, нет, не так страшно: ящик фарфоровых чашечек. Их не жалко.

Щелевой кирпич разлетается вдребезги при падении с метровой высоты, но его, очевидно ради завоевания переходящего красного знамени, упрямо грузили методом навала. Ябеды и жалобы от жаждущих приобщиться к щелевому кирпичу летели стаями перелетных птиц, наконец, кто-то где-то проснулся и приехала комиссия. Портовая братва рвала на черноволосых грудях белые рубашки: ни хрена, дескать, тому щелевому кирпичу не сделается, он крепче гранита, базальта и диабаза вместе взятых. Кто-то в такой раж вошел, что схватил образец и швырнул на голую палубу рудовоза: «Смотрите! Завидуйте! Я – гражданин Со…» (Тьфу! Мало того, что цитата неуместна, еще и переврал ее!..) Короче, кирпичик – в пыль.

И знаешь – теперь более оптимистично смотрю на мир. Хоть и слабенький, а все же свет в конце туннеля. Никакая армия, никакие ракеты, никакой КГБ не спасут страну, в которой щелевой кирпич грузят навалом! И если лет эдак через двадцать СССР рухнет, то с гордостью буду говорить, что лично был свидетелем того, как подпиливались его незыблемые устои.

Впрочем, совдепское головотяпство имеет почтенную родословную и происходит по-прямой от, так сказать, изначального российского головотяпства. Московские площади еще до революции мостили заграничным булыжником, свой, наверное, был весь припрятан в тайные оружейные арсеналы пролетариата. Так что нечего кудахтать и возникать по поводу рваной водопроводной канавы, которую роют как раз по еще теплому асфальту. Не со времен ли варягов корни современной классики социализма.

Постиг сокрушительный удар со стороны милиции. Милиция сказала, что Далматова она, вопреки базару великого поэта, беречь не будет, что для некоторых безродных артистов оркестра могут проистечь всякие многочисленные неприятности, что с ее, милиции, стороны – тут милиция поплевала в ладонь и сжала кулак – не заржавеет. Это я свой просроченный и лохматый от жизни тяжкой паспорт рискнул сунуть на обмен. Ну, а какому сукину сыну сменят непрописанный паспорт? А где его прописать? У Ивана площадь не позволяет, да мне еще пришло в голову: а пропишут ли просроченный паспорт? Не меняют же непрописанный! Пожар перекинулся в отдел кадров Речного порта, там на меня покатили бочку с дустом – не получишь, мол, ты зарплаты и вообще выгнать бы тебя не помешало с твоим фальшивым паспортом. Я психанул, пошел к главному инженеру, говорю: «Какого черта! Зачем сбили с панталыку своим призрачным и проблематичным плаванием по Красноярскому морю?» Владислав меня утешил, обещал выручить и защитить.

Но не все так плохо в этом худшем из миров! Имеется в наличии чудная цыпа – весовщица с железной дороги. Валя. Нас познакомил мой начальник, тоже Вадим, старший грузоприемосдатчик. Руки у нее очень красивые, первое, что заметил, а бюст!.. В глазах потемнело… Взгляд оторвать не могу, она заметила и так это скромненько еще его чуть выпятила… Заплетающимся языком промямлил нечто, что неплохо бы организовать экскурсию по снежным альпийским возвышенностям. Валя красиво выгнула брови: «Что за печки-лавочки? Не понимаю, о чем это вы?.

Разговорились о литературе, пообещала принести Герберта Уэллса, принесла, и пока ссорилась с моим Вадимом по поводу каких-то накладных, или холера их знает, что за бумаг, делал вид интересующегося исключительно «Войной миров». Начальник выскочил с той макулатурой из нашей дежурки, даже дверь бросил открытой, а, думаю, была не была! за плечи Валентину и поцеловал. Как она ответила… Боялся, что синяк на губах нарисуется. Шаги, получаю сильнейший тычок в грудь и отлетаю в угол. Крепкая, выдра! Если до драки, то быть Далматову биту беспощадно. Она года на два на три старше.

Чуть позже, уже на территории порта меж железобетонной штабелью и железнодорожной платформой с цементом, завели тот бессмысленный, но неизбежный разговор, когда всем все совершенно ясно, но надо изображать изо всех сил, что как раз ничего не ясно и вообще темный лес, Новогодняя ночь на Северном Полюсе. Заикаюсь насчет кино, – она с отвращением замахала руками. Ресторан… «Ты что, совсем чокнулся?» «Да нет пока, – успокаиваю, – тогда давай хоть погуляем по бережку Абакана, можно искупаться». И рассказываю о прелестном закутке, обнаруженном в одиноких скитаниях. Молчит, мнется, но возразить нечего, нехотя согласилась. Думали, гадали и получилось, что первая ближайшая прогулка из-за всякого рода рабочих графиков, вернее, из-за их плохой состыковки, возможна только в семь утра! Валька было упираться, но я ни в какую – лиха беда начало. Когда еще объясняться в любви, если не под сенью зеленых дерев и не под журчанье лазурных волн.

Как я боялся, что ночью дождь будет! Но и вечер был ясный, и ночь, и утро. Встретились с Валей на пустынной дороге, девушка была сильно не в духе, избегала встречаться глазами. У меня тоже язык примерзал к зубам, но убежище наше до того ей понравилось, что подруга моя растаяла и даже одарила странным, искоса, взглядом: «Ну, ты… – не договорила, – а с виду такой простой!..» Утром мы, конечно, в воду не полезли, так, поговорили часок о писательской специфике Герберта Уэллса. Гм.

В литературе девушка разбирается – нечего делать! Почему, например, так завораживает и «Машина времени», и «Человек-невидимка», и «Война миров»? Как будто сам побывал в этих чудных и страшных мирах. А все дело в тончайшей детализации, в подборе микроскопических нюансов, они-то и создают эффект присутствия. Особенно «Машина времени». Постоянно из себя выходишь: ну, что же ты делаешь, дубина?! Неужели трудно сообразить: вот так, так и эдак и все будет по уму, а ты… И все «промахи» Путешественника подспудно внушают одно: в выдуманном повествовании можно изукрасить сюжет гораздо интереснее и захватывающе, но так спотыкаться можно только в действительности. С другой стороны – плохо быть проницательным. Древние боги таили свои имена: тот, кто узнавал имя бога – становился его повелителем. Так и с Уэллсом: узнал секрет обаяния – и оно потускнело. Получается, что фантастики в его книгах – как спирта в водопроводной воде.

Видишь, с какой интересной женщиной познакомился! Мы с ней еще раз ходили купаться, в полдень, на этот раз купались по-настоящему. Правда, неподалеку сидел рыбак дедок, но, увидев нас, весьма проницательно смотал удочки и пожелал удачи. Скорее всего, у него ничего не ловилось. Блеск женщина. Все у нее на месте и все первый сорт (на третий, как ты знаешь, Далматов никогда не позарится), единственно, что настораживает, почему она одна и почему у нее нет детей. По некоторым параметрам это определяется безошибочно. Поживем – увидим.

Сплю у Ивана в вестибюле, то бишь, в сенях на раскладушке. Во времянке он затеял ремонт, что в нашей бывшей комнатке – не знаю, не заходил. Иван интересуется двумя вещами: как там в дальних странах – хорошее ли пиво? и не завез ли я ему из дальних стран клопа в чемодане? Хотел рассказать об андижанских тараканах, но поостерегся.

На гитаре разучиваю «Лунный вальс» Дунаевского.

Все, писать устал. Моя смена подходит к концу, на улице ночь, сейчас лягу спать.


Всего хорошего.


                Вадим Далматов.