Дорога в Никуда. Гл 10. Красноярское море - 84

LXXXIV
19/VIII – 1968
КРАСНОЯРСКОЕ  МОРЕ
Майе Доманской

Утро. Странник по Звездам забрался на второй этаж и пишет тебе в одиночестве, в огромном, светлом зале ожидания. Пишет с головной и некоторой сердечной болью. Как обманчивы бывают разного рода аркадские идиллии!.. А если без «высокого штиля» – то водку не надо жрать конно-убойными дозами. Итак – продолжим о наших баранах, артистах ансамбля «Волна».

Едва продравши глаза, маленькое наше стадо выполнило важнейшую процедуру, а именно – честно и поровну поделило награбленные и утаенные от всякого рода финотделов сокровища в виде банковских и казначейских билетов Советского государства. Ни тебе подоходного налога, ни тебе за бездетность, а уж о партвзносах вообще ни духу ни слуху – чистый жмур… пардон! навар. Вышло рублей по двенадцати на нос, а расписывались в какой-то липовой ведомости кто за рубль двадцать, кто за рубль шестьдесят, кто за два, кто за два сорок – вознаграждение всем полагалось разное. Каждый, выставляя автограф, вел себя по мере своей испорченности: дамы потупляли глаза, коммунисты сохраняли каменное выражение лица, комсомольцы прикинулись пионерами, диссидент Далматов глумливо и нагло ухмылялся. Нынешнее поколение будет жить при коммунизме! А пока договорились хранить строжайшую тайну. Что поделаешь, еще великий Козьма Прутков вещал: «Не обманешь – грех на душу возьмешь». А в ансамбле «Волна» никто, ни коммунисты, ни диссиденты ни при каких условиях греха на себя брать не хотели. Вдобавок, Фаина Альбертовна отплакалась и от арендной платы за помещение клуба, жалуясь на бедственную жизнь артистов, которым не на что даже поставить заплату на протертые в причинном месте штаны.

После дележа добычи барашки и овечки чинно прогулялись пешочком до Лебяжьего, истово попаслись в столовой, а после завтрака скинулись по трешке и загрузили сумку водкой, хлебом, колбасой, сыром и разной там килькой в томате и масле. У Коли Ковалева, нежданно-негаданно, случился день рождения.

В это утро ухитрился растопить лед в душе маленькой Леночки и завоевать, вернее – подкупить ее сердечко. Идти до Лебяжьего было довольно далеко и я коварно предложил девушке понести ее на руках. Кто может устоять при виде такой заманчивой перспективы? Долго нес малышку, это такое редкое счастье! Ради удобства, она обняла меня за шею, вертелась, как белка, руки ныли с непривычки, но ни за что не хотелось отпускать ее на пыльную дорогу. Потом она сама запросилась и полпути семенила своими ножками.

Обратно доехали на автобусе и тщательно охраняли от резких толчков большую, наглухо застегнутую сумку.

Жизнь на дебаркадере – сущая благодать! Уютные светлые каюты, чистые простыни, в двух шагах чудесная река – вот он, Енисей, у порога журчит! Чудесная погода, воздух, солнце! Уединенность – кроме нашей теплой компании вокруг на километры ни души. Попробуй организовать турпоход с такими барскими условиями! Да еще собрали дань с крестьян села Лебяжьего, наелись на их денежки и набили полную сумку водкой и закуской.

Затеяли купаться, ныряли в воду с дебаркадера, загорали на палубе, стараясь не вымазаться смолой – она выступала из щелей меж брусьями настила. Все бы хорошо, но, накупавшись, переоделся в сухие плавки, а мокрые повесил сушиться, но дунул ветерок и плавки улетели в реку и исчезли в ней. Бесследно и навсегда.

Поднялся на второй этаж и часа четыре нагонял темп в «Полете шмеля» и «Концертино» Краутгартнера. Прожить бы всю жизнь здесь, в маленькой каюте, играть бы на кларнете и гитаре и сочинять повести и романы.

Вечером должен был состояться второй концерт ансамбля «Волна», но, к великому сожалению, мероприятие сорвалось. Не знаю, кто как, но я не сожалел о том, что не пришлось выйти на сцену – горькие сожаления испытывались по причине потери очередного незаконного гонорара. Ежели по двенадцати тугриков за вечер… это сколько ж в месяц получается? Триста шестьдесят? Ну, да, – триста шестьдесят. Это ж ого-го, а не зарплата!! И за какие труды-то?! У тебя, конечно, есть повод обвинить Вадьку Далматова в цинизме, но ведь он с детства, почитай, болтается по совершенно невозможным городам и весям, то с балалайкой и мандолиной, то с кларнетом и саксофоном, а то и с контрабасом. А случалось зашибать деньгу лупцуючи в большой барабан. Это на жмурах и на демонстрациях. Так что мне эти гастроли до… До лампады, скажем так, чего не скажем о деньгах.

Вместо концерта отмечали день рождения Коли Ковалева, двадцать два ему позвонило в этом лучшем из миров, как изъяснялся мой детский приятель Панглос. Водку пили в каюте прекрасных дам ансамбля «Волна», Маша и Вадик сидели рядышком и улыбались друг дружке (отличная парочка!), их, конечно же, никто в упор не замечал. Маленькая лампочка от батареи очень напоминала звучанием и тембром романтическую свечу, да и все кругом – романтика без края. Торжественно-грустный поздний вечер и догорающий за прекрасной и могучей рекой сибирский закат, огни бакенов, дебаркадер в пустынном краю, белокурая, голубоглазая, пышнотелая девушка рядом, она тебе нравится и ты ей приятен, часто ли переживает человек нечто подобное.

Пригласили за стол шкиперессу и крепенько ее угостили, она аж растрогалась. Да и сами угостились на славу – сделали антракт и предприняли прогулку по дебаркадеру. Был, конечно, риск свалиться в кромешной тьме за борт, но никто не свалился. Нагулялись и продолжили возлияние.

…Сказал вот, что Вадика и Машу никто в упор не видел, нет, видел. Вернее, видела. Любимая моя Звезда не сводила с нас своего кровавого ока. Есть, есть предопределение (другое дело, что никому не постигнуть, как оно осуществляется), иначе непонятно, откуда эта железная цепь ударов…
Но вернемся к сволочной прозе жизни.

Май, милый Май! «Как хороши, как свежи были розы!» Нет, к прозе ж вернулись, так что долой романтику, романтику придумали придурки, психованные из Ламанчи, лучше так: «Вещуньина с похвал вскружилась голова…» и так далее. Маша, прелестная милая Маша взяла и испортила всю обедню. Старая, как мир, и такая же, как мир, глупая мода вашей сестры – позлить влюбленного, заставить его поревновать, понервничать и даже (высший шик!) спровоцировать на драку с мнимым конкурентом. Но здесь у Далматова плохая наследственность: подобные фокусы никогда не проходили с папашей, не проходят и со мной. Ни с того ни с сего, без малейшего повода прелесть Маша вдруг затевает флирт с Пашкой Лисогубом! И тот, прохвост, мигом подхватывает брошенную ему кость.

Будь трезвый, отвернулся бы и молча отошел, горите вы все синим огнем; и Машка, будь трезвая, сообразила бы, что номер не проходит и, возможно, оставила дурацкие игры. Но мы пили водку. И не сказать, чтоб мало… Некоторое время я сидел ошеломленный и подлил, наверное, масла в огонь. Но опомнился и при всем честном народе явил свои познания в лингвистике, преимущественно в тех ее лексических единицах, которые имеют отношение ко второй букве русского алфавита.

Эх, как взвилась Маша! На какие дыбы поднялась! Такие и лошадке Зарипова не снились. Ту, правда, обзывать не за что. Криво улыбнулся на Машкино возмущение, выбежал из каюты и прочь с дебаркадера. Коля догнал было и попытался вернуть, но я вырвался из его рук и ушел. Не злился ни на Машину гусиную глупость, ни на Пашкино обезьянство, просто забыл о них! но чуть не плакал: кончится когда-нибудь это гонение или до конца жизни скитаться сирым и бесприютным? Господи, как был одинок в эту ночь!..

Огни Лебяжьего скрылись далеко в стороне, дорога вела через бурьян, овраги, поля под небольшим углом к реке в безотрадные и угрюмые горы. Дорога в Никуда. На каждой возвышенности останавливался и осматривался – пустыня… Пустыня вокруг, пустыня на далеком Енисее – не видно было ни одного бакена, ни огонька жилья, ни отблеска автомобильных фар, ничего.

Темное безумие клокотало в воспаленном мозгу, смеялся и шел все дальше и дальше, наслаждался сознанием, что иду именно в никуда, иду, чтобы идти, наслаждался тьмой и мертвым безлюдьем, бессвязно что-то шептал и шел, шел, шел… Надвинулись горы, ландшафт стал совсем жутким, но подавлял страх и шел, шел все дальше и дальше.

Вот и первые отроги гор, от реки до них километров восемь, не знаю, угар понемногу уходил, вместо него наваливалась смертельная усталость. Усну, думаю, в поле, свернул с дороги. Долго и тщетно искал что-нибудь похожее на скирду соломы – кругом лишь короткая стерня. Махнул на все рукой и лег на землю, в колючее жнивье.

На теле была лишь нейлоновая рубашка, даже без майки, натянул ее на голову, думал согреться собственным дыханием, пытался вжаться, врасти в холодную землю и уснуть, но где там!.. Час холодной тяжелой дремы, вот и все. Поднялся обезумевший, сидел на земле и дико с ужасом озирался. Наконец, дошло, что натворил, еле встал и поплелся, спотыкаясь, обратно.

«Выхожу один я на дорогу…» Бормотал стихи Лермонтова и думал: наверное, он сам пережил подобную ночь и ночь нашептала ему слова, он только лишь записал их, человеку такие строки никогда не придумать.

Не было конца окаянной дороге, так далеко забрести! Уже светало, когда пришвартовался к родному дебаркадеру. Все спали, тихонько, чтоб никого не разбудить, забрался на второй этаж и прикорнул на деревянной скамье. Все ж таки не каменистая земля холодного предгорья. Там и нашел капитан Странника по Звездам. Дикая моя выходка сильно его взволновала, пришлось просить прощения и обещать, что больше дурить не буду. Но может ли волк не выть на зимнюю луну.

Дебаркадер понемногу оживал, вот уже где-то чирикает вострушка Леночка, в профундовых низах (поутру после пьянки такие ноты хорошо звучат!..) пробует голос Александр Борисович. Увидел меня, осекся, помолчал, потом разразился роскошной элоквенцией, плохо воспроизводимой на бумаге. Смиренно с ним согласился – виноват.

Вот и Маша, весьма помятая, радушно ее поприветствовал, она очень кисло ответила и отвернулась. Конечно, не имел права так грубо обзываться, но и ей не следовало бы затевать зряшный водевиль. Как легко сгорают крылья и только что прекрасная бабочка может лишь ползать по грешной серой земле! Не посчитал бы зазорным помириться, в конце концов – слаб человек, если бы существовала хоть какая-нибудь формула примирения. Разбитого не склеишь… Ну и – Паша Лисогуб! Сияет, как только что вылупившийся пятак. Глядя на его физиономию не то, что формулу примирения, формулу «аш два о» не вспомнишь. Впрочем, неча на зеркало пенять.

Одна, неожиданная отрада – малютка Лена. Она уже сообразила, что дядя Вадик – единственный из взрослых, готовый в любое время дня и ночи составить компанию в играх и забавах, готовый безропотно сносить все причуды и капризы, почитающий за счастье носить ее на руках. Все время боюсь, что она свалится в воду и не спускаю с нее глаз. Леночке очень нравится прыгать мне на шею с крутой лестницы, ведущей с палубы на второй этаж дебаркадера, всячески потакаю этой забаве. Что-то к горлу подступает, когда ее тонкие ручки обвиваются вокруг моей шеи…

Мама Люба, как кажется, слегка ревнует дочку, но маму Любу взялся развлекать наш капитан и ей льстит его внимание. За те два года, что она училась при мне на первом и втором курсе училища, запомнилось, какой она замкнутый и неразговорчивый человек, а тут вдруг завелась повествовать капитану «Волны» о своем детстве. Ну, да к чему все тайны мадридского двора – главное, что мы с Леночкой друзья. В ее сердце я даже обскакал Сеньку: он, конечно, более молод, но на руках носить барышню еще не может, а барышни, как ведомо, существа чрезвычайно практичные.

Днем немножко поспал, не знаю, как выдержал бы иначе два концерта и два конца дороги. (Сегодня спозаранку делили вчерашнюю добычу – какие приятные минуты! И почему краденое всегда слаще, чем заработанное?) Ездили в село Белык, это семьдесят километров от нашего милого дебаркадера, катили в кузове грузовика, на очень хорошей скорости, а погода отличалась приятной свежестью, так что продрогли, как цуцики в подворотне, удивляюсь, как еще никого не продуло. Дорога в Белык очень красива, сюда уже подступили воды Красноярского моря, часто виднелись затопленные низины, груды серого хлама на местах, где еще недавно стояли деревни и поселки. Грустное и пугающее зрелище: дороги, ведущие в воду… Воистину – Дорога в Никуда.

Выбрались из кузова грязные, сложили актерское барахлишко в клубе за кулисами и двинули умываться к колонке. Я умывался, конечно же, с Леночкой: она держала полотенце и рубашку, пока обдирал с шеи слой пылюки. Пошли мы с ней обратно в клуб, по пути забрели на спортплощадку, Леночке захотелось повисеть на турнике, подсадил ее. Потом ей вздумалось прогуляться по бревну, с которого взрослые дяди сшибают друг дружку тумаками, на бревно ее не пустил – упадет еще.

Село стоит в долине, сразу за околицей поднимаются горы, покрытые лесом. Основная примечательность (как и во всех селах) – свиньи. Они бродят по улицам, сыто хрюкая, или томно блаженствуют в грязи под плетнями и заборами. Более приятная достопримечательность – столовая. Пообедали – пальчики оближешь, взяли и спросили сдуру: «Тетеньки, почему у вас так готовят?» Поварихи перепугались и наперебой оправдываться: мы не ученые, варили, как у себя дома на кухне! Со смеху покатиться можно. То ли дело в городе: первое – дрянь имманентная, второе – дрянь трансцендентная, лишь компот – дрянь обыкновенная, так как состоит из компонентов менее ценных для крадежа, чем, например, компоненты котлет, гуляша или плова. Короче, пребывают тетки в дикости, не коснулась их темных голов светлая длань цивилизации. Дали мы поварихам импровизированный концерт и написали в книгу жалоб благодарность.

Клуб в Белыке плохой: длинный, облупленный одноэтажный сарай. Из-за кулис выход только в зал, места мало, неудобно. Вспомнил давнюю студенческую халтуру: несколько выездов с концертной бригадой Красноярской филармонии, блистал, как балалаечник. Но рутина везде: хотел играть на концертах чудесную пьесу в до-диез миноре Белецкой-Розанова, а баянист (кстати, отличный!) накуксился, пришлось чесать до исступления надоевшие «Светит месяц» и «Уральскую плясовую». Пару раз попадались такие же клубные точки, как в Белыке.

Немного порепетировали, явилась наш администратор Фаина Альбертовна. Ходила по селу, трезвонила, что приехали замечательные артисты; «Волна» нахлынула несколько неожиданно и, чтоб обеспечить сборы, пришлось оповещать крестьян и в непосредственном общении, и науськивая сельских ребятишек, и объявив о торжественном событии через местный радиоузел. Спешите! Не пропустите! Всего два концерта! Самые дешевые в мире билеты.

Концерты прошли без накладок, кассирша и билетерша Маша сдала капитану охапку денег, причем даже те, которые брала, пропуская в зал разного рода безбилетников.

Леночка за день сильно устала и Люба соорудила ей на полу уютную постельку из всех наших плащей и курток. Леночка уснула, пожелав мне (единственному!) спокойной ночи и пожав руку. Вот только вместо «спокойной ночи» ее приятелю пришлось дуть в саксофон и кларнет и тренькать на балалайке.

После трудов праведных, поздно вечером, был домашний ужин. Наш бесценный цыганско-испанский администратор еще до концертов договорилась с одной домохозяйкой и ужин не ужин, но вареной картошки, помидоров, огурцов, меда, молока и хлеба мы наелись, как говорится, от пуза.

И – обратная дорога, долгая, ветреная и холодная, под яркими звездами, мимо гор, мимо леса, среди полей. Вот огорчение: Леночка спала на коленях у мамы Любы, а не у меня. А я ревнив.

Сегодня должно быть два концерта в Краснотуранске, это где-то на половине пути до Белыка, мы проезжали его. Никому не понравился: вокруг пустыри, ни деревца, ни речки, серость и скука.

Сильная усталость, не знаю, смогу ли вечером после поездки хоть что-нибудь написать.