Дорога в Никуда. Гл 10. Красноярское море - 86

LXXXVI
19/VIII – 1968
КРАСНОЯРСКОЕ  МОРЕ
Майе Доманской

Только что написал письмо Вере Филатовне, хотел идти спать, но вспомнил – возможно, это наша последняя ночь на дебаркадере. Мучительно не хочется его покидать. Здесь – как дом родной.

Сегодня утром идти за пять километров в столовую поленились: скинулись и отправили в Лебяжье Лисогуба и Ковалева. Вернулись они с полной сумкой снеди и с бутылкой водки. Черти – не преминули слегка поддать в селе на свой счет. Александр Борисович тоже тыняется на палубе и изо всех сил натягивает маску серьезности на свою плутовскую физиономию. Он-то как исхитрился клюкнуть? Неприкосновенную заначку распечатал, что ли.

Клуб в Краснотуранске новый, довольно просторный. Я заскучал, побрел к заведующему и спросил, нет ли у них простой гитары. Есть, отвечает. Дайте на полчаса, прошу. Всегда пожалуйста! Настроил гитару и затянул свои романсы. Наш Буль-Буль, так резво обскакавший меня в завоевании Машкиных прелестей, вытаращил глаза: чего ж ты, говорит, не поешь на эстраде?! (Голос, правда, звучал на редкость хорошо).

Но странное существо – человек! Играет Далматов – тебе так никогда не сыграть, поет Далматов – тебе так никогда не спеть, так ты послушай! Может, кроме своего Бюль-Бюля, еще в чем-нибудь соображать начнешь! Куда там… Дай ему то, дай ему это! Возражаю, что и без Далматова атмосфера одной шестой части суши содрогается в конвульсиях от этого самого «то» и от этого самого «это». В ответ: а кто ты такой и что о себе воображаешь.

Ну, точно – училищные большевики! Их задеть на смей, святое! а произвести Далматова в фашисты – запросто. О чем разговор! Каждая сявка считает себя вправе поставить на вид, что не умею, как надо бы, хрипеть или сифилитически гундосить под гитару, а ты и мнения своего не выскажи. Святое.

Махнул в его сторону рукой и взялся за кларнет, размяться перед концертом. До разминки на балалайке принципиально не снисхожу: еще чего не хватало.

Краснотуранск – поселок городского типа, следовательно, публика здесь более цивилизованная. (Синоним – наглая). Какие-то балбесы предложили Маше пощекотать ее финкой по ребрышкам, можем, дескать, и умеем. Странный нынче рыцарь пошел. С другой стороны, прелесть Маша барышня несколько грубоватая, могла и напроситься на финский комплимент.

Дали два концерта, шли на гром. Я получил от собратьев по искусству выговор, так как организовал банду в составе: дядя Вадик, Леночка и Сенька. Банда промышляла за кулисами и, пока Александр Борисович разводил на сцене райкинскую бодягу, учиняла всяческий шум, роняла стулья и какие-то доски. Шаповалов стерпел разбой, но во время танца Фаины Альбертовны тяжеленная табуретка, неведомо почему, прокувыркалась метра два по полу. Фаина Альбертовна отплясала свой танец и устроила выволочку, как банде в целом, так и ее атаману в частности. Объявил банде, что она, как боевая единица, расформирована, взял Леночку на руки и уселся на скамью. Увы – покой нам только снится! Через секунду стрекоза спрыгнула с колен и убежала на сцену, откуда ее незамедлительно выгнала мама Люба.

Маша вновь, в нарушение всех финансовых строгостей, настреляла с безбилетников изрядную контрибуцию и честно вложила в общий пиратский общак. Эх, катить бы вот так во времени до следующего августа, а в пространстве – до Полярного Круга. Замерзнет Енисей – пересесть на верблюдов… Виноват. Я же уехал из Средней Азии. На оленей, хотел сказать. Помнится, угощался на Севере жареной олениной (ломтиками, величиной с ладошку), вкусно. Ездить на них, правда, не ездил. На собаках тоже не катался. И собачатины не пробовал. В Азии была возможность испробовать знаменитое блюдо «Хе», но, как-то, это дело проманкировал, сейчас жалею.

Кстати, о птичках: ужинали на дебаркадере, в каюте у прекрасных дам. Не прекрасная же половина ансамбля «Волна» дала сама себе страшное «честное пионерское» до концерта водку не пить (только после, вот как сейчас) и по утрам много и тщательно репетировать. Гм. Гм. Свежо предание, да верится с трудом. Зарекалась свинья апельсины не кушать.

Люба покормила Лену и уложила спать, а дядя Вадик напросился ее убаюкивать. Игра из этого получилась самая роскошная: Леночка делает вид, что уснула, затем внезапно начинает хохотать и дрыгать ногами. Снова желаю ей спокойной ночи, Леночка снова делает вид… В конце концов, мама Люба нас разогнала, так что Леночке пришлось уснуть по-настоящему, а мне вернуться к ужину и в грусти выпить полстакана водки. Май, милый Май! Как я буду жить без этого ребенка?..

И вот все спят, как убитые, лишь один полуночник, превозмогая сон, усталость и резь в глазах, сидит и пишет, лишь время от времени выходит погрустить над ночным Енисеем. Скоро на этом месте будет неподвижная водная ширь, а пока еще слышится тихое журчание реки.

Может, и не поверишь, но пока писал тебе… а что пишу? письмо? отчет? Ладно, ты меня поняла, пока писал – само собой нарисовалось стихотворение, по строчечке, по словечку. Особенно урожайные минуты те, что провел над ночной рекой. Собираю обрывки в одно целое и спать, а то в голове какие-то искорки перебегают и странный вакуум нет-нет, да и шибанет в затылок.



                ПАРУСНИКИ

                Я видел парусников строй –
                На зыби моря безмятежной
                Их убаюкало волной.


                Им виделись, должно быть, сны
                О чем-то, бывшем в жизни прежней:
                Манящий вид чужой страны,

                А может быть – девятый вал,
                А может – бой у скал крутых,
                Или дельфинов карнавал,

                Иль ночь коралловой лагуны,
                Где в каноэ о них самих
                Гитар гавайских ныли струны… 

                И вдруг, как стаю альбатросов,
                Их ветер свежий разбудил,
                В борта лохмотья пены бросил,

                Напряг большие паруса,
                Внезапным вихрем закружил,
                Застлал туманом небеса…

                Подул и стих. А море снова
                Баюкать стало корабли
                И сны, со звезд слетевшим словом,

                В тугих запутались снастях,
                И аромат чужой земли
                Их звал и звал в тревожных снах…


P.S.

Где еще и сочинять подобные вирши, как не в портах, на пароходах, на дебаркадерах!..