Житие упыря Марии гл. 7

                Глава  7    АЛЕКСАНДР  И  РЕВВЕКА.                Братья и сёстры!  Господь Бог наш  милосердный исполняется особой любовью к тем грешникам, кто сделал ошибку или грех во время поиска истинной веры, а невольно попал в обольщение от Лукавого. Но знайте все, чада мои, что милость Господня обращена на тех рабов Божиих, чьи души отданы благочестивыми родителями в жертву Спасителя. А от грешников и блудниц, чьи души отданы матерями-атеистками в жертву Сатане, Бог отвернулся навсегда. Всевышний Творец всего сущего помогал добронравному Александру Ульянову за то, что он не поддался чарам упыря Марии, нарушив своей непокорностью её очередной завет с Сатаной. Вот как он попал в злокозненные тенета чинов в голубых мундирах. 1887года марта месяца 1-го дня. Воскресение. Вечер. Студента-отличника Санкт-Петербургского Его Императорского университета не было с утра у ворот Аничкова дворца. Ибо заговорщики Генералов, Лукашевич, Шевырёв, Говорухин, Осипанов , Андреюшикин и иже с ними сторонились отрока из провинциального города Симбирска,- молчуна, книгочея, исследователя кольчатых червей,- за то, что он считал их умысел мальчишеской затеей, а террористическую организацию- слабой и неустойчивой, подобно утлому челну в море без руля и ветрил! Вдумчивый молодой химик и биолог  предлагал университетским знакомцам перенести дело покушения на Священную Особу Помазанника Божьего с 1-го марта сего года, объявленного французом Рошфором, на сентябрь дабы за лето подготовить дело как можно надёжней. Обиженные за критику  злоумышленники не доверяли правдолюбцу не  пригласили Александра на Невский проспект. А ведь ни кто иной, как студент Ульянов за свои деньги, вырученные за учебную золотую медаль, переправил за кордон струсившего Говорухина. Недужного Шевырёва он едва не насильно выпроводил в Крым для излечения скоротечной чахотки. Через старшую сестру Анну Саша приобрёл в Риге и переправил в Санкт-Петербург нитроглицерин для динамитных снарядов. На даче в Парголове изготовлял динамит из азотной кислоты. Весь день доброхот   безмерно страдал от безвестности о судьбе неблагодарных заговорщиков, что поздно ночью не выдержал душевных мук и поздно ночью пошёл на квартиру Михаила Канчера. По его сведениям, сей юноша должен был исполнять обязанности сигнальщика для бомбометателей, поэтому у него была возможность избежать тюремных оков. Студент-отличник Ульянов идёт по тёмным улицам Северной столицы Российской империи в неведении о том, что мальчишка арестован и на первом же допросе сознался во всём. К месту сказать, что Саша в своё время укорял  Петра Шевырёва за привлечение к опасным делам некрепких телесно и духовно «молокососов»: -Канчера, Горкуна и Волохова, - как в воду глядел.  Но жандармы не верят малолетнему арестанту-плаксе. Жандармы думают, что за спинами студентов скрываются ещё не выловленные, оставленные Судейкиным на развод, злоумышленники из «Народной воли», опытные и безжалостные Цареубийцы. На квартире Канчера была устроена засада и первым из залётных птиц попал в силок сын упыря Марии. Страшное слово: арест! После него гражданин не принадлежит обществу, раб Божий – Богу! Установление личности в полицейском участке по месту проживания. Обыск в наёмной квартире. Осуждающие взгляды понятых из хорошо тебя знающих  дворников либо коридорных. Утомительные и унизительные расспросы о родных, сотоварищах и однокурсниках. Медленное писание многочисленных протоколов… И вот по брусчатке Литейного проспекта подпрыгивают колёса тюремной кареты с решётчатыми оконцами. Жандармские урядники, сидящие по бокам у задержанного,  весьма озадачены его поведением подневольного ездока. Выражение лица молодого злоумышленника с первой минуты ареста в засаде и по сию минуту не поменялось, вот тебе крест святой!  Каким  вошёл в квартиру Канчера  задумчивый, хмурый, с остановившимся взглядом тёмных глаз, таким и едет в тюремной карете. Отрок будто бы и не удивился тому печальному уделу узника, даже вздохнул облегчённо. Без излишней суеты отдался в руки правосудия, спокойно вошёл в карету. Таких ездоков жандармские урядники уважали, ибо остальные узники начинают кричать, махать руками и ногами, не дают надеть на запястья ручные кандалы. А этот  эвон каков, сидит смирно, крепко думает свою думу. Даже улыбка на губах у него мелькает… Уж не свихнулся ли ненароком? Не заблажил с испуга? А  студент откинул голову на холодную деревянную спинку сидения, ехал не  открывая  глаз и мысленно успокаивал сам себя: - Да, я готов разделить неволю с неразумными заговорщиками. Да, я хочу своего ареста! Скорбная повозка въехала на мост. Запах речной воды, мокрого льда, весеннего воздуха мартовской ночи – всё это донеслось до узника сквозь решетчатое оконце кареты. Сразу же вспомнилась Волга – река его детства, юности и отрочества. И деревянный уютный городок Симбирск  на волжском высоком берегу, зелёном летом и заснеженном зимой… И родительский дом, и сад при нём, и  братья с сёстрами, и добрый отец, и неласковая мать… Сии воспоминания понесли арестанта от Невских холодных, мрачных и туманных берегов на необъятные просторы Волги, в голубое детство, в солнечную юность, в безмятежное отрочество…  И даже последние зловещие три месяца сего года с их злоумышленниками- мальцами, с бомбами, динамитом, с листовками, Царём, жандармами, безответной любовью к террористке Шмидовой, даже они постепенно таяли в дреме, отодвигаясь от Саши всё дальше и дальше, пока не исчезли совсем! Седок-кандальник заснул уснул в карете! - Реввека! Реввека моя! – только и успел прошептать умитворённо… Жандармские урядники переглянулись. На их памяти такого ещё не было, чтобы будущий узник спал по дороге в крепостные казематы. И конечно же, бравые служаки даже не догадывались о том, что Ульянов улыбался оттого, что перечитывал во сне многие страницы своих дневниковых тетрадей, что предусмотрительно спрятал  на чердаке дома, в котором он с земляком Чебтарёвым снимал жильё. И оказалось, как в воду глядел. «… 21 ноября 1885 г. Четверг. Вчера просидел полтора часа у постели Реввеки Шмидовой. Она сильно больна. Смех её, остроумные шутки, то и дело прерывались хрипом в грудной клетке, одышкой и продолжительным кашлем. Милое создание! Как грустны твои разговоры и шутки! Любит стихи Апухтина, то и дело цитирует, иногда кстати. Рассказала, между прочим, что виднейшие наши хирурги страшно дерут недужный люд. Приезжает иной на консультацию и требует за неё 20 рублей. И после  сей эскулап  не интересуется тобой, если дашь ему только 19». «…23 сентября 1886 г. Вторник. Влюбил в себя девушку. Я привык уже повторять её имя, потому что и она мне нравится. Даже забываешься иногда, забываешь о своей обязанности смотреть на эти вещи свысока, не поддаваться чувству. Знаю, что будущего с нею не будет, и стараюсь не пускать это чувство в себя глубоко. Зовут её Реввека, хотя сама она предпочитает рекомендоваться Раисой. Её настоящее имя нравится мне больше». «…27 сентября 1886 г. Суббота. С упомянутой Реввекой провожу много времени, слишком много. Она сказала: - «Портит только хорошее. Плохое воспитывает». Она умница.   Ей 22 года и кое в чём она уже разбирается хорошо. Ребёнком себя иногда чувствую с ней. Она из Мелитополя, закончила акушерские курсы и фребелевскую школу. Красивой не назовёшь: тонкие черты лица, круглые иудейско-печальные глаза, бровей почти нет, волосы, конечно, коротко острижены . Говор у неё мягкий, певучий. Мне с ней просто и хорошо. Легочной процесс бугорчатки у неё затих. Страшная болезнь эта на весь её облик отложила печать жертвенности и безысходной печали, сделав её необыкновенно привлекательной для меня». «…23 октября 1886 г. Четверг. Всю осень ждали друг друга, скучали, искали встреч, а встретившись, долго и неохотно расставались. Теперь позади  этот невинный трепет невинных объятий, поцелуев, робкие намёки, быстрые перемены настроения от полной безнадёжности до безумной надежды. Закончилось: и она,  и я получили то, чего искали. Встречи стали серьёзнее, поцелуи нежнее, объятья целеустремлённей. И немного жаль, что большим для меня она быть не захотела. Потому что, кроме того основного, что занимает любовников, перестало её интересовать всё, чем интересовалась она до нашего сближения.  Короче, сделались встречи, короче объятия, самозабвенные более, чем прежде, но такие, будто всё уже решено и ясно. Пропал у неё интерес к моим делам, да и к состоянию моей души, пожалуй… И  встретились  они, и поняли без слов, Полка  слова  текли  обычной  чередою, Что бремя прожитых  бессмысленно годов Меж  ними  бездною  лежало  роковою. Это Апухтин, которого она то и дело цитирует. А впрочем, это хорошо: освобождена голова от романтических хлопот, освобождено сердце от романтических пут – бьётся свободно для дел более серьёзных и важных. И мозги двигаются легче, и работа идёт ровнее. Начинается настоящая, взрослая жизнь». «… 6 ноября 1886 г. Четверг. С Реввекой всё кончено…  Захожу сегодня к Говорухину, а из двери напротив выходит она! Оказалось, что живёт она теперь с Говорухиным в одной квартире. Сожительствует, как говорится. Предпочла мне, так сказать , удалого казака. Вспоминаю один разговор. Она заметила мне как-то, что очень любит детей и непримиримо нарожает их целую кучу. - Чтобы детей иметь. Кому ума не доставало? – напомнил я неосторожно. Она сконфузилась, а мне пришлось смягчиться. Я сам рос в большой семье и на себе испытал все трудности и неудобства большого семейства: вечный шум, толкотня, пересечение интересов, ссоры, заботы родителей об одежде, о пропитании, укоры в отсутствии бережливости, постоянный страх за будущее потомков – всё это я испытал на себе. - Жизнь большого семейства слишком тяжела в современных условиях, - сказал я Реввеке. – Иметь большую семью в наше время непозволительная роскошь. - Может быть! – ответила она  тихо и задумалась. Не этим ли обещанием большого семейства сманил её Говорухин? Она ошиблась: революционеру семья вообще не к чему. В противном случае его революционность – пустая рисовка и болтовня». «… 13 ноября 1886г. Четверг. Удалой казак Говорухин после того, как завоевал Реввеку, решил завоевать и меня. Мало ему, что я по его совету все летние каникулы потратил на чтение «Капитала», почти ничего не поняв в нём. Теперь он принёс статью Маркса о гегелевской философии права и хочет усадить меня за её перевод с немецкого…» «… 20 ноября 1886 г. Четверг. - Присоединяйся, и будем работать вместе.- предложил мне Говорухин. Он хорошо говорил, даже Некрасова привёл  напоследки: -«Не может сын глядеть спокойно на горе матери родной»… Я обещал подумать. Достаточно ли я готов к революционной деятельности? Где взять для неё время, силы, здоровье, наконец? Сегодня приходила Реввека, впервые после того, как оставила меня. Принесла от Говорухина готовые экземпляры листовки. За ночь они с Лукашевичем и Андреюшкиным  изготовили более тысячи отпечатков. Хотят довести до трёх тысяч, а потом заняться их распространением. Щебетала оживлённо, приготавливала чай. - Ты с нами Сашок? Это хорошо, это замечательно! Между прочим, у нас есть хорошая девушка, я тебя познакомлю… - Зачем?? Я отвернулся, чтобы скрыть невольные слёзы. «Наступила минута молчания, она вечностью им показалась». Апухтин». «… 24 ноября 1886г. Понедельник. Вчера весь вечер надписывали адреса на конвертах с листовками. Собрались на квартире, которую снимают первокурсники Горкун и Канчер, привлечённые к делу Шевырёвым… Я начал работать со всеми, но чувство неловкости не покидало меня. В сущности мальчишеская выходка…. В эту ночь мы долго ходили с Говорухиным по Санкт-Петербургским улицам и проспектам, разговаривали… Он умолк, остановился, достал из недр одежды папиросу и спички, стал закуривать, отвернувшись от ветра и от меня. Я глядел  на его сутулую спину, на тощую шею с гривой светлых волос, на ухо с оттопыренной мочкой в бледном пуху небогатой растительности. Невзрачен – да, но зато каков темперамент! За него и полюбила… Когда расставались на углу моего дома, он спросил: - Ты не в обиде на меня за Реввеку? Я замялся, ответил не сразу: - Это её выбор, Орест. - Но ты ведь любишь её. - Какое это имеет значение теперь? - Да,  конечно. – тряхнул он головой, взял мою руку и пожал её.- Тогда считай меня братом. Повернулся и зашагал в свою сторону. Ладно разговоры – это хорошо, но убить царя… Это, кажется, уже слишком».                Листы дневниковых тетрадей закончились, зато в сновидениях  арестанта появились  картины встречи Сашей Ульяновым на квартире Говорухина встречи студентами Нового, 1887-го года… Не отрывая глаз от любимой, он наблюдал за Реввекой, за тем, как она проворно и весело накрывала на стол. В шёлковом платье, разлинованном красными и голубыми полосками, в белом фартучке она порхала по комнате, оживлённо покрикивая на помощников, и не было в ней ничего, что могло бы хоть сколько-нибудь не понравиться или оправдать антипатию. Нравилась она и студенту Генералову, и «старику» Андреюшкину. Заробевшие спервоначалу «салаги» Горкун и Канчер тоже с юношеским интересом наблюдали за Реввекой… В соседней комнате прозвонили часы, отметив 11 ;  часов предновогодней ночи 31 декабря  1886 года, Все подняли бокалы с шампанским и осушили их за прошедший год. Как хорошо стало после этого, тепло и уютно. По счастливой случайности Реввека  села рядом  с Александром и теперь нагружала его тарелку яствами с заботливостью няни. Она знает, что можно ему кушать, а чего нельзя. Она по-прежнему внимательна к нему и нежна, вот почему у него кружится голова от ласковых её прикосновений. Иногда она встаёт и уходит на кухню за какой-нибудь снедью, и он ждёт её, млея от сладостных  предчувствий. Желанная отроковица  возвращается, опять садится рядом с отвергнутым любовником ,  И  опять кружится у него голова и замирает сердце, уставшее от тоски по этому милому созданию, по единственной избраннице… - Ты вернёшься ко мне, Реввека? Да ? – спрашивает Саша  любимую. - Разумеется, милый, вернусь… - улыбается изменщица, жмёт ласково Сашину руку. - Ты ведь любишь меня? – униженно выпытывает он. - Конечно же, люблю! Коль ты позволишь, то я отвечу тебе стихами любимого мною поэта Апухтина: - И если, жизнью смят, в томлении недуга   Меня ты призовёшь, к тебе явлюсь я вновь.   Я, лучших дней твоих забытая подруга,   Я  старая  и  верная  любовь! Когда в долгожданную полночь зазвонили часы и все сотрапезники встали, поднимая бокалы, Саша встал вместе со всеми, положил Реввеке руку на плечо, выпил «Игристое»  и на виду у всей честной компании поцеловал ей  тонкие горячие губы! «Реввека! Реввека моя…»- шептал умиротворённо спящий арестант.                Железная дверь каземата, визгливо заскрипела и с таким же скрипом  захлопнулась за спиной. Не менее противный скрежет ключа в дверном замке. Удаляющийся  топот ног стражников по коридору.  Гулкие, стихающие шаги ног в подкованных сапогах. Лязгнувший звук ещё одной, далёкой двери. Узник поднял очи долу. Закопченный сводчатый потолок, повторяя форму верхней части окна, мрачно нависал над головой очередного насельника камеры, как крышка каменного сундука. Глаза  постепенно привыкли к полумраку. Взгляд наткнулся на железную доску  откидного стола, вделанной в стену каземата. Намертво прикованная к каменному полу железная кованная кровать. Между столом и кроватью – откидное узкое сидение, такое же железное и вделанное в стену камеры, как и стол… Сладкую дрему новосёла прервали шаги в коридоре. Медленные. Чу, остановились у двери камеры.  Визгливый поворот ключа в замке. Противный скрип открываемой железной двери. И  вдруг свет из коридора! Вслед за керосиновой лампой в руках человека  в камеру зашёл надсмотрщик.. Он поставил источник освещения  на откидной железный стол  и молча вышел из узилища.. Снова скрежет двери. Снова  скрипучий поворот ключа в дверном замке. Снова  удаляющиеся гулкие шаги сапог, стихающие, Снова лязгнувший звук ещё одной, далёкой  двери. Арестант посмотрел на  принесённый светильник. Керосиновая лампа вместе со стеклом была забрана в мелкую железную сетку. Внизу сия сетка крепилась к железной подкове, концы которой замыкались железным замком. Сию кольчугу для светильника сладили тюремные кузнецы после того, как один из сидельцев тюремного каземата вылил  на себя из лампы весь керосин и  запалил  спичкой живой факел! Струйки копоти, прорываясь на свободу через мелкие ячейки сетки над отверстием в ламповом стекле, кудряво завивались к потолку. Угрюмый низкий свод каземата давил на светлячок пламени своей каменной тяжестью, и казалось, что светлячок страдает, мучается от непосильного спуда, колеблется, вздрагивает, мечется то в одну, то в другую сторону. «Что-то напоминает мне эта коптящая лампа, - подумал арестант. – Что-то связанное с церковью… Похороны, отпевание… Ба! Закованная кузнецом керосиновая лампа  напоминает кадило. Правильно - кадило! Это из него во время церковной службы кудрявится синеватый дымок. Где оно сейчас?  Где диакон при нём при нём для каждения?  Где батюшка для венчания меня с Реввекой?  И пусть наша  свадьба в мрачном каземате стала бы прекрасной сценой в пьесе о любви отрока к отроковице. И пусть её древнееврейское имя Реввека на самом деле означает для меня слова  русском языке: - сладкие узы, оковы, пленение красотою! Недаром  обстоятельства замужества библейской Реввеки за Исаака занимают одну из самых прекрасных и трогательных страниц книги «бытие».  Слышишь ли ты меня, любимая? Я иду следом за тобою по скорбному пути твоему, злоумышленницы!» Влюблённый студент снова посмотрел на чадящую лампу-кадило и вдруг почувствовал, как по щеке сбежала и остановилась  на губах нежданная слеза. Александр удивлённо дотронулся кончиком языка до солёной капли влаги на верхней губе, вытер её пальцем, но в тот же миг ещё одна слеза, а потом и тоненькие солёные ручейки по каждой щеке потекли из очей. Молодой человек больше не останавливал языком влагу на губах и не вытирал её руками на щеках. Он со всей ясностью понял: его прежняя жизнь – столичный университет, лекции, занятия в лаборатории, опыты над червями и тараканами, однокурсники, профессора, и редкие поездки домой на Волгу, братья и сёстры, и чёрствая мать, и добрая домашняя нянюшка  Варвара Григорьевна, и гимназисты, съезжающие каждый год летом к родителям в Симбирск – всё это кончилось для него навсегда, всё это он променял на горькое счастье сидеть рядом с любимой на скамье подсудимых… Сын упыря Марии не ведал, что за свою непокорность матери она передала его другой вурдалачке Реввеке, которая вчинила в душу Александра прививку от своей чахоточной души… Помните, чада мои, я напоминал вам в начале своей печальной повести об учении у иудеев о прививке.? Наивный отрок написал в своём дневнике о том, что он влюбил в себя девушку Реввеку. Угрызался совестью за свой поступок… Ан, нет! Не так всё было просто на самом деле. В те годы в России бытовало представление, что  чахоточная женщина выздоровеет, если вовремя забеременеет. Растущий в материнской утробе плод так поджимает дырявые лёгкие, что гибельные каверны зарастают за три-четыре месяца перед родами дитя. Ныне подобный целительный результат беременности заменила для чахоточных процедура «поддувания», когда в плевру людей( не только женщин, но и мужчин) закачивают воздух для нужного сжимания дырявых лёгких.   Но пылкий  любовник не захотел иметь детей от Реввеки, хотя простил ей и её вероломный  уход от себя к Говорухину, а после побега трусливого донского казака за кордон на деньги простодушного Ульянова,  простил и другой её уход  в постель к студенту Бражникову в ночь под 26-е февраля 1886 года… Не знал, наивный, про   страшный завет несчастной молодухи  с Сатаной на  получение  отсрочки своей скорой смерти от чахотки взамен на жизнь Александра Ильина Ульянова, невольного участника покушения на Помазанника Божьего, Государя императора Александра Третьего Александровича.    Ну да Бог ему судья, добряку!  Аминь.