Житие упыря Марии гл. 9

Глава  9   СТРАХ  ПЕРЕД  ОСВОБОЖДЕНИЕМ                Начальнику Санкт-Петербургского охранного отделения  полковнику Секеринскому  высочайшим повелением приказано было явиться в Гатчинский дворец со всей командой агентов городовых и «Николаев Николаевичей», которая отличилась при поимке злоумышленников 1-го марта 1887 года на Невском проспекте. Царь-Батюшка пожелал наградить щедро своих спасителей. 9-го дня марта месяца 11 героев в сопровождении командира были доставлены к урочному часу в царские чертоги. Самодержец устроил верным служакам пышный приём. В первую голову хозяин дворца представил служак  своим домочадцам:  - царице, сыновьям и дочерям. Во вторую – он надел каждому гостю на шею по золотой медали «За усердие» на Александровской ленте. Затем ещё раз обошёл строй своих спасителей и вручил собственноручно по тысяче рублей на каждую православную душу. Со слезами в очах Монарх запросто обратился к награждённым с просьбой:

- Поберегите меня  и впредь, служивые…
- Рады стараться, Ваше Величество! – грянули хором  «служивые». – Да за вашу безопасность не пожалеем и своего живота!
О всеобщем умилении участников сей встречи видно из ежедневной записи в дневнике Наследника Престола, Цесаревича Николая Александровича, четырнадцати годов от роду.               
« 9-го марта. Понедельник. Сорок мучеников. Весна настала, и прилетели жаворонки, и день был тёплый. Перед завтраком Папа  представлялись агенты тайной, арестовавшие студентов 1-го марта; они получили от Папа медали и награды, молодцы!» Будет непростительным грехом  сказать, что Царь-Батюшка  был сильно напуган ребяческой выходкой мальчишек из университета. Когда 2-го марта  граф Толстой, министр внутренних дел империи, приехал к нему с докладом об арестах и первых допросах злоумышленников из университета, Государь принял новости прохладно.  Оказалось, что при аресте один из преступников бросил в царских охранников динамитный снаряд, но она не взорвалась, слава Богу;  другой арестованный бомбометальщик, назвавшийся Генераловым, сразу же в полицейском  участке заявил о своей принадлежности к сообществу «Народная воля»; задержанный в засаде на квартире у Канчера  студент-отличник Ульянов  заснул в тюремной карете, а малолетка Волохов – после ареста проплакал всю ночь… Александр Третий Александрович спокойно посоветовал Дмитрию Андреевичу не придавать слишком большого значения этому курьёзу. - Узнайте от них всё явное и тайное, и, не предавая суду, тихо спровадьте мальчишек в Шлюссельбуржскую крепость, остудить горячие головы в холодных спальнях… Ха-ха-ха! Это, я думаю, будет достаточное наказание для них.                Но чинам в голубых мундирах миролюбивый совет Венценосца был не по нутру. Им подавай густо разветвлённый заговор против Священной особы монарха. Вот зачем  в одиночной  камерах на  Литейном проспекте жандармы неделями проводили утомительные допросы арестованных студентов для спешной подготовки следственных дел к суду, вопреки воли Монарха! - Ульянов, мы внимательно проштудировали вашу рукопись, которой вы нескромно дали громкое название… э… э…  «Программа террористической фракции партии «Народная воля». Я правильно излагаю? – начал  очередной допрос товарищ прокурора Петербургской судебной палаты Коляревский в присутствии Отдельного корпуса жандармов ротмистра Лютова, а также понятых Иванова и Хмелинского – письмоводителей канцелярии для производства дел о государственных  преступлениях. - Правильно, господин прокурор. - Вы составили её по памяти во время заточения в сей камере? - Да по памяти. - И никакими вспомогательными пособиями и книгами не пользовались? Я вынужден задать такой вопрос по той причине, что первых три листка текста «Программы…» написаны Львом Тихомировым, народовольцем. - Разумеется не пользовался. У меня всё было отобрано при обыске на квартире. - Скажите, Ульянов, а за какое время был приготовлен первый экземпляр этой рукописи? Чьей рукой были написаны первые предложения сего документа? - Это не имеет никакого значения. - Ульянов, вы забываетесь. Запомните: я приложу все усилия, чтобы вы получили по заслугам полностью. - Не сомневаюсь в вашем особом ко мне расположении. - Я вам обещаю пеньковый воротник, Ульянов. И я сдержу своё слово. - Вы очень храбрый человек, господин прокурор. Вам больше подошла бы должность палача, ката… В красной рубахе, в лакированных сапогах, в чёрных штанах напуском над  голенищами… - Молчать, мерзавец! - Господа, господа, успокойтесь…- подаёт голос ротмистр Лютов. –Ну зачем же так ссориться? Ведь можно всё выяснить мирно, без оскорблений. - Господин ротмистр! – обратился к миротворцу Александр. – Я же просил вас, чтобы все допросы вели только вы. - Это оказалось не возможным. Служба-с… - В таком случае, отвечать на вопросы этого цербера я больше не собираюсь. Не заставите. - Господин Ульянов, какой вы ещё наивный отрок, мальчишка! - Лучше быть наивным мальчишкой, чем дышать одним воздухом с законченным негодяем! - Совершенно напрасно. Вы же знаете, молодой человек, что в Киеве господин Котляревский пережил нервное потрясение. На его жизнь покушался Валерий Осинский. Вам, должно быть, рассказывали об этом старшие товарищи? - Да рассказывали. И не только об Осинском, но и Гольденберге, соратнике Осинского. Девять лет назад он был арестован и заключён в Одесскую тюрьму, в которой не без участия господина Котляревского Гольденберга убедили, что  своим чистосердечным признанием он сможет прекратить правительственный террор. Тогда доверчивый соратник Осинского написал обширное признание со сведениями о составе и деятельности «Народной воли», а их всех арестовали.  15 июля 1880 года обманутый арестант наложил на себя руки… Вот он каков ваш  напуганный прокурор! - А кто вам расказывал  об Осинском, Ульянов? - О чём, господин ротмистр? - Да об Осинском… - Ах, об Осинском… А кто он такой, Осинский? - Ульянов, батенька мой. Это же наивно. Человек, находившийся в революционной среде, не мог не слышать имени Валериана Осинского. Его ещё повесили  в Киеве 14 мая 1879 года… Прошу простить меня, за неуместное напоминание. - Господин ротмистр, - вдруг подал голос Котляревский, - разрешите мне продолжить допрос? - Прошу вас, Михаил Михайлович… - Давайте мириться, Ульянов. Это в ваших интересах. - А я с вами не ссорился. - Вот отлично… Вы всё время ищете случая высказать теоретические взгляды вашей мальчишечьей группы. Я предоставляю. Вам этот случай. - Вы же заявили в начале допроса, господин прокурор, что внимательно проштудировали программу террористической фракции партии «Народная воля»… - В вашей писанине, Ульянов, не сообщено ничего нового. И в ней не сказано ничего об отношении других партий к террору. - Я ничего не скажу об этом и сейчас. - Да-а, от вас, видно и в самом деле ничего не добьёшься, ибо вы тёмная лошадка в делах действительных злоумышленников. Государь император прав, когда сказал, что такого вот  горе-заговорщика, как вы, надо посадить в холодную на две-три недели, потом отечески выпороть да отпустить опять в сонм студентов Петербургского университета. – язвительно сказал товарищ прокурора. - Государь следит за ходом дознания? – не поверил узник. - Протоколы всех допросов доставляются Его Величеству каждый день. - И моих допросов? - Да и ваших. Вас огорчает это? - Нет, наоборот, я польщён. -Господин прокурор, позвольте мне задать несколько вопросов арестанту Ульянову? - Прошу вас, ротмистр. - Ульянов, дознание подходит к концу. – завил собеседнику Лютов. –Видимо сегодняшняя наша встреча с вами  - последняя. Мы и так весьма затянули ненужные допросы. Только потеряли время  на подтверждение очевидного. - Позвольте полюбопытствовать: что вы подразумеваете под словом «очевидного»? – встревожился студент. - Да вы и сами догадываетесь, Ульянов.  Сравнивая вашу нынешнюю ребячливую выходку с предыдущим Цареубийством 1-го марта 1881 года под руководительством Желябова, нельзя не обратить внимания на большую разницу между ними. Прежняя «Народная воля»  на самом деле была  партией террористов – десятками боевиков,  с арсеналом оружия, типографиями, большими деньгами… Ваша компания юнцов выглядит, мягко говоря, менее значимой. Всего полтора десятка случайных мечтателей, отсутствие главаря-с, три самодельные и негодные бомбы, один неисправный револьвер, одиночное гектографирование  наивных листовок… Но тем не менее, вы называете это студенческое сборище террористической фракцией целой партии. - Да-а  как вы смеете? - Смею, господин Ульянов. Не перебивайте мою речь, а дослушайте то, что я намерен вам сказать. В корне вашего юношеского бахвальсва имеются, я думаю  две причины: либо вы переоцениваете, завышаете значение своей компании юнцов; либо вас выпустили на Невский проспект, как дымовую завесу для настоящих  посягателей на Священную Особу Государя императора Александра Третьего Александровича! - Господин ротмистр, я не подозревал о вашей склонности к столь последовательному мышлению, к логике… Но тут оно подвело вас. Посудите сами, будь у нашей фракции связи со старой «Народной волей», то жандармам было бы известно об этом из трусливых показаний малолеток Канчера, Горкуна и Волохова… Не так ли? - Малолетки могли и не знать ваших важных секретов. - Господин ротмистр, извините меня за то, что я вмешиваюсь в  вашу беседу, - послышался голос Котляревского. – Я хочу спросить у Ульянова: вам не жаль уносить с собою в могилу ваши совсем нераскрытые способности учёного? Ведь у вас, по отзывам преподавателей, есть очень большие наклонности к научному поиску! И вы могли употребить  эти способности в  гораздо более серьёзном и полезном для Отечества деле, чем этот легкомысленный ребяческий заговор. - Мы с вами, господин прокурор, по-разному понимаем нужды Отечества из-за очевидной разницы в возрасте. - Прискорбно, очень прискорбно слушать вашу браваду… Мне искренне хотелось отделить вас от остальных участников шутейского дела на Монарха России. Не ведаю, как другие дознаватели истины, а я буду ходатайствовать перед членами суда об освобождении вас, молодого учёного, от уголовного наказания, как наивного студента,  случайно вовлечённого в тенета преступников Петром Шевырёвым, Орестом Говорухиным,  Реввекой Шмидовой и иже с ними. - Что-о?! Меня освободить?  – едва не потерял сознание Саша от удивления. - А что будет с моими сотоварищами, с однокурсниками? - Справедливую кару каждому из них определит Суд присяжный Особого присутствия Правительствующего Сената. Высшая судебная инстанция в Российской империи. - И Шмидову Реввеку будут судить? - И её вкупе со всеми…  С Ананьиной Марией, хозяйкой дачи в Парголово, где вы изготовляли динамит из нитроглицерина и азотной кислоты… - Но ни она, ни её родственник Михаил Новорусский, ни сном, ни духом не знали для чего я снял у неё одну комнату. - Судьи учтут сие смягчающее обстоятельство при вынесении приговора. Ну, а вы лично, до самого своего смертного часа будете мучиться угрызениями совести  за наем жилого помещения в преступных целях у православных христиан. К вашему сведению, Ульянов,  и  харьковскую мещанку Сердюкову  Анну  будут судить за недонесение властям сведений из хвастливого письма Андреюшикна  о покушении на жизнь Самодержца короны Российской империи. Да что там  какие-то Ананьева и Сердюкова, когда по такой же статье Уложения Уголовного наказания будет обвиняться на суде и ваша старшая сетра  Анна Ульянова, получившая из города Вильно условную телеграмму с зашифрованным текстом и не сообщившая о ней властям… - Они все под суд, один я на свободу? – шептал испуганный узник. - Господин Ульянов, – спросил арестанта  ротмистр Лютов, - может быть вы хотите добавить что-нибудь от себя к сегодняшнему протоколу? Помимо слов прокурора, а? - Это на самом деле мой последний допрос? - Да. Государь и так торопит дело к слушанию в Сенате. - Тогда пишите, господа письмоводители… Я сейчас хочу более точно определить своё участие во всём настоящем деле. Помните ли вы, ротмистр, свои слова об отсутствии среди студентов руководителя. Это так кажется только на первый взгляд. Но мне одному из первых принадлежит мысль организовать из студентов террористическую фракцию. Я принимал самое деятельное участие в деле добывания денег на покупку взрывчатых материалов для динамитных снарядов, для найма тайных квартир, для вербовки бесстрашных сотоварищей… Что же касается моего нравственного и умственного участия в этом деле, то оно было полным, то есть всем тем, которое дозволяли мне мои способности, мои знания, мои убеждения. Всё. - Больше ничего не хотите добавить к своей сумбурной речи.? - Ничего. - Этот наивный самооговор вам не поможет, Ульянов, получить приговор по суду. Изготовленные вами бомбы оказались негодными и такой примитивной конструкции, что они и в принципе не могли взорваться!  Среди всех заговорщиков не нашлось ни одного оружейника, кто починил бы револьвер с  пулями, отравленными стрихнином. Мифическую «Программу…» нам не удалось обнаружить даже в единственном экземпляре в рукописном или гектографическом исполнении. Приобретённые вами азотная кислота, белый динамит и нитроглицерин настолько слабы, что наши эксперты не берутся их продать для потешных фейерверков на Рождественских ёлках. – язвительно перечислял  Котляревский «грехи новоявленного Кибальчича». - Вот только за помощь в побеге Говорухина за кордон вы подсудны, молодой человек! – добавил Лютов  и свою каплю яда  в чашу страданий горе- атамана заговорщиков. – Но и в этом преступлении у вас есть смягчающие обстоятельства Ульянов:  трусливый соперник отбил у вас любовницу Реввеку Шмидову, а вы вместо того, чтобы  убить его на дуэли, дали ему денег на дорогу… - Я не хочу - у на волю! – зарыдал вдруг всегда сильный духом и телом арестант. – Я скажу -у -у  где первый экземпляр «Программы»… Он у старшей сестры Анны…  Отправьте меня, ради Бога, в крепость… В мой каземат номер сорок семь! - Конвой! – радостно распорядился жандармский ротмистр. – Арестанта в крепость. Нас  с вами, Михаил Михайлович, можно поздравить с несомненным успехом. Ведь эта проклятущая «Программа…» волшебный ключ к  заколдованной двери. Не будет её, нам не сносить голов из-за этих молодых сумасбродов.  Господи, пронеси мимо нас чашу сия! Аминь!