Моя Венеция. Раз первый

 
Меня до сих пор смущает некая общность впечатлений людей, бывших одновременно со мной в Венеции девятого октября этого года.  Гололягие, с погодой просчитавшиеся туристы, - да, это вам уже не  Италия, господа, это сама Венеция!: покашливающие в толстой шерсти продавцы сувениров, хваткие гондольеры, напоминающие своим медным отливом московских таксистов; а вот и палки, торчащие из воды на стоянках гондол – все на месте, чужие фотографии иногда не врут; купола соборов полускрытые утренней хмарью, драгоценная ржавчина ворот, вышедших прямо в канал, маленькие мостики, вода зеленая, вода серо-зеленая, запах воды, бельмеса обувных реклам на дворце Дожей, город людьми кишащий и безлюдный, полуоставленный туристам и любовникам на съеденье-загляденье.

Я обручаюсь тебе, Венеция, мечтать тебя…

У тебя столько же лиц сколько продается масок в твоих маленьких магазинчиках,  но нет, их гораздо больше, ибо каждый прибывающий привозит свою маску, изготовленную давным-давно, часто вовсе не по мерке, и здесь ее же и оставляет.
Прежде чем осмелиться на проникновение, Венецию следует выдумать, иначе есть опасность увидеть здесь только то, что есть.
Мы видели и нас всех в ответ девятого октября наблюдали крохотные рыбки, стайками стоявшие у поверхности воды в каналах. Мы слушали одно и то же месиво имен и дат от почти одинаковых гидов-всезнаек, гидов-зануд, гидов-незнаек на разных скороговорливых в наушниках то исчезающих, то вновь появляющихся языках, нам играли скрипки вальс из «Моего ласкового и нежного зверя» на площади Сан-Марко, как играли всегда в переходе (прескверно!) «Охотного ряда» «Весну» Вивальди;  нам снисходительно брызгал маленький, прямо-таки перламутровый дождь из жемчужных туч, подсвечивало застенчивое солнце легкие паутинистые облака – специально, чтобы получились хорошо фотографии. Если рисовать Венецию только в двух цветах, я выбрала бы серый и перламутр. Серый, как известно, особа знатнейшая – в придворных у него богатые оттенки ходят.
Может,  пугающая общность впечатлений и останавливала меня от поездки в Италию? Моя Италия была долгое время обнесена громадной стеной чужих вживлений-переживаний, сказов-рассказов, а чужие впечатления, я была в этом уверена, похожи на настоящую Италию, как, скажем, похожи приторнейшие густые духи «Венеция» Лауры Биготти на подлинную сероглазую именинницу. Долго я гуляла под этой стеной, скреблась в нее робкими коготками. Понадобилось стать дважды совершеннолетней, чтобы разбежаться и перемахнуть стену. И вот, я здесь. Отчего  так боялась сюда ехать? Зачем  так хотела ? Почему мечтала? 
        Никто не мечтал Италию так, как мечтали русские, старые русские, старинные русские, ушедшие русские - белая кость, голубая кровь, корифеи живописи, боги литературы, но и в их дивное время не было все-таки той страны Италии на карте земли, а была та страна на карте души. Страна красоты необъятной, где можно остановиться и в красоте этой навек замереть. За меня намечтали они, я лишь подхватила  их мечты, как подхватывают инфлюэнцу, чуму, любовь… Уже нее ездят сейчас так, езживали они – тряский дилижанс, торг с возницей, клопы постоялых дворов, дурная стряпня придорожных трактиров и индижестия, но, Боже, каким восторгом дышало тогда слово «путешествие», тогда предстояли своей цели, в нее медленно проникали, листая стынущими перстами пробегающие в окне кареты виды вместе с «Прогулками по Риму» Стендаля, пока наконец все не озарялось молнийным осознанием – Я еду в Италию! …Не в моей власти обратить самолет в дилижанс, но в моей власти все еще продолжать катить из Италии наслаждаясь послевкусием и моим теперешним предстоянием России. Я все еще качу…
   Отвращалась отчасти  и горклого налета хрестоматийности, имеющего обыкновение ложиться  тяжкой тенью и давить любую красоту. Разве вы не знали, что нет ничего тяжелее теней? Боялась, что Венеции давно уже нет, что испили ее до илистого дна в какое-то трагическое одночасье миллионами хищных стальных фотохоботов, мириадами взглядов равнодушных и пристрастных, как растащили еще раньше на рифмы и закаты под треснувшим лаком. Боялась, что на месте Венеции давно зияет воронка, достойная быть после крушения большого и прекрасного корабля и что эта затонувшая Венеция продолжает по инерции тянуть в себя любопытствующих, любвепытливых или просто любящих чудаков-мечтунов, жаждущих какой-то необъятной красоты, чтобы остановиться и в ней навек замереть.
      Победила я свои страхи, поняла, что кого-кого, а Венецию так просто не выпьешь, испитая она, да не испиваемая, обмогнется Венеция, да-да, коли не сошла за все эти века со своих волшебных отрогов, коли выстояла под напором-нажимом чужих ожиданий,  то достанется и моим глазам волшебного венценосного серого цвета и тумана моей рыщущей-ищущей душе. Да и посудите сами, как это она пропадет – ведь должна быть где-то, прекрасная сероглазая венценосная, ее веками обручаются мечтать, и подхватывают ее как чуму, инфлюэнцу, любовь…
      Нет ничего грустнее, чем быть туристом и ничего гаже, чем быть организованным туристом – никогда нельзя быть уверенным, что эти вот руины не построил вчера специально для тебя твой ехидный туроператор. Путеводители тоже вещь зыбкая и опасная – уж слишком  ты зависишь от многословия и скудомыслия автора, поэтому лучше всего тащить все с собой и из себя.
Нет ничего московистее той стайки багажливых туристов, бросающих сурмянистые взглялы на свои недостаточные чемоданы, не могущие всех сувениров вместити - тяжка участь туриста отягщенного.
У туриста нет никаких прав, зато куча обязанностей – делать фотографии кривее-корявее-темнее, чем в путеводителе, но обязательно зачем-то делать. Нужно тереть на счастье носы статуйным кабанчикам, ноги чугунным епископам, загадывать желания в строго отведенных для этого гидом местах, фотографироваться на фоне всяких руинных общепринятостей, бросать монетки в фонтан правой рукой через левое плечо, кормить голубей на Сан-Марко…
Ага, последнее как раз принято делать здесь. А можно я не буду этого делать, а поглажу вот этого черного кота – мичу-мичу-мичу – так принято в Италии вместо традиционного «кис-кис-кис» - а может, это вовсе и не кот, не нужно видеть только то, что есть, разве это интересно? – кот не понял меня и, гордый и неприкаянный, словно душа Байрона, нырнул, нет не в канал, как ныривал в свое время пьяный Байрон – но в воротца, ведущие куда? а гид их знает куда.
У животных здесь весьма заговорщический вид, посмотрите на тех же крылатых львов, и сумчато-сувенирчатых-бескрылых  человеков…
Не все, но почти все одинаковые гиды на разных языках рассказали своим пасомым про утонувшего недавно здесь японского туриста. Труп его уловили гондольеры. Они, как водится, ничегошеньки не знают, эти гиды. Почти уверена, что тот, кого называют японским туристом не утонул, но утопился. Красивая смерть. Да и надоело ему быть японцем. Это знаете ли очень утомительно, быть японцем. Хотя бы и одну жизнь. Не нужно даже было быть в прошлой жизни Вагнером, чтобы выбрать свою смерть здесь; и даты смерти Вагнера, сиречь моего рождения - тринадцатого февраля дожидаться не стал псевдояпонец, труп которого медленно плыл, созерцая со дна плывущие бумажки и какой-то размокший мешочек, газетный лист, так бы плыл  себе и плыл, если бы не выловили его гондольеры. Поди знай!

 Я обручаюсь тебе, Венеция, мечтать тебя…

Надеюсь не дожить до того дня, когда ты, подхваченная чумой и любовью, не удерживаемая больше волшебными отрогами, уйдя под воду, остановишься и замрешь своей необъятной красотой, а подросшие вездеглазые рыбы оторопело будут смотреться в подводно-карнавальные маски экскурсантов, перебирающих ластами по волнообразному полу собора Сан-Марко, тем временем как гиды-незнайки-зануды-всезнайки будут сверкающими фосфором табличками рассказывать достославную историю похищения мощей евангелиста Марка,  вот тогда я неделимо смогу насладиться твоих тайн, я, обрученная мечтать тебя при жизни….