Житие упыря Марии гл. 13

                Глава 13  РОКОВАЯ ДОГАДКА                Исполнительный надзиратель без промедления  ввёл «Сорок Седьмого» в помещение для свиданий. усадил его за грубый стол напротив коварной матери и вышел.  В серой арестантской одежде Саша казался меньше ростом и бледнее, чем всегда. В то же время он значительно поправился на тюремных харчах, отоспался  и нисколько не был удручён выпавшим ему уделом. Хотя упырь Мария об умении сына скрывать от чёрствой матери  свои чувства и мысли с детских лет. Тюремный чин и ему нудно зачитал длинный перечень запретов и ограничений во время свиданий с посетителями: - рукопожатий, объятий, поцелуев и разговоров о ходе дознания по делу арестанта. Сын выслушал всё это равнодушно, не задав ни одного вопроса.    Оба участника подневольной свидания оказались не готовыми к встрече в присутствии постороннего и враждебного человека. Оба не протянули руки к друг другу.  Оба молчали до тех пор, пока офицер неодобрительно кашлянул. - Здравствуй, мама. – тихо произнёс наконец-то Саша. - Здравствуй, Саша, здравствуй сынок. – так же тихо ответила  упырь Мария. - Прости меня, мамочка, за то, что я причинил тебе столько страданий, прости, прости… Я не мог поступить иначе, поверь мне – не мог. Не мог не бороться за то, за что боролись мои сотоварищи-студенты! - Как это ужасно, Саша… Ты забыл о нас всех, обо мне, о братьях и сёстрах. Папы тоже нет уже с нами, я надеялась на твою помощь нам, и вдруг ты под арестом! Да и приёмы вашей революционной борьбы весьма безжалостные. Вспомни рассказы папы о том, сколько невинных людей погибли вместе с Государём императором Александром Вторым Николаевичем  1-го марта в 1881 году? - Что делать, мама, коль других методов нет… - Господа, господа! – неожиданно миролюбиво подал голос тюремный офицер. – Вы нарушаете, однако, правила… - О чём же, по-вашему, мы можем беседовать? – враждебно спросил Саша. - О семье, о домашних делах, о здоровье членов родни-с, к примеру. Это можете сколько угодно. В случае же повторного нарушения правил я прерву свидание. – пригрозил цензор - Хорошо, господин офицер, хорошо. – загасила зреющуюся ссору гостья  Петропавловской  крепости и стала рассказывать сыну о своих хлопотах здесь, в столице, за  две недели после приезда из Симбирска; о визите к  Градовским, о разговоре с сенатором  Ильинским, о просьбе к академику Семёнову о помощи узнику-сыну… - Не надо всего этого, мама. – равнодушно сказал Саша. - Как это «не надо»? Помогли же мои хлопоты твоей сестре Анне. Знаешь, её без суда высылают административно не в Сибирь, а в наше имение Кокушкино под Казань… - Сударыня! – Я делаю вам второе замечание. – вновь напомнил о себе цензор. - Как твоё здоровье, Саша, в узилище? - Хорошее, мама. Кормят здесь прилично, хороший уход, полный покой телесный вот уже не одну неделю после окончания следствия. - Арестант номер 47, я попрошу вас не касаться тем о дознании. - Кушаю досыта, читаю без меры, сплю сутками, - продолжал «Сорок Седьмой», полностью игнорируя слова офицера. Думаю,  отосплюсь за все годы учёбы в гимназии и в университете. Ты не поверишь, мама, но я так счастлив! Сообщница генерала Оржевского всматривалась в довольное лицо арестанта, вслушивалась в звуки родного голоса и нашла вдруг подтверждение своей смутной, но страшной догадке. Упырь Мария всё больше и больше  убеждалась, что её сын умственно переутомился в неволе,  что безжалостные следователи опрометчиво довели отрока  до опасной грани безумия, что ему место не в крепостном каземате, а  в лечебнице для душевнобольных. Чада мои, добросердечная мать тотчас же подняла бы тревогу и потребовала бы свободы для недужного сына… Потом увезла его  в Симбирск для лечения его на берегах живительной Волги, в домашних уюте и неге.   Но упырь же Мария уже подсчитала все расходы,   которые ради милосердия для одного сына нужно отнять у пяти других её детей! Вдова с ужасом представляла  себе нищенское существование  её самой и  половины дюжины  нахлебников-детей,  посему  без колебаний решилась ради блага многих пожертвовать благом одного! Надо лишь выполнить агенту «Фрейлине» первое задание  генерала… Да и срок очередного  завета с Сатаной приближается… - Не унывай, Саша! Бодрись. – неискренне напутствовала сына коварная мать, а потом сообщила. – Я написала прошение Государю, он милосердный … Тюремному офицеру и гостье Трубецкого бастиона было явно видно как отрок вздрогнул, побледнел лицом и внезапно надломился в пояснице дабы… подсунуться головой под грубый стол, словно его сильно ударили кулаком в затылок. Без сомнения, что нормальный человек такого действия не сотворил бы. - Зачем ты это сделала, мама? – застонал арестант. -  И без моего согласия… Да знаешь ли ты, что это… Это… предательство к себе самой и к сестре! Не ты ли написала папе в письме как Он тебя подверг насилию? Мститель не мог говорить от возмущения. Губы его дрожали, на лбу появились скорбные морщины, в очах закипели слёзы… - А что мне ещё оставалось, сынок? – нарочито  всхлипнула  упырь Мария вытерла мнимые слёзы на сухих глазах. – Я в полном отчаянии. Ты уж прости меня, провинциалку! Александр Ульянов вытащил свою голову из-под стола, рассеянно огляделся вокруг, словно не узнавая где он и кто с ним радом. Наконец глубоко вздохнул с облегчением, будто сбросил с плеч непосильную ношу. - Ну что ты, мамочка, казнишь себя? Это я во всём виноват…- покаялся отрок. - И в нынешнем горе нашей семьи, и в твоём личном нравственном унижении перед насильником. - Может всё обойдётся, Саша? Владыка услышит мои молитвы к нему, а  Самодержец Российской державы удовлетворит моё прошение… Слуга Князя Тьмы подобно опытному палачу преднамеренно совала раскалённый железный прут в открытую рану в душе собеседника, зная о нестерпимой муке несчастного. Мудрено ли, что она с лихвой добилась желаемой цели. - Не говори так, мама, прошу тебя. – попросил арестант чёрствую гостью. – Слышать мне это очень неприятно. Ты должна знать, что милостыни я не приму ни от Царя, ни от Бога… - Я попрошу вас, «Сорок Седьмой» не поминать имя Божие всуе! – напомнил о себе цензор. - Успокойся, сынок. – поспешила укрепить свой успех  упырь Мария. - Не сердись на меня. Я только хочу рассказать вот о чём. Мне в Департаменте полиции дали почитать опросные листы с твоими показаниями. Я повторюсь о том, что ты не подумал о своей семье, когда подобно самоубийце письменно признался  следователям:  «Мне одному из первых принадлежит мысль образовать террористическую фракцию «Народной воли», и я принял в её деятельности самое активное участие…»  Скажи мне, почему ты с таким легкомыслием добровольно лезешь в петлю? Признайся мне и вот этому господину офицеру что всё это плод большого душевного недуга твоего? Вспомни, Саша,  как ты всегда был к нему предрасположен, каким был угрюмым с детства, а после переезда из  отчего дома сюда  ты вовсе потерял меру, учась по 16  и более часов в сутки… Вот и надорвал свои неокрепшие  разум и тело!  Открыто признайся, Саша, в своём душевном недуге, и врачебная комиссия освободит тебя от суда и за твои деяния в сумеречном состоянии души,  за неосознанный самооговор… - Господа, я лишаю вас свидания!  Это же явный сговор с целью избежания наказания по суду! Прощайтесь с сыном сию же минуту, госпожа Ульянова,  или надзиратель  сию же минуту уведёт его в камеру №47. Сидоров! Конвой… Арестант нисколько не испугался  угроз офицера. Неторопливо встал со скамьи и через стол попросил мать передать приветы от него кузине Кате Песковской , старшей сестре Анне, а так же остальным  сёстрам и братьям. Вполне осмысленно, но равнодушно поинтересовался: - Как там дома, в Симбирске?  - Сама не ведаю ни о чём. С  начала марта как уехала оттуда. Детей бросила на попечение няни. Кроме неё Вера Васильевна Кашкадамова из городского женского училища обещала присмотреть за нашими. - Ну, стало быть всё устроилось.  Передай Володи мои поздравления с приближающим днём рождения. Как у него дела? Улучшился ли характер? - Всё хорошо, родной. И тебя мы поздравляем… с днём рождения. - Принимаю, но боюсь не доживу до юбилея.  И вот ещё что, мамочка. Я заложил в ломбард Савватеева  свою золотую медаль за 100 рублей. Выкупи её, пожалуйста, и продай за 130 рублей, она стоит столько. Но из них 30 рублей надо вернуть студенту Туликову с нашего курса, я задолжал ему. - Туликову? Хорошо, Саша, я отдам…  Только признайся мне, своей матери, это те деньги, что ты отдал на побег за кордон своего удачливого соперника? - не утерпела упырь Мария, чтобы не посыпать солью душевные раны арестанта. - О-о, ты и о нём знаешь, мама? - Знаю, к сожалению, сынок. А она, надеюсь, вернулась к тебе, к благородному рыцарю?  И ты простил её? - Как хорошо, мамочка, что ты спросила об этом.  А то мне не с кем поделиться сердечной болью от несчастной любви! – обрадовался «Ромео», отвергнутый «Джульеттой». – Вот послушай, что я тебе расскажу, если господин офицер продлит наше свидание ещё на несколько времени.  - Продлю, господа, но при выполнении вами тюремных правил и ограничений при свиданиях. Сидоров, выйди с конвоем в коридор! - Благодарю вас, добрый человек! – обрадовался узник. Корыстная же мать его промолчала, ибо в её бессердечные  намерения не входило доставление душевной радости агнцу на заклание. – Понимаешь, на следующее утро после отъезда Ореста Говорухина в Вильно Реввека пришла ко мне с прощальной запиской его к ней, где этот жалкий трус сообщил ей о своём намерении наложить на себя руки. Глаза у моей любимой девушки были заплаканы, некрасивое от природы лицо казалось ещё более подурневшим.  Мы помолчали, сидя в тишине, оба растроганные возобновлением встреч… Затем Реввека спросила, что я собираюсь делать сегодня вечером?  Хорошо, дескать, дабы я побыл с ней, утешил скорбящую отроковицу по уехавшему сердечному дружку… - «Конечно бы хорошо, милая, - ответил я, -но я сейчас схожу на лекции зоолога Вагнера, а потом загляну в лабораторию. Надо кое-что… посмотреть, как там мои подопытные тараканы».  – «Тараканы? – не поверила своим ушам студентка. – Какие тараканы? Ах  да, у тебя магистерская диссертация!» -«Понимаешь, милая, надо.» – услышала Реввека твёрдый ответ учёного отрока, да так  хлопнула входной дверью, что зазвенели стёкла в окнах съёмного жилья… - Саша, ты был в своём  уме? – даже удивилась мать. – Как можно отвергнуть любовь студентки ради каких-то мерзких насекомых? - Да - а, «Сорок Седьмой», - осудил учёного сухаря и тюремный чин. – Много анекдотов я слышал на пикантную тему о немощных стариках и мужьях, но чтобы такой молодец, как вы, любил тараканов  сильнее чем даму-с… Не  поверю! - Последний раз Реввека  ещё раз пришла ко мне на квартиру утром рокового дня. Но я выгнал Блудницу Вавилонскую потому, что она за два дня до этого визита провела ночь со студентом Бражниковым и теперь пыталась отпереться от сего предательского поступка. Ложь и трусость – гнусные пороки, мама, но ещё гнуснее – трусливая ложь и лживая трусость. Я ни слова упрёка не сказал любимой, когда она ушла от меня к Говорухину, а тут не сдержался. Между тем, ещё накануне её с  Бражниковым ночи я любил её в своей постели, мамочка. - Как же ты оставил без присмотра своих тараканов ради шлюхи, коя не оценила твоей научной жертвы? – язвительно поинтересовалась упырь Мария. – Саша, ты явно рассорился со своей головой, и тебе  нужен лекарь, а не легкомысленная пассия.     - Мама, Реввека не шлюха. На суде я буду защищать так, чтобы невиновную в заговоре студенту освободили из-под стражи… - Господа, свидание окончено. – объявил тюремный чин. – Сидоров,  сопроводи «Сорок Седьмого» в камеру. А вы, сударыня, проследуйте за мной до крепостных ворот. Не обессудьте нас за суровые порядки. - Благодарю вас, господин офицер. Я обещаю, что прививка моему сыну не даст тлетворных всходов… Я не отдам сына молодой вурдалачке… - Я не понимаю вас, госпожа Ульянова, но я вам верю. Следуйте за мной, ради Бога. В коридоре его ждал надзиратель Сидоров уже без арестанта и его конвоира.  Тюремный чин не мог не поделиться  украдкой со своим  подчинённым: - Какая-то семья ненормальная, прости, Господи, что скажешь. То о тараканах пекутся, то про вурдалаков вспомнили… - Спаситель наш, Иисусе Христе! – испуганно перекрестился надзиратель. – Избавь нас от Лукавого. За дверью помещения для свидания их оказывается поджидал караульный офицер из наружной охраны крепости. И не мудрено, ибо часы свидания, отпущенные генералом Ганецким матери и сыну для свидания, истекли. По лестнице гость и её провожатый молча спустились на первый этаж. Офицер галантно открыл даме наружную дверь, а она поблагодарила его кивком головы. Офицер нарушил молчание только после того, как они минули первую полосатую будку часового. - Милостивая сударыня! - сказал он. – Я не столь давно переведён сюда на эту службу из гарнизона в Черниговской губернии. Возможно до вас дошли слухи о волнениях там в царских войсках. Многих из офицеров арестовали и предали военному трибуналу, многих перевели  служить на далёкие окраины Российской империи. А я по совету революционных соратников напросился в тюремные стражники дабы посильно помогать узникам… Скажите мне, госпожа Ульянова, как вам удалось вырвать у царских церберов разрешение на свидание с сыном? - Разве этот шаг так уж труден для любящей матери, господин офицер? –осторожно вступила в опасный разговор агент  «Фрейлина». - Так точно! – пылко воскликнул собеседник. – Вы единственная женщина, кому на моей памяти явили эту милость. И я не могу объяснить ни себе, ни моим сотоварищам подобную строгость к арестантам… Предположим, что ваш сын предводитель заговорщиков, тогда она оправдана. Предположим, что Андреюшкин, Генералов и Осипанов – бомбометатели, сиречь безжалостные посягатели на жизнь Священной особы Государя. Тогда сия строгость тоже оправдана. Но вот трое отроков – Канчер, Горкун и Волохов – случайные и незначительные пешки в шахматной игре, простые сигнальщики… К ним почему не допускают родню? Но и к аптекарю Пилсудскому, продавшему в Вильно незнакомому покупателю азотную кислоту, тоже не допускают. А обманутый студентами арестант Пашковский разрешил установить  на своей квартире гектограф для размножения текста научной статьи, как ему сказали… А псаломщик Михаил Новорусский указал вашему сыну, сударыня, адрес своей тёщи в Парголове в ответ на невинную просьбу подсказать ему о тихом жилье, пригодном для подготовки к экзаменам. Так арестовали не только доверчивое духовное лицо, но и его не менее доверчивую тёщу, акушерку  Ананьину,  и ей тоже свиданий не разрешено. Другая акушерка Реввека Шмидова виновата лишь в том, что блудила с заговорщиками, но и за это заключена в каземат. И совсем ни в какие ворота не лезет вина  народной учительницы Сердюковой, которой бомбометатель Андреюшкин написал письмо о покушении на Царя-Батюшку, а она не отнесла его полицейскому приставу по месту жительства. Почему же тогда не арестовали в Париже французского журналиста Ришара, который в январе сего года опубликовал в газете сообщение о покушении на русского монарха 1-го марта, но фамилии злоумышленников не назвал?  Я не утомил вас, госпожа Ульянова, длинной и сумбурной речью? Не обидел ли   неосторожным словом? Если нет, то ответьте мне доверительно: чем я могу помочь вашему сыну? - Отвечу, господин офицер: ничем не можете помочь и не рискуйте напрасно – твёрдо сказала упырь Мария. –С недавних пор мой сын душевнобольной человек… Саша  смирился с предстоящей ему участью быть казнённым и не мыслит себе жизни на воле, если его коснётся царская милость… - Вы правы, сударыня! Для него смертная казнь лучший исход. – перекрестился офицер. – Лучше умереть всенародным  героем в петле на виселице, чем влачить жалкое пожизненное  существование в лечебнице для душевнобольных. - Полностью с вами согласна, милостивый государь! Да и мне, несчастной вдове, будет более к лицу слава матери казнённого цареубийцы, чем участь сиделки около тесного умом сына. – ответила упырь Мария. Наивный офицер подумал за воротами крепости, что они с собеседницей расстались единомышленниками, но агент «Фрейлина» доложила вскоре о нём генералу Оржевскому. Вестимо, что разговорчивого «черниговца» незамедлительно перевели служить  аж на остров Сахалин, а Александру Ульянову, чада мои,  была  уготована  скорая смерть в петле! Не дай Бог, но вдруг ещё один помощник мнимому злоумышленнику отыщется среди тюремного люда? Господи, пронеси мимо нас чашу сию!  Аминь!