Житие упыря Марии гл. 16

                Глава  16  СХВАТКА  С ПИЛАТОМ                - Господин Первоприсутствующий член Суда! Разрешите мне, представителю Обвинения,  задать вопрос подсудимому? По залу прокатился шумок. Все повернули головы влево. Господин  обер-прокурор Неклюдов  вопросительно наклонив голову, картинно стоял у своего  стола, опершись на «Дело…» с бумагами дознания и обвинительного заключения. - Прошу, прошу вас, господин Главный Обвинитель! – с радостью  проскрипел Пётр Антонович, из тона которого уже исчезли былые приветливость и любезность. Активность правдоискателя Окулова порядком утомила Дейера. - Обвиняемый Ульянов, - выпрямился и скрестил руки на груди Неклюдов, - поясните суду, что вы привезли с собою на дачу в Парголове кроме динамитной мастерской? Какие вещи для перемены одежды? Обувь?  Книги? « Опять Парголово! – запаниковал в душе Саша, ещё не успевший отойти от оправдательного заявления  сенатора с седым бобриком на голове. – Этот бессердечный цербер намерился сделать хозяйку дачи Ананьину и её мужа Новорусского  злостными пособниками цареубийц. Меня же он хочет выгородить»… - Вещей было немного, господин прокурор. Рубашка и полотенце. - А это не вызвало удивления у Михаила Новорусского? Коль он сделал вам предложение давать уроки по химии его шурину, то должен был обязательно предположить, что вы переезжаете на дачу надолго. - Да, он такой переезд предполагал. - И тем не менее, увидав у вас только рубашку и полотенце, отец Михаил,  православный  священник, не высказал никаких признаков удивления? - А почему  он должен удивляться? Прежде чем ответить на заданный Сашей вопрос, Неклюдов  вышел из-за стола Главного  Обвинителя и направился к деревянной решётчатой ограде вокруг скамьи подсудимых, внутри которой стоял допрашиваемый арестант. Вертикальная складка кожи над переносицей обер-прокурора обозначилась резко и глубоко; непроницаемые светлые до белизны глаза смотрели пронзительно; узкие губы сжимались после каждого слова решительно и быстро, как у ящерицы. - К месту спросить  вас, Ульянов, - язвительно обратился обер-прокурор к обвиняемому, - почему вы даёте разные показания о том, каким образом вы оказались в Парголово? - Какие -такие разные показания? – переспросил Саша. - Вспомните-ка сами, Ульянов. На дознании в опросных листах с ваших слов  записано, что вы сами вызвались давать уроки  сыну Ананьиной, а здесь говорите  суду о том, что предложение об этих уроках  вам сделал обвиняемый Новорусский. - Мне трудно держать в памяти всё то, о чём я говорил во время дознания. - Вы что, поссорились с головой? У вас плохая память?  Отвечайте мне быстро:  из скольких душ состоит семейство Ананьиной? - Двое. Хозяйка дачи, её дочь и малолетний сын-ученик. - Так две или три души? - Если считать и мужа дочери, зятя Ананьиной,  то четверо. - А младшего брата Новорусского  вы знали, Ульянов? Что-то произошло на дальнем ряду стульев в судебном зале. Саша с трудом оторвал взгляд от лица Неклюдова и посмотрел на тот стул, на котором сидела мама… И не увидел её на месте, чада мои!  В большом испуге арестант быстро отыскал глазами её фигуру. Чёрная вдова, опустив голову, боком двигалась между рядами стульев к центральному проходу к двери. Словно почувствовав на себе взгляд сына, предательница остановилась, подняла глаза на него, растерянно улыбнулась, но тут же  её лицо снова приняло  болезненное выражение, углом изломались брови… Только на миг коварной матери стало неловко от того, что сын заметил её бегство. Но и рассиживаться здесь  не было никакого резона. Театральный приём Неклюдова явился для неё знаком о… приближении обговоренного с Оржевским окончания судебного заседания, о смертном приговоре её душевнобольному сыну. - Саша, прости меня за то, что я отдала тебя на закланье! – лицемерно покаялась  в страшном грехе «Фрейлина». – Я ничем не могу тебе помочь, ибо ты должен погибнуть один ради благополучия всей  моей семьи!    Другой причиной бегства упыря Марии стал Неклюдов. Вдова вспомнила бойкого и хваткого ученика  покойного Ильи Николаевича. И вот теперь как раз он клюёт и клюёт, как ястреб, невиновного сына своего учителя, допытывается  к душевнобольному с пристрастием, ещё злее, ещё немилосерднее, чем все судьи скопом… И доклюётся, негодник до подноготной правды сквозь самооговор мнимого цареубийцы Ульянова. И о том, что книгу-бомбу соорудил белорусский студент Лукашевич; и что две другие бомбы связник Канчер привёз из города Вильно от террористов Дембо и Гнатовского, которых Пётр Васильевич «оставил на развод»! А коли такое произойдёт,  то тогда сорвётся у упыря Марии торг сыном-висельником, то   впереди десятилетия «сирости и убогости». Надо, надо немедленно помешать словесной дуэли Неклюдова с Ульяновым. И самой действенной помехой этому станет её уход на глазах и проданного сына! А  обвиняемый горе-террорист по наивности чуть было не позвал в голос маму, когда она уже подошла к высоким дверям из зала. Но сдержался   перед сотоварищами по скамье подсудимых. Ведь ни к одному из них родителей не допустили. Только крепче  сжал ладонями отполированные перила деревянной решётки ограждения. Полными слёз глазами, несчастный сын видел, как судебный пристав, стоявший около выхода из зала, открыл перед мамой дверь, как мама… вышла! Невидимое, но сильное влияние Упыря Марии на сына кончилось. И тесный умом узник  снова, как в день вручения обвинительного заключения, крепости, с радостным облегчением почувствовал жаркое пламя ненависти к обер-прокурору. В душе распрямилась вдруг какая-то пружина, которая была в сжатом состоянии все часы присутствия мамы здесь… - Ваша честь! – повернулся Саша к сенатору Дейеру лицом, - я попрошу вас вернуть господина Неклюдова на то служебное место, на котором положено находиться Главному Обвинителю во время судебного разбирательства. В зале наступила гробовая тишина. Таких обращений к Первоприсутствующему члену суда здесь никогда не бывало. - Нигилисты! Ей-богу, одни нигилисты! – громко возвестил сенатор Янг, уронив на судейский стол лорнетку. И как тут было  не уронить оккуляр, когда наступил конец вековым традициям: обвиняемый указывает Обвинителю место, где следует находиться «оку государеву»! - Гм… гм… Э-э-э… - нерешительно произнёс Пётр Антонович, - Подсудимый Ульянов, вследствие чего вас не устраивает теперешнее местонахождение обер-прокурора? Он с доброй душой к вам, с искренним стремлением отсеять злаки от плевел… Вы ведь наговорили на себя столько напраслины, что никакой  суд вас не оправдает… - Пётр Антонович! Вы что это такое говорите? – крикнул со своего места генерал Оржевский. Но его вольности никто не заметил, ибо невиданное театральное представление набирало силу. - А меня и не надо оправдывать, ваша честь! – менторским тоном репетитора на платных уроках для несообразительных учеников сказал злоумышленник. -  А теперешнее местоположение господина Неклюдова меня не устраивает вследствии дурной привычки обер-прокурора заносчиво вести себя в судебном зале, как в цирке. Председатель суда растерянно молчал. А мститель с торжеством глядел  в упор на  своего противника в словесной дуэли. У того кровь отхлынула от обвисших щёк. Бесцветные глаза замутились бессильной злобой, Руки тряслись от еле сдерживаемой ярости. «Теперь не оправдаешь меня от петли! – торжествовал Саша, - Позёр дешёвый, шут гороховый!» Зрители же молча ожидали конца сего конфуза. Потом гробовая тишина сменилась нарастающим гамом. Высокая публика была недовольна тем, что сенатор Дейер по-прежнему молчал и до сих пор не удосужился защитить честь мундира Главного Обвинителя, от каждого слова которого зависит  судьба хама за решёткой. - Обвиняемый Ульянов, - наконец-то проблеял председатель Суда, - вы… э…э…э…  к недозволенным… приёмам-с… прибегли… -А разве приёмы, к которым прибегает этот господин дозволены? – указал дланью на Неклюдова нарушитель вековых традиций. – Кого он хочет напугать своим театральным поведением? Пилсудского,  и без того уже лишённого всех прав, всех возможностей сохранить своё человеческое и общественное достоинство? Почему вы, господин сенатор, позволяете члену Суда, вам подведомственному, оказывать ненужное интересам дела воздействие на чувства узников или близких им людей? Вы вот не заметили, а моя матушка вышла из зала, е перенеся фиглярства обер-прокурора… Зал опять замолчал. Тишина была непривычной. И посетители с генералом Оржевским  вкупе, и судьи, и сословные представители, и судебные чины и стража – все смотрели удивлённо на невысокого, худощавого отрока искренним и неподдельным интересом. А то и с откровенным сочувствием. Первыми нарушили всеобщее молчание насельники скамьи подсудимых. Они  с искренней гордостью встретили победу  Ульянова  в словесной дуэли с крапивным семенем. Да и кроме этого у обвиняемых был повод для радостного настроения. Здесь, в зале суда,  они впервые собрались все вместе после тягостных недель разлуки в одиночных казематах во время дознания. В крепости  каждого из них  вывели из камер и выстроили в  коридорах вдоль стен, чтобы  везти их в тюремных каретах в здание Особого присутствия Правительствующего Сената. Конвой  снисходительно отнёсся к тому,  что злоумышленники бурно приветствовали друг друга, на ходу пожимая руки. И хотя подследственные знали от жандармских офицеров о предательстве Канчера и Горкуна,  и их простили, казалось, в это радостное и необычное для всех утро. Да-а, сорок пять суток одиночества – это немалое испытание для души и телес. Ульянов и Лукашевич оказались соседями в строю у тюремной стены, поэтому  они крепко, по-братски обнялись. Перекинулись приветствиями и бомбометальщиками.  В конце коридора прислонились к стене арестантки: Ананьина, Шмидова и Сердюкова. - Реввека, милая Реввека! – крикнул Саша любимой подруге. Сегодня она выглядела подростком в безобразном тюремном балахоне. Вытягивала худенькую и длинную шею, нервно ломала суставы пальцев на руках… Зато глаза… Глаза через весь коридор лучились светлячками во мраке лишь для него, любимого. Эти глаза лихорадочно ловили взгляд Сашиных глаз дабы угадать ответ на важный вопрос: простил ли  её измены милый? Чувство раскаяния так и плыло волнами от неё,  виноватой.  Наконец-то глаза поймали взгляд любимого, оживились подобно цветку под дождём. Реввека  призывно замахала Саше руками. « Ах ты милая моя, звёздочка! – подумал он с нежной гордостью. – Ты думала, что  я буду мстить тебе? Глупая… Какие счёты могут быть между нами в предверии  моего смертного приговора?» Вот поэтому он с чистой совестью отмёл сегодня  все подозрения судей в адрес любимой и несказанно был рад своему поступку. Во время допроса Александра Ульянова членами Суда его сотоварищи едва интересовались происходящим в судебном зале. Переговаривались между собою, шутили. После же публичного посрамления обер-прокурора узники дружно зааплодировали своему мужественному сотоварищу. Пахом Андреюшкин встал со скамьи подсудимых, подошёл к герою со спины и ласково похлопал его по плечу. Его сменили Осипанов и Генералов. Один Шёвырёв остался сидеть в растерянности и в молчании, косил по клетке потерянным, бегающим взглядом. Остальные узники одобряли Ульянова со своих мест. Реввека сияла, как именинница, и победно глядела на товарок по заключению. Неклюдов первым в зале понял, что оставаться в прежнем положении невыгодно ни правосудию, ни ему самому. Надо найти в себе силы и принять вид, что ничего необычного здесь не произошло. Не вступать же Главному Обвинителю в вульгарную свару с языкатым арестантом. Медленно отвернувшись от барьера вокруг скамьи подсудимых, обер-прокурор  невозмутимо вернулся к своему столу, сел в кресло рядом с товарищем прокурора Смирновым и стал перелистывать бумаги в верхней папке. Когда шум в зале несколько улёгся, Неклюдов опять встал, опёрся руками о стол, взглянул на наглеца за барьером без злобы и иронии, будто в самом деле ничего возмутительного не произошло. - Ответьте,  обвиняемый Ульянов, вы просили Ананьину, уезжая из Парголово, делать какие-либо опыты с нитроглицерином? – ровным и спокойным голосом задал Обвинитель очередной вопрос, в связи с чем в публике послышался одобрительный шёпот в адрес юриста, обладающего столь завидной способностью владеть своими чувствами. - Нет, не просил. - Но в опросном листе дознания записано с ваших слов, что просили её держать нитроглицерин в холодном месте? - Об этом просил, но опыты со взрывчаткой не такие. - Каким образом вы уехали из Парголово? Снова на поезде? - Нет, я уехал на крестьянской телеге вместе с Ананьиной… - Да тебя, дурака, и твою хозяйку, дуру, и кобылу вашу – разнесло бы нитроглицерином на клочки!!! – прогремел трубный глас  генерала-майора Фёдорова, судебного эксперта по динамитным снарядам. Все обратили свой взор к бравому артиллеристу. Один ответчик не растерялся и на серьёзно ответил: - У нас мерин был запряжен в телегу. - Кобыла, не кобыла, взрывчатка всё одно была – в  клочья! – ещё раз подал голос эксперт, чем вызвал одобрительный хохот донского казака Андреюшкина. - Ваше превосходительство. Господин генерал-майор, - урезонил эксперта Дейер. – Время вашего  выхода к барьеру в нынешнем судебном поединке ещё не наступило. Продолжайте, господин обер-прокурор. - Ответьте, Ульянов! Дачница Ананьина довезла вас на телеге до вашего городского жилья? - Нет, я сошёл раньше, гораздо раньше. - Зачем? - На телеге сильно трясло… - И вы опасались, что приготовленный вами нитроглицерин может взорваться? - Да, именно опасался… Тем паче, что мне надо было   зайти  к знакомцу.  - Ах ты, шпак паршивый! Уж коли на сельской дороге твоя взрывчатка не сработала, то на столичных мостовых взрыва не могло быть и подавно! Касторка была у тебя в банке, а не нитроглицерин… - Ваше превосходительство! Я вынужден сделать вам предупреждение за нарушения порядка судебного заседания. Господин Неклюдов, продолжайте допрос, прошу вас. - У меня нет больше вопросов к обвиняемому. - поклонился Суду бывший ученик Ильи Николаевича Ульянова. – Вот только к месту будет мною будет сказано, что я разделяю возмущение уважаемого эксперта: весьма  жестоко ехать на телеге со взрывчатыми материалами в руках  к знакомцу… Риск ведь был смертельный и для Ананьиной и для… мерина-с. Ха-ха-ха!   - Ульянов, - поспешил с вопросом Дейер, - поясните Суду, кто же всё-таки вас научил приготовлять разрывные метательные снаряд? Вопрос оказался до того неожиданным и опасным, что допрашиваемый оторопело молчал несколько минут. Да и предыдущая дуэль с «Пилатом» стоила Александру немалых душевных мук. Требовалось время, чтобы прийти в себя. -Может быть, вам помогал кто-нибудь? – не отставала Первоприсутствующий член Суда. - Да, помогал. Мне давал указания один человек. Но я не назову его. - Вы отказываетесь назвать Суду имя вашего наставника по динамитным  делам? -  Это наивный вопрос, господин сенатор. Коль я не назвал его во время  дознания, то зачем мне называть его сейчас? - У меня есть вопросы к подсудимому, Пётр Антонович, - в который раз седой бобрик на голове правдолюбца Окулова двинулся вместе с ушами вперёд, вернулся назад и замер на месте. – Ульянов, вы собирались бросить в императорский экипаж три взрывных снаряда? - Да три. Я начал приготовлять бомбы. - Верю  вам с трудом. Но вы были твёрдо уверены в их готовности к действия? - Нет, я окончательно не был уверен. Я часто говорил членам нашей фракции, что наши бомбы обладают несовершенной конструкцией. - Кому именно вы говорили? – допытывался Окулов к большому неудовольствию Петра Васильевича  в судебном зале. - Это не имеет значения… Наибольшее опасение вызывал у меня запал. Трубка запала была слишком длинна. При быстром перевороте снаряда в полёте после броска порох мог и не попасть на вату с нитроглицерином, тогда взрыва могло и не случиться. Но я допускал возможность… Командир Отдельного корпуса жандармов  Оржевский  недовольно кашлянул. - Ульянов, - поспешил откликнутся на его сигнал Дейер. – Эти технические подробности оставьте для специальной экспертизы. Не менее строго председатель Суда посмотрел и на Окулова. - Надеюсь, у вас нет больше вопросов к подсудимому? - Нет, Пётр Антонович. Хотя пусть ответит: предлагал ли он себя на роль метальщиков его несовершенных снарядов? - Нет, не предлагал, - был ответ. – К тому времени, когда образовалась наша фракция, уже были избраны герои и их заместители.  Так что особой нужды в бомбометальщиках  не было. Гораздо важнее было хорошо приготовить динамитные снаряды… - Да какие это бомбы, господин сенатор? – раздался бас генерал-майора. – Зачем же ты, штатская крыса, оскорбляешь это оружие сравнением с твоими пукалками  примитивной конструкции? Я вот слушаю тебя, хвастливого лжеца, и думаю, что ты ничего не читал по военным наукам кроме курса «Общей химии» из университетской библиотеки. Ты не Кибальчич, который был настоящим оружейником. Ты  укрыватель шарамыги, который всучил вам эти безобидные железки. Хочешь, я сейчас брошу на скамью подсудимых  любую из трёх ваших железок, но они не взорвутся? - Ваше превосходительство, побойтесь Бога! – истерически закричал Дейер. – Суд удаляется на перерыв, а вы тут разбирайтесь с Ульяновым, Окуловым и Неклюдовым с террористическими секретами. Господа заседатели, приглашённые и зрители, попрошу всех покинуть зал, ибо присутствовать при экспертизе опасно. Коль из опасных улик всё-таки хоть одна   взорвётся вопреки заверениям генерала-майора, то всем вам надо ставить свечи на помин ваших душ.  Аминь!