Дорога в Никуда. Гл 10. Красноярское море - 91

XCI
30/VIII – 1968
КРАСНОЯРСКОЕ  МОРЕ
Майе Доманской

                «Как грустно, туманно кругом,
                Тосклив, безотраден мой путь,
                А прошлое кажется сном,
                Томит наболевшую грудь….


Май, милый Май, вот и кончились короткие недели беззаботного существования! Почему нельзя вот так плыть и плыть без конца, до самой смерти, умереть с миром в душе и лечь навсегда на крутом и безлюдном берегу Енисея под безымянным березовым крестом? Пусть бы по одну сторону креста мерцали в багряных искрах заката серые и синие волны воды, а по другую – переливались бы от ласки ветра желтые волны степного ковыля! Пусть бы сияла всю ночь над крестом Полярная Звезда, а до нее, пока не угасла уходящая за горизонт алая корона солнца, блистала моя вечная любовь – Звезда Вечерняя.

Такую тоску нагнала самоходка; вон стоит, окаянное корыто, часа через два-три оно насыплется по самое горло зерном и поплывет на южные окраины великого моря, так что завтра актерская корпорация «Рога и копыта»… нет, зачем же грабить классиков? – фирма «Скрипка, бубен и утюг» будет дышать родной абаканской пылью.

Вчера выступали в очаровательных Черемушках. Горы, море, лес, много зелени на улицах, воздух – нектар, как в Ермаковском. Мучимый дурными предчувствиями прикидывал, как впишется моя пилигримская фигура в Черемушкинский ландшафт. Выходило неплохо. Думаю теперь.

До Черемушек километров сорок от Приморска, стоит городок на другом берегу водохранилища, добирались мы до него на попутном катере. Чудный день! Ясный, солнечный, бескрайние просторы моря! Долго сидел на корме катера, любовался, но пригрелся и уснул. Не оттого, что спать хотелось, а от душевной смуты. Растолкали уже в бухте, когда катер осторожно пробирался среди моторок, катерков и немыслимых самодельных каракатиц, вымазанных мазутом. Посудин этих было – чертова гибель. Катер пришвартовался, тут же на берегу удалось зафрахтовать грузовик и скоро «Волна» плескалась в тихой заводи весьма приличного, недавно построенного клуба.

Перво-наперво, экипаж «Волны» в полном составе нарезал в столовую – морские путешествия весьма способствуют аппетиту. Клуб стоял на высоком холме и путь в Черемушкинскую Асторию был легок и весел. Но вот обратно, по незыблемым законам природы, пришлось пыхтеть в гору, что при крутизне дороги и плотной упакованности актерских трюмов представляло некоторые трудности. Но никакие трудности не помешали нашей братии предпринять новое путешествие к заведующему промтоварным магазином на предмет сшибить какие-то дефицитные товары, рубашки там, туфли и прочее. Фаина Альбертовна размахнулась даже на холодильник, пуская в ход свои чары и амплуа примы-балерины ансамбля «Волна».

Далматов же, унаследовав от папаши олимпийское равнодушие и презрение к тряпкам и прочей мебели, отправился шляться по Черемушкинским улицам, задумчиво взирая на заборы, кои мы запакостили нашей рекламой. Две недели назад сделал покупку – приобрел роскошную зеленую шляпу, – и хватит с меня.

Первый концерт прошел скучно, имеется в виду – без всяких накладок (профессионалы!), хотя уже давала себя знать усталость от ежедневных скитаний, хотя я и заиграл марш и пассаж из шестнадцатых нот выбирал на арапа, хотя трость на саксофоне очень села за время гастролей, а новую делать было лень. Но втором же концерте Шаповалов с Фаиной Альбертовной едва не подрались. Сидим, пережидаем виртуозную Пашину «Карусель», как вдруг наша экспансивная Фаина Альбертовна, в своем соблазнительном андалузско-таборном наряде, воркует: «Ах! Я иду танцевать «Танец маленьких лебедей»!» Александр Борисович задумчиво на нее посмотрел и говорит: «Пожалуй, это будет танец больших …. ». Далее он добавил термин фонетически очень близкий «лебедям», но морфологически – не имеющий с благородной птицей ничего общего.

Эх, как взвилась Фаина! «Шаповалов! Ты – хам!» Шаповалов злобно изумился: «Кто?! Я?!! Хам?!!!» Запахло порохом, но закончила крутиться Пашина «Карусель», Александру Борисовичу требовалось идти объявлять, а балерине исполнять танец, этих самых… лебедей… Со сцены вернулись: «русский с китайцем – братья навек».

После концерта ансамбль «Волна» был приглашен бонзами районного масштаба на светский раут. Мы явились с саксофонами, барабанами, балалайками, гардеробами; пошвыряли барахлишко в сенях… в вестибюле! и ввалились в банкетный зал. По нерасторопности местных снабженцев в черемушкинский магазин не завезли ни бургундского, ни анжуйского вин, ни даже армянского коньяка, так что пришлось приобретать вульгарную водку и не менее вульгарный портвейн. Но мы нашли простой выход из безнадежной, как казалось, ситуации: будучи политически подкованными (я «Обществоведение» учил!), вспомнили гениальный марксистский закон о переходе количества в качество и правильно, хотя и чисто эмпирически, подсчитали, что шесть бутылок водки запросто уравняются качественно с одной бутылкой коньяка. То же самое применимо и к портвейну. Бонзы позаботились об отличной закуске, а коньяка (см. чуть выше) у них водилось поболее нашего. От армянских и французских крепких напитков позорно увильнул, страшновато стало, а пил с дамами чудеснейшее клико (см. чуть выше первого «см. чуть выше»).

Пир гудел до часу ночи. Шаповалов щекотал мушиные мозги бонз игривыми анекдотами, будучи неисчерпаемым их кладезем и неподражаемым исполнителем. Все были страшно довольны, я – больше всех, так как наелся, что твой дурак на поминках. Не часто «романтикам с Большой Дороги» перепадает такая жратва.

Во втором часу должностные шишки отвезли нас и наш скарб на личных «Запорожцах» к берегу, «Волна» вскарабкалась на катер, помахала на прощанье ручкой и канула в ночном море. Команде катера совсем не улыбалось шарашиться за сорок верст киселя хлебать (да обратно столько же), но против начальства не попрешь.

Над морем плавали гигантские клочья тумана, катер шел с горящим прожектором, то внезапно выныривал на чистую от тумана полосу, то так же внезапно врезался в белесую мгу. Незабываемые картины! Я стоял на палубе, завороженный, и не обращал внимания на холод и сырость. Вот сейчас появится из белой стены тумана бегущая по волнам Фрези Грант, или заблистает нездешнее, неземное солнце и возникнет в его лучах воздушная громада алых парусов, засияют в далекой дали белые башни и призрачные молы Зурбагана, Лисса, Гель-Гью…
Действительность скромнее мечты: показался всего лишь наш дебаркадер. Его огни радужными пятнами выплывали из тумана, постепенно приближались, катер замедлил свой бег и тихо причалил. Выгрузились, катер дал прощальный гудок и ушел обратно, в ночь и туман, а мы разбрелись по каютам и повалились спать.

Сегодня… Ну что, сегодня? Катались по заливу на лодке, дали на дебаркадере дубовый жмур… (господи, – кто о чем!..) дали благотворительный концерт! много и с удовольствием зевали из-за прошлой бурной, в прямом и переносном смысле, ночи. Теперь вот сидим и ожидаем скорого отплытия.

…Поздний вечер. Плывем. Красавица-самоходка летит, как стрела. Из скудных корабельных припасов Люба и Фаина изготовили некое подобие ужина. Мы оказали ему честь, но тяжко вздыхали о котлах египетских, а также об огурцах и дынях черемушкинских фараонов. Уже затемно встретились с шедшим навстречу омиком и устроили повстречанье. Как два китобойца в «Моби Дике». Но это громко сказано, то есть, громко написано, то есть… Ладно, дальше. Просто Александр Борисович, Владислав и Паша Лисогуб перебрались на омик промыслить чего-нибудь посущественнее корабельных макаронов и, поелику возможно, раздобыть водки. Водки не раздобыли, зато разжились пивом, капитан, правда, возвратился с бутылкой вина и кульком яблок. Не представляю, на кой ему вино и яблоки? Впрочем, представляю. Но я, в конце концов, пишу о собственных горестях и душевных утратах, какое мне дело до чужих? Эх, люди, люди…
Заканчиваю писать. Из столовой, где сижу, меня выгоняет Фаина Альбертовна, так как ей хочется спать, а спать она намеревается здесь, не идти же ей в каюту: команда самоходки исключительно мужская. Пойду наверх, в рубку.

…Совсем коротко. Собственно, уже полдень, тридцать первое, мы приплыли, сидим в порту и ждем автобуса.

Май, милый Май! С грустью заканчиваю записки невольного моряка, взвешиваю на ладони толстенную общую тетрадь и не представляю, как я с ней расстанусь.

Рожа у меня слегка округлилась, в кармане шелестит сто двадцать рублей. Было бы больше, если бы не тратился в свое удовольствие в прибрежных тавернах, если бы не приобрел себе зеленой шляпы и если бы выручку с одного концерта не требовалось отдать в профсоюзную кассу порта. Такова, во всяком случае, официальная версия, не будем Шерлоками Холмсами.

Завершаю свой скромный труд. Не осуди за сентиментальность, фривольности, отступления, за скудость фантазии! Каперу Твоего Величества более пристало орать «Сарынь! На кичку!», чем писать отчеты.

Все.


P.S.

Вот мы как сделаем: я тебе перешлю тетрадь, ты прочитаешь и вернешь ее мне.