Дорога в Никуда. Гл 11. Родина-мачеха - 96

XCVI
21/IX – 1968
АБАКАН
Майе Доманской

                Здравствуй, Майя.


Счастлив, что тебя развеселили описания нашей абаканской жизни. Говоришь, пишу, как писатель? Ну, ну. Задрать нос, что ли? Максим Перепелица, еще в те баснословные времена, когда желторотые студентики заглядывали в его раскрытый клюв и ловили каждое слово, каждую сентенцию, тоже утверждал, что Далматов пишет профессионально. Он организовал агитбригаду и мы путешествовали на манер того, как путешествовалось этим августом, только не по воде, а по железной дороге, в вагоне-клубе. Привезут нас на станцию, Максим в близлежащем селе или поселке прочитает лекцию о международном положении, мы после лекции дадим концерт (я тогда был в самом балалаечном расцвете!) и катим дальше.

Далматова, по решению коллектива агитбригады, избрали историографом ордена рого… (я же Далматов, а не Пушкин, совсем запамятовал) историографом агитбригады. Исписал две или три тетрадки, ребятам понравилось, жаль, что не закончил. Тетрадки у него остались, было искушение потребовать их обратно, но прикинул, что хуже – лишиться записей или иметь собеседование с этим Макиавелли от большевизма, решил, что второе хуже. Человек он безумно талантливый, вот только инквизитор по натуре.

Впоследствии все, и студенты и педагоги, узнали, как он тем сладкоречивым клювом может клевать по темечку, но первым объявил ему войну Далматов. Но Далматов, как известно, идиот, князь Мышкин.

Закончили мы свою поездку в доме отдыха «Карасук», три дня там жили. Никогда не забыть волшебных зимних гор, темных сосен и елей, неправдоподобной красоты закатов. Как ни удивительно, но именно Далматов с Максимом Перепелицей часами бродили на лыжах среди этих гор и сосен и задушевно беседовали. Странная штука жизнь.

Следующее письмо не веселое, но не обращай внимания. Минута разочарования! А все из-за дурацкого письма из Караганды и не менее дурацкого сна. Никуда из Абакана не поеду, как говорится, не было ни гроша, да вдруг алтын. Восемнадцатого на меня коршуном налетел Витька Лихницкий и вцепился мертвой хваткой. Он оказался в руководителях эстрадного оркестра в кинотеатре, играть перед сеансами, старый состав дружно намылился в ресторан, там платят больше. Такого саксофониста ему поискать, а зная мой пилигримский характер, решил брать быка за рога. На днях он со своим вокально-инструментальным ансамблем «Калейдоскоп» вернулся из похода, аналогичного походу за три моря легендарного ансамбля «Волна» и сразу же развил бурную деятельность на новом поприще.

В училище, к сожалению, учиться не буду, в этом году уж точно. Но, может, за год забудется мое прежнее пижонство, подумают: мальчик повзрослел, ума набрался, простим его! Подумал – и принял Витькино предложение. Работа в кинотеатре, по сравнению с цирковой – детские игрушки. Давным-давно пришлось недели три поиграть, заменял ушедшего в отпуск саксофониста. Принесу в оркестровку гитару и буду заниматься во время сеансов, чтоб не пропадало впустую время. Или буду читать, так много еще не прочитано.

Позавчера студентов музучилища угнали копать не то картошку, не то морковку, а может – и картошку и морковку. Захомутали, в том числе, и Валерку, так что целый день провел в одиночестве. Бродяжничал в пустом здании из класса в класс, с каждым классом, с каждым закутком что-нибудь да припоминалось. На кларнете наигрался – чуть не до крови в губах. Гонял в хроматическом порядке гаммы: Ми мажор, Фа мажор, Фа-диез мажор и так далее. Сражался с этюдами Видемана, отрабатывал «Концертино» Вебера.

Уже темнело, когда за окном послышался гам и шум, выглянул и увидел веселую толпу, только что покинувшую кузова грузовиков. Ввалился Хорунжий и грохнул на пол огромный рюкзак с морковкой, очевидно, незаконно присвоенной. При виде варварского количества благородного овоща, указательный палец невольно подъехал к виску и принялся его сверлить. Валерка не обиделся: «Брось ты, старик! Ты лучше посмотри, что у меня есть!» – и осторожно вынимает из кармана вязаную перчатку. В перчатке сидела полевая мышь. «Сам поймал!» – и подробно описал сцену охоты за несчастным животным. Из другого кармана вытащил вторую перчатку с мышью, а из рюкзака извлек еще одного зверька.

У меня был ключ от библиотеки, мы там заперлись, но пока разбирал и протирал кларнет да складывал его в футляр, одна мышь прогрызла перчатку и удрала под стеллажи с книгами и нотами, поймать  же неблагодарную не представлялось возможным – отключили свет во всем околотке и в библиотеке стоял густой сумрак. «Будет тебе на орехи от Веры Филатовны. А если она сожрет скрипичные ноты? Придет твой Полянский, попросит «Сонаты и Партиты» Баха, а ему в ответ: «Нот нет-с! Сонатками Валерина мышка пообедала, а партитками поужинала!» Мышелов и сам был озабочен зловещей перспективой потери «Сонат и Партит» и чесал затылок, но надо было срочно уходить, пока хоть что-нибудь видно.

А что было у них дома, когда мы притащились с рюкзаком и мышами! Елена учинила форменный коммунальный скандал, требовала незамедлительно изгнать из квартиры богомерзких тварей. «Или я – или мыши!!!» – объявила ультиматум, но любящий супруг не желал расставаться ни с нею, ни с мышами, вымыл под краном огромную морковку, не мало не потоньше доброй редьки, и тщетно пытался умилостивить ею разбушевавшуюся супругу, что металась по комнате, не желая слушать о том, какое благородное, в сущности, животное – мышь и не желала грызть проклятую морковку. «Вот видишь, старик, какое дело! – хныкал Валерка. – На, хоть ты скушай морковочку. Что ей сделали мыши, не понимаю!» В конце концов он поселил мышей в ванне и, несмотря на вопли и протесты Лены, они там и остались ночевать.

А вчера… Думаю вот – писать или нет?.. Ты едва ли поймешь, да и сам я толком не понимаю. Напишу все, как было, а там – что бог на душу положит.

Подруга Люды Янко, Таня, играет в пресловутом «Калейдоскопе» на этой… как ее… Черт знает, как называется это пронзительное электрическое пианино. У меня аллергия на электроинструменты. «Калейдоскоп», по примеру «Волны», тоже возжаждал отметить свое возвращение с гастролей, правда, не так пышно и виноизобильно, как мы, но все же. У «Калейдоскопа» этот тонкий процесс происходил несколько иначе, конфедеративно, что ли, короче, у Люды собрались: Танька, сам Лихницкий, его ударник и певичка да мы с Валеркой. Валерка тоже одно время играл в ансамбле, пока не вывел Витю из терпения своей поразительной ленью, сибаритством и отсутствием творческого роста и тот попёр его. Остальные калейдоскопцы (ударение на предпоследнем слоге) киряли в других тональностях, может быть даже по системе Шёнберга.

В письмах уже столько раз живописал о банкетах и гулянках от самых аристократичных, вроде провожания в цирк год назад, до таких, где дело кончалось дракой, стрельбой и поножовщиной, что, как говорится, «рука бойцов колоть устала». Посиделки наши были в меру веселы, в меру приличны, в меру обыденны, но между двумя людьми вдруг протянулась и задрожала серебряная тонкая струна, гитарная струна! Если кто и заметил ее, то вида не подал. Музыка намертво переплелась с моей жизнью, можно сказать: музыка стала жизнью, а жизнь – музыкой, жестокой и малопонятной атональной симфонией.

Я играл на гитаре и пел «Восковую куклу»:

                «Ты стоишь перед людьми
                Прекрасна и горда….


Пел для Люды Янко и пел о ней. Взглянул ей в глаза, она улыбнулась и опустила ресницы.


                «Кукла, кукла восковая,
                Не полюбишь вовек:
                Ненастоящая, неживая,
                Только с виду человек».


Наверное, все видели эту серебряную дрожащую струну, ибо все знали всё. И молча слушали. «Элегия» Масне, для нее и… о ней.


                «В сердце моем нет надежды следа,
                Все прошло и – навсегда….


Когда-то эти последние строки раскаленными углями пылали в груди и не давали ни минуты успокоения.

Допел и умолк, не хотел надоедать слушателям, им, может, выпить и поговорить хочется. Но вскочил со стула Валерка: «Маэстро! Вопль души и судьбы! «Арию мистера Икс»! Прошу вас, сэр!» Посмотрел на Людмилу, она не поднимала глаз. «Люда, – спрашиваю, – петь?» Пожала плечами: «Конечно, пой….

Спою, думаю, для тебя и… о тебе.


                «День нашей встречи изменил жизнь мою,
                С тех пор я тайно, безнадежно люблю.

                Готов безмолвно любоваться тобой,
                Как в чистом небе недоступной звездой.

                Навек запомнил дорогие черты,
                Как луч прекрасной, но далекой мечты.

                Не жду ответа я на эти слова,
                Но в сердце будет любовь жива».


Это уже чересчур… Чтобы разрядить странную атмосферу, навеянную гитарой, Витя с Таней потушили яркие огни (абажур) и зажгли прожектора рампы (настольную лампу), Витя поколдовал над магнитофоном и зазвучала знаменитая «Колыбельная» из «Порги и Бесс», пела Мариан Андерсон, пела так, что камень изошел бы слезами. Позвал Люду танцевать и контральто, сошедшее на землю не знаю с каких звезд, вдруг на миг сблизило нас, растопило вечный лед. «Кукла, кукла восковая!» – шепчу еле слышно. Она вскинула ресницы и слабо улыбнулась: «Я не кукла больше! Я люблю!» «Я знаю. Но для меня ты – навсегда кукла».

…Люда с ласковым удивлением слушала тихие рассказы обо всем: о том, как встретил ее, как просто любовался чудесной девушкой, как неожиданно и страстно полюбил, как вспыхнула губительным пламенем вся жизнь, как погибло в этом пламени всё, всё, всё, осталось одно – Дорога в Никуда. Рассказал, как однажды стоял рядом с нею и поцеловал ее пушистые волосы, а она не заметила этого. И тут притянул ее к себе и поцеловал в лоб. Она взглянула удивленно и только.

Умолкла «Колыбельная» и угасла с ней минута нежданной душевной близости. Какие у Люды хрупкие детские плечи! Прощай.

Сегодня с утра пораньше засел в своем любимом уголке – на лестничной площадке и часа два перебирал на гитаре весь свой концертный репертуар. Сновавшая публика изумлялась гитарному искусству, не кто иной, как мой кумир Полянский приостановился на минуту, послушал, хмыкнул и сказал: «А хорошо!» Лучше бы в училище зачислил, повинную голову меч не сечет… Но понимаю его: он не только скрипач, но и завуч и, что абсолютно неизбежно, партбилетоносец. Именно так: ядовитых скорпионов в училище три-четыре и правят балом они.

Люда Янко… Поздоровались несколько сухо и чопорно. Ей, наверное, как и мне, не очень ловко за то, что вчера дали свободу ненужным, неуместным и бесполезным чувствам. А может быть… чувства те не совсем уж неуместны?.. «Лира, прочь! Я песню спел».

Верочка!! Представляешь?! Минут пятнадцать таращила свои чудные глазенки на гитару! Гитарист же надулся и никак не замечал даже самого ее существования. Иди, пой и учи своего Драгомирова! «Какой вы молодец!» Вы! Взял  бы за это вы и оттрепал за уши!..

Вот пока все. Судьба, более-менее, определилась, не так хорошо, как бы хотелось, но терпимо. Училище все равно закончу. Позанимаюсь этот год на кларнете (заниматься-то умею!), тогда посмотрим. Мечты о скрипке ушли в Несбывшееся и знаешь, почему? Из-за гитары. Все больше и больше прикипаю к ней. Остается в душе тихая щемящая боль и настороженное ожидание непонятно чего. Но это извечное, с тем и родился. (А лучше повременить бы с этим ненужным делом!.



До свидания. (Или – «прощай»?.



                Вадим.