Луна

А чёрт бы побрал этот ром, хоть и не ром виноват, вот клянусь крестом Святого Георгия… Да только теперь я как в путь выхожу, до схода на берег ни капли в рот адского пойла не возьму, ни-ни, хватило по самую маковку.
Так вот я о чём толкую, святой отец, да не смотрите вы так на меня, я в своём уме, ну вот хоть водой плесните на меня своей святой. Да срать я хотел, что вы католик, а я долбанный протестант, всё одно, Божечке плевать на каком мы молитвы толдычим…
Да вы пейте, пейте, я ж не скажу никому…
О чём это я?
Так вот ночью меня парни то разбудили, моя вроде как очередь была… Да дежурство мы несли, всю ночь у штурвала то не простоишь, так и уснёшь и попадёшь прямёхонько к Нептуну на ужин…
Ну и встал я, а пацанье наше сидит в уголке, трясутся, словно мыши, ну вот прям как самого Рогатого то увидели. Да не дрейфьте вы так, падре, ну не услышит он, ему ж тоже, небось, спать нужно… Вы наливайте, наливайте, угощаю я…
Ну, так я спросил, мол, чего такое, или увидели кого.. Два года в море, падре, там не только баба с хвостом покажется, там и всех святых угодников увидеть можно, коли постараешься…
А они трясутся сидят, один молитвы шепчет, другой что-то бормочет, оба бледные… Да не коситесь вы так на парней, падре, всё им равно, с кем я болтаю….
Ну так вот я и иду по палубе то, а там за штурвалом наш Рыжий Пол, спит почти, мордой в руки ткнулся, а штурвал держит, не отпускает… Разморило парня то за день… Ну так я расталкиваю его, говорю, иди мол, друг, гамак по тебе истосковался….
Пол то поплёлся вниз, а я встал, стою и смотрю вперёд. Все дела, компас, карта. Я эти пути наизусть знаю, с закрытыми глазами в пролив войти смогу…. Ночи там тёмные, падре, а луна, а луна как блин, вот как пить дать, блин висит на небе, лови да кусай. А в дороге из жратвы солонина только, да лук. Репа ещё. А за пару месяцев, святой отец, на солонину смотреть не хочется, хоть человечину жри… Да ну вас, креститесь, словно я упырь какой, пейте вы ром, хороший он, с Ямайки.
Стою я и смотрю на эту луну, о своей девке думаю. Я девка у меня ладная, падре…красотка, самая-самая у нас в Мерсесайде. МакЛахлины народ дикий, а она вся в них, горячая.
Ну, так вот и думаю я о Колин о своей и вдруг вроде как смех…
Ну, думаю, всё, приехали, парень, уже и смех слышится.
И ведь не бабский, падре, мужской.
И звук такой, словно кто-то с размаху да сел на носу прям на доски то. Мне не видно, что там, канатов навалено да мешки с парусиной, вот думаю, своих выдеру всех с утра, что не убрали вовремя.
А кто-то сидит там на носу и лопочет по-своему.
Я-то вслушиваюсь, ни черта не пойму.
Осенило меня то потом, что рыбий то язык был, по-рыбьи они разговаривают, народ то их.
Только вот луна уж больно большая была в ту ночь, падре, а я, похоже, с ромом то перебрал, вы пейте то ром, да бутыль закрывать не забывайте, выдохнется он…
И луна то на меня и подействовала, святой отец… я как был штурвал то бросил, благо хоть ветер стих… Стою посреди палубы, не знаю куда идти, спускаюсь, иду к носу… А из-за тех мешков блестит что-то…
Зажмурился… Глаза боязно открывать – а вдруг чешуя блеснёт?
Я два шага в сторону, а оно как засмеётся… И смех такой… Да не креститесь вы, напугаете сейчас всех…
Смеяться так человек не умеет. Уж больно странно оно смеётся.
Так я два шага в сторону, а оно сидит там голой задницей прямо на досках, на тех досках, что Рафаэл наш с утра драил, и смеётся.
И спина его блестит, как у дельфина блестит, кожа такая гладкая, мокрая. И лужа воды под ним, а оно хохочет да ногами болтает. И на шее какие-то ракушки висят.
Я, святой отец, за крест схватился, за тот крест, что мне мать вешала, когда я из Ливерпуля то выходил в море.
А оно и не думает бояться, обернулось, зубами своими белыми сверкает и ржет себе знай. Что его рассмешило так?
Я ещё шаг, а оно вдруг поманило и давай снова зубоскалить. Глаза только сверкают да зубы… Да кожа блестит.
Утопленник, говорите… падре, так утопленники ж страшные… вы небось и утопленника не видели… вот у нас в деревне однажды Хромой Коутс пошёл рыбачить да утонул, через неделю выловили, а он чёрный уже и рыбы его поели… Нееет, падре, не утопленник он.
Сидит и смеётся… и манит пальцем, мол иди сюда. Я к нему ближе подхожу, а от него тянет морем. Пахнет солью, водорослями. Эти веточки зелёные в волосах запутались. И волос кудрявый у него, словно… Ну словно руно у мелкого барашка.
Я стою рядом с ним, а он вдруг что-то говорит мне и не улыбается больше, смотрит только на меня и словно просит чего то. Тык я ж по-рыбьи то не понимаю, руками развёл, мол, извини, дружок, не понять мне мудрёностей твоих… А он рукой то меня своей коснулся и вдруг прыг в море. Только вода и плеснула… и рука у него, падре, тёплая, не бывает у утопленников таких рук и смеха такого не бывает, вот вам крест…
Я уж два года как домой вернулся, падре… Женился на девахе своей, вот первенца ждём… А его смех забыть всё не могу… Да вы пейте, пейте, напугал я вас, да?
Ночью выйду на берег, жена спит, беспокойная стала… А я смотрю на луну, да не такая она у нас, бледная больно… И вот смотрю на море, а иногда всё кажется, что спина его мелькнёт…
Прощайте, падре, пора мне, жена заждётся, небось, ей сейчас волноваться нельзя, так мать говорит…
Пойду к морю, глядишь, спину его вновь увижу.