Королева кукол

Дорселла. Меня зовут Дорселла. Это красивое, как серебристая зола, имя мне подарила безудержная фантазия человека. Но я до сих пор не ведаю, что оно означает. Возможно, это название горной речки, которая, грохоча, несёт свои воды в долину, или  древнее название цветка порока и греха. Не знаю. Да и неважно уже, ибо имя – всего лишь  бессмысленный и благозвучный набор букв.

Что же касается меня, то я - королева кукол. Бывшая королева. Я бы сказала, что теперь слёзы мои высохли, глаза кажутся опустошёнными, а душа разорвана в клочья, хотя кровоточить уже перестала, но я никогда не умела плакать, а моя душа оказалась лишь иллюзией. Я – всего-навсего поверженная и сломанная кукла в испачканном розовом платье с торчащими из-под него цветными оборками и панталонами, а вот башмачки свои я где-то потеряла.

Повержена будет каждая, которая посмеет притязать на то, что ей не положено, ибо каждой твари, оскверняющей своим присутствием благодатную землю, отведено своё место. И негоже воевать с предопределённой судьбой.

Я – великая грешница и отступница. Я посмела человеческой любовью – чувством, для которого нужна трепетная душа и горячее сердце, - полюбить своего мастера, Мастера, а я ведь кукла, холодная и бесчувственная, я не могу любить. Не должна любить. Как стол или камень не испытывают эмоций, так и я не могу, не могла, не должна уметь, не должна была!.. Но всё же любила. И в этом моё величайшее счастье и преступление.

Мастер, работая над моим утончённым телом, вложил столько души и сил в превращение материала в шедевр, что во мне зародилась жизнь. Сначала вокруг не было ничего, потом внезапно появилась чернота. Это, наверное, похоже на сон, только после пробуждения вы осознаете, что прошлого не существовало вообще, и вот с этой самой секунды, когда вас, наконец-то, окружает тьма, и начинается отсчёт времени. Минуты шли. В темноте прорисовывались контуры, блёклые очертания предметов. Наконец, я увидела…

От страха и неожиданности я не смела пошевелиться. И с замиранием сердца  ощущала, как кисть художника прикасается к моему лицу. Я видела ещё плохо и потому разглядела лишь руку, водившую кисть, - большую ладонь, лишённую какого-либо  изящества. Но всё же эти пальцы не просто держали кисть, а составляли с ней единое целое.

Да! Я, наверное, единственное создание, наблюдавшее собственное зачатие. Надо мной ещё предстояло проделать большую работу. Я погрузилась в сон, в котором меня преследовал расплывчатый образ человека, подарившего мне жизнь. Я думала и думала о нём. Им полнилось всё моё существо. Я жаждала быть как можно ближе к нему, стать неотъемлемой частью его жизни и уже не представляла себя без него.

Наконец, мастер добавил последнюю заколку в мою прическу. Творение завершено.
Мой создатель посадил меня на витрину лицом к улице и, мягко прикоснувшись ладонью, поднял мои веки. Я увидела его нечёткое отражение в стекле. Но бледная тень вскоре отошла от меня.

Томясь и скучая, я разглядывала улицу. Тогда я ровным счётом ничего не знала о том, как выглядят города, и не смогла сказать, была ли та улица широкой или узкой, а дома скромными или празднично украшенными. Я видела просто проспект, где свободно могли разъехаться две повозки, и дома с тремя рядами окон. Дорога, вымощённая серым камнем, казалась бесконечной. Высота тротуара, на котором кто-то нарисовал странную жёлтую полоску, равнялась одной кукольной голове. И везде росли деревья изумрудного цвета с пышными кронами. Я запомнила, что рядом с мастерской кукольника находилась небольшая круглая клумба с красными цветами. По улице проезжали кареты, запряжённые двойками, и проходили женщины с чуть грубоватыми чертами лиц.

Уже потом я узнала, что видела главную улицу большого провинциального города… Позже я много чему научилась. И сейчас, когда я вспоминаю прожитую жизнь, то иногда мне становится стыдно. Но всё же расскажу свою историю, любимые моменты, что-то больное и что-то поучительное. Я не пытаюсь вспомнить историю той страны, где жила, ведь историей и политикой я не интересовалась, и с этой точки зрения мой рассказ будет бедным и скучным. Но я хочу поведать о себе и о мастере. Несмотря на свой эгоцентризм, всё же уделю немного внимания посторонним героям вроде Камиллы или фрау Штольц – моя история тесно с ними связана.

Довольно вступлений! Поговорим обо мне и о мастере. И о любви с горьким привкусом эгоизма.


1.


Вечером, когда мастер уходил и запирал лавку, я разглядела его. Он не отличался высоким ростом или статностью, но он был молод, а молодость всегда прекрасна своей свежестью и силой. В его непропорционально больших глазах горел мягкий и добрый свет, а их нежный зелёный цвет не имел ничего общего с мрачной пыльной листвой, что украшала деревья на улице. Я любовалась мастером и восхищалась лёгкой тенью уходившей юности на его лице.
Проводив его вожделенным взглядом, я осталась в компании безмолвных кукол.  Эти мёртвые фарфоровые лица пугали меня своей дьявольской похожестью на  живых людей. Не зная, как выглядела сама, я понимала, что я – одна из них, и потому меня и мастера разделяет бездна.

Я могла думать, могла двигаться, могла говорить и посмела полюбить. Любовь – чувство, правом на которое обладают лишь люди. А я – кукла, но я полюбила Фридриха в первую же секунду, как увидела. Нет! Полюбила намного раньше! Полюбила еще тогда, когда первая мысль обо мне пронеслась в его голове.

И вот мастер ушёл, а я осталась ночевать на витрине. Просидев там целый день, я не чувствовала усталости. Но меня переполняли бледные впечатления и однообразные мысли о проезжавших мимо каретах и о пробегавших детях из бедных семей, которые останавливались и во все глаза смотрели на меня. Они восхищались мною! Ведь я - уникальна. И сейчас, прожив уже много лет, могу с уверенностью сказать, никогда не встречала куклы подобной мне.

У меня красивое тело, покрытое серебристой пылью, и оттого оно блестит, как сталь. Но блеск металла холоден и мёртв, а мой был мягким и тёплым, ведь серебряная пыль лишь оттеняла божественную розоватую кожу, придавая ей удивительное мерцание, особенно в темноте. Но границы гениальности мастера простирались намного дальше.

В те времена ещё не существовало так называемых фабрик, где день и ночь трудились бедные горожане, чтобы сделать десяток похожих как две капли воды кукол, с абсолютно непримечательными лицами. Фридрих был представителем предпоследнего поколения мастеров, которые имели в своём распоряжении множество различных станков, хорошо разбирались даже в кузнечном и стеклолитейном деле. И такие чародеи создавали настоящие произведения искусства. Неповторимые застывшие мгновения красоты.

Фридрих умело сочетал дерево, металл, глину, фарфор, глазурь и даже козлиную кожу, часто использовавшуюся для кукольных тел. А для прически он обычно выбирал сверкающую тонкую леску и натуральные волосы. Создавая меня, гениальный мастер превратился в бога, ибо, заранее не зная о том, что я кукла, меня с лёгкостью можно было принять и за человека. Мои глаза – искусная роспись. Голубые невинные глаза, ангельские глаза, как говорили, посетители лавки. Как же поразительно я походила на человека. Хотя у меня и не было сердца.

Но среди всех кукол – я королева.

А мой мастер – гений среди людей. Он – Творец. Он – Бог. Мой создатель, мой возлюбленный. Его тёплые человеческие руки бережно брали меня, но потому что он, как и я, влюблён, а потому что я – венец его творчества. Я идеальная. И он прикасался к совершенству. Мы оба упивались этими моментами!

Увы, на следующий день меня завернули в красивую нежно-голубую бумагу, положили в коробку, перевязали ленточкой и продали.

Неожиданный и ужасный конец моей маленькой идиллии.

Так я обзавелась хозяйкой – обворожительной женщиной, коллекционировавшей кукол. Моя красота – красота застывшей смерти; её – вечного движения и счастья быть человеком.

Пока меня ещё не успели положить в коробку, я видела, как дама весело улыбалась мастеру, а он отвечал ей тем же. Ах, если бы я могла заслужить такую улыбку моего милого Фридриха!

Красивая женщина принесла меня домой. Поставив коробку на столик в гостиной, она позвала своих детей. С радостью две прехорошеньких тёмноволосых девочки сорвали с меня обёрточную бумагу и ахнули от удивления. Они восторгались мною и водили вокруг хоровод. А красивая дама улыбалась той улыбкой, которая никогда не будет моей. Наверное, она была счастлива…

Я невзлюбила её за эту радость и благополучие, ведь в то мгновение я впервые полностью осознала своё подлинное положение. Страстная любовь, горькое одиночество и  колкая неприязнь – мои первые настоящие чувства. Одиночество! Я ведь одна такая, ожившая кукла. Никогда в этом мире не будет второй такой же. Люди, окружающие  меня – и мастер, и красивая женщина – однажды умрут, и мне придётся привыкать к другим… Я всегда буду одна.
Но я, чёртова кукла, даже плакать не могу! Во мне нет слёз! Я не могу никак облегчить страдающую душу! Что за несправедливость?!

Наконец, хозяйка сказала детям идти учить уроки, а меня унесла в комнату на втором этаже - в кукольный склеп.

Чтобы девочки не могли до меня добраться, я была посажена на самую высокую полку, где мне предстояло просидеть вечность. Вечность, полную одиночества и тоски, несмотря на то, что каждые два дня по утрам прелестная фрау заходила в гости, любовалась куклами и вытирала пыль. Иногда она снимала кого-нибудь с полки и относила ещё раз показать детям. Эта мнимая компания лишь подчёркивала моё одиночество.

Мои новые соседки оказались писаными красавицами, но с истинной королевой им не сравниться. Они – куклы, похожие на кукол, но я - кукла, похожая на человека. Мастер, мой любимый, мой ненаглядный, долго работал надо мной, доводя до совершенства каждую деталь.

Разлука с Фридрихом ранила мою душу, вернее, лишь бледную тень, способную выдавать ограниченный круг эмоций. И сейчас  единственным чувством стала боль, боль, боль! Я будто бы умирала. Привлекательное лицо фрау вызывало у меня омерзение, но я не могла поморщиться и так ненароком выдать свою тайну. А когда она уходила, я предавалась унынию и погружалась в печальные мечты о том, как мастер на вороном коне подъезжает к дому и спасает меня из царства тьмы. О чём ещё могла мечтать влюблённая кукла?

Через несколько дней или недель, однообразных и серых, я решилась на отчаянный поступок – сбежать и вернуться к своему суженому. Когда я признаюсь ему в любви, мастер женится на мне. Обязательно женится! Ведь он так одинок. Он потому и делает кукол, что одинок и жаждет любви. Им я дам ему сполна испить чашу наслаждения. Мы будем счастливы. Во мне появилось неожиданное желание петь и танцевать.

Но сбежать – это не так-то просто. Я ведь заперта в комнате. Как же мне выбраться отсюда? Набравшись смелости (но, может, то было всего лишь безрассудство?), я спрыгнула с верхней полки. Упала, но, к счастью, не разбилась и ничего не сломала. Совсем не грациозная королева, а неуклюжая служанка, распластавшаяся на полу. Моё прекрасное платье помялось. Но это не беда. Фридрих обязательно всё поправит.

Не чувствуя боли от ушибов, я быстро встала. Снизу полки казались необычайно высокими и даже страшными, а видневшиеся фантастические очертания населявших их существ - дьявольскими.

Что же дальше?

Дверь в мою комнату, разумеется, заперта. Препятствие, которое я могла бы преодолеть лишь с помощью ключей, которых у меня не было.
 
Для куклы я довольно-таки высока, хотя и низка для человека. Но я встала на стул, дотянулась до ручки окна и открыла его.

Лёгкий ветерок - вкус свободы и счастья.

Из окна второго этажа открывался вид на дома с красными черепичными крышами, дорогу, вымощенную тёмно-серыми булыжником, и высокие тисовые деревья, чьи раскидистые ветви почти упирались в стены зданий.

В то время зарождавшаяся внутри меня душа не знала страха, а потому я выпрыгнула из окна и схватилась за хрупкую ветку. Та заскрипела, нагнулась под тяжестью кукольного тела и опустила меня на землю.

— Свободна! Свободна! Фридрих, любимый, я бегу к тебе!

Опьянённая счастьем и надеждой, я бежала, хотя и не знала дороги. Я мчалась и не чувствовала усталости, ибо где-то в недрах города меня ждал мой любимый Фридрих. Он нежно обнимет меня, погладит по головке и своими тёплыми губами коснётся моих, холодных, но трепещущих от желания.

Я бежала, но так и не находила лавки Фридриха. Ах, любимый Фридрих, мастер мой, почему же ты прячешься от меня? Как же ты, мой светлый волшебник, можешь жить в этом ужасном городе, где нельзя найти желаемое, чтобы утолить духовную жажду?

Светало.

Я уже шла неспешно, внимательно рассматривая окна, не мелькнёт ли где кукла на витрине? Но с каждым шагом я не становилась ближе к цели. Если бы я могла плакать, то уже захлебнулась бы от рыданий.

— Девочка, что же ты тут бегаешь одна? — окликнула меня пожилая женщина, катившая гружёную тележку. — Где твои родители?

— Мне нужна кукольная лавка мастера Фридриха, — ответила я. Ах, ведь она приняла меня за маленькую баронессу, сбежавшую от родителей.

— Лучше бы тебе вернуться к родителям. Подумай, как они расстроятся, если утром не найдут тебя в постели.

Но всё же старуха указала мне дорогу. Она была нищенка, случайно встретившаяся на моём пути, безучастная и равнодушная. Сейчас я понимаю, к моей судьбе она не испытывала ничего, кроме безразличия, ей всего лишь хотелось перекинуться с кем-нибудь парой слов. Интересно, пробудила ли моя красота в ней воспоминания о былой молодости и упущенных надеждах?


Мой Фридрих страшно удивился, когда утром увидел меня на пороге мастерской. Я сидела, прислонившись к двери и опустив голову. Мои красивые локоны падали на запачканное пылью лицо, а нежнейшая ткань платья превратилась в половую тряпку.

— Как же ты тут оказалась? — спросил Фридрих, поднимая меня с крыльца. Его тёплые руки прикоснулись к моему холодному телу, я могла бы умереть от счастья! С трудом я сдерживала себя. Я затаила дыхание, которого не имела, а мои глаза покрылись пеленой безжизненности. Ведь возлюбленный мастер и не подозревает, что я ожила. О, как бы я хотела раскрыть ему эту великую тайну! Но так же страстно, как я желала открыться ему, я и боялась. Пока он не должен ни о чём знать. Ведь я – кукла, а он – человек. Я должна решить, как лучше преподнести ему эту новость, чтобы не испугать.

— Ладно, приведу тебя в порядок и отнесу фрау Штольц. И всё же, как ты сюда попала? Не понимаю!

Мастер осторожно вымыл мои волосы. Очень бережно он перебирал их, отыскивая те волоски, которые необходимо заменить. Этим он занимался почти весь день, часто отвлекаясь на посетителей. Вечером, когда лавка закрылась, он долго работал надо мной. Удалив все испорченные пряди волос, Фридрих искупал моё тело в ванне с душистой пеной. О! Не знаю, что чувствуют смертные женщины, когда пальцы мужчины прикасаются к ним, но я не испытывала ничего особенного, лишь умиротворение от осознания происходящего. Я наслаждалась. Тихо и спокойно.

И тут я с разочарованием заметила, что серебряная краска, покрывавшая моё тело, сползла. Мастер тоже это заметил. В задумчивости он покачал головой, глядя на свою оплошность. Но я верила, что он найдёт выход. Он ведь мастер!

Наконец, меня выкупали, завернули в простыню и так оставили на ночь.
Весь следующий день Фридрих посвятил пошиву нового платья. Это было одеяние из нежнейшего розового шелка и жемчуга, а десяток нижних юбок переливался красным, синим, голубым, тёмно-фиолетовым цветами. Я, кажется, стала обладательницей самого пышного наряда в мире!

И, наконец, в мою оскудевшую причёску Фридрих добавил новые пряди волос! И совсем чуть-чуть мастер посеребрил мою кожу.

Я была готова. Идеальна и прекрасна. Но это означало и то, что мы с Фридрихом вновь расстанемся. Это уже не так пугало меня – я могу вернуться, когда захочу.
Вечером мастер отнёс меня фрау Штольц. Многие женщины радуются так, когда возлюбленный возвращается с войны (такого сорта людей я видела много позже), но фрау Штольц засияла от счастья всего лишь при виде меня. Она радовалась возвращению своей собственности, которой гордилась больше всего на свете. Эгоистичная эстетка! В тот момент она казалась такой прекрасной, что во мне шевельнулась зависть и ревность.

Да-да! Зависть и ревность! Дни шли, я училась чувствовать, теперь я познала зависть и ревность. Тогда, в молодые годы, я была жутко тщеславной, и моё тщеславие целыми днями сидело взаперти в чужом доме, где ко мне относились как к вещи, хотя я считала себя ничем не хуже смертных, а может, и лучше.

Я чувствовала себя обобранной. Это злило меня. И я безумно завидовала хозяйке  - она была замужем, она – свободна, она – человек, она может говорить с Фридрихом. Она! Почему же, Господи, не я?

Я сбегала ещё несколько раз, но Фридрих (за что, любимый?) вновь и вновь возвращал меня фрау Штольц.

Получался замкнутый круг. Моё одиночество порождало много неблагочестивых мыслей… Но что я знала о добре и зле? Да ничего!

Днём окно открывали, чтобы проветрить комнату. С улицы доносились разговоры. Я познавала мир, учила новые слова и понятия, но… Мораль и нравственность  оставались для меня покрытыми завесой тьмы, а я с жадностью впитывала всё остальное: пороки и грехи.
Наконец, когда меня опять, в пятый или шестой раз, вернули хозяйке, я решилась: убью её, чтобы уже никогда не возвращаться в этот дом, а потом открою Фридриху, что я – живая. Вот он – результат лекций, доносившихся с улицы.

Как же преодолеть запертую на ключ дверь? Я слышала от мальчишек с улицы, что можно использовать булавку или заколку, как отмычку… Надо лишь долго и упорно ковыряться в замке.

Я позаимствовала тонкую металлическую заколку из своей прически. Прядь волос упала на лицо, но я откинула её назад. Осторожно, боясь случайно сломать, я вставила самодельную отмычку в замочную скважину. Что делать дальше, я представляла лишь на словах. На улице говорили о надобности правильно надавить на особые выступы, которые спрятаны внутри, и так привести в движение механизм. Скучная и монотонная работа, но я не знала усталости и через час упорного труда освободилась из плена.

Теперь мне предстояло убить… Волновало лишь одно – как? О, не судите меня строго, не обвиняйте в жесткости сердца! Мне ведь тогда ещё никто не объяснил разницу между дурными и благими поступками! Я знала только эгоизм. У меня была цель, и я не ведала, что творила. Впрочем, даже сейчас я не раскаиваюсь. Я почти всё время прожила вместе с Фридрихом, и я была последней и единственной, с кем он говорил перед смертью, и опустила его веки. Но стойте, я забегаю вперед.

Бесшумно я блуждала по дому, пока не забрела на кухню. На разделочном столе, поблёскивая холодом, лежали огромные ножи, видимо, для резки больших кусков мяса. Они очаровали меня, и я сразу же поняла, что именно один из них мне и нужен. Робко я взяла один. Кажется, он улыбнулся мне, подбадривая.

Я поднялась наверх и нашла комнату фрау Штольц.

Во сне хозяйка казалась ещё прекраснее, чем наяву. Принцесса. Всё дышало в ней жизнью и блаженством. И я возненавидела её сильнее. Рядом лежал её муж и изредка всхрапывал. Счастливая! У тебя есть муж! Но почему же ты так безжалостно отнимаешь у меня мастера???
Нет смысла вспоминать и описывать убийство. Я всё проделала хладнокровно и чётко. Муж ничего не услышал. Наверное, даже кровь, пропитавшая подушку и простыню, не разбудила его, когда, наконец, добралась до другой половины постели.


Я вновь вернулась в родную кукольную лавку. Утром Фридрих нашёл меня на пороге и, удручённо покачав головой, отнёс в подсобное помещение. Сейчас придут посетители, но когда они уберутся восвояси, мы сможем поговорить.

Я отказалась от идеи продумать ход объяснения. Пусть всё получится само собой. Смертная женщина, конечно, придумала бы что-то сложное и заумное, но моя хитрость ограничивалась простотой. Я должна действовать, а не ждать целую вечность!

— Фридрих, — сказала я, когда мастер вошёл. — Фридрих.

Вот и всё. Просто, правда ведь?

Он остановился, выронил из рук свёрток парчи и взглянул на меня. Смотрел и не верил. Он чуть отступил назад и слегка зашевелил губами, будто хотел что-то сказать, но потерял голос.

— Здравствуй, мой мастер, — произнесла я и замолчала. Я не могла больше говорить, я опасалась. Ну же, Фридрих, ответь мне что-нибудь! Если б у меня было сердце, оно бы сейчас остановилось или разорвалось на части. Не знаю.

Но Фридрих, мой милый, мой желанный, будто бы не верил. Он моргал, протирал глаза, в которых мелькали то страх, то удивление. Но нет – видение не исчезало, кукла по-прежнему стояла на полу и в ожидании смотрела на него.

Сглотнув, Фридрих, наконец, рискнул приблизиться ко мне, неуверенно и немного испуганно.
— Невозможно, — прошептал мастер, прикасаясь ко мне так, словно я была призраком.
«Слава Богу», — подумала я и улыбнулась. До этого мгновения меня мучила неизвестность, почти переходившая в отчаяние. А что если я всё только испорчу и навсегда потеряю моего возлюбленного?

— Возможно - это ведь реальность.

Я взяла его большую ладонь в свои маленькие ладошки. Я улыбалась и жаждала передать своё счастье Фридриху. Испуг и изумление в его глазах потихоньку исчезали, но очень медленно.
— Чувствуешь?

— Невероятно… — шептал Фридрих.

О любви я молчала, слова застыли у меня в горле. Бедный Фридрих был слишком потрясен. Я боялась, что больше он не выдержит. Мой мастер смотрел на меня по-новому, по-особому. Я – ожившее творение человека. Но ведь только Бог созидает…

Маленькая королева кукол… Миниатюрная копия взрослой женщины, самой-самой красивой. Копия, а не женщина! Моя грудь не была мягкой или упругой, мои губы и глаза никогда не меняли свой цвет. Я – застывшее изваяние. Но всё же я двигалась, мои глаза могли смотреть удивленно или вопросительно, и порой в них мелькали страх или радость. Мои губы шевелились, когда я говорила, а голос звучал тихо. Но я не могла узнать на себе, что такое, когда сильно-сильно бьётся сердце, как болят мышцы или хочется спать.

— Что же мне с тобой делать? — задумчиво сказал мастер.

Я лишь вопросительно посмотрела на него, лёгкая улыбка тронула мои губы.
— Нельзя никому говорить, что ты кукла. Да ты и сама это понимаешь. Ведь что-то же заставляло тебя так долго молчать! Но всё тайное рано или поздно становится явным… Ты ведь не хочешь сыграть роль музейного экспоната?

— Нет, но как мы сможем сохранить в тайне мою сущность? — произнесла я. — Мне хочется жить с тобой в тишине и покое.
Я высказала вслух свою самую сокровенную мечту, но Фридрих как будто не придал ей особого значения.

— Я знаю, что мы сделаем. Мы уедем в другой город, где нас никто не знает…
Мгновение я пребывала на вершине блаженства. Затеряться вдвоём в огромном мире! Жить вместе, наслаждаться друг другом каждое мгновение! Существовать только друг для друга! Дышать счастьем!

— …мы сможем сказать, что ты моя дочь. Да это и в самом деле так! Я смогу о тебе заботиться!  — от радости мастер хлопнул в ладоши.
И я упала в бездну. Я летела к чёрному дну, а Фридрих оставался наверху в ореоле света.
Дочь, а не любовница.


2.


Утром, когда мой мастер собирал вещи и думал, что же делать с оставляемым кукольным делом, в лавку зашёл лейтенант полиции. Коренастый, с глубоко посаженными глазами и тёмной шевелюрой, он не без интереса осмотрелся и задержал взгляд на мне. Я, не успев уйти в кладовку, сидела на прилавке, притворяясь неживой. Надеюсь, он всего лишь залюбовался моей красотой, а не заподозрил что-либо.

— Фридрих Краус?
— Это я, лейтенант.

Фридрих закрыл журнал, в котором вёл подсчёт доходам и расходам.
— Чем могу служить?

Лейтенант рассказал, что фрау Штольц убили (при этом он вновь бросил взгляд на меня, неужели догадался?), задал мастеру несколько вопросов и закончил тем, что попросил Фридриха остаться в городе до окончания расследования. К счастью, мой мастер ни словом не обмолвился о запланированном отъезде.

Конечно, это разрушило наши, то есть мои, планы. Поскольку убийцу они не найдут (ищут-то среди людей, а не кукол, хотя взгляд лейтенанта мне и не понравился), то мы рискуем застрять в городе надолго. С другой стороны, мы могли тихонько распродать весь товар и после без ущерба уехать.

Днём я пряталась, а вечером Фридрих приходил ко мне и рассказывал о визитах  лейтенанта полиции. Тот снова и снова задавал вопросы. Его расследование пока не двигалось с места. Говоря об этом, Фридрих смотрел на меня почти так же странно, как и лейтенант. Уверена, он догадывался, что фрау Штольц убила я.

Время шло, Фридрих волновался всё больше и больше. О себе или обо мне?  Знаю: он уже всё понял и боялся крупных неприятностей, ему тоже не терпелось покинуть город. Но уехать означало навлечь на себя подозрения, а вслед за ними и  погоню. За себя я не боялась, но за Фридриха – да. Он человек, а люди так чувствительны к проблемам. На ночь при неверном свете жёлтой свечи я рассказывала ему милые истории о безоблачном будущем. Так мы и держались.

Через месяц тревог и волнений вновь появился лейтенант полиции и сообщил, что расследование окончилось ничем и закрыто.

Для вида мы пробыли в городе ещё пару месяцев, за которые Фридрих  распродал всех оставшихся кукол и выручил достаточно денег для нашего путешествия. Теперь я понимала, что скорый побег связан с неудобствами, а медленный будет приятен и комфортен.
Поздно вечером мы погрузили наши пожитки в добротную повозку, в каких раньше путешествовали бродячие комедианты, и тронулись в путь. Гнедая лошадка весело везла нас по пыльной дороге мимо рек, озёр, лесов и деревень. Один вид сменялся другим, но в них не было ничего особенного.

Путешествие мне не понравилось. И потому я почти всё время пряталась в кузове. Лесные и пыльно-дорожные пейзажи нагоняли на меня тоску. Мне хотелось в тишине и темноте, чтобы ничто не отвлекало, лелеять свои мечты.

Последующие несколько или много лет мы скитались по разным городам и деревнями. Мы видели такие же большие провинциальные города, как покинутый нами Н***бург. Слабая душевная боль начинала сдавливать меня, когда я попадала туда. А деревни казались мне жутко скучными. Мне нравилось лишь в поселениях, которые казались переходной зоной между городом, с которым меня связывали воспоминания, и неинтересными деревнями, где можно было наслаждаться однообразной природой.

Везде мы наскоро открывали кукольную лавку. Фридрих делал игрушки, а я, притворяясь человеком и его дочерью, помогала ему. Каждое утро я накладывала на лицо специальную пудру, чтобы усилить сходство с живой девушкой. Руки я затягивала в хорошенькие перчатки. Но я всё равно избегала лишних встреч, а люди совершенно ничего не подозревали.
Где бы мы ни остановились, всюду и взрослые, и дети с большим интересом и восхищением любовались изделиями Фридриха! Мастер был счастлив, а я была счастлива оттого, что находилась рядом с ним. Тогда меня ничто не заботило и не угнетало, даже то, что за нами всё же отправили погоню. Но я не задумывалась над тем, как же так получилось. Настигнут нас только в будущем – зачем же терзаться и бояться раньше времени?

По справедливости надо сказать – это были наши самые счастливые дни.

Рождество застало нас в южном приграничном городке. Мы не собирались покидать нашу родину, просто нам захотелось провести зиму там, где теплее. А здесь стояла отличная погода: холод выбирался из своего убежища только ночью, а днём становилось настолько тепло, что таял снег. Но к Рождеству всё же земля промерзла, а на окнах иногда появлялся седой иней. И я, не чувствовавшая холода, по достоинству могла оценить белоснежную красоту: серебристые черепичные крыши, прозрачный лёд и забавные скульптуры, сделанные талантливыми мастерами. Сначала мы тоже хотели принять участие в конкурсе, но потом побоялись привлечь ненужное внимание.

В канун праздника Фридрих купил на базаре большую пушистую ёлку, и теперь в гостиной стоял приятный запах хвои. Хвои и свободы. Так свежо!

Целыми днями Фридрих мастерил рождественские игрушки, а я помогала ему – подносила краски или же принимала деньги у посетителей и заворачивала подарки.
Для рождественского ужина мой возлюбленный приготовил гуся, а я украсила его кусочками фруктов. Возможно, вам покажется, что этого мало. Но для одного человека (я ведь не нуждаюсь в пище) было достаточно, к тому же мой мастер не испытывал тяги к кулинарным излишествам.

Фридрих подарил мне новое платье, скромное и серое, с белым фартуком и деревянными башмачками. Обычно я одевалась в скромное коричневое платье, поскольку моё бальное могло вызвать ненужные расспросы. Вам бы не показалось странным увидеть в кукольной лавке маленькую принцессу? Теперь же я могла выбирать между двумя коричневыми нарядами и новым, серым. Хоть этот цвет и не был моим любимым, но я радовалась.
Всю ночь мы проговорили. Напившись и наевшись, Фридрих расположился на ковре перед камином, а я, как козочка, прыгала по дивану, изображая нимф и дриад, а иногда накидывала плащ и завывала как призрак. Он смеялся.

Наконец, Фридрих погрузился в сон. Я осталась сторожить его. Какое-то время искренне любовалась им. Во сне все люди кажутся особенно красивыми. У них такие безмятежные лица, от них будто исходит внутренний свет!

 Мне захотелось прогуляться. Я любила бродить ночью, когда Фридрих спал. Только в это время я могла увидеть белый снег в золотистом свете фонарей. Мне нравилось наблюдать за вальсом снежинок.

В тот день снега выпало немного, и под ним я могла разглядеть чёрную землю. Загребала снег руками и кидала его в воздух. Он белым салютом падал на меня.
Послышалось ржание лошадей. Я юркнула в переулок и осторожно высунулась из-за угла. Мимо проехала полицейская карета с надписью «Н***бург».

Они приехали за нами. Вот так рождественский подарок! За что же? Мы ведь так счастливы! Мир, в котором мы живём, ужасно несправедлив. Он не любит счастливых. В тот момент обида и злость мешали мне вспомнить, как много счастливых людей я видела раньше, и понять, что жизнь не может быть сплошной белой полосой, иначе это уже не жизнь!
Переполненная тревогой, я окольными путями добежала до лавки. Фридрих спал, подложив под голову диванную подушку.

— Вставай! Вставай! — я опустилась на колени перед ним.
— Что случилось? — Фридрих с трудом разлепил веки.
— Полиция!
— Где? — сон сняло как рукой. Мутные глаза Фридриха стали серьёзными.
— Только что приехали в город. Они из Н***бурга. Фридрих, милый, уверена, они ищут нас.
— Собираем вещи.

Мы быстро покидали всё самое необходимое в повозку, в том числе и деньги за жильё, которые полагалось после Рождества вручить нашему хозяину. Да, мы не приняли на себя роли благородных беглецов.

Выбирая самые заброшенные улицы, мы благополучно покинули город и  вновь  отправились в путь-дорогу, не зная, что нас ждет впереди и где мы осядем в следующий раз.
— Знаешь, Фридрих, может, тебе сменить внешность? — предложила я, высовывая голову из кузова. Фридрих сидел на месте кучера и напевал весёлую мелодию. От мороза его лицо покраснело.

— Отрастить усы и бороду?
— Ну да. Так они тебя не узнают. А я постараюсь как можно меньше попадаться людям на глаза. Однажды нас забудут.

Тогда мы решили ездить по самым безлюдным дорогам и посещать самые скромные деревеньки, где нас едва ли будут искать. Благо деньги на жизнь у нас пока водились.

С каждым днём я всё больше и больше любила Фридриха. Но любовь это была собственническая. Он в шутку называл меня маленькой эгоисткой и непослушной дочуркой, а я разносила в пух и прах девушек, посмевших не так взглянуть на моего мастера и которым Фридрих благосклонно улыбался. Ох, как бы я хотела быть его женой!

Но я кукла. А он – человек. Смертные мужчины должны принадлежать смертным женщинам. А куклы должны быть игрушками их дочерей.

Но я любила. Я желала. Я хотела, чтобы он каждую секунду своего свободного времени посвящал мне! Но приходилось делить его с другими, а Фридрих не стеснялся заглядывать к куртизанкам или заводить  любовниц. Конечно, так было не всегда, но рано или поздно люди срываются. Воздержание и целомудрие – это далеко не для всех.

Как я его любила! И как страдала! Ревность рвала меня на части, любовь повергла в пучину отчаяния! То, что я чувствовала к фрау Штольц, - это просто смехотворно. Это-то теперь и ревностью стыдно назвать! Настоящие страсти, сводившие с ума, мучившие, убивавшие, я познала только теперь.

В тот раз мы остановились в городе-деревне. Здесь люди жили в каменных домах, но дороги не были вымощены камнем, и всюду было разбросано сено для лошадей. Люди казались простыми и неказистыми. В их чертах я, как ни старалась, не могла найти чего-либо благородного или привлекательного. К тому времени я уже знала, что богатые владельцы замков любят развлекаться с крестьянками из близлежащих деревень, а потомство от этих встреч, хоть и живёт среди крестьян, но часто имеет тонкие аристократические пальцы или горделивый взгляд. Но здесь их не было. Казалось, этот полугород существовал сам по себе.
Наша повозка въехала в город через разрушенные каменные ворота.

— Добрый день! — дорогу нам преградил человек в потрёпанной военной форме.
— Добрый день! — поздоровался мастер, а я, надвинув шляпку пониже на лицо, сделала вид, что дремлю.
— Издалека?
— Да, из К***орфа, — солгал мастер. Я-то точно помнила, что предыдущий город носил другое название.
— Вы одини?
— С дочерью.

— Эта чудесная разодетая красавица? Будьте осторожны, сударь, по дорогам бродит жестокий убийца, сбежавший из Н***бурга, — предупредил военный.
— Откуда? — переспросил мастер. Его голос звучал на удивление спокойно.
— Из Н***бурга, что к востоку отсюда. Три дня пути.
— И давно он бродит и пугает честных путников?
— О, достаточно давно. Он неуловим! Будьте осторожны!
Фридрих кивнул и даже чуть приподнял шляпу.


Холодным осенним вечером мой мастер отправился на прогулку. Но оделся он крайне странно: чёрный плащ с меховым воротником, новые начищенные сапоги и трость, которая делала его похожим на аристократа.

Когда я уже извела последний огарок свечи и искала новый, то услышала стук в дверь и приглушённые голоса в коридоре: мастера и женский. Это меня встревожило. Вначале я испугалась, что непрошеная гостья может случайно разгадать мой секрет. Но вскоре поняла, что надо мной нависла другая угроза.

Они прошли в спальню. Тогда-то я обо всём и догадалась!
Женщина пискляво смеялась, а Фридрих что-то ей отвечал, но то и дело прерывался. Я слышала звуки поцелуев и стоны. Шуршало платье, потом на пол упал тяжёлый корсет. Шаги. И звук сжавшейся пружины матраса.

Что мне было делать? Я растерялась. Но, подумав, вспомнила, что в мастерской есть маска собаки, сделанная для праздника. Надев её, я накинула на плечи чёрный плащ, рывком открыла дверь в спальню и с диким криком бросилась на любовницу. Я успела заметить её перекошенные от ужаса голубые глаза и маленький носик в веснушках. Я царапала её и лаяла, чуть подвывая. Насмерть испуганная женщина даже не пыталась понять, что происходит. Она закричала и, схватив одеяло, выбежала из комнаты.
Внизу хлопнула входная дверь.

Я смеялась, скидывая маску. Впервые я понимала, что такое, когда тебе по-настоящему весело. Я победила! Я избавилась от этой воровки!
Фридрих… Он был удивлён моим поведением. Разочарован? Расстроен? Ну, точно недоволен! Но это ничего, всё забудется.

— Что это значит? — наконец, спросил Фридрих. — Ты с ума сошла?
— Зачем ты её привел? Разве мы плохо живём вдвоём?
Фридрих выглядел смущённым. Кажется, он считал меня слишком юной, чтобы рассказывать о своих потребностях.

— Хорошо, но… — Фридрих вздохнул. — Ладно, Дорселла, пошутила и будет тебе. Убери маску и плащ. А я пока сложу её платье. Наверное, завтра она придёт за ним.
Он так легко сдался, а я праздновала свою победу. Но тогда я ещё не догадывалась, что он, как и все люди, будет хитрить и юлить. Человек может, задавшись целью, свернуть с пути, найти другую дорогу, даже отступить назад, но он всё равно будет двигаться вперёд.
Фридрих обманывал меня, наивную.

На следующий день пришла ночная гостья. Лицо её было сурово, а в глазах застыла обида.
— Прошу извинить меня за вчерашнее, — ласково сказал Фридрих, подавая женщине пакет с её одеждой.

Она приняла его молча, не выразив каких-либо эмоций. Лишь уходя, она обернулась и сказала:

— Получше приглядывайте за своей собакой.

Если бы я в тот момент не переносила поднос с фарфоровыми изделиями, то точно бы укусила эту злую женщину! Так оскорбить меня! Но я не могла бросить фарфор - он был нужен моему милому Фридриху.

Вскоре история повторилась: в дом пришла другая женщина. Я нервно расхаживала по своей комнате и заламывала руки. А из спальни Фридриха доносились звуки. Меня обманули. Меня считали ребенком. Мою любовь отрицали. Как описать то неземное страдание и боль, что остались моими единственными чувствами? В ту ночь мне хотелось умереть, только бы больше не слышать этих сладостных стонов! Страдание, страдание, предательство! Я – бессильна. Хотелось бежать, хотелось рвать на себе волосы, хотелось… Уж не знаю чего… Чего угодно, даже если бы я больше никогда не увидела Фридриха.

Но я взяла себя в руки и стала преследовать любовниц мастера, изводила их ночными кошмарами. А он смеялся и злился. Всё было как в дешёвой комедии, призванной веселить испорченную публику.

Между нами негласно установилось состояние войны. Она начиналась всякий раз, когда Фридрих возвращался домой не один, и заканчивалось, когда девушка в ужасе убегала.
Мы терзали и мучили друг друга. И каждый от борьбы получал сладостно-горькое удовлетворение.

Всегда Фридрих знакомил меня с очередной любовницей. И брал с меня обещание, что я буду хорошо к ней относиться. Но я не могла! Я мазала лицо фосфоресцирующей краской и ночью будила его подружек. Они с криками и в одной нижней юбке выбегали из комнаты.
Фридрих иногда ругал меня, иногда смеялся.

Но однажды Фридрих разозлился всерьёз.
— Дорселла, может, хватит рушить мою жизнь? У меня ведь был дом, была семья… Я всё бросил!

Сколько укора слышалось в этом коротком монологе! Я любила и страдала. И он  тоже мучился, но вечно дарил свою любовь другим, даже не помышляя обо мне.

 «Была семья»… Семья… Да что я знала о моём любимом Фридрихе, кроме того, что он – великий творец? Ничего. Может, у него были жена, ребёнок, а он бросил их из-за меня, ради моего спасения.

Он страдал. Страдал, потому что я любила его. Но он мой создатель…
Дорселла, но разве он сотворил тебя, чтобы ты его любила и терзала своими преследованиями? Нет, он просто смастерил тебя, чтобы продать. Хватит обманываться! Раскрой глаза! Ты ему не нужна. Ты только губишь его, губишь! Не в тебе он нуждается, не в твоей любви, а в свободе!

И я предалась отчаянию. В одно мгновение я погрузилась в самую тёмную пучину горя. Я проклинала всех и вся. И себя, и мастера, и снова себя.
Моя случайная жизнь - бессмысленное причинение боли любимому. Лучше бы я так и оставалась спящей бесчувственной куклой!

Я любила. От безысходности любила всё сильнее и сильнее.
Я должна исчезнуть, чтобы прекратить страдания моего мастера, пусть он насладится жизнью. А я? Я буду вспоминать о нём.

Господи, если ты только есть, за что мне такая мука? Я ведь не человек, а всего лишь кукла. Почему я страдаю? За чьи грехи расплачиваюсь?

Я убежала в лес. Колючие кусты изорвали моё платье, а раскидистые ветви то и дело били по лицу. Вскоре я замедлила бег, а потом и вовсе пошла пешком по лесной дорожке. Не знаю, сколько так продолжалось. Я ведь не чувствую усталости или физической боли.
Когда от платья моего остались лишь грязные клочки, а туфли потерялись, я  остановилась. Впереди – широкая дорога, позади - густой лес. Никогда мне уж не вернуться назад к Фридриху, ибо обратного пути я не найду. Хотелось плакать, но я не могла. Как же жесток Бог, что наградил меня такими лишениями!

«Наверное, это потому что я не должна была оживать. Я – ошибка. Бог не жесток. Это я не на своём месте, потому у меня всё плохо. Я должна быть мёртвой куклой»
Я присела на камень. Вот бы кто-нибудь похоронил меня в холодной земле, а сверху забросал булыжниками!

Проезжавшая мимо карета остановилась. Открыв дверцу с фамильным гербом – перекрещенные мечи и лилия на голубом фоне - из экипажа выскочила маленькая светловолосая девочка.
— Смотрите: какая хорошенькая кукла! Уверена, она очень хорошенькая, если мы её вымоем! – говорила девочка, подбежав ко мне. Она рассматривала меня со всех сторон и улыбалась. А я незаметно расглядывала и её.

Мне понравилось её открытое жизнерадостное лицо. Счастливые люди всегда прекрасны. Маленькая девочка, такая маленькая, такая хорошенькая, светловолосая, синеокая… Живая куколка из плоти и крови… Только она похожа на маленькую девочку, а я на взрослую леди, хоть ростом мы и равны.

Гувернантка критически осмотрела меня.
— Камилла, лучше купить новую куклу. Эта уж какая-то слишком старая и страшная. Да и что скажет твоя мачеха, когда узнает о твоём поведении? Разве прилично вот так вот  кукол на дороге подбирать?

— Ну что ты, фрейлейн Кристина, мачеха ни о чём не узнает. Мы почистим  Марцеллу… Потом посмотри, какая она необычная! Она очень похожа на взрослую девушку! Смотри, какая у нее талия! А руки! У какой куклы ты ещё видела такие? Мы должна взять Марцеллу. Если мы её здесь оставим, то ей будет холодно и страшно. А мачехе ты ничего не говори.
И девочка улыбнулась прекрасной белозубой детской улыбкой.

Фрейлейн Кристина вздохнула и подняла меня с камня. В карете гувернантка посадила меня рядом с собой, подальше от девочки. Обращалась она со мной крайне брезгливо.
Замок, в котором жила Камилла, не был сказочным розовым дворцом, населённым феями и эльфами. Девочка жила в мрачном гиганте с толстыми стенами и холодными коридорами, но её смех озарял и оживлял замок.

Год за годом я томилась в детской в безмолвной компании остальных кукол и игрушек. А в играх Камиллы всегда исполняла роль мамы. Девочка часто мне говорила: «Марцелла, ты такая взрослая! Как я рада, что нашла маму для своих кукол! Когда я выйду замуж и уеду, ты ведь их не покинешь?»

Наивная и прекрасная малютка. Я восхищалась ею. Но в то же время я видела, что эта добрая девочка всё же недалёкая. Время шло, однообразные игры и серые дни мне наскучили. И лишь фантазии о том, как бы прекрасно мы могли жить с мастером, грели мою душу.
Я не могла не вспоминать о Фридрихе. Ведь даже атеисты время от времени говорят о боге. В моих мечтах мастер был неизменно молод, но, глядя на взрослеющую Камиллу и стареющую фрейлейн Кристину, я понимала, что и для моего возлюбленного время не застыло.
Узнаю ли я его, когда судьба вновь сведёт нас вместе? Тогда он был молод, а молодость не знает возраста. Но как только увянут цветы юности, начнётся страшный отсчёт.

— Какая интересная кукла! — сказала Луиза фон Гельфендорф.

Подруга Камиллы  лишь вчера приехала в замок погостить, но уже успела наделать шума. Она прохаживалась по коридорам с таким пренебрежительным видом, будто всю жизнь жила во дворце, а наше жилище  – конюшня. Луиза не преминула отпустить несколько язвительных комментариев по поводу убранства замка, особенно резко она отзывалась о парадных портретах предков Камиллы, она посмела назвать их «угрюмыми, с носами коршунов, стариканами, которые явно были не чисты на руку». Об этом я узнала из разговора двух миловидных служанок, которые обычно убирались в игровой. И как только моя юная хозяйка могла дружить со столь дерзкой и невоспитанной особой?

— Это Марцелла, моя любимая, — сказала Камилла.

— Любимая? — удивилась Луиза. — Но ведь мы обе с тобой уже не дети, а тринадцатилетние девушки. Нам не пристало играть в куклы.

— Да, я уже давно с ней не играю, но всё равно очень люблю. Почему ты говоришь, что она интересная?

— А как ты думаешь? — с вызовом произнесла Луиза. — Она так не похожа на всех остальных кукол. У неё ведь не такое бесформенное тело, как у других! Она похожа на настоящую молодую женщину, только меньшего роста. Очень искусная работа! Откуда она у тебя?

— Мы её нашли у лесной дороги.

— Правда? — в голосе Луизы прозвучала фальшь. — Наверное, это королева лесных фей за какой-нибудь проступок наказала её, превратив в куклу.

Обе девушки рассмеялись. А мне сравнение польстило.

— Камилла, но ты ведь подаришь мне Марцеллу?

От улыбки моей юной хозяйки не осталось и следа, хмурая морщинка появилась на её лице.

— Я не могу, — серьезным тоном ответила Камилла.

— Но ты ведь всё равно с ней больше не играешь! А я бы отдала её моей младшей сестре.
— Я не подарю тебе Марцеллу.

— Жадина! — Луиза грозно топнула ножкой и выбежала из комнаты.

А я радовалась, что не попала в руки этой капризной девчонки, и с тех пор я стала считать Камиллу не только моей новой хозяйкой, у которой я живу в силу превратностей судьбы, но и другом, и защитником.

Накануне  рождества Камилла выглядела расстроенной. Она улыбалась притворно, но говорила всем милые слова. Но от меня правду было невозможно скрыть. Думая, что в кукольной комнате нет никого живого, Камилла часто приходила сюда и плакала. Из её шепота я поняла, что она влюблена в чужого жениха.

В праздничную ночь Камилла снова пришла порыдать. Она опустилась на пол и прислонилась к пуфику, а я наблюдала за ней. Девушка плакала почти бесшумно, словно где-то за окном вода стекала по водосточной трубе в осеннюю ночь. Бедняжка! В то время, как все веселятся, она вынуждена была сбежать с праздника, ибо радость гостей так не сочеталась с её грустью!

Мне стало очень жаль её… Да и как не посочувствовать доброй девочке, которая дважды спасала меня? Ах, я многим ей обязана, но что я могу для неё сделать?

— Любовь не всегда бывает взаимной, — тихо произнесла я.

Камилла вздрогнула и будто бы очнулась.

— Кто здесь?

Я молчала, а Камилла медленно прошлась по комнате, заглядывая за каждый диванчик, но никого не нашла.

— Послышалось, — решила девочка и отошла к окну. Перед её взором предстали бескрайние заснеженные просторы и река, скованная льдом. В ночной черноте мягко падали пушистые хлопья снега.

— И когда любовь не взаимна, главное – не причинить другому боли, — вновь заговорила я.
Камилла испуганно обернулась.

— Кто вы?

Но я промолчала, боясь, что девушка увидит, как шевелятся мои губы. Камилла вытерла слезу кружевным платочком.

— Да, Луиза очень расстроится, если я отобью её жениха. Она, на самом деле, очень хорошая девочка, хотя иногда и говорит гадости, но ведь Франц искренне её любит!

И лицо Камиллы вновь озарилось радостью. Моя милая, моя наивная Камилла, подожди, пройдёт время, ты встретишь свою любовь. Это я, заколдованная фея, тебе обещаю. А знаешь почему? Ты очень добрая, очень бескорыстная. Если бы только все люди были такими, как ты!
Улыбаясь, Камилла вернулась к гостям и танцевала до утра. И я тоже улыбалась.

Через пару лет Камилла превратилась в красивую невесту барона фон Митцель. И хотя все признавали этот брак неравным, ведь Камилла приходилась дальней родственницей королевской фамилии, а жених, незнатный барон, владел скромным поместьем в южных землях, но моя милая хозяйка была искренне счастлива! Её глаза  сияли подобно солнцу.
Скоро Камилла покинет меня. Я останусь томиться в одиночестве, ведь никто даже не придёт навестить куклу. Камилла уедет далеко на юг, фрейлейн Кристина найдёт другую работу, а мачеха, которую я за все годы ни разу не видела, конечно, тоже не заглянет ко мне.
Я буду пытаться заснуть вечным сном, изредка вспоминая Камиллу и часто – Фридриха. Буду томиться, пока бьётся сердце моего бога. И когда смерть похитит его дыхание – закончится и моя жизнь. 

Надеюсь на это, иначе меня ждёт ад на земле.
Но прежде чем Камилла успела навсегда попрощаться с отчим домом, Фортуна неожиданно вспомнила меня и благосклонно улыбнулась.

— В город приехал кукольный мастер. Ах, какие у него замечательные игрушки! — услышала я голос Камиллы. — Жаль, что я уже не играю, иначе бы с удовольствием поскакала бы на той чудесной лошадке. Вы видели её гриву? Настоящая! Потрясающе! Я в восторге. Кристина, мы должны обязательно ещё раз съездить в город. Я подберу там что-нибудь для своих будущих детей!

— Может, мы купим Марцелле новое платье? Она ведь может пригодиться вашим дочерям.

— Конечно-конечно! Погрузи-ка Марцеллу в карету, пусть поедет с нами.

Кто же этот таинственный мастер кукол? Уж не мой ли милый Фридрих?! Господи, благодарю! Скоро я увижусь с ним! С возлюбленным Фридрихом! И в одно мгновение я забыла о своём решении никогда более не видеться с мастером. Нет, это он не должен больше меня видеть, но я могу доставить себе больно ранящее удовольствие ещё раз взглянуть на него прежде, чем Камилла навсегда увезёт меня из этих мест.

Но как же страшно! Вдруг передо мной предстанет обезображенный старец?

Фридрих… В его глазах я увидела то, чего никто не мог узреть. Грусть, тоска – такие, словно из жизни ушло что-то невообразимо важное. Ужасно было его одиночество. В нём уже не чувствовалось прежней жажды жизни. Он превратился в ходячего мертвеца!

— Значит, он скучает по мне. Ему не хватает меня, — с радостью поняла я.

Я не могла не вернуться к нему. Я сбежала от Камиллы, ускользнула, когда та отвернулась, и растворилась в толпе. Наверное, несчастная девушка подумала, что меня украли. Но она скоро забудет меня. Кто я для неё? Всего лишь игрушка.

Вечером я встретилась с моим милым Фридрихом. Я зашла в лавку, когда там ещё толпилось много народа, и спряталась. Как только магазинчик закрылся, я покинула своё убежище и бросилась в объятия мастера. И сколько радости выражали его глаза! Всё вернулось на круги своя. Он обнял меня и заплакал.

Его виски покрылись серебристой пылью, морщинка пересекла его мужественный лоб. Не осталось ни следа былой молодости. Теперь его красота – это грустная красота мужчины, который уже вплотную приблизился к порогу, отделяющему зрелость от старости.
Мой Фридрих старел, время уходило. Сколько нам ещё осталось пробыть вместе? Безумная дурочка, я уничтожила двенадцать лет, которые мы могли провести вместе…
Фридрих плакал за меня - за нас обоих. И в его слезах мы оба находили утешение. И я клялась, что никогда больше не покину его, что бы ни случилось.

Все люди умирают. Фридрих тоже… Что он будет вспоминать на смертном одре? Ведь счастья, настоящей любви не было в его жизни.

Но было чудо. Я. Он – творец. Уже одним этим можно гордиться. Но я усвоила, что людям этого мало. У людей по-настоящему живая душа. Им всегда чего-то не хватает, даже если у них всё есть.

Фридрих всегда желал мне только добра, а я платила ему любовью, которая рушила его жизнь. Именно по моей вине он был несчастлив!

Могу ли я исправиться?

Не знаю… Я постараюсь.

Я лишь однажды попыталась приготовить завтрак, но чуть не спалила дом, в котором мы жили. Точно так же я не могла чинить одежду, потому что мои руки не были к этому приспособлены. Я пыталась скрасить его ночи рассказами, но со странной дрожью в голосе, Фридрих отправлял меня спать в гостиную. Я садилась в кресло перед столом, на котором были разложены материалы для новой куклы и платьев. И просто ждала утра, когда Фридрих проснётся и спустится в гостиную работать, а я буду наблюдать. Мы уже перестали открывать мастерские, а снимали симпатичные домики, где Фридрих работал в гостиной. Я садилась в кресло и думала… То, что я чувствовала, недоступно людям. Я сидела перед священным местом, перед алтарём, где Бог творил мне подобных.

Но я забыла сказать, что перед тем, как навсегда покинуть местность, где располагался замок Камиллы, я поведала Фридриху о своих приключениях. Тот был рад, что я провела время в достойной компании. И мы оба одновременно выказали желание послать юной Камилле утешительный подарок. Фридрих хотел отправить ей музыкальную шкатулку очень искусной работы с движущимися фигурками принцев и принцесс в бальных платьях. Но я настояла на том, чтобы Фридрих смастерил куклу, хотя бы на одну сотую доли похожую на меня. Только такая игрушка послужила бы хорошим утешением для Камиллы. Ведь она так любила меня! Новая кукла была ростом не более тридцати сантиметров, но имели такое же точёное тело с осиной талией, как у меня, и руки и лицо, также посыпанные серебристой пылью. Её мы и отправили в замок с запиской: «Милой Камилле от Марцеллы и её мастера». А после мы пустились в свои странствия.

Время шло… И что-то менялось во мне. Любовь осталась, но превратилась в тихий и спокойный ручеёк. Я осознала всю бессмысленность своих попыток и бросила их. Теперь я только помогала Фридриху в работе. Между нами установилось молчаливое согласие: я больше не кидаюсь на женщин, которые заинтересованно на него посмотрят, а он не заводит отныне любовниц. И мы живем вдвоём.

Так мы и жили, но со временем я стала замечать, что и такое равновесие делает Фридриха несчастным. Ему уже больше сорока (или пятидесяти? Я не знала точно), а у него нет семьи, и даже любовницу он боится завести. Он одинок, хотя я рядом. Временами мне казалось, что он меня ненавидел…

И тогда я ненавидела себя. Что бы я ни делала, я обрекала Фридриха на несчастье. Мне уже не нужна была его взаимная любовь, мне хотелось, чтобы он просто был счастлив.
Во имя любви и ради Фридриха я должна умереть! Когда я умру, порвётся тонкая ниточка, связывавшая меня и мастера. Ему больше не придётся жить в надежде на моё возвращение. Он будет свободен! Да, конечно, ему будет больно сначала. Но жизнь без боли невозможна. Боль пройдёт, он найдёт тихий уголок, найдёт людей, которые будут его любить…
Да, лучше умереть. Так я спасу нас обоих.

В нашей импровизированной мастерской я нашла огромный нож. Умереть?.. Что такое смерть для существа, которое вообще не должно было познать жизнь? Жаль. Очень жаль и тяжело обрывать своё существование. Но пришло время вернуть Богу его дар.
Я должна ещё раз, последний раз, попробовать спасти Фридриха от меня самой.
Мне не было больно, когда переломилась тонкая шея и голова упала на пол, а тело повалилось вслед за ней…

Как банальна смерть! Тебя просто обступает тьма. Нет ничего страшного, нет ничего болезненного. Я отдалась темноте, она обняла меня и мягко проникла в моё сознание. Стало удивительно хорошо и легко! Теперь всё закончилось и все будут счастливы!

Я проснулась оттого, что горячие слёзы Фридриха падали на меня. Он плакал и шептал:

— Любимая, Дорселла, Дорселла, почему, почему???

— Почему? — тихо ответила я, открывая глаза. Я жива? Почему? За что?

— Бедная моя девочка, несчастное моё творение! Ведь я люблю тебя, люблю преступной любовью! Но как ты не поймёшь, что ты – кукла, а я – человек. И меж нами возможна лишь духовная связь?

Он починил меня. И на моей шее не осталось даже уродливого шрама. Так высоко было его искусство.

Фридрих! любил меня! В тот момент я верила в это! Я была счастлива и несчастна одновременно. Любовь и боль – это две птицы, которые живут в одном гнезде.
Теперь, когда я уже отказалась от Фридриха, он ответил на мои чувства.
И потекли дни, полные покоя и тишины. Я смирилась со своей участью: быть всегда рядом с ним и ждать, когда он позовёт меня. И терпеть всё, что не нравилось мне, но нравилось Фридриху. Я просто должна быть рядом. Смирение – это спасение. Как я раньше не понимала этой простой истины? Мне даровали жизнь, чтобы я всегда сопровождала одинокого Фридриха. Я не должна покидать его, не должна мешать ему. Мне просто нужно быть рядом, как послушной левретке. Это моя судьба, моё призвание!

Однажды я спросила:

— Кого ты мастеришь?

Фридрих, склонив свою каштаново-седую голову над рабочим столом и щуря глаза, раскрашивал лицо куклы. Белое, как альпийские снега, с глазами цвета незабудок.

— Изольду…

— Она будет красивой? — с тех пор, как я узнала о его любви, я боялась, что он смастерит куклу лучше меня, а та, ожив, займёт моё место в его сердце. Тогда моя жизнь вновь потеряет смысл и наполнится страданиями.

— Да.

— Красивее меня?

— Конечно, нет. Красивее моей милой Дорселлы никто не может быть, — ласково улыбнулся мастер.

А я наблюдала, с какой любовью он водит кистью.

— Она – твоя фантазия?

— Нет. Я видел похожую девушку на улице.

О, творец… Снята твоя маска и отброшена в сторону. Ты не создаешь, ты копируешь. Все твои куклы – это образы, оставшиеся в твоей голове после встреч с недоступными тебе красавицами.

Ты просто человек, мой Фридрих. Мой бедный-бедный мастер, не беспокойся – я никому не выдам твоей тайны и не покину тебя. Ты так одинок… Я знаю почему. Бог  на небе тоже одинок, ему тоже грустно порой, поэтому-то он иногда и посылает нам тяжёлые испытания. Он хочет закалить нас, чтобы мы не боялись горестей и трудностей. Ведь он вечен и потому прекрасно понимает, как подчас нам бывает трудно жить… Ах, что я говорю? Он просто часть своей боли перекладывает на наши плечи. У него тоже проблемы со слезами.


— Фридрих, милый Фридрих, а сделай-ка мне подарок, — попросила я, когда за окном бушевала метель, засыпая наш дом снежными хлопьями.

— Какой же ты хочешь подарок, Дорселла? У тебя же вроде всё есть, ты всегда говорила так. Чего же захотелось тебе? — спросил он и продолжил вырезать из дерева головку изящной кошки.

Чего мне хочется? О дорогой, мне много чего хочется: и поездок в далёкие страны, что находятся за морем и где, по слухам, цветут дивные цветы, и большого замка с высокими витражами, и… Но это мелочи. На самом деле, я хочу вновь почувствовать себя счастливой, как раньше.

— Ничего особенного, милый. Но смастери-ка мне красивый медальон на золотой цепочке.

— Хорошо. А зачем он тебе?

— А я бы вложила в него прядь твоих седеющих волос.
Как память о безвозвратно ушедшем прошлом. Мне хотелось иногда открывать медальон, брать прядь его волос и вспоминать, как всё было, и мечтать, как всё могло бы быть.

Время шло. Мой мастер старел. Вот он уже седой старец, стоящий одной ногой в могиле. Ему уже за семьдесят. А я всё та же молодая и красивая кукла. Мы безумно далеки друг от друга. Просто человек и кукла. Что я чувствовала к мастеру? Уже не любовь, только её глухие отголоски. А он? Не знаю, я не понимала его. И мы просто жили вместе, ибо теперь для нас это стало единственным способом нормального существования. Мы – чужие друг другу существа, но всё же связанные одной цепью.

Во мне как никогда была сильна жажда ловить моменты. Мне хотелось скакать на лошади по бескрайним просторам, мне хотелось играть в шумную сказку, в которой мы бежим вместе с Фридрихом. Но поздно… Фридрих стар, ему не нравился смех молодых девушек, ему тяжело ходить, он… медленно угасал. Он часто сердился на меня, порой игнорировал. Он стар и с каждым днем становился всё капризнее. Капризный и ленивый. Меня это раздражало. Мне хотелось расшевелить его, пробудить к жизни, как он пробудил меня. Но я кукла, а не волшебница, я не могла сотворить чудо.

Бессильная, я злилась и на себя, и на него. Понимая, что во многом сама лишила себя тех удовольствий, о которых теперь мечтала, и что Фридрих уже никогда не разделит со мной радостей, я злилась и часто уходила в дальнюю комнату, где давала волю переполнявшим меня эмоциям. Я с наслаждением била фарфоровую посуду и рвала газеты. Становилось легче.
Мой Фридрих лениво мастерил не восхитительную куклу, а просто скромную детскую игрушку.

— Фридрих, ответь мне на один вопрос.

— На какой? — отозвался он через несколько минут. Он любил так делать, а если я повторяла свой вопрос, то сердился и ругал меня. Может, в этой брани он находил способ освободиться от огорчений и обид, что терзали его изнутри?

— Я – твоя фантазия или копия красивой девушки? – наконец-то, я задала вопрос, давно мучавший меня. Задала лишь потому, что боялась, что иначе уже никогда не успею его задать. И вот мой блистающий мир повергнут во мрак.

— У меня была сестра…

Ах, значит, ты всегда видел во мне лишь сестру. И преступно вожделел своей сестры. Я в пол-уха выслушала историю о рано умершей девушке, такой красивой, такой божественной. Идеальной. Которую невозможно было не любить и не желать. Он  был тогда лишь мальчишкой, вступавшим в тот возраст, когда уже становится трудно просто смотреть на красавицу.
Я вышла в сад и там упала в траву. И долго-долго смеялась. Фридрих, мой возлюбленный Фридрих – низменный и пошлый человек. Интересно, подглядывал ли он за своей сестрой, когда та, налив в корыто воды, мылась, наблюдал ли он тайком, как она расчесывала мокрые волосы, как надевала белую рубашку на чистое тело?

И всё же в этой грязи жила божественная искра. Как же порочны и гениальны могут быть люди! И я плод этого странного союза.


3.


Я много слышала о балах. Но ни разу не танцевала на настоящем светском вечере, хотя с самого рождения у меня было восхитительное платье с пышной юбкой. И мне казалось, уже никогда не попаду на бал. Не то чтобы это меня печалило, просто я чувствовала - именно этого мне всю жизнь не хватало. Ведь такие красавицы, как я, созданы, чтобы блистать на балах.

Я прожила много, но толком ничего не видела и не знала настоящей жизни. А драгоценное время неумолимо уходило. И мне страстно хотелось успеть ещё что-нибудь попробовать… Балы занимали все мои мысли. Я всё чаще оставалась одна и мечтала о них. Танцевать я умела и даже очень хорошо умела, Фридрих в молодости научил, но ведь одно дело выделывать пируэты в одиночестве дома, другой – на собрании изысканных дам и джентльменов.

И вот, когда мой постаревший Фридрих чувствовал себя хорошо и пребывал не в скверном настроении, я спросила:

— А могли бы мы попасть на бал?

— На бал? — удивился Фридрих. Он полуспал и, когда я потревожила его, отложил раскрытую книгу, но я успела заметить, что до этого он держал её вверх тормашками.

— Разве ты не хочешь, чтобы твоя Дорселла танцевала на балу? — вкрадчиво спросила я, присела рядом и взяла его руку.

— Конечно, хочу. Но что ты думаешь предпринять для этого?

— Наверное, мы могли бы приехать в столицу, снять шикарный номер в отеле и сказать, что я иностранная герцогиня. Нас бы обязательно кто-нибудь пригласил бы на бал. Ведь в столице часто устраивают балы?

— Да, часто, — с вздохом ответил мой Фридрих. Несчастный! Он был уже слишком стар. Ах, а ведь ещё двадцать лет назад мы могли бы танцевать вместе…

Мы поехали в столицу и поселились в лучшем номере наикрасивейшей гостиницы. Из окна открывался чудесный вид на высокий готический собор. По правде сказать, храм с чудовищами пугал меня. Страшные горгульи и химеры словно говорили мне «конец близок», и я понимала, что они правы.

Всем и каждому мы рассказывали, что я принцесса с Туманного Альбиона. Мы интересничали, ездили в карете, а я высовывалась из окна, прикрываясь веером. Мы эпатировали. Мы привлекали.

И наши усилия не прошли даром. Нас заметили. Нас захотели увидеть на балу!

О, я была счастлива! Моё тщеславие грелось в солнечных лучах! Я буду королевой бала.
Только несчастного вида моего милого Фридриха я не замечала. Или не хотела замечать. Несколько дней постоянных разъездов и гуляний превратили его в совсем немощного старика. Каждый шаг давался ему с трудом, но он всё же находил силы держаться достойно и играть свою роль.

Бал.

Моё чудесное розовое платье со светло-фиолетовыми оборками и мягкие розовые туфли смотрятся великолепно. Белые плечи открыты, руки обтянуты в перчатки цвета нежной розы, а на шее – красивое золотое колье. И Фридрих, мой престарелый учитель, покорно следует за мной.

Последний счастливый вечер. И первый. Я чувствовала себя настоящей женщиной. Прекрасной и желанной. Я – настоящая королева. Королева среди людей. Я упивалась каждой секундой, каждым прикосновением ко мне партнера. Я наслаждалась каждым мгновением, когда во мне видели прелестную девушку, кружившуюся в танце. Я – богиня, пусть даже лишь в воображении.

Я и небольшого роста для человека (хотя и карлицей меня назвать нельзя), но выгляжу взрослой леди. У меня благородная осанка и утончённое тело. Я похожа на маленькую фею из старой доброй сказки.

Обычным женщинам я достаю до груди. Моему мастеру, мужчине высокого роста, я чуть выше, чем по пояс. Так, сравнивая себя по росту с людьми, я вспоминаю Камиллу. Она тоже стала очень высокой, когда выросла… А сейчас уже, наверное, её красота отцветает, а гордая спина вот-вот начнёт сгибаться под тяжестью прожитых лет. Только я вечна и неизменна – маленькая фея доброй Камиллы.

На балу мне довелось танцевать лишь с высокими мужчинами, но они не выглядели смущёнными, и я восторженно смотрела снизу вверх. И никто, никто не замечал, что я не человек, ведь моё лицо, озарённое сиянием прекрасных глаз, было трудно разглядеть, а холодные руки я прятала в бархатных перчатках.

— Сколько вам лет, герцогиня? — спросил во время танца юноша, одетый в очень изысканный фрак и с красивым нашейным платком. Ах, молодость! Я восхищалась красотой и силой окружавших меня мужчин.

— Семнадцать, — ответила я, не зная, много это или мало и можно ли девушкам в таком возрасте посещать балы. Как неопытна я была, хоть и прожила к тому моменту более пятидесяти лет. Или шестидесяти?

— И откуда же вы родом, герцогиня? — ласково спросил юноша. Мне нравились его вьющиеся волосы и взгляд умных тёмных глаз.

— Из королевства.

— Их много, юная герцогиня, — его улыбка вскружила мне голову. Господи, какие же они волшебные, эти людские улыбки! Невозможно не любить!

— Много, и моё – одно из них, — кокетливо ответила я.

— Так вы не скажите?

— Увы, не могу! Я здесь инкогнито, — и подмигнула.

И кто бы ни спрашивал меня, но я упорно хранила тайну.

Когда настало время уходить, тот самый юноша с очаровательной улыбкой подошел ко мне и Фридриху.

— Простите, сударь, но я осмелюсь предположить, что вы учитель Дорселлы?

— Именно так, сударь. Фредерик Доркпарк. Чем могу помочь? — ответил Фридрих. Поразительно, как легко люди умеют лгать! За всю свою жизнь я освоила лишь одну ложь – претворяться человеком.

— Сударь, прошу меня заранее простить, если моя просьба покажется вам оскорбительной, наглой или нескромной, но я бы попросил вас и Дорселлу поехать со  мной и… — говорил юный Фердинанд фон Фрюзенберг, но мастер мой грубо перебил его.

— Боюсь, что это невозможно, сударь.

Молодой человек стушевался и что-то неуверенно пробормотал. Блистательный красавец тотчас же испарился, остался лишь обескураженный юноша. Но какие у него были добрые и жалостливые глаза!

— Будет вам, господин Доркпарк! — сказала я, беря за руку кавалера. — Мы ведь ненадолго, правда, сударь? Вы поймите правильно, мой учитель не любит нарушать распорядок дня. И только поэтому хочет немедленно отправиться домой, чтобы жизнь его текла так, как всегда. Впрочем, дорогой мой учитель, если вы сильно утомлены, то поезжайте в гостиницу. А я обещаю не задерживаться. Милый Фердинанд, я ведь могу верить в чистоту ваших намерений и отправиться с вами без моего учителя?

— Боюсь, герцогиня, вас могут неправильно понять… Но, право же, мне очень надо как можно скорее представить вас одной высокочтимой особе.

— И всё же, мой дорогой учитель, поедемте, — решила я. Скольких усилий мне стоило не назвать мастера ненароком Фридрихом!

Фердинанд жил недалеко в красивом белоснежном особняке, окружённом небольшим садиком с кирпичными дорожками, по краям которых были расставлены ночные светильники, чтобы любители поздних прогулок не сбились с пути.

— Проходи, — сказал он, галантно пропуская меня вперёд, в гостиную, где уже собралась компания. И крайне странная компания. В глубоком кресле кровавого бархата сидел сгорбленный старик в домашнем халате. В руках он сжимал очки. Рядом с ним на диване расположилась уже немолодая пара с чуть поседевшими волосами, но с всё ещё гордой осанкой. Одеты муж и жена были в вечерние одежды. Вероятно, они сами недавно приехали с бала. В лице женщины мне почудилось что-то смутно знакомое. На кого она могла быть похожа? На Камиллу? Нет, у Камиллы были более резкие черты лица и узкий подбородок. Кто же эти люди?

— Дорселла, позволь представить тебе мою семью. С тех пор как они узнали о твоём приезде в столицу, им нестерпимо хочется познакомиться с тобой. Если ты не возражаешь, то начнём… Прости, я совершенно забыл предложить тебе присесть.

Когда я опустилась на стул с мягким сиденьем и резной спинкой, Фердинанд сказал:

— Представляю: мой горячо любимый дедушка, господин Штольц.

Я вздрогнула. Штольц…

«Глупости! На свете много Штольцев»

Мне было неприятно услышать эту фамилию, но я ничем не выдала себя, оставшись невозмутимой. Я слегка поклонилась, а потом улыбнулась.

— Мой отец, граф фон Фрюзенберг, и моя мать, в девичестве Штольц. Теперь я немного расскажу историю нашей семьи. Согласись, Дорселла, история очень важна! Порой она таит такие интересные загадки! Итак, к сожалению, моя бабушка умерла очень-очень давно, оставив на попечение дедушке двух дочерей, которых он воспитывал в одиночестве. Ни разу он не накричал на несчастных девочек, ни разу не обратился к кому-либо за помощью. Он всё делал сам! Как видишь, моей тети нет с нами – она умерла в возрасте пятнадцати лет, печальный несчастный случай. Увы, на долю моей бабушки несчастный случай не выпал - её убили. И история эта крайне загадочная. Преступление было совершено хладнокровно и бесшумно. И ради чего? Непонятно! Убийца унёс из дома только красивую куклу, но, скажите мне, разве ради куклы стоило убивать бедную Ребекку Штольц? Увы, тогда на кражу не обратили внимания, как и не вспомнили о том, что до этого куклу уже несколько раз похищали, потом зачем-то оставляли на пороге мастерской Фридриха Крауса, а тот в свою очередь возвращал куклу обратно. Когда пропажу обнаружили, мой дедушка направился в кукольную лавку. Увы, та уже закрылась навсегда. Зато полицейский сказал, что раньше видел на прилавке очень красивую и странную куклу. Судя по словесным описаниям, это была та самая вечно похищаемая кукла. Подозрения в убийстве пали на Фридриха, его разыскивали – но безуспешно. Что было дальше? Ничего особенного. До тех пор, пока мой отец, граф фон Фрюзенберг, очень хорошо умеющий рисовать со слов, не изобразил куклу на бумаге. Я часто изучал этот рисунок и вот сегодня по чистой случайности встретил девушку по имени Дорселла, безумно похожую на ту куклу.

— Какое чудесное совпадение! — весело воскликнула я, хотя в пору было впасть в панику. Но я пока держалась, хотя и стояла на краю пропасти. Ещё чуть-чуть и я полечу вниз. Но крах почему-то не страшил меня – я жаждала конца!

— Да. И по ещё более странному совпадению твоего учителя зовут так же, как и кукольного мастера, Фридрих. Хотя он и представился как Фредерик Доркпарк, но я слышал, как в начале бала объявляли новых гостей. Тогда твоего учителя звали Фридрих Кексберг! Но, может, всё же он Фридрих Краус?

— Жизнь часто преподносит сюрпризы, — сказала я, вставая. Я ждала, когда юноша произнесет роковую фразу.

— Да, — раздался глухой голос старика, — твоя жена приобретает красивую куклу, а потом мастер убивает несчастную женщину и крадёт ту самую куклу.

— Какой ужас! — как можно естественнее воскликнула я. Если бы я была человеком, то уже давно вся дрожала бы от страха и, может, даже начала заикаться.

— А потом, много лет спустя, злой кукольный мастер вновь объявляется, на этот раз с красивой девушкой, как две капли воды похожей на ту куклу.

— Я не понимаю, на что вы намекаете.

Возможно, я сказала это чересчур возмущённо.

— Бедная девочка! — воскликнула графиня фон Фрюзенберг. — Мы говорим о том, что твой учитель – убийца. И вполне возможно, что следующей его жертвой станет кто-то из твоих знакомых или ты сама.

— Немыслимо!

Немыслимо! Неужели они не догадываются, что я и есть та самая кукла? Хотя они же взрослые люди и ужасно далеки от всего сказочного и необычного. Как же вы, люди, глупы…
— Именно так, моя дорогая. Поэтому мы предлагаем тебе остаться у нас. Отец, за констеблем уже послали?

— Да, он скоро прибудет.

— Нет!!! — пронзительно закричала я. Старик Штольц зажал уши сморщенными руками, графиня взвизгнула. А я вытащила из-за корсажа небольшой клинок и неумелым, но точным движением вонзила его снизу вверх в сердце  юноши. Выпустив из рук оружие, я кинулась бежать.
У подъезда Фридрих ждал меня с нетерпением. Он выглядел взволнованным, а кучер был готов тронуться в любую минуту.

— Едем! — я вскочила в карету.

Мы вернулись в гостиницу часов в пять утра. Но что дальше? Мы не были в безопасности. В любую минуту нас могли найти и кинуть в тюрьму. Стоило немедленно бежать.
Но Фридрих так устал. Он выглядел истощённым. Он не мог прямо сейчас продолжить путь. Нас ждала гибель, позор и тюрьма. В отчаянии я кусала губы, и краска с них сдиралась.
О, как легкомысленна я была! Я перестала заботиться о Фридрихе. Я любила его как самого близкого друга, как единственного, кто был у меня в моём бесконечном одиночестве. И я же его не уберегла, хоть и пыталась сделать это целью своей жизни! И вновь меня подвёл проклятый эгоизм!

Он устал… Ничего не говоря, Фридрих лег спать. Я накрыла его одеялом и ушла в свои покои.
Больше всего я ненавидела часы его сна. Тогда я оставалась одна и томилась страшной скукой. Да, как вы уже заметили, со временем я научилась испытывать что-то вроде скуки, горечи, обиды, ревности и душевной боли. И эти эмоции по своей силе и глубине, наверное, были неотличимы от человеческих.

Но я по-прежнему не нуждалась ни во сне, ни в еде – во всём том, чем люди занимали львиную долю своего времени.

Из окна открывалась столица. Но её краски не радовали меня. Страшны были чёрные химеры в лучах утреннего солнца, а замогильный звон колоколов возвещал о скором нашем конце. Главная дорога выглядела пустынной и унылой, а редкие экипажи казались призраками.
Господи, как скучен, как ужасен этот мир! И с каждым днём он всё хуже. Люди, вам чувствующая душа дана в наказание за грехи предков! О, я ведь была намного счастливее, когда не могла испытывать горя или отчаяния, скуки или тоски, любви или ревности. Моё существование протекало тихо и спокойно. Именно существование! Потому что душа означает жизнь, а жизнь без страданий невозможна. Всё взаимосвязано. За жизнь, настоящую жизнь, нужно платить болью.

Впрочем, солгала. Чувствовать я начала давно, но я могу хорошо представить, что такое жизнь без чувств!

Я свою чашу испила сполна.

Прочь из пышной столицы! В какую-нибудь далёкую деревню, где никто не помешает нам наслаждаться последними днями! В тишине услышать пение лесной птицы и протянуть руку, чтобы на неё опустилась луговая бабочка. Как же скромно счастье!

Фридрих, мой прекрасный постаревший Фридрих, от твоей былой красоты не осталось и следа, но я по-прежнему чувствую к тебе привязанность. Но это уже не любовь. Я любила тебя когда-то давно, когда была моложе и глупее.

Сейчас я думаю, что жизнь я прожила неправильно. Ох, лучше бы мне не жить вообще!
Я не скучала, как обычно, а пыталась придумать что-нибудь. И план мой был прост. Пока Фридрих спит, я наскоро и кое-как уложила наши вещи, вызвала слугу и велела всё отнести в карету. Сослалась на то, что мы хотим совершить неожиданную и интересную прогулку. Потом я позвала двух швейцаров, сильных и рослых, и велела перенести Фридриха в карету. Моё приказание и объяснения выглядели несколько странноватыми, но несколько золотых монет, небрежно брошенных на стол, решили исход дела. Швейцары исполнили всё точно и быстро.

Как хорошо, что когда-то Фридрих научил меня править лошадьми. Сейчас я впервые могла проверить на практике своё мастерство кучера.
И мы погнали, проносясь мимо ещё закрытых лавок, и то и дело норовили сбить немногих зазевавшихся пешеходов. Мы мчались, опережая время. Прочь! Прочь из города! Погони пока не было.

Всё это было сделано в жуткой спешке. Наверное, с момента убийства прошло не более часа. Через сколько обнаружат наше исчезновение? Полчаса? Час? Пока вызовут врача, пока доедет констебль, пока успокоят мать, пока, наконец, спросят, что же случилось…

Лишь только мы отъехали от города, который скрылся за лесом, я облегчённо вздохнула и ударила хлыстом лошадей. Но они и так уже бежали изо всех сил.

Теперь я могла хорошенько всё обдумать и решить, что делать дальше. Я стала хладнокровной и расчетливой. Я поняла, что все мои действия были необдуманными и совершались по первому побуждению: и убийство юного виконта фон Фрюзенберг в приступе паники, что вот-вот констебль арестует Фридриха, и побег из города, при котором я оставила в гостиничном номере кучу наших вещей, ибо паковать их все не было времени.
Нас будут искать. Меня будут искать. Надо где-то притаиться.

Я постоянно поворачивала карету на глухие лесные дороги. Когда Фридрих проснулся, мы решили, что нужно избавиться от экипажа, который мог выдать нас, и поселиться где-нибудь. Фридрих признался, что чувствует себя очень плохо. Кажется, жить ему осталось недолго. Я понимала это. Мне было… больно? Не знаю, в тот момент я думала лишь о том, куда бы деть карету и где нам найти убежище.

Освободив лошадей, мы сбросили экипаж с большей частью спасённых пожитков  с обрыва, а сами продолжили путь на конях. Мы плутали по чащам и зарослям, пока не нашли заброшенную избушку лесника. Там мы и поселились. Наше новое жилище находилось достаточно далеко, чтобы нас никто не беспокоил, но и достаточно близко, чтобы однажды кто-то зашёл и увидел тело мёртвого Фридриха, а потом предал бы его земле.

Мой возлюбленный, моя опора в нелёгком жизненном пути! Смерть окрасила твое чело бледными красками, но от этого ты стал лишь ещё величественнее. В увядании раскрылось твоё подлинное «я». Ты – творец, несмотря ни на что.

— Я должен тебе сказать, — шептал Фридрих перед смертью, — о моей сестре. Она была невинна и прекрасна. В самом расцвете сил… Она умерла, её скинула лошадь… Ничего нельзя было сделать… Мне тогда едва исполнилось десять лет, но её образ отпечатался в памяти…
О, кажется, я уже слышала обрывки этой истории. Помню, я мысленно обвиняла Фридриха в тяжких грехах! Что ж, выслушаю исповедь умирающего! Ну почему я тогда посмела так плохо о нём думать??? Господи, ну почему я хочу, но не могу заплакать? Мне же так больно! Ведь вот-вот этот человек покинет меня навсегда! А я даже не нахожу слов, чтобы объяснить, как сильно я виновата и как искренне и отчаянно я люблю!

— Дорселла, я думал, ты будешь мне сестрой, дочерью, внучкой… Я боялся той страсти, что полыхала в тебе… Боялся полюбить тебя… Всё ведь должно было быть по-другому. Ты ведь самое тёплое, самое… Ты - воспоминание о моей милой сестричке Дорселле. Ты…

Я наклонилась к нему, задев кудрями его лицо:

— Я прощаю тебя, милый Фридрих. Верь, всё хорошо.

И сердце его остановилось, дыхание исчезло, тело охладело. Я осталась одна в лесном доме, где не было ни одного живого существа: ни паука, ни комара.

Вот оно какое, настоящее одиночество! Похоже на гнилой запах смерти. Оно холодное и сухое.

Укол. Я почувствовала укол в голове. Улыбнулась.

Теперь я тоже могу умереть. И не нужно бояться, что меня, мнимую внучку, кто-нибудь возьмёт к себе на воспитание… Я вернусь во тьму, из которой пришла. И закончится  моя вечная жизнь, она не будет скучной и бессмысленной. Это радует. Я буду избавлена от самых чудовищных страданий!

Господи, как же я всегда хотела быть человеком, чтобы стать Фридриху роднее! Как… Но в смерти мы будем едины!

Накрыв моего милого мастера одеялом, я спустилась в подвальную комнату, которую мы хотели оборудовать под мастерскую, но не успели. И хотя мы уже давно ничего не мастерили, эта комната была нам необходима как воздух и любовь.

Как же много мы не успели! Так всегда: хочешь прожить век по-своему, а время возьмёт да и сгорит по-другому. Жизнь – это разочарование.

Сейчас я сижу и дописываю последние строки. Как бы завершить повествование? Я не дам вам советов, не выражу каких-либо пожеланий или надежд. Я – кукла. Я должна быть бездушной… Я – птица, взлетевшая высоко. И этой своевольной колибри крылья оборвали, она упала и разбилась. И никто и никогда не соберёт её осколков. Я повержена, но даже так я остаюсь королевой кукол. Я – единственная, которая любила, которая жила.

Мой бог мёртв. И я не могу не последовать за ним.

Красивыми бантами и лентами я прикую себя, как цепями, в подвале. Сяду, как  все куклы, закрою глаза и, держа спину прямо, засну вечным кукольным сном.