***

СЕВЕР – «ДЕЛО ТОНКОЕ»

В обледенении на По-2.

                Анатолий Орлов

Сегодня на даче у Додоновых праздничный день. В гости на каникулы приехал внук. Семен Андреевич в свое время построил чистенькую баньку, и Володю приучил с самого раннего детства к свежему жаркому пару. Задушевные разговоры после березового веничка с душистыми ветками смородины у деда с кружкой любимого чая «Ночь Клеопатры» и у внука, смакующего кока-колу из жестяной банки, всегда создавали сердечную обстановку и сближали их.
Бабушка Нина Максимовна, вечная хлопотунья, всегда ласковая и приветливая, старалась угостить «мужиков» каким-нибудь необыкновенным салатом, горячими пирожками с капустой или зеленым лучком с собственных грядок.
Приятная усталость после парилки, запах от свежеструганных досок сегодня только достроенной с помощью Володи беседки в углу участка в тени старой яблони, где они сейчас сидели, ароматный чай настраивали на неспешный разговор.

Вот и сейчас Вова попросил деда, старого пилота, налетавшего по всему миру более 20 тысяч часов, вспомнить что-нибудь из своей жизни.
- Что тебя интересует?
- Мне все твои рассказы интересны, дед. Ты бы взялся за перо и оставил своим детям и внукам свои летные истории. Полеты на самолетах твоего времени уже сейчас стали историей.
Дед доволен: и внимание внука в радость, и баня в усладу, и хороший чай по вкусу.
- Ладно, Володя. Расскажу–ка я тебе про самолет По-2.
- Об этой «этажерке» из перкаля, фанеры и стальных расчалок? Читал я где-то об этом аэроплане.
- Ну, не скажи! Это – птица! – глаза Семена Андреевича загорелись. – Помню, как пацанами–курсантами, начав отрабатывать первые фигуры в пилотажной зоне, мы услышали на скорости 100 километров песнь стальных расчалок, скрепляющих плоскости биплана. Были навсегда опьянены вкусом плотного воздуха, и запомнили его материальность и осязаемость. И потом, в самостоятельных уже полетах, мы чувствовали себя Икарами. Летом в открытой кабине прохладно. Зимой стужа дочерна дубила наши носы, щеки, замораживала сопли и выбитые ветром слезы из-под очков–«консервов» на лице.


На всю жизнь у нас сохранилось чувство единения с воздушной стихией. Это на современных лайнерах потерялось ощущение воздуха. Пилот стал оператором компьютеров в сложных навигационных комплексах, системным организатором транспортного процесса.
- Дед, ты, наверное, прав… Точно – прав! А – дальше?
- После окончания летного училища в 1950 –м я прибыл в Иркутск. Прошел программу ввода в строй. Инструктор дал ознакомительные полеты на некоторые площадки. Однажды в Усть–Орде я отрабатывал самостоятельные полеты над аэродромом. После взлета на высоте 70 метров затрясло мотор М-11. Он «зачихал», дымя нещадно. По Наставлению я обязан был садиться прямо перед собой. А куда? Впереди – глубокий овраг. Подсознание подсказало сделать немедленный разворот с большим креном и сесть на летном поле. Так и сделал, выйдя из разворота перед самим касанием земли. Подбежавшие инструктор и механик обнаружили, что вылетел толкатель на первом цилиндре и повис на выхлопном патрубке.
- Ты что делаешь?! Ты обязан был садиться прямо перед собой! А ты? Выполнил разворот на недопустимо малой высоте. Выговор я тебе обеспечу, - кипятился инструктор.
- Но самолет-то цел?
- А Наставление - нарушено?
- Впереди – овраг. Я сохранил самолет.
- Ишь, ты, какой, - остывал инструктор. – А, вообще-то… ты – молодец. Так и летай, - и допустил меня к самостоятельной работе с правом подбора площадки с воздуха.

Все лето 1951 года до первого снега я отлетал в Киренске. Интересно было. Приходилось следить за лесными пожарами, выполнять заказы речного пароходства, летать на золотые прииски, возить фельдшеров к больным. Часто приходилось садиться на подобранные с воздуха ограниченные по размерам поляны, лесные вырубки, на околицы деревень.
- А жил где?
- Нас с авиамехаником Константином поселили у одной доброй ласковой старушки, заботящейся о нас по-матерински.
В конце ноября, на самолете мы с Костей уже поставили лыжи вместо колес. Я получил «добро» на перелет на базу в Иркутск, а механик остался на зиму в Киренске, чтобы обслуживать зимой иногда прилетавшие самолеты.
В Усть-Куте мне посадили какого-то важного пассажира до Жигалово. При посадке провожающие аккуратно запихнули его в заднюю кабину, заботливо закутав все его жирные телеса в волчью доху, накрепко привязав ремнем.
Погода хорошая. Видимость прекрасная. Температура – минус 5 градусов. После взлета взял курс на юг по реке Лене.

В районе Тарасово на высоте 600 метров разошлись левыми бортами со встречным санитарным лимузином По-2. Покачали друг другу крыльями - впереди все нормально, счастливого полета!
«Нормально-то – нормально» да погода в этих местах в начале зимы непредсказуема.
Вскоре восточный ветер с Байкальского хребта стал нагонять облака. Пришлось уменьшать высоту полета. Облачность уплотнялась. Внизу черные промоины своенравной Лены морозно «парили». На лобовом козырьке стала оседать морось, быстро замерзающая. Смотрю, на расчалках появились белые полосы. Это – признак начавшегося обледенения. Усиливающийся ветер начал трепать самолет и вихрить снег. Мотор, как хронический курильщик, иногда «кашлял» и «чихал». Наверняка, обледеневает заслонка карбюратора. И плохо тянет. С пропеллера срываются кусочки льда и больно бьют по перкалевым крыльям. Надо садиться. Полет в обледенении для самолета По-2 – это верная смерть. Защиты от него никакой.

Видимость быстро уменьшается. На планшете, закрепленном на левом колене, ничего не разобрать. Крутые берега Лены скрылись в плотной снежной дымке. Садиться на лед опасно. При ледоставе по реке ходил речной ледокол, и, пробитое им русло, забито торосами. В голове мелькнула мысль «Что же я наделал, не сумев правильно оценить погоду и своевременно совершить вынужденную посадку. Если поломаю самолет, НКВД быстро найдет мне постоянное местечко в одном из лесных лагерей, но без прописки». И ниже уже не пройти. В этих местах крутые берега реки соединены стальными тросами на высоких мачтах для транспортировки бревен. Расположение «перекидов» пилоты знают хорошо.
По расчету до Жигалово оставалось километров 40-50. При такой погоде темнеет быстро. И тут слева метров 200 впереди на лесном берегу показался большой квадрат из бараков. Со сторожевых вышек ярко светили прожектора. Таких «квадратов» для граждан страны Советов приготовлено было немало. Это - леслаги. Снежная стихия уверенно загоняла меня в тупик, в котором имелся один выход. Впереди, как и ожидалось, возникли быстро приближающиеся провисшие канаты - троса «перекида». Моментальный нырок под них, сектор газа «на себя» до упора. Ситуация подсказала подсознанию единственный выход – садиться. «Как бы не попасть в полынью. А на высоких торосах самолет встанет на нос. Поломаю пропеллер и лыжи. И еще вариант – на черное дно реки на корм стерлядке» промелькнуло в сознании…». Аэроплан застучал по снежным застругам, Остановился. Сзади закряхтел, засопел, заворочался человек – «гора»:
- Прилетели?.. А где это мы?
- Сделали вынужденную посадку на реке.
- Зачем? Почему? Ты что сделал? Ты знаешь, кто я? Да я тебя!
- Не надо пугать, товарищ гражданин. Будете молчать, быстрее найдем выход.
- Ты знаешь, кого везешь? Сгною, летун хренов! – астматически хрипел пассажир из задней кабины.

Осторожненько развернулся и порулил к тому месту, где на берегу видел лесной лагерь. Перед берегом выключил мотор.
- Пока совсем не стемнело, пойду искать людей. А вы сидите в самолете. Не то в такой пурге вас занесет снегом, весной вынесет в океан.
- Какой «океан»? Ты еще шутишь, летун!
- В Ледовитый! – уже рявкнул я. – Я – пилот, а не летун!
- Мне бы выйти, -  неожиданно жалобно попросил «важняк»
- Терпите… Я пошел! Только не напрудьте, а то примерзните, не отодрать будет.
- Ты еще смеешься? Ну, погоди!
Пробился по глубокому снегу к высокому берегу. Тропку или дорогу искать – время терять. Пришлось лезть вверх по крутому склону. Пару раз скатывался по снегу обратно. Обидно – надо продолжать сначала.
С трудом, но забрался на крутояр, потеряв в снегу правую рукавицу. Перед глазами предстал освещенный фонарями и яркими прожекторами, обшаривающими все в округе, лагерь, огороженный высоким заостренным частоколом с колючей проволокой. На угловых башнях в тяжелых тулупах медленно переминались часовые: «Удачно вышел. Только бы часовой с испуга или в собачьем рвении не подстрелил». Не отдышавшись еще, побрел к видневшейся в средине забора проходной. С крайней вышки раздался окрик:
- Стой! Стрелять буду! – тут же выстрел взбудоражил всю округу.
- Не дури! Свой я! Летчик!
Из проходной уже бежали конвоиры, застегивая на ходу полушубки.
- Куда? Кто такой?

Не успел я ответить, как они сбили меня, больно заламывая руки.
- Да, летчик я! Сел на лед недалеко отсюда. Во -он самолет.
- К начальнику! – прорычал старшина – татарин.
Меня, все время грубо толкая в спину, провели в отдельный барак, где находился штаб охраны. Мрачный майор – энкэвэдэшник в накинутом на плечи белом полушубке молча, не вынимая изо рта дымящую папиросу, выслушал, проверил документы. После нудных и долгих расспросов, уже помягчав немного, разрешил присесть. На мою просьбу связаться с Жигалово ответил:
- У меня провода телефонные ветром порвало, радиостанция что-то барахлит. Радист с ней возится. Дам тебе двух солдат. Идите на тот берег Лены. Там линия проходит. Связист залезет на столб, подсоединится и свяжется с уполномоченным НКВД в Жигалово. С одним конвоиром отправьте пассажира сюда. А то околеет там вас ожидаючи – наверняка, какой-нибудь «бугор» партийный, если летит самолетом.  У нас переночуете. Утром мои солдатики рыбы наловили. Угостим. Хлеба только мало – не обессудь!
- А самолет? Охрана?
- Да куда он денется? Ночь уже наступает. Около лагеря посторонние не бродят – опасаются.

При подходе к самолету произошла заминка, которая чуть не привела к кровопролитию. Мой «важняк» с испуга, увидев спросонья подходившую группу людей, вдруг заорал и выхватил откуда-то из недр дохи, вот неожиданная прыткость, наган и выстрелил. Солдаты защелкали затворами и упали на снег. Я завопил благим матом. Старшина – татарин неожиданно быстро оказался с другой стороны самолета и тут же запрыгнул на пассажира, придавив его всем телом вглубь кабины. Наконец, успокоив хрипящего и напуганного  пассажира, с помощью конвоиров вытащили его на лед. Мой «важняк» имел жалкий испуганный вид: бледные щеки от мороза и испуга, шапка осталась в кабине. Вдруг конвоиры захохотали – под ногами пассажира чернел мокротою снег. Это привело его еще в более удрученный вид.
 В лагере разобрались. Оказался уполномоченным обкома ВКП(б) по лесоразработкам. Его старшина определи на ночлег в лагерную больничку. Мы с майором просидели за разговорами полночи, благо к этому располагал целый тазик вареной рыбы и двухлитровый жбан браги, что моя хозяйка баба Маня дала мне в дорогу.

Через двое суток погода улучшилась. Из Жигалово прилетел командир авиаэскадрильи с механиком. Привезли с собой лампу – подогреватель. Солдаты очистили самолет от снега. Деревянными тяжелыми волокушами прокатали узкую полосу для взлета. Мы с командиром эскадрильи поблагодарили малоразговорчивого майора, обрадовавшегося канистре со спиртом. Взлетели и строем «пеленг» полетели в Жигалово. «Важняка», не сказавшего мне даже «спасибо», райкомовцы с озабоченными улыбками увезли с собой.
В Иркутске, на базе, мне влепили выговор за неудовлетворительный анализ метеоусловий. Пожалели по молодости лет. Я зарубил на всю оставшуюся жизнь, в авиации не бывает мелочей! Из любой ситуации есть выход. Только сам не загоняй себя в тупик.

Внук с интересом выслушал рассказ:
- Да-а-а, дед. Трудно людям моего поколения представить условия полетов на ваших бипланах. Это история яркой зари авиации!- Это – будни авиации того времени.
                Март, 2003 г.