II

Сентябрь.

  Низменно и просто: я так хотела позлить его. Так хотела, чтобы он узнал, как я себя веду, и просто лопнул со злости. Мне не хотелось думать, какой легкомысленной я себя выставлю, что будут обо мне судачить, что ему передадут, о чем он подумает, просто я так жаждала – лопни ты от злости, чудо мое.
  Не лопнул.

 - Не показывай себя такой девушкой, какой я не хочу. Ты такой и стала...
 - Какой? – вежливо спрашиваю, а сама думаю о том, что провались ты к черту, плевать мне, что ты хочешь, а что нет, это уже не мои заботы. Но все равно спрашиваю, любопытство и.... никаких там «плевать» и подавно нет.
 - Никакой.
 Облегченный вздох, и правда, лучше не говорить, просто сделай вид, что не срывалось это с твоих пальцев, мне написавших, что они, пальцы эти, сами пишут, а мысли твои другие.
  Как хочу узнать твои мысли. Боже.
 - В том-то и дело, что никакой... – добавляет он.

  Не лопнул. Сволочь непрошибаемая, когда-нибудь я  ткну тебя твоим лбом в словарик Даля, есть слова, ты о них не имеешь понятия: «чувства», «совесть», «честь», «любовь».
 
  Мне хочется бить себя по щекам за мои ответы тебе, за мои разговоры с тобой, когда хочется скорее умереть, но не получается не ответить. Когда-нибудь, милый, я соберусь с волей и скажу тебе, куда я желаю, чтобы ты отправился, сердцем понимая, что для меня твое место всегда со мной.
  Я ведь отвечу тебе всегда, что бы ни было до этого, как ни была бы зла, что бы ни было после, - все равно, ноль значение, но промолчать... нет, такое я пока не умею.

 - Ты его любишь?
 - О... – судорожно отводила глаза, Господи, -  Я испытываю к нему бешеную нежность, молюсь и боюсь за него, он мне дорог, он самый родной для меня человек на свете, стремительно становящийся чужим, я по нему скучаю, но нет - я не люблю его.
  Врать самой себе – некрасиво и неприлично, но я врала. Как же упрямо и упорно, словно баран, я твердила даже самой себе, что нет, я не люблю его.
 - Но он тебе нравится?
 - Мне либо все, либо ничего. Нравится – слишком малое чувство.

  Четвертый этаж, тот проклятый четвертый этаж, где зимой прятались от холодов, а летом скрывались по привычке, и здесь. Когда раньше я клала голову на его плечо, чувствовала каждой клеточкой кожей, что он тут, рядом, и казалось, никуда не уйдет, и здесь...
   Здесь его теперь не было.
   Здесь и сейчас. Запутанные нити вокруг меня, одни запутанные нити, и я пытаюсь их развязать, - не получается. Он такой близкий и такой далекий, такой родной и такой порой незнакомый, такой странный и такой простой, жаль, что не мой. Его недосказанность в словах уже поперек горла, его откровенность и доверчивость дороже всего на свете. Я могу уйти, я могу многое наговорить, многое подумать, но знаю: непременно возвращаюсь. В который раз, и невероятным казалось, что вдруг... Вдруг это когда-нибудь сможет прекратиться?.. Но прекратилось, я уже не вернусь, ни за что.
  Пусть, пусть, в этом перебитом времени я так хотела быть с тобой.

  До чего же было легко и сложно, когда я увидела его наедине, в тот приятный теплый вечер. Легко – врать, говорить, что все у меня есть без тебя, да, мне без тебя хорошо... Легко сидеть так далеко от него и, смотря, как двигаются его губы, не кинуться к нему на шею и не почувствовать их. Легко равнодушно встречать и равнодушно прощаться, легко успокаивать сердце, чтобы оно так не сдавало меня при виде него.
  Вру, сложно, все это было невыносимо сложно; по-другому быть не могло, да и как, когда он – и небо, и солнце.
  Представь, что значило без тебя.
   И понимание, пронзающее кожу и леденящее все тело: нет у него любви. Нет того, чем я жила, нет у него этого.
  Но он жалел: я видела в его глазах его скупое, ничем не обязывающее «как жаль».
 
   Перед глазами постоянно встреча - такая короткая, такая удивительная. Звучание твоего голоса, твое спокойное "здравствуй". Я увидела тебя со спины минутами раньше, остановилась, пытаясь успокоиться; может, мой взгляд защекотал тебе лопатки, и ты обернулся и позже посмотрел еще раз - черт возьми. Я слышу твой голос, я слышу твой голос, слов не удержать... Наши глупые слова - я знаю, ты улыбаешься.

Выполни мою маленькую просьбу: не упусти. Не отпусти, я так молю тебя об этом.

Может, он не выдержал без всего этого, может, даже не планировал и пустил все самотеком, ведь если судьба, прямые пересекутся... Но – «нам надо поговорить». Мои лихорадочные мысли о предстоящем разговоре не давали мне покоя, я металась, бросалась, кидалась то к одному делу, то к другому, проехала столько станций на метро, выходила где-то, бродила, затягивалась сигаретой, заходила обратно и ехала, ехала... А когда вышла, в глаза засветил слепящий, невыносимый свет, а было так темно...
  Просто он шел мне навстречу.
   
  Меня одолевала безумная усталость, и я невольно задумалась, что раньше я бы упала в его крепкие руки и заснула в них, но я стояла. Ровно, молча, спокойно.

 - Ты никакая... так устала?.. – он, однако, понял. Как не понять, я целый день могу прочитать на его лице.
 - Да.

  Мы сидели, было холодно, и я обнимала себя, я себя обнимала. Ну здравствуй, да, хорошо, да, отлично, я вообще лучше всех, мне так хорошо, что ты представить не можешь... да конечно лучше, чем тебе, естественно.
  Я с тобой вновь возвращаюсь к одному и тому же, вновь возвращаюсь к началу. Я вновь говорю тебе "спасибо" за любую мелочь, а ты будто улыбаешься в ответ, хотя раньше эти улыбки были теплее, я вновь вижу эту теплую осень во всех красках. Не встреча с тобой, большая, нестерпимая, горькая не встреча. Но осень - все равно в красках, все равно. Я улыбаюсь, знаю: буду чувствовать не потому что просто буду, а потому что хочется. Вновь ты в каждой мысли, в каждом рассказе. Ты ничего не говори, ты молчи... я сама все скажу.

  - Моя мама посадила тебе розы...

  Он говорил о своей ревности, о том, что у него осталось лишь это. Как на поводу этой ревности он приедет и пустит в ход кулаки столько раз, сколько посчитает нужным, и пусть я молчу, мои слова сейчас лишние.
 - Зачем? Зачем, когда я уже не твоя?
  Молчание.
  Вот о чем он хотел поговорить. Сволочь. Значит, и так бывает, когда я как во сне ждала, пока с тобой поговорю. Лучше молчи, пока я не сказала, куда тебе идти. Ни горечи, ни разочарования, ни боли - ничего. Сволочь... Хочется повторять и повторять, снова и снова: сволочь...
  Как странно и как понятно. Мне редко когда удавалось до конца тебя утешить, и я часто не находила слов, хотя желаю это как никогда, всегда, всегда желаю. А ты можешь сказать пару слов, - и все, на лице моем улыбка. Может, я просто не замечаю, как посредственны могут быть дежурные фразы, которые ты мне кидаешь, а мне-то они кажутся самыми летящими.
  Полчаса споров или больше, жарких, как раньше, горячих споров. Голос уже повышается, мы уже стоим друг напротив друга, совсем рядом, и я вдруг кладу руку ему на грудь и чуть-чуть отталкиваю его. Каждым пальцем, нет, каждой клеточкой я ощутила его тепло через этот полосатый джемпер, оно прошло током по мне. Это длилось секунду, но – вечность.

  Холодно, темнеет, и мы спешно идем на четвертый этаж.
  Он медленно садится на ступеньку, закуривает, а я не сдерживаюсь и сажусь на ту же ступеньку, - так близко, Боже, что голову кружит.
  Его взгляд падает на стену, наше сердечко перечеркнуто много-много раз. И – я раскрываю от ужаса глаза – он ухмыляется.
 
  - Угу, но ведь ты совсем обо мне не думаешь.
  - Я... я думаю о тебе.
  Я вздрогнула, мне стало жарко, холодно, радостно, плохо – все одновременно. Не слушать его, просто его не слушать дальше, пусть говорит какие хочет красивые слова, на деле его я уже знаю.
  - И что же ты думаешь? – я отворачиваюсь, облизываю губы – соленые, а щеки мокрые. Я уже плачу, когда думала, что свое отплакала.
 - То, что ты никак не ожидаешь, - между его словами большие паузы, словно ему что-то мешает говорить.
  Он отворачивается, я же подхожу ближе и смотрю на него, но он не хочет встречать мой взгляд.
 - Откуда ты можешь знать о том, что я ожидала, что я ждала, что хотела?.. Как в той книге: «Я хотела прожить с тобой полвека, родить мальчика, похожего на тебя, и умереть в один день – с тобой».
   Он не смотрит мне в глаза, их заволакивает стена слез, но они не скатываются по его щекам, как у меня.
 
  Я не понимала, что происходит, к чему идет этот разговор, а знать не хотела и боялась, потому что лучше оставить все как есть. Лучше было бы так, когда без него, мучаясь и скучая, когда одинока и пуста, когда сердце забинтовано от нанесенных им же ран, которых он не хотел лечить (но уже хочет, видно).
  Лучше так.

 Это был сиюминутный порыв, которому я поддалась, и голос мой срывался, когда...
- Обними меня. Прямо сейчас – обними.
  Я не сделала ни шага к нему на встречу, но не успела заметить, как он оказался совсем рядом, и кольцо его рук сомкнулось на мне, а мои висели, как плети, вдоль туловища. Я уткнулась лбом к нему в грудь, я была спокойна и холодна, потому что слишком родные это были объятия. Когда я насытилась этим, когда голова закружилась от родного запаха, который я, наверное, смогу узнать всегда, я попыталась высвободиться.
  Не получалось.
- Эй... – тихо прошептала я.
  Давай же, скажи дальше: «Отпусти». Отпусти меня?.. Что-нибудь полегче, ведь я не могла уснуть ночами, обнимая саму себя и представляя, что это его руки. Я чувствую их наяву, я млею, таю, умираю, я хочу вечности – прямо сейчас. «Твикс», нажмите на паузу. Но я знала, чувствовала, что я должна наступить на горло своему «хочу», потому что «надо».
  Не сказала, но вырваться пару раз попыталась.
 
  Его руки упали, и я почувствовала себя сиротой без них, чуть не дернулась, но сдержалась, чтобы не положить их обратно.
  Он резко целует меня в щеку, отводит глаза, бросает «пока» и сбегает вниз.
  Я растеряна, разум отдает приказы стоять на месте, но душа лопнет от натуги.
  Он забрал мое сердце с собой, и я побежала за ним, чтобы вернуть украденное.

  Я догнала его тремя этажами ниже.
  Он стоял, закрыв лицо руками, плечи опущены. Сколько горечи, сколько вины было в этой фигуре, сколько страдания, что даже становилось картинно, но я знала – все взаправду. Мои мысли смешались, и я не могла поверить тому, что его сердце тоже бьется в ответ на мое, что любовь его жива и до сих пор им правит, что он дышит ею и, возможно, мною.
 - Я...
  Что я?.. а) я никогда тебя не прощу; б) неужели ты все еще помнишь, как меня любить? в) и я помню....
 - Просто знай, что если бы я мог... я бы... я бы все вернул, все. Если бы я мог...
  Он наконец посмотрел на меня.
  Он плакал.

  Один вопрос.
 
 - Неужели ты меня не разлюбил? – голос спокойный, ничего не дрогнуло.
  А внутри - словно забитый в клетку зверь.
 - Нет... – тихо слышу в ответ.
   Тогда скажи одну вещь. Зачем ты растоптал в ответ, изгадил, уничтожил все хорошее, когда без твоих глаз во мне умирает все живое? Зачем измарал душу, зачем... зачем – убил?.. Почему, скажи мне, я должна была оказаться жертвой в этой странной, не книжной любви, когда ты уходил победителем? Когда я шла по другой дороге от тебя, единственной победой признавая, что не обернулась на твою спину, уходящую от меня; когда уносила в качестве утешительного приза обрывки воспоминаний, сердце, не хотевшее биться и ничего от твоей любви и мою полноценную?
  Но я промолчала. Слушала, как он жалеет, как он не находил себе места и радости в его жизни не осталось, когда он разъединил наши с ним прямые; слушала о том, что я – его судьба, и без меня он пропадает. Сколько он говорил и сколько я слушала, как мне было плохо или хорошо, что именно он сказал и как себя повел – какая разница.
  Какая разница, когда мое сердце, которое он держит сейчас у себя в руках, уютно там приютилось; когда свое он вновь возвращает мне, словно по праву мне принадлежащее... Может, так оно и есть?..

 Я просто шагнула к нему навстречу и сказала:
 - Вот она я, перед тобой, - не понимала, что ждать-то теперь после стольких мучений?..
 Тот вечер мы провели вместе, выжгли сигаретами новое сердечко на стене, я уютно устроилась между его колен и наклонила назад голову, закрыв глаза и умирая в безумной надежде, что в этот раз все будет хорошо, а он прошептал, что сейчас его здесь нет – он в раю. Он вытирал мои слезы, успокаивал и умолял простить, он любил и был любим, а я разрывалась от чувств. От любви, от ненависти, от спокойствия, от сумасшествия. Его губы все шептали, что я его судьба, что это больше, чем любовь, что другой такой не найти; о чем он только не говорил...
  В этом грязном, темном подъезде от него исходил свет – он был словно ангел, которому я когда-то подрезала крылья.
  Он спас меня. Вновь.

  Уходя, я не могла оторвать от него рук и пообещала, что когда-нибудь я его прощу.
О, какой же ошибкой оказались эти слова.

***
  Мне вдруг становится смешно от мысли, что я могла понадеяться на это.
 Помнится то безумное чувство счастья и веры, оно заволакивало от меня реальность и все остальное. Боже, наивности во мне не было никогда, тогда что мною двигало, что меня несло к этой пропасти, к которой я шла, да еще и с радостной улыбкой, не зная, что меня ждет дальше?..
  Если же это была Любовь, я обращаюсь прямиком к ней, вновь закуривая и написав на сигарете его имя. Не надо было так выкалывать мне глаза до слепоты, не стоило выключать свет. Стоило встряхнуть меня, стоило помочь  сделать вид, что я разлюбила его, что угодно – лишь бы я отвернулась от него и ушла. Или позволила уйти.
  Если же это было Сумасшествие, то я хочу знать, почему оно завладело мною именно в тот момент. Взяло меня за руку и попыталось соединить наши с ним судьбы, в которых друг другу места нет и никогда не найдется.
 
  Что это было, ответьте мне? Я ведь так молю.
  Месть – блюдо, которое стоит подавать холодным.
  Я холодна, как лед.

***

   Следующая, последующая и еще десять за ней встреч напоминали что-то сказочное, что-то невыносимо сладкое, нежное, дурманящее. Мы не могли насытиться друг другом, мы словно ели друг друга.
  Где-то пришло отчуждение. Сначала медленно, не настаивая на своих правах, нечасто о себе напоминая, а потом... Потом, смотря в его прекрасные каре-зеленые глаза, я чувствовала, как это отчуждение проходит по мне от пят до кончиков пальцев. Стоило вспомнить о том, как легко он разрушил мой карточный домик, свое брала злость, моя уязвленная гордыня – о, сколько же во мне было и того и другого.
  Тогда я не отвечала на звонки, слыша в них крик о помощи, тогда я отводила взгляд, отталкивала родные руки, которые он протягивал мне. Повышала голос, чувствуя потом, что напряжена до предела, уставая, тихо шептала: «Понимаю... потом, все потом». Я петляла, избегала его, - как я боялась.
  Он был тогда моим наркотиком. Ничего хорошего я от него ждала, но не переставала употреблять.

  Сколько слез пролила, сколько раз говорила с ним – и все попусту, ничего не дрогнуло, ничего не всколыхнулось, не подумалось. Не захотелось... простить, не захотелось смотреть, прикасаться, улыбаться, быть счастливой. Ничего этого не хотелось, я лишь видела где-то за ним его прошлые поступки, так сильно расходившиеся с его настоящими словами. О, я любила его. Только лопнуло, как мыльный пузырь, мое прошлое доверие к нему, лопнула надежда, что у нас все будет хорошо, столько тогда он во мне погубил. Я не возрождаюсь из огня, не воскресаю, - а я горела, милый, горела заживо.
 
Меня тушили снежинки, когда я подставляла под них лицо и вглядывалась в небо – как же красиво они падали. Вино, распитое на двоих с тостами «за нас». Когда я сдалась, - гашиш.
Особенно хороша тут моя любимая Кетро: «Весь этот сопливый кайф, в поту, слезах и рвоте, истерическая любовь, которой он гордился, сомнительные глубины взаимопонимания и взаимопроникновения – такая жалкая гадость, по сути».
  Какая жалкая гадость, по сути.
 - Ты не знаешь, как, вспоминая, у меня сердце начинает разрываться от боли, глаза уже не могут плакать, руки дрожат, и, того гляди, вовсе стошнит. Не дай Бог, Тимур, с тобой поступят также.
 - Все равно, - резко бросал он, - пусть поступают, я этого не боюсь. Боюсь, что так поступишь ты.
 - Зря ты это сказал.
 - Ты ведь так не поступишь?.. – улыбнулся он.
  Я пересилила себя и, не обращая внимания на огонь, горевший во мне, пообещала:
 - Конечно – нет. Никогда так не поступлю.

  Это была точка отсчета. Единственное, что могло меня остудить, заставить забыться. Полнейший эгоизм – что ему будет с этого, я перестала думать. Я переставала беспокоиться о нем, о себе самой, о наших отношениях и опдавно. Притронься он ко мне – почувствовал бы, что я потухаю, что вместо огня становлюсь льдом. Глаза-то холодные, уже не плачут.
  Это был конец, это было начало.