Голая истина

Девятый час воскресного июля был полон знойной скукой и толпой... Нахлынуло безжалостное пекло. Ценителей огрел истошный город, пред ними разворачивая с шумом своё панно; он заспанно моргал, сонливым солнцем окна протирая.


Автомобили пёрли сквозь жару, подталкивая мордами друг дружку в пердящие зады; на перекрёстках - скандалили, оскалив радиатор.

Петров маршировал по тротуару. В гремучем пёстром хаосе проспекта он нестерпимо дико выделялся молочным цветом снежно-белой кожи и ритмом характерной хромоты, подчёркивавшей полную абсурдность спокойного нагого пешехода. Ценители со смехом семенили на вежливой дистанции от ТЕЛА.

Заметив волосатый крепкий торс, украшенный внушительным хозяйством, прохожие коряво ухмылялись; иные, отворачивая лица, бросались вдруг в ближайший магазин. И маленькая девочка кусала паническую бабушкину руку, которая пыталась залепить ей зажёгшиеся истиной глаза.

- Да, тут не Парфенон, - бурчал Петров, привычно приволакивая ногу. - Где идеал классической эпохи? Двух с половиной тысяч сраных лет достаточно, чтоб Фидий с Поликлетом весьма и безнадёжно устарели. Нам куросов осанистых не нужно!.. Нам ближе и понятней красота тех голых кур на полках в гастрономе!

С какого-то балкона засвистели. Хромой остановился и воскликнул, вздымая к солнцу кряжистую руку с пикантно рыжим кустиком под мышкой.

- Где твой Гермес, божественный Пракситель?! Ты здесь забыт, божественный Платон! Мир захватил слепой и грубый варвар!

Петров запел не то на итальянском, не то на древнегреческом, - но громко, ладонью помавая на ходу. За ним трусила пегая собака, язык слюнявый свесивши из пасти.

Ценители, заметив жёлтый "газик" с горизонтальной синей полосой, поспешно подтянулись к бочке с квасом. - Псих? Что он там кричит? Платон какой-то... - утробно прогудела продавщица. Высокий парень в кепке пояснил: "Он говорит, что понял скуку мира". Толстуха изумлённо оглянулась.

Хромой же, пародируя Кинг-Конга, вскарабкался на крышу будки ПРЕССА и принял отдыхающую позу, одной рукой упёршись в поясницу, другую мягко свесив на бедро.

На перекрёстке грохнуло, вскричало...

- Я проиграл! Конец! - гремел Петров. - Мужскую красоту - и ту презрели. Я памятник себе, - всё, что осталось. Но вы и это свергнете, я знаю!..

И двойственность весомых ягодиц издалека сияла тайным светом.





Фрагмент из поэмы "Петрушка"