047 ОТЕЦ

Артём Киракосов

цикл ГИМНЫ РАДОСТИ

2008 **** 2018


НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ

что-то // типа того // дневника






047

ОТЕЦ


– Сынок, поешь! ты ел?

И через минуту спросит опять: “Ты ел? – так вкусно… Ого!..” – пережёвывая …зубами.

Отец – жесты – те, что не делает друг, самый близкий, самый дорогой, – те жесты, что никогда не увидишь – ни от самой любимой девушки, ни от самой любимой жены. Отец – это тот, который знал твою плоть – из куска своей, из огнива своей. Отец подносит мне ко рту: “Попробуй, а ты ел?” “А как меня зовут? – проверяю я его память, – Конечно, ты – мой старший сын – Артём”.

– Артёмчик, покушай, – и подносит! – попей!

Отец ночью подходит ко мне, спящему беспокойно, неуютно, съёженно, скукоженно, так нежно укрывает одеялом (ещё куда-то ходил за ним, я не нашёл), как меня не укрывала ни мать, ни девушка, ни жена. Отеческая нежность – особенная, счастлив сын – вкусивший её. Бесстрашную улыбку бойца встречаю на страдающем от боли и неудобств лице:

– Как ты? ничего?

– Ничего.

– Как себя чувствуешь?

– Терпимо. Надо терпеть, а что делать, куда деться? Жив! Ничего, не волнуйся, всё хорошо, вот только кусаю… всё время… губу, очень больно, зубы (снимает, достаёт, пытается опять… вставить), и глаза – беспокоят – почти ничего не вижу, всё будто в дожде, расплылось. Человечество, вообще-то, считают РАЗУМНЫМ.

– А ты считаешь это не так?

– Думаю, что не так: вот – войны – это же безумие…

Он ест медленно: с годами понимаешь, наблюдая старых, пожилых, что еда – главное и единственное (и ещё – свет, и ещё – воздух, и ещё – близкие, самые, и ещё – остальные, другие, хорошие – люди все), к чему сохраняется интерес.

А выходя на воздух, он глотает его жадно! Задирает голову вверх, оглядывая божественные высокие короны солнечных сентябрьских лип – солнце! – дающее плоть Земле. И – нам, землянам. Он берёт у меня пакет, я даю ему – пусть несёт – это ощущение нужности, и не нужно отрывать его от человека, он настаивает: “Дай! дай мне”. И несколько раз – я поскальзываюсь на ровной, но влажной дороге – он поддерживает меня. (Со мной случалось и раньше: почти столетнюю свою бабулю я выгуливал под ручку – только её стараниями временами не оказывался на земле, а ведь именно держать их я и был призван; символично! – не дают УПАСТЬ – мне они, мои дорогие и любименькие: пенсионерия моя. УПАСТЬ – символ: они ДЕРЖАТ меня – на высоте – не только над землёй, телесной, но и – на высоте морали, души, состояния.) Он уступает мне лучшее место на деревянной скамейке больничного сада: “А давай, вот садись здесь, Артёмчик, здесь лучше, солнце в глаза не светит, чище”. (Вы видели – человек уступает место, на которое может сесть, это то последнее, что ему принадлежит – великий – мой отец.) Улыбка, поднятая вверх рука приветствия, вечное его “доброе утро” для всех и каждого персонально в любое время суток… вызывают – улыбки в ответ. А, если не отвечают, отец не обижаются, а говорит, когда мы отойдём: “Странные люди! как можно не здороваться друг с другом, не отвечать! – чудаки?” Вдруг внезапно, когда я не могу (какое-то мгновенье!) найти рукав рукою (чтобы вдеть), судорожно… замечаю, что – попал, что отец – держит. Иногда он отвечает так точно, так глубоко, что страшно спрашивать… Немощь поистине – не конец жизни – !

В голове – два слитых высоких креста: памятник моим святым и возлюбленным РОДИЧАМ. Я не разделяю их. Как о живой всегда говорим с отцом о маме (моей), потом – о его (моей другой бабушке). А следом – и о всех покойничках – наших – все живы у Господа нашего, – у Отца Небесного, – все живы и у отца моего земного, Вилли Киракосова . Он пересилил нас всех (поистине – «цезарь»-полководец-герой!): мы при нём больше никогда не говорим, что “мама умерла”, “наша мама умерла”, он замучил нас всех! – он не согласится, забросает вопросами, в конце которых будет: “А что мы сделали с этим врачом”, – и, услышав ответ, что “ничего”, возразит: “Плохо! – как так? мы не должны были оставить его в живых: мама умерла, а он нет?..” …И успокаивается только тогда, когда получает ответ: “Мама хорошо, очень хорошо! предаёт тебе привет”. По-настоящему `крутой` в нравах, стоящий на страже справедливости, отец не спустил в своей жизни ничего и никому – завидую! За малых и плачущих, за нуждающихся и болеющих, за гонимых и раненых, за оклеветанных и обворованных – гонял, бил, дрался. Потому-то так и живёт долго – и врачи боятся его. (Мне жаль, что врач реанимации, куда мы сдали маму здоровой, не видел папу, с мамой бы этого не случилось.) Папа запрещал мне «бить человека» (профессиональный уличный супербоец), отбирал ножики, мама не учила принципиально музыке (талантливый музыкант), фортепиано не раскрывалось годами (сама играла редко, когда только жутко слёзно упрашивали, я всегда плакал, когда её слушал, она играла чудесно! чувственно! душевно! духовно! а вот педагоги её замучили ещё с детства – до ненависти к музыке!..) таким образом я лишён был главного генетического своего интереса в жизни: поножовщины и звуков, – пришлось развиваться в живопись. Помню, все шли к отцу – он не отказывал, разбирался – нет не так, как сейчас, а до конца – до победы! до нашей победы. Я – его сын. Я завидую ему. Мне жаль, что я не могу, как он, легко идти на «стенку»… Всегда подыматься в любой драке, и всегда находить обидчиков – своих и своих друзей – тихо встречая их уже не стенкой, а по одному, не в «стенке». Я вырос совсем с другим, а жаль… – гены зовут!!!! Отцовская линия – справедливцев-правдолюбцев, бойцов-революционеров – взывает во мне! так хочется иногда!.. Так хочется иногда – сесть за фортепиано, инструмент… (А я вот тут – на «ПРОЗА.РУ»; ничего не могу – большее!)

Отца уважают и тут! – в психиатрической больнице. Он заручился расположением всего врачебного персонала, всех больных. “Наш мальчик, – они его называют, сёстры-врачихи, – Моя дорогая, – откликается он каждой (из них) – женщины тают – улыбкой”.

– Грустно смотреть…

– На что?

– Как… умирает… эта листва… Эта осень!

– Будет же весна, отец?!

– Будет! – но не для них, этих листьев… А я не могу смотреть – мне больно! Пойдём!
Скорее!

– Пойдём.

И мы идём с ним – уже холодными аллеями осени – роскошного парка. Отец – будто ребёнок, будто совсем другой человек, с которым мне подарили боги (неожиданно!) такие драгоценные минуты общения! О, Господь! – Промыслитель!

– А, собственно, что у меня? чем я болен?

– Ты абсолютно здоров!

– Тогда что я здесь делаю? Это же больница?

– Ты уже собираешься выписываться – домой, хочешь?

– Конечно! – кто не хочет домой…

– Я – заберу тебя, ОТЕЦ!!

– Дышать!!

– Что??

– Какое счастье! – дышать! просто! – дышать!

– Какой воздух, отец.

– Погуляем сынок – ещё… Не торопись. Как хочешь?

– Я как ты…

– Кружочек ещё дадим, сыночек!

– Давай.

И мы идём… – счастливые абсолютно… Обнявшись: Виль Артёмович… и… Артём Вильевич! Будет весна, отец. Не все… Не все увидят её, отец. «Наша мать» – как ты называешь её – не увидит точно.

Будет другая весна, отец! Будет! Отец! И мы будем рядом – все вместе: я, ты, мама, бабушка… все! все мы – вместе.

– Пора!

– Пора!

И мы – оба – поворачиваем – к палате.

Будет весна! Будет! Отец!      


06 октябрь 2009 – 2009 октябрь 21