Романтика. Ч 1. Город судьбы. Гл 14. Заговор

                14. Заговор

Проснулся Олег в два часа дня, вспомнил новогодний бал, и тело наполнилось блаженной невесомостью. Нина любит и станет его женой! Он целовал её!

Столь любимая и ценимая маска Агасфера на глазах трескалась и осыпалась старой штукатуркой, а неромантичные, приземленные, бытовые дела вставали во весь рост. «Трудовая книжка в Фергане, надо написать, чтобы выслали. Сходить в театр, может, примут временно, пока трудовая идет? Примут! Такие скрипачи не каждый день на работу просятся! Бедный Николай Викторович, его кондрашка хватит... Лопнул его железный триумвират! Ничего, ему Левка и Алик остались. А что делать с электрогитарой, усилителем, фабричной скрипкой? С кольцами, булавами? Съездить за ними? Себе дороже. Вот что – пусть Алик и Левка продадут гитару, усилитель и фабричку, деньги пропьют на помин моей души, а булавы и кольца вышлют. А то у Нины очень уж неважный реквизит. Итак: написать письмо, сходить в оперетту… Стоп. Стоп, Олег Васильевич...»

Олегу выпала нелегкая жизнь и многочисленные боевые шрамы, полученные в войне с нею, приучили его к осторожности.

«Давай подождем. Хотя бы... до шестого января». Олега обожгло. Случится невозможное, то, о чем он не давал себе даже мечтать. Нина, Нина, дитя!.. «Не укорачивай себе жизнь!.. – шептал он побелевшими губами. – Встать и в холодный душ! И на улицу! На мороз! Голову остудить!»

Забрел он от родной гостиницы очень далеко и остановился лишь у большой ледяной площадки с елкой посередине. От души позавидовал ораве мальчишек и девчонок, строгавших коньками лед. «Шесть лет не катался! С ума сойти можно. Теперь с Ниной буду на каток ходить!»

Засинели ранние сумерки, елка вспыхнула, восторженный вопль сотни ребячьих глоток понесся к мутным зимним небесам. Некоторые, особо экспансивные конькобежцы, даже попадали на спины и выразили восторг отчаянным дрыганьем ног.

«Пойду в гостиницу, голова остыла, да и Коля – вдруг пораньше заявится».

Коля ввалился в номер через пять минут после Олега.

– Здорово!

– Привет!

– Я тебя на улице видел, да не стал догонять. Замерз.

– Зачем так рано вышел?

– Понимаешь... Выдаю тайну, но ты не выдавай, что я проболтался. Нинка с Анжелкой справили гуся, жирный и толстый, как боров, ей богу! Анжелке самой нести лень, она меня впрягла. Все руки оттянул. Для вашей милости сюрприз! Они его запихивают в духовку за два часа до застолья, вот я и остался не у дел. К тебе пришел.

– Ты с её родителями знаком? С Ниниными? – осторожно спросил Олег.

– С какой стати? Понятия не имею, что за публика. Мать ее на Анжелку косится – замуж выходит, для их деточки дурной пример.

Коля довольно двусмысленно ухмыльнулся Олегу.

– А с чем мы в гости идем? – свернул с опасного фарватера Олег.

Коля раскрыл портфель.

– Конфеты! Шоколадные, батончики, ассорти – целый сугроб. Я лично подушечки употребляю. Рубль килограмм.

– И я. Итак, если мы поверх конфет возложим бутылочку коньячка, нас не посчитают за голодранцев?

– Ни в коем разе. Особенно если учесть, что коньяк нынче редкость. Поиграй на гитаре, Олег!

Олег охотно согласился. Играл он долго и с удовольствием, с ещё большим удовольствием слушал его балалаечник.

– Хорошо! Давай сделаем дуэт – балалайка и гитара? На кой тебе этот цирк? На весь мир прославимся! Буду заниматься – как каторжный!

– Может быть, и сделаем! – улыбнулся Олег. – Собираться надо, время.

– Слушай, Олег, давай заберем девчонок с гусем и сюда к тебе? А?

– Идея! Но – посмотрим, когда придем.

– Ты из музыкальной семьи?

– Да как сказать... Бабушка моя, по матери, музицировала, я смутно помню, и мать тоже, а этого совсем не помню. Пианино от бабушки осталось еще с царскими орлами на деке, сколько его у тетки ни клянчили – не продала, хоть и впроголодь жить приходилось. Тетка всего шесть нот умела играть: ми, ре-диез, ми, фа, ми, до, си, ля. Дальше – ночь в Каире.

– Ну, а ты?

– Ну, а я...

– Лет с трех, небось, учился играть?

– Да нет, не с трех. Кошек и воробьев я точно с трех лет гонял за теткиным огородом. А постарше стал – так из ее лодки не вылезал. Сколотил штурвал и с утра до вечера плыл. В Африку, в Америку, в Австралию. К индейцам, к людоедам.

– В музыку-то как приплыл?

– В музыку? В музыку... Короче, как узнают гения? В два года он тянется ручонками к клавиатуре и хнычет, если вместо терции попадает на секунду. А я лишь в четыре года подслушал теткины ми-ре-фа и любопытно стало, дай, думаю, попробую.

– И сыграл?!

– Как же! Сыграл! Я дождался, когда она ушла из избы, уселся и давай колотить кулаками по клавишам. Удовольствие – необыкновенное! Но кулаками колотить больно, я лег спиной на стул и ну работать пятками! Тут тетя меня накрыла и дала прочухана. Рука у нее тяжелая, а понятия о воспитании первобытные! Я до шести лет отворачивался от пианино – тошнило. А в шесть лет решил тетку проучить: услышал по радио «Полонез» и выучил теткины шесть нот. Тетка ноту до играла один раз, а я два раза. Ну и наиграл на свою голову: тетка услышала, ах, да ох, подмышку меня и в музыкальную школу. А мне музыкальная школа нужна была, как зайцу стоп-сигнал. Проверили меня и ахнули – Моцарт! Только слух не абсолютный. На чем, говорят, учить его будем? Скрипач – на скрипке! Тетя Маша аж взбеленилась – не любила скрипку. На пианино, кричит, и чтоб «Полонез» Огиньского научили играть! Другой музыки не признавала. Мне потом, как надо было за чем-нибудь подлизаться к тетке – я «Полонез»! На скрипке, на пианино, на гитаре! Безотказно действовало.

– Не понял. Ты музыкальную школу по фортепиано закончил? А как в училище?

– На фортепиано меня не взяли. Там уволилось сразу два пианиста, так их классы еле-еле распихали по другим педагогам, не до набора было. Скрипач пообещал тете учить меня и на пианино, уговорил. Симпатичный был парень, улестил тетю Машу.

– И он тебе такую подготовку дал?

– Да нет... То была история... Печальная история! В третьем классе я целый год занимался с хорошей пианисткой, но бабенка она была исключительно гадостная. Видимо возомнила, что с таким учеником на весь подлунный мир прогремит. Вздумала меня переманить и занималась со мной, но так, чтоб никто не знал. Даже тетя Маша. Она припугнула: иначе – откажусь, а я уже любил музыку, сильно любил, хотелось научиться. Ну, а получилась дрянная история. Скрипач меня не уступил, был скандал, тогда моя педагогиня потребовала с тети несуразную плату за прошлое подпольное обучение, у тети Маши глаза на лоб, побежала узнавать, в чем дело, узнала, собрала деньги и в учительской швырнула ей в лицо. Мы потом вчетвером два месяца одну картошку ели: тетя, я и сестры мои, ее девчонки. Я ничего этого не знаю, являюсь на урок, а меня под зад коленом и за дверь! Пришлось самому заниматься, там подглядишь, здесь выспросишь. А в училище я с первого же курса попал к Ирине Венедиктовне, она меня за горло мертвой хваткой взяла. И два года держала. Фактически – три, я на третьем курсе ездил к ней... консультации брал. Она как-то, хохочет мне...

– Ирина Венедиктовна умеет хохотать?

– Умеет. Директор на педсовете дает чертей пианистам и меня всем в пример: почему ученик по общему фортепиано играет наравне с лучшими учениками по специальности? Никогда ее не забуду.

– А все-таки... Педагог может научить, раскрыть тонкости, но играть сутками никто не научит. И оставаться без семьи из-за музыки тоже не научит.

Олег молчал. Коля подумал и извинился.

– Прости, чужая душа – потемки. Олег, двадцатого января у нас свадьба, приходи, я приглашаю. Нина знает, куда идти, приведет тебя. Придешь?

– Конечно. Спасибо!

– Будем ждать.

– А сейчас пойдем.

– Явимся, как короли – в семь ноль-ноль!

– Со мной не так давно таинственная история произошла: пошел второй месяц, как я в гостинице, а за второй надо платить вдвое, я уже и денежки приготовил, как вдруг администратор совершенно конфиденциально предлагает мне выписаться из гостиницы на сутки, чтобы за второй месяц, после новой прописки, платить тоже одинарную плату. Предложил пристроить на сутки в другую гостиницу, ну, а я во дворце на стульях переночевал! Через месяц, говорит, мы еще раз провернем это мероприятие и намекнул, что ему, намекнули об этом из.. – тут Олег ткнул пальцем в потолок, – сфер! А? Может, меня за инкогнито принимают?

– Это Елена Леонидовна. Наверное, через отдел культуры побеспокоилась или через завком завода. Она, если хорошо работать, все сделает. Я у нее в прошлом году вел оркестр.

– А что ушел?

– Да не ушел бы. Мне в «Шинник» ближе добираться, а сейчас каждая минута дорога, четвертый курс, есть надежда на красный диплом.

Нина проснулась раньше Олега и в постели совсем не нежилась и не размышляла, ибо у нее имелась забота – сегодняшний вечер. Перетрясла весь свой гардероб, выбирала, во что бы приодеться получше. Конечно, самое хорошее у нее – вчерашнее платье, но не наряжаться же два вечера подряд в одно и то же! И потом – белое платье она оденет шестого утром...

Хлопоты над праздничным столом начались чуть ли не с трех дня. А тут еще тревога о гусе: вдруг Анжелкина знакомая попродала уже всех своих гусей? Но нет, Анжелка клялась, что это ее мамы чуть ли не подруга детства, что никуда тот гусь не улетит и не уплывет. А все-таки, а все-таки... В четыре Нина, изнывая от нетерпения, оделась и вышла встречать Анжелу и встретила ее в квартале от своего дома. Анжела несла сетку с завернутым в бумагу продолговатым, увесистым на вид предметом. Нина всплеснула руками и, не здороваясь, выхватила сетку.

– Ай! Какой тяжелый!

– Не гусь, а целый страус.

– Ура! Ой, Анжелка, спасибо! Дай я тебя поцелую!

Дома Нина заметалась по комнатам.

– Мама! Мама! Смотри, какой гусь!

– Хороший гусь. Здравствуй, Анжелочка! – слащаво приветствовала Анжелу Полина Илларионовна. Василий Алексеевич, дабы не приходить в еще худшее расположение духа, не высовывался из спальни. Вовка вцепился в сетку:
– Покази! Де гусь? А де у него пелыски? А он меня не клюнет?

– Не клюнет. Иди, иди! Не мешай! Играй со своей машинкой!

– Не хо`цю!

Но Полина Илларионовна утащила сына из кухни.

– Гусятница... Мама, где гусятница?!

– Под газовой плитой, – донесся из комнаты голос Полины Илларионовны.

– Нина, рано еще.

– Рано? Ну да, рано! Мы в половине шестого поставим его в духовку, как раз поспеет. Анжела, мой яблочки.

– Давай помогу с гусем.

– Я сама! Ой, гляди – сколько сала!

Нина высунула от усердия язычок и никому не позволила даже прикоснуться к священной птице. «Вот когда-нибудь изготовлю гуся и целиком скормлю Олешке!» – мечтала она.

Вымыла гусиную тушку, протерла ее солью с черным перцем, плотно набила мелкими зелеными яблочками.

– Нитку надо... Мама, принеси мне иголку с ниткой, у меня руки жирные!

Полина Илларионовна принесла.

– Сейчас я его зашью, чтоб ни одно яблочко не высыпалось... Мама, а воды налить? Нет?

– Стакан можно.

Гуся наконец водворили во вместительную гусятницу и накрыли крышкой.

– Уф! – выдохнула Нина и сунула испачканные жиром руки под кран.

– Мама, можно я немного капусты возьму и грибов?

– Конечно! – Полина Илларионовна открыла холодильник и на свет явились ветчина, сыр, селедочка, копченая колбаса, все, о чем Нина знала, но не посмела заикнуться, уповая лишь на собственного гуся.

– Ах, мамочка! – в преизбытке чувств Нина обняла мать. Так значит, и мама ждет её Олега? Хочет хорошо его встретить? Какая будет роскошь – ее праздничный стол! Ах, как хорошо жить на белом свете! Все люди добрые, ласковые, умные! Ну, не все, конечно, Борька, например, но... Да шут с ним, с тем Борькой!

– Раз, два, три, четыре... пять, шесть! Ой, мама, хватит тарелочек!..

– Нина, я забыла тебя предупредить, папа Петра Онуфриевича пригласил, тоже на семь часов. Вчера ты не пришла с нами, неудобно было. И Тамару Валентиновну с Павлом Савельевичем.

Вот это удар... Предательский, жестокий удар! Что ей за удовольствие сидеть за одним столом с Олегом и этим пошлым Онуфриевичем? И тетя Тома – вечно, как явится, так Нину сажают за пианино и заставляют играть. Слушает и кивает с важным видом, будто понимает что-нибудь, а сама дура дурой, кто ее аптекой пустил заведовать? Так вот к чему селедочка, ветчина и колбаска... А она-то думала...

Анжела равнодушно разглядывала гусятницу, хотя ей совсем не улыбалось портить себе вечер, а на Нину было жалко смотреть – она мечтала о медленных танцах под магнитофон (у нее такие записи!) при оранжевом свете торшера, мечтала вновь ощутить на своей гибкой спине нежные и сильные пальцы Олега, мечтала... Мечтала! Мечтала! Гроша ломаного не стоят теперь все ее мечтания!

Мстительная злоба захлестнула ее. «Вот возьму и забеременею от Олешки, пускай ваш Онуфриевич чухается! Будете знать, как в мои дела лезть!»

Полина Илларионовна вышла из кухни. Пигалицы! Разженихались! Недовольны, видите ли! Анжелку надо отвадить от дома – незачем Нине замужние подруги. Вообще, пора обратить внимание на дочь – она переменилась, хотя до сих пор не доставляла забот: скромная, послушная, училась хорошо. Если не считать музыки: за семь лет учебы и бешеных за нее денег играть «Черного кота», «Ландыши» и совершенно невозможного «Мишку». «Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка ...» Дороговато.

– Нинка, а что теперь? – зашептала Анжела.

– Не знаю! – Нина глотала слезы.

– Давай сбежим!

– Куда?

– Ко мне, а может быть, к Олешке.

Нина задумалась.

– А гусь?

– Что гусь?

– Гуся жалко...

– Да бог с ним, с гусем...

Нина еще подумала и отрицательно покачала головой.

– Ничего не выйдет. Если мы сейчас удерем, то Кольку с Олешкой можем не поймать – вдруг они где-нибудь в кафе опохмеляются! А если их ждать до семи, то, значит, уходить при всех, а вдруг при гостях начнут не пускать? Да пока к тебе доберемся, да пока стол наладим, уже и расходиться пора... Да что, в самом деле! Плевать мы на них хотели. Посидим за столом, а потом я возьму маг и уйдем в мою комнату и дверь нахально закроем! Включим музыку и танцевать будем! Они – сами по себе, мы – сами по себе! И гуся жалко.

«Ладно! Ладно! – грозилась про себя Нина. – Посмотрим, как ваш Онуфриевич будет смотреться рядом с Олешкой! Еще пожалеете!»

В половине шестого засунули гуся в духовку, зажгли газ и спрятались в комнате Нины, выпроводив из нее четырехлетнего братишку .

– Вот твой «ливальвер» и «шабля», иди в зал, там воюй с разбойниками.

– Я сам лазбойник!

– Ух, ты, я и забыла! Дуй отсюда!

– Красивая, – Анжела вертела в руках вазочку. – «Нине от П.О.»!

Анжела прыснула. Нина таинственно прижала палец к губам и достала теннисные, накачанные водой, мячики.

– Поставь на стол! – прошептала она. – На край!


Анжела поставила, тогда Нина прицелилась и запустила в вазу мячом. Ваза с грохотом полетела на пол.

– Что такое? – донесся возглас Полины Илларионовны.

– Я жонглирую! – поспешно отозвалась Нина и опять шепотом:
– Вот зараза такая – хоть бы трещинка!

Анжела хохотала в подушку, обескураженная Нина держала вазу в руке. И вдруг хватила ею об никелированный козырек кровати. Осколки посыпались на пол, туда же Нина швырнула все шарики.

– Ай!!

– Что такое?! – в комнату ворвалась Полина Илларионовна. Нина ползала на четвереньках по полу и собирала осколки, у Анжелы виднелась одна лишь... Гм. Анжела доставала из-под кровати шарики и придушенным голосом просила:
– Нина, подай линейку, не могу дотянуться...

– Мамочка, я не видела, я случайно!.. Мамочка, посуда к счастью бьется!.. Мамочка...

– Сколько раз говорить – не смей жонглировать в квартире!!

– Мамочка, я над кроватью!.. А мячики в воздухе стукнулись и разлетелись...

Разгневанная Полина Илларионовна хлопнула дверью, Анжела вылезла из-под кровати. Девушки сели на полу и, глядя друг на дружку, хохотали, зажимая рты.

– Нинка, гусь!

Нина опрометью бросилась на кухню.

– Жарится. Все в порядке. Там огонек – еле-еле.

Без четверти семь в квартиру позвонили, Нина подкралась к двери и заглянула в глазок. Тут же, на цыпочках, скрылась обратно в свою комнату. Позвонили снова.

– Нина, открой! Гости!

– Это не наши гости! – прошептала Нина, лихорадочно стаскивая с себя кухонное ситцевое платьишко.

– Нина!!

– Мама, я переодеваюсь, ну в самом-то деле...

Мать заглянула в комнату и увидела мечущуюся в одной комбинации дочь. Пришлось открывать самой, так как ее наряд все же был более подходящем, хотя тоже мало соответствовал новогоднему рауту.

– Петр Онуфриевич! Здравствуйте! Добрый вечер! Тамара Валентиновна, Павел Савельевич! Как я рада! Добрый вечер! Добрый вечер! Проходите! Нина одевается, она сейчас! Нина! Ты скоро?

– Не знаю!

Нина состроила гримасу и показала закрытой двери язык. Надела, наконец, белую вышитую блузу и пеструю «цыганскую» юбку и степенно выплыла к гостям.

– Здравствуйте! – сделала она кокетливый книксен.

– Здравствуйте, Нина! – сдержанно и значительно приветствовал ее Петр Онуфриевич. Впрочем, если бы кто понаблюдал, в нем проскальзывала некоторая суетливость и беспокойство. Маловыразительное его лицо слегка изменило окраску.

– Ниночка! Да ты совсем невеста! – расплылась Тамара Валентиновна, ухитряясь умасливать глазами Нину и Петра Онуфриевича одновременно.

«Конечно! Невеста! Олешкина!»

Павел Савельевич гмыкнул и пожал Нине ручку.

– Анжела! Иди сюда! Вот, знакомься.

 Анжела познакомилась.

– Ой, Анжела, давай на стол накрывать, а то...

Нина хотела сказать – Олешка с Колей скоро придут, но воздержалась .

Выкатился Василий Алексеевич, лучезарно улыбаясь, и даже подцепив Петра Онуфриевича за бочок.

На столе стремительно появились салатницы с соленьями: помидорчики, огурчики, грибочки – рыжики и грузди. Возникли блюдца с ветчиной и сыром, выплыла селедочка, порезанная ломтиками, политая уксусом с маслом и посыпанная лучком. Выстроились рюмки и приборы, Петр Онуфриевич незаметно их пересчитал – девять, а гостей с хозяевами семеро...

Василий Алексеевич, хихикая, достал из серванта литровую бутылку без этикетки с прозрачным, как слеза, содержимым и еще одну с этикеткой, «Золотые пески».

– Что, дорогие гости, прошу за стол? – Василий Алексеевич потер руки.

– Еще же не все собрались! – вспыхнула Нина.

– А кого нет? – скучающе и равнодушно спросил Петр Онуфрвевич.

– Жениха Анжелы и... его друга! – поспешно отозвалась Полина Илларионовна.

– А... Заставляют себя ждать?

– Ничего не заставляют! Я сказала – в семь, а еще без пяти!

Раздался звонок.

– Это Коля с Олегом! – встрепенулась Анжела.

Нину как ветром сдуло, родители засеменили вслед, готовясь принять первый бой с нежеланными гостями и даже оттеснили на второй план нетерпеливых девушек.

Вошедшие Олег и Коля вдохнули праздничный аромат семейного торжества: душистой елки, дорогих сигарет, но победительнее всего, мощным мажорным аккордом звучало жаркое: пресловутый легендарный гусь!

– Добрый вечер! С Новым Годом!

– Добрый вечер... Проходите.

– Молодежь пришла! Комсомольцы! Наше подрастающее поколение! Здравствуйте, молодые люди!

«Это я подрастающее поколение, что ли?» – Олег с любопытством поглядывал на трескучего подвижного человека с небольшими залысинами и немного татарским разрезом глаз. Невзирая на торжественное приветствие, глаза эти колюче бегали и избегали встречаться с глазами гостей. «А это мама! Похожа на Нину», – Олег пожал руку невысокой, полной, прищуренной женщине, когда-то очень красивой, впрочем, и сейчас еще ничего себе.

Полина Илларионовна думала встретить Олега ледяной вежливостью, но неожиданно для себя самой ласково и искательно улыбнулась нежеланному гостю. Неуместная ее улыбка наполнила горячим восторгом сердечко Нины – маме Олег понравился! слава богу! и удвоила сокрушительную и мгновенную неприязнь Василия Алексеевича.

Полина Илларионовна опомнилась и прикусила губу. С одной стороны можно гордиться дочерью, не проглядевшей такого молодца, с другой – надо как можно скорее прекращать их дружбу. Такой поманит – и девочка всех забудет: и мать, и отца, и брата. А вдруг он уже... поманил?.. Нет, Нина слишком простодушна, она не сумела бы скрыть.

– Положи где-нибудь гитару, – попросил Нину Олег, – чтоб не упала.

Нина счастливо улыбаясь, унесла гитару в свою комнату и строго велела Вовке не дотрагиваться до нее. Вовка надулся.

Нина, как увидела Олега, так позабыла все свои огорчения. С ним ей ничего не страшно, рядом с Олегом в ней всегда поет победное чувство покоя и защищенности. К тому же мама, мама! улыбнулась Олегу! Он ей понравился! Положим, нравился Олег не маме её, как таковой, а женщине, но эта тонкость от Нины ускользнула, и она безмятежно радовалась.

Зато Олег мгновенно сориентировался и сумраком наполнилась его душа. Тамара Валентиновна! Петр Онуфриевич! Эти снизошли до него, как короли бывают вынуждены снизойти до трубочиста, ежели подобное невероятное событие и случается когда. Павел Савельевич? А черт его поймет. У Павла Савельевича оглушительно трещала башка и он даже толком не понял жену, внушавшую ему, что надо неких самозванцев поставить на место. Что ж, поставим, а пока он со страдальческим вожделением переводил взгляд с прозрачной литровой бутыли на непрозрачную коньячную.

Коньяк этот выводил Василия Алексеевича из себя. Принесли его «любители дармовой выпивки», они же насыпали в подставленную Ниной вазу груду дорогих конфет. И Олег не смазливый вертлявый хлыщ, которого ничего не стоит поставить на место, надавав щелчков по носу, – ведет себя с возмутительным спокойствием и уверенностью. «Как у себя дома, негодяй!»

– Прошу за стол! – едва сдерживая желание выругаться, пригласил глава семьи. Худо, худо обернулось дело! На Петра Онуфриевича тошно смотреть – фактически его вновь унизили, вчера, – когда пришли в гости без Нины и сегодня, пригласив вместе с ним явного соперника!

Полина Илларионовна, от греха подальше, посадила Нину рядом с собой – ни Олегу, ни Петру Онуфриевичу. Нина ни капельки не огорчилась и, как ни в чем ни бывало, рассыпала Олегу улыбку за улыбкой и очень бестолково суетилась.

– Ай! – вдруг вскочила она и умчалась на кухню.

– Там же гусь млеет! – набралась духу Полина Илларионовна и в пику отсутствующей дочери наградила улыбкой Петра Онуфриевича. – Сама жарила! Никому даже дотронуться не разрешила! – горделиво и любовно возвестила она далее, очень интеллигентно, очень аристократично стряхивая пепел с дымящейся сигареты. Очевидно, ее беспокоит незваная полнота, подумалось Олегу. Он с интересом наблюдал за огоньком сигареты: огонек то раздувался красной звездочкой, то зарастал серым столбиком пепла.

– И, если не ошибаюсь, гусь будет – объедение! – выдавил Павел Савельевич. «Скоро нальют?!» – мучился он.

– Кому-то хорошая хозяйка в дом достанется... – Полина Илларионовна хотела нокаутировать Олега, но совершенно некстати вернувшаяся из кухни Нина покраснела и устремила блестящие влажные глаза на Олега.

Да, ситуация... Тамара Валентиновна и супруг уже раскрыли было рты, собираясь отпустить тонкие намеки на то, кому достанется хорошая хозяйка, а негодница спутала карты и обратила заготовленные козырные тузы в совершенно дохлые шестерки. Василия Алексеевича прошибло, словно он проглотил ложку крепкого свежего хрена.

Все решили ничего не заметить и не заметили. Но как-то так хорошо не заметили, что все заметили, что никто ничего не заметил... Уф!..

Нина одна ничего не заметила, подарила Олегу еще один лучезарный взгляд и вновь исчезла на кухне.

– Готов гусь! – донесся ее восторженный голосок.

Феерическое видение торчащих из гусятницы грудки и лапок, божественно румяных и дымящихся, на время сгладило неловкость.

– Ура гусю! – даже потребовал Павел Савельевич.

Гусю крикнули «ура», а Олег продекламировал:
– «Я жив! Я жареное чую!» – в глазах у него плясали холодные злые огоньки.

– Мама, мама! – нетерпеливо елозила Нина, – Я вот отрезала кусочек, передай Олегу!

Полина Илларионовна слащаво улыбалась.

– Пожалуйста, Олег... Олег...

– Васильевич.

– Васильевич!

В глазах ее стыла злоба. Олег бестрепетно принял блюдце с куском темного, сочащегося мяса и запустил в него крепкие зубы.

– По рюмочке, по рюмочке! – забеспокоился Василий Алексеевич и вцепился пухлой ручкой в литровую бутылку.

«Разведенный спирт, – определил Олег содержимое своей рюмки. – И наверняка на халяву добытый. Барсучий хвост!..»

Выпили, стало чуть веселее, помидорчикам, огурчикам и всему прочему оказали честь и внимание, выпили еще.

И вот, после второй рюмки, вера Нины, что все к лучшему в этом лучшем из миров, безнадежно поколебалась. Жадно проглотив спирт, Павел Савельевич обвел просветленным взором застолье, словно впервые улицезрел двух молодых незнакомых людей и вспомнил, что каких-то шарманщиков (очевидно, именно этих самых) надо поставить на место. Парни ему нравились, зачем их куда-то ставить он не знал, но жена велела и Павел Савельевич, в качестве разведки боем, выбухнул:
– А кем вы, собственно, будете, молодые люди?

– Музыканты мы, – коротко ответил Коля.

– О! Я люблю музыку! И жена – обожает! «Из всех искусств для нас важнейших одной любви му`зыка уступает!»

Коля положил вилку на стол. Олег на секунду прекратил жевать. Коля вновь взял вилку, Олег дожевал кусок гусятины.

– А где вы, позвольте спросить, подвизаетесь, так сказать? – продолжался неприличный допрос.

– Я музыкальное училище заканчиваю и во дворце шинников оркестром руковожу.

– Я работаю в цирке-шапито. На гитаре играю.

Петр Онуфриевич скорбно улыбнулся. «Как низко я пал!» – можно было перевести его улыбку.

– Это по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там? – презрительно спросила Тамара Валентиновна.

– Да. Нынче здесь, завтра там, – сухо подтвердил Олег.

Нина замерла. «Что это? И чему улыбается мать?!»

– Нет, я бы ни за что не пошла ни на подмостки сцены, ни на огни рампы!

– А вас бы туда никто и не взял. Для этого, как минимум, надо иметь подходящую внешность.

Над праздничным столом повисло тяжелое молчание. Нина с трепетом обратилась к Олегу, уже начиная понимать, что случилось непоправимое. Глаза у Олега были холодные и беспощадные. Нине вдруг показалось, что они тоже синие, как у нее.

– Я имела в виду... в виду... переезды, случайные встречи...

– Да!! Там насчет этого – свободно!! – лучезарно поддержал не то супругу, не то Олега Павел Савельевич. Ему все больше нравился Олег.

– Свободно, говорите? Интересно, откуда у вас такие сведения? Из французских кинофильмов?

– Но согласитесь, Олег Васильевич, – очень задушевно вступила в спор Полина Илларионовна, – что наиболее распущенная в этом отношении часть общества именно артисты и музыканты! Это общепризнанно!

– Не более чем слесаря` или медики.

– А вы вращались среди медицинских работников, чтобы утверждать подобное? – впервые подал голос злополучный Петр Онуфриевич.

– А вы много бывали среди людей искусства, чтобы отрицать это? – последовал мгновенный ответный выпад.

– Не буду с вами спорить.

– И я считаю, глупо за новогодним столом перебирать грязное белье.

– По рюмочке, по рюмочке! – спасая положение, засуетился хозяин дома.

Увы, своим же лукавством уловился премудрый Василий Алексеевич! Все к чертям! Стоило распинаться перед Тамарой, стоило надеяться на ее царственные повадки! Квашня недомешанная, свекла переваренная, сидит глазами лупает, брюква...

Олег закрыл свою рюмку ладонью.

– Что так?

– Я вообще мало пью и больше сухое вино.

– Может... «Золотых песков» налить?

– Нет. Не стоит мешать.

Нина сидела, тоскливо понурясь. Это же самый настоящий заговор! Как они напали на Олега! Сами и получили все по носу, да от этого не легче, наоборот... Прощайте все надежды!

На секунду Нина всей кожей, всем существом ощутила то, что чувствует сейчас Олег: липкую, затхлую, холодную ненависть к нему окружающих. Огромная впечатлительность Олега словно передалась и ей.

Из другой комнаты донесся стук и жалобный стон гитарных струн. Олег переменился в лице.

– Гитара!

Нина выскочила из-за стола.

– Ты зачем брал гитару?! Зачем?! Я кому говорила?!

– А цё?..

Донесся звонкий шлепок и неуверенное хныканье. Вовка знал, что виноват, и не решился расправиться с обидчицей добрым у`росом. Вернулась Нина и подала гитару.

– Посмотри, Олешка, ничего не сломалось?

«Олешка!..» Углы губ Петра Онуфриевича скорбно растянулась, он уткнулся в тарелку.

«Олешка!..» Тамара Валентиновна повела носом вбок.

«Олешка!.. При гостях!.. При Петре Онуфриевиче!..» Глаза Василия Алексеевича налились кровью.

«Олешка!..» Полина Илларионовна стряхнула пепел на скатерть.

Лишь Павел Савельевич благодушно взирал на понравившегося ему циркача, сам себе наливал из литровой бутыли и был доволен, как слон. Вид гитары возбудил его музыкальную агрессивность:
– Пр-р-р-рошу, маэстро! Гитару! Виват! Бис!

Олег стоял у двери и осматривал инструмент.

– Ничего, Олешка? – робко переспросила Нина.

– Все в порядке. Немного гриф поднялся, у меня ключа с собой нет, в гостинице подтяну.

– Прошу, маэстро! – не унимался подпивший меломан.

– Меня гитарой не удивишь! – вновь полезла в драку его половина. – Я слышала, как на гитарах играют «Полоне» Сагинского.

– Очень хорошая вещь, – добродушно отозвался Олег. – Я целых полчаса учил ее на гитаре Трудная!

Ценительница музыки выпучила глаза. Павел Савельевич вдруг хряпнул кулаком по столу и проревел:
– Желаем послушать музыку!!

Нина кусала губы, Анжела не поднимала глаз, Олег насмешливо оглядывал общество.

– На гитаре играть нельзя. Гриф отошел.

– Значит, мы будем лишены возможности ознакомиться с вашими талантами. Очень жаль! – Петр Онуфриевич неосторожно решил, что пробил его час.

– Ну, отчего же, – Олег шагнул к пианино и откинул крышку. Садясь, успел услышать виноватый шепоток Тамары Валентиновны:
– Паша вчера выпил лишнего...

– «Полоне» Сагинского! Музыка а ля Бетховен! Концертная обработка для роялю Артура Конан-Дойля! Алле-ап! Сарынь, на кичку!

И на слушателей обрушился чудовищный поток ля минорных арпеджио. Из ля минора Олег перебрался в ре минор, а затем чуть ли не полчаса выпутывался из замысловатейших модификаций ми мажора.

– Это вступление! – прокричал он по ходу дела пораженной публике. – Пошло само «Полоне»!

Полонез исполнялся с душераздирающим слезным рубато, с головокружительными каденциями и, как ни странно, имел успех. Даже Полина Илларионовна, даже Василий Алексеевич прислушались, может быть потому, что семь лет долбила на пианино гаммы и этюды их Нина. Павел Савельевич так совершенно ошалел от восторга и громогласно потребовал Штрауса. Но этого ему оказалось мало, он подскочил к пианино, прицелился и три раза безошибочно ткнул указательным пальцем.

– До, ре, ми! Желаем танцевать!

Олег кивнул и забарабанил по клавишам нечто штраусообразное, безбожно кромсая в капусту и «Прекрасный голубой Дунай» и «Летучую мышь», и туда же, до кучи, вальсы из репертуара духовых оркестров – «Оборванные струны» пополам с «Березкой».

«Как папка глазами водит! – с отчаянием думала Нина. – А мама, боже мой, мама! Красная вся... Зачем я ей про Олешку рассказывала! Господи, тоска какая...»

Павел Савельевич пригласил на вальс Полину Илларионовну, Василий Алексеевич, для поддержания тона, Тамару Валентиновну, Петр Онуфриевич храбро расшаркался перед Ниной. Коля сидел рядом с Анжелой и хмуро наблюдал, как топчутся на крошечном пятачке три нелепые пары. О таких ли танцах мечтали Анжела и Нина?!

Олег, скосив глаза на Петра Онуфриевича, с непостижимым искусством ввинтил в свою штраусиану кусок Бизе – «У любви, как у пташки крылья...» На финал сбацал в ритме вальса «Танец маленьких лебедей» и рассыпался грандиозным мажорным арпеджио.

Встал и закрыл крышку пианино.

– К сожалению, мне пора. Рад был познакомиться.

– Нам тоже пора, – поднялся Коля.

– Не буду вас задерживать! – Полина Илларионовна резала правду-матку. – А ты куда, Нина?

– Мама, я только провожу немного...

– Пять минут и назад.

В коридоре Павел Савельевич долго цеплялся за Олега, пытался сообщить ценнейшие сведения о Паганини, тоже, оказывается, игравшем на гитаре, прячась в саду какой-то подруги.

В полутемном подъезде Олег остановился, сунул гитару Коле и взял Нину за руку. Коля и Анжела деликатно ускорили шаги и попрощались с Ниной издали.

– Как все плохо вышло!.. – всхлипнула Нина.

– Ниночка, лапочка...

Олег выпростал руки из рукавов, так, чтоб пальто лежало на плечах вроде накидки, и под расстегнутой шубой обнял тонкое, теплое тело девушки. Дыхание их смешалось в торопливых и жадных поцелуях.

– Ясочка моя... Белёк...

Нина со злым бесстыдством льнула к Олегу и с торжествующей мстительностью позволяла ласкать себя. Вот значит как? Война? Ну, так посмотрим, кто кого. Она не курица, у нее лебединое сердце! Хороша она будет, если откажется от Олега из-за родителей! Алмаз рождается в пламени! И настоящая любовь рождается в пламени, как алмаз, а не в инкубаторе, рахитичным цыпленком.

Боже мой, что с Олегом?.. Он ее задушит сейчас...

– Олешка...

– Нина!.. Нина!.. А как же... как же...

– Ох, Олешка, не знаю... Вдруг они следить за мной будут...

– Нина, приходи ты ко мне...

– Да!.. Да!..

– Придешь?..

– Да!.. Да!..

– Я тебя буду ждать на углу, знаешь где? Около девятиэтажного дома!..

– Да!..

– В десять?..

– Да!..

Сверху послышались шаги, Нина со стоном оторвалась от возлюбленного.

– Беги! Вдруг мои идут!

Олег последний раз поцеловал ее и стремительными прыжками помчался за Колей и Анжелой.

– Анжелочка, – корил тем временем невесту Коля, – это я первый и последний раз в гостях у ваших подруг. Ходите без меня. Интеллигенты! Хамы девяносто шестой пробы! Ворованный спирт на стол выставили! У меня отец шахтер, а мать в столовой на раздаче работает, они, если чего недопонимают, так хоть отмолчаться умеют!

Анжела защищалась:
– Я почем знала? Мы хотели как лучше... А они... Они Нинку за Петра Онуфриевича хотят...

Коля свистнул и загорланил на всю улицу:

«Такое было дело,
 А дело было так –
Сказал Димитрий строго:
Не рассчитывай, Манька, на брак!»


– Перепиши слова, – попросил подбежавший Олег и забрал гитару.

– Вам милиция слова перепишет! – пригрозила Анжела. Пошли молча.

– А, черт, перепортили вечер! – не выдержал и опять завел свое Коля. Анжела шмыгала носом и не отвечала.

– Пойдем ко мне, – предложил Олег. – Купим в буфете, вина, жареную курицу, посидим, поговорим...

– Надо было сразу, как я предлагал. А сейчас... Уже поздно, нас еще не пустят к тебе.

– Пустят. Меня дежурные любят. Я им вагон конфет перетаскал. Так идем?

Секундное замешательство Анжелы и Коли, и Олег сообразил – он третий, а значит – лишний.

– Ну что ж, гуляйте....

– Олег, извини!..

– Да чего там... Провожу вас до трамвая.

– Олег, не надо!

– До свидания, тогда...

– До свидания!

– Спокойной ночи!

Олег ушел.

– Грустно ему. Слышал, какой голос у него?

– Слышал. Не понимаю, что ее родителям надо?! Я бы на их месте судьбу благодарил.

– Знаешь, Коля... а Олега многие не любят! У нас в студии... Борька, потом – Сидоренко! Да и Анатолий Иванович тоже, я замечала!

– Надо было пойти к нему.

– Да, надо было.

– ...До чего неприятный молодой человек, до чего неприятный! – перемывали косточки Олегу, пока он целовался в подъезде с Ниной. – Змея какая-то, а не мужчина!

Полина Илларионовна горестно кивала.

– Надо прекратить эти хождения в цирковую студию, раз там берут проходимцев. Слышишь, отец?

– Я давно говорил! – ответствовал наконец-то оживший глава семейства. – Она учиться хуже стала, и вообще... Петр Онуфриевич, Павел Савельевич, еще по маленькой! Гуськом закусим! Нина жарила!

– ...Новый Год, неудобно девочке отказать, я его сама в первый раз вижу!..

– Неприятный, неприятный молодой человек!..

– Он второй Шульберт! – вдруг снова попытался двинуть по столу Павел Савельевич.

– Сиди, Шульберт! Нализался! Твою жену оскорбляют, а он – ноль эмоций!

Меломан притих и хлобыстнул стопку.

Хлопнула входная дверь, в зал вошла Нина.

– Проводила? И ладно. Садись, доченька!

Нина вдруг топнула ногой.

– Вы моих гостей выгнали!!

– Что такое?!

– Нина!! Прекрати!

– Выгнали! Выгнали! Моих гостей! Я ваших не трогала! А вы своими намеками, придирками... Вы его унизить хотели!

– Нина!!!

Но у Нины началась истерика, она кричала, плакала, топала ногами, перепуганная мать увела ее в спальню и приложила ко лбу мокрое полотенце. Нина успокоилась, хотя и всхлипывала. Лежала на постели, прислушивалась, может расходятся? Нет, сидят. Вот сволочи! Сожрали ее гуся, с которого Олешке перепал всего-то маленький кусочек, а теперь, небось, его коньяк пьют?! Нина вскочила и бросилась в зал. Вовремя! Дядя Паша уже примеривался содрать с горлышка фольгу. Нина выхватила бутылку.

– Не вы приносили!

От такого оскорбления даже Павел Савельевич протрезвел. Гости молча поднялись и двинулись одеваться. Сгорающие от стыда хозяева кое-как проводили их.

– Это ты придумал – позову своих! – злым шепотом набросилась на мужа Полина Илларионовна.

– Разбаловала девчонку! – рычал Василий Алексеевич.

– Влюблена она в... этого!

– Что?!!

– Замолчи! Надо думать, что делать, а не орать! Криком ничего не добьешься!