Романтика. Ч 1. Город судьбы. Гл 16. Катастрофа

                16. Катастрофа

И все вернулось на круги своя, как в невообразимо далеком теперь ноябре, когда в цирковой студии появился новичок. Он так же молча и яростно сражался с катушкой и набивал на ней мяч до ста раз, а Нина высокомерно не замечала ни его самого, ни его трудов, только по ночам плакала в подушку.

Елена Леонидовна засела за телефон, цепочка звонков замкнулась на администраторе гостиницы «Цирк» и он вновь кланялся на приветствия Олега. На планерках Анатолий Иванович смотрел на директрису и задумчиво соображал, почему она раньше лишь улыбалась, а сейчас частенько хохочет, и почему во время обсуждения наинуднейших, никому не нужных вопросов вдруг ни с того ни с сего заливается румянцем?

Прибавилось забот в студии: художественно-акробатическое трио рассыпа`лось, уже все и вся знали, что Анжела выходит замуж. Анатолий Иванович нашел ей замену и, несмотря на обиды и клятвы, что она не покинет родных пенат, гонял Нину и Райку до седьмого пота, репетируя с новой партнершей. Нина даже бросила жонглировать.

Но нет, не поэтому оставила Нина булавы и кольца: ей захотелось выразить презрение к Олегу, презрение к его суровой науке и нежелание иметь с ним что-нибудь общее. Одно лишь ее смущало: когда она заворачивала коньяк и кольцо, она хотела положить с ними и стихотворение о розе, но нигде не могла найти листка. «Куда я его задевала? Еще подумает, что на память о нем оставила. Трус. Болтун».

Все бы так, но как пронзительно терзает душу вновь обретенное чувство незащищенности!.. Как больно, как пусто сердцу...

Полина Илларионовна исподтишка наблюдала, примечала и радовалась. Все идет своим чередом! Враг побежден, даже одно его имя вызывает у дочери злость, подушка, правда, у нее часто сырая по утрам, но это ничего, это хорошо, пусть поплачет. Уберется циркач из Энска и все образуется.

Василий Алексеевич. Василий Алексеевич-то все и испортил. Увы, он родился на свет дилетантом, а дилетанты до бесконечности улучшают свои произведения. А может, его просто вдохновил первый залп писательского словоблудия, кто знает. Короче, он не посоветовался с женой и выпалил из пушек еще раз.

К несчастью, в артиллерии существует явление рикошета, Василий Алексеевич, являясь человеком сугубо штатским, не учел этого.

Нина удивилась, когда Елена Леонидовна остановила ее в фойе у гардеробной.

– Как разденешься, поднимись ко мне в кабинет.

Надо же, – изменник, предатель, она его навеки вычеркнула из сердца, а сердце забилось, да как больно! «Зачем Елена Леонидовна меня зовет? Вдруг там и Олешка? Вдруг... помиримся!..»

Но Олега в кабинете не было. Елена Леонидовна, не глядя, сухо заговорила:
– Я не знаю, какое ты имеешь отношение к травле... очень хорошего человека, но скажи своим родителям – если я получу еще одну такую... пакость! я отнесу ее в редакцию газеты. Сгодится для фельетона. Забери и отдай им обратно!

И Елена Леонидовна с гадливой гримасой протянула Нине два распечатанных конверта. Дрожащая, как осенний лист, Нина в укромном уголке прочитала пространные послания. Едва сдерживаясь, с закушенной чуть не до крови губой, Нина стремительно оделась и побежала прочь из дворца. Вылетела на крыльцо и лишь тогда разрыдалась, а слезы замерзали на ресницах.

Как такое возможно? Как стерпела бумага подобные мерзости?

«...Рецидивист, плюющий на законы и власть...» «...Схватил меня за горло и заявил, что растлит мою дочь...» «...Я боюсь за свою жизнь...» «...Гнать его из города...» «...Если он изнасилует мою дочь в подведомственном вам учреждении, вы будете отвечать наравне с ним, как пригревшая и попустительствовавшая...» Попустительствовавшая! Надо же сочинить такое словечко... Нет, это писал не отец, не ласковый добрый папочка. Но кто же тогда?! «...Бросил десять жен... бегает с цирком от алиментов...» Что делать, как теперь жить? Схватишь за грудки, схватишь за горло, если тебе такое скажут... А они говорили! Говорили!! А ведь там стихи упоминаются... Так вот куда подевался листок! Они обшарили ее стол, искали, наверное, письма и украли стихотворение Олега! Все ложь! Ложь! Они оболгали Олега! Но... как они узнали о свидании шестого января?.. Не мог Олег испугаться и предать ее, теперь это ясно, но откуда тогда?! Здесь какая-то тайна. Олег кому-нибудь похвастал? Ерунда, никогда бы он этого не сделал, да если бы и похвастал – как могло дойти до родителей? Узнать, надо узнать! Неужели она совершила ужасную ошибку?! Но как можно не верить родителям...

Дома, на кухне, Нина с тихой яростью переспросила мать:
– Так Олег перепугался и все выболтал вам? А что он выболтал? Что?

И дрогнула Полина Илларионовна.

– Ты мне допрос устраиваешь, дрянь такая?!

С жестокой усмешкой Нина подала письма.

– Концы с концами не сходятся! Олег вас боится или вы его? Объясните!

Полина Илларионовна бросила дуршлаг и схватила письма. Даже беглое прочтение эпистолярных шедевров дубинноголового супруга явило полный провал всей их затеи. Нина это прочитала? Какой ужас...

Полина Илларионовна кинулась в зал, там, в кресле, благодушествовал в ожидании ужина Василий Алексеевич и, покамест, наслаждался телевизором. Нина услышала крики, ругань, скрип кресла, затем шум переместился в спальню и перешел в яростное шуршанье.

Долго не появлялись родители, а через полчаса вышли, как ни в чем ни бывало.

– Очень нехорошо, дочка, читать чужие письма.

– А в чужом столе шарить и чужие стихи... воровать, хорошо?

– Знать не знаю никаких стихов, а твоих столов здесь нет, соплячка! – сорвался Василий Алексеевич. – Ты и на ножку стола еще не заработала!

– Пусть. А стихи мои были. Не вы их заработали.

– Я таких стихов... миллион сочиню! Писатель нашелся!

– Вы же знать не знаете никаких стихов...

– Молчать! Не доросла еще мне указывать!

Нина расплакалась и убежала в свою комнату.

– Прекрати, отец! Сам все перепортил, а теперь зло срываешь!

– Ты заодно с ней!

– Замолчи!!

Василий Алексеевич умолк.

«Что делать? Что делать? – лихорадило Нину. – Ах, зачем я отдала колечко... Так привыкла к нему... А вино зачем отдала? Я думала, сберегу и на нашей свадьбе поднесу гостям... Как интересно было бы! Все отдала назад и оскорбила его...»

Помощь пришла неожиданно.

– Нинка, ты не забыла? Двадцатого!

– Не забыла.

– Олешку приведешь с собой, он...

– Анжела... Послушай!..

И Нина поведала печальную повесть, не утаив ни словечка. Подруга слушала, раскрыв рот.

– Ну и дура ты, Нинка! Чтоб Олег испугался твоих родителей и сказал, что ты к нему обещала прийти? Да ты сама сообрази, может ли такое быть? Олешка твой вообще... из семнадцатого века, а ты что попало мелешь.

– Ну откуда они тогда узнали?!!

– Ничего они не знали. Взяли тебя на пушку, а ты и уши развесила.

Истина оглушила Нину своей простотой. Да, так все и было, теперь она вспоминает: одни общие фразы, ни одного конкретного слова, а она попалась, краснела и моргала, как глупая школьница, выдавала себя.

– Ладно тебе, плакса! Я вас помирю.

У Нины просохли глаза.

– А кого вы еще пригласили?

– Я – всех наших девчонок, а Коля трех своих из музучилища и худрука из «Шинника», он ведь там работает. А кого наши предки наприглашали, я и не знаю. Много! Колька ругается!

– А музыка?

– У Кольки друг баянист, он играть будет.

И Нина стала ожидать двадцатого января, благо до него оставалось три дня.

Олега на свадьбу привел незнакомый ему парень: в час дня зашел за ним в гостиницу.

– Ты с Николаем в училище учишься?

– Да
– Домрист? Балалаечник?

– Баянист я.

– Играть ты будешь?

– И я. Все будут! Трое нас, баянистов.

Народу в кафе набралось уже порядочно. Приглашенные теснились по над стенками и у окон, смеялись, переговаривались и поглядывали на расставленные покоем столы с холодными закусками, пивом, вином, водкой и графинами с фирменным напитком. Олег сумрачно окинул взглядом квадратный, не очень уютный и не очень теплый зал с аляповатыми люстрами и тяжелыми шторами на окнах.

Нина...

Одела она свое новогоднее белое платье и Олег обратил на это внимание: Нина поймала его холодный тяжелый взгляд. Держался Олег отчужденно, в сторонке от шумной свадебной бестолочи. Молодоженам было не до него, а других знакомых он не имел. Нина смеялась и резвилась среди училищных подруг и, выбрав удобный момент, робко и заискивающе улыбнулась Олегу. Увы – напрасно и безответно. Нина приуныла, но сдаваться не собиралась.

Гостей усадили за столы, на одной половине обосновалось студенческое крыло, на другой мастито засели матерые гости, сибиряки, те, что зажмут левой клешней бутылку, а правой ладонью чуть погладят ей донышко и пробка вылетает сама собой, без штопора.

Олег подождал, пока села Нина, и втерся тогда меж двух мужиков, – дядей – не то Анжелы, не то Коли, не то сразу обоих.

– Музыкант? Или медик? – прохрипел один.

– Музыкант.

– Водку пьешь?

– Ежели поднесут – пью.

Соседи одобрительно гмыкнули и на всякий случай пододвинули к себе две бутылки.

Как водится, сначала свадьба чинилась, затем разохотилась и развеселилась. Наконец, загудела. Вот уже чуть не в лицо молодоженам лезли две кумушки, одна кривилась и плакалась, что горько, не может пить, другая бросила ломтик соленого огурца в стакан с водкой, тыкала в него пальцем и кликушествовала: «Таракан! Таракан!» Коля с ненавистью на них озирался и на каждое «горько» и «таракан» целовал молодую. Олег пил беспощадно (правда, и тарелки подметал при этом до зеркального блеска) и уморил скабрезными анекдотами своих собутыльников: они животы надорвали от смеха.

Заливался баян, две молодухи отплясывали и профессионально взвизгивали, еще одна пронзительно запела: «Ты Подгорна, ты Подгорна, широкая улица! По тебе никто не ходит, только мокра курица!» Олег музыку не слушал и продолжал травить анекдоты. Дядюшек от смерти спасла Анжела, она чуть не за шиворот выволокла Олега из-за стола.

– Безобразие! Девушкам танцевать не с кем, сидят, скучают, а ты с дедами засел!

– Виноват!

Олег встряхнулся и твердо подошел к ближайшей девушке. Глаза у него были трезвые и жестокие.

– Прошу вас!

Девушка расцвела и подала руку видному кавалеру. Танцевал кавалер – мечта! Закружил ее и чуть не на руках донес до кресла.

У Нины мутилось в глазах, но она старалась не замечать выходок Олега, а в него бес вселился: он приглашал подружек одну за одной и всех оставлял в восторге. И каждый танец, каждый круг вальса кинжалом вонзался в сердце Нины.

– Дамский вальс! Дамский вальс! – отчаянно захлопала в ладоши Анжела.

– С муженьком покружиться хочешь!

– Хотя бы!

Анжела потанцевала с Колей, спихнула его Нине, а сама побежала и отхлопала Олега.

– Со всеми танцевал, а меня с Ниной позабыл!

– Не позабыл. «Гляжу, как безумный, на черную шаль и хладную душу терзает печаль».

– Чего, чего?

– «И тайно и злобно кипящая ревность пылает, и тайно и злобно оружия ищет рука!»

– Вечер поэзии. Думаешь, Колька приревнует? Да он же знает... – Анжела умолкла. Коля и Нина кружились совсем рядом.

И вот:
– Хватит наглеть, Олег Васильевич! Отдай жену!

Анжела отпрянула и Коля припечатал Нину к Олегу. Анжела подобралась к баянисту и что-то ему нашептала, кивая на танцующих.

Олег покорился. Не бросать же Нину посреди зала, это невежливо. Танцевал и молчал.

Нина поняла, что он не заговорит и решилась:
– Олешка, извини, это очень важно... ты говорил родителям, что у нас... что с тобой... ну... шестое.

Презрительно и насмешливо улыбнулся Олег.

– Девушка, вы меня с кем-то спутали, наверное, с Петром Онуфриевичем. Посылки ваши я получил и обе выбросил с моста в реку. А моими стихами ваш папа тряс у меня перед носом и говорил, что простой советский человек не может такое писать. Он у вас не литературный критик? А если мы еще немного потанцуем, то ко мне опять придет милиционер... как шестого января пришел! Так что пойдем, я тебя к подругам отведу.

И Олег отвел ее, чуть живую, и усадил у стола. Сам же, радостно улыбаясь, возвратился к поскучневшим без него собутыльникам. Нина увидела страшную и отвратительную картину: Олег, бледный, криво усмехаясь, оглоушил две трети стакана водки и закусил приличным цельным огурцом. Чей-то визгливый голос затянул: «Растатуриха телегу продала, на телегу балалайку завела...»

Нина незаметно исчезла с гулянки. Целый вечер проплакала она и не отвечала ни на вопросы, ни на упреки Полины Илларионовны. Ее первое, горячее и нежное чувство разбили, опорочили, затоптали грязными сапогами в клевету и ложь, ее любимого, нежного, достойного, умного человека, унизили и оскорбили, мало того – заставили это сделать и ее самоё! Олег посвятил ей стихи (пусть плохие – но это её стихи!) – их украли и надсмеялись, Олег подарил ей золотое колечко – и вот оно утонет весной в реке или уплывет на льдине в Ледовитый Океан. А через месяц Олег уедет и она его больше не увидит. А вдруг он раньше уедет?! Завтра?! Нет, он же должен на смотре играть ансамблю, он не уедет. Уедет... Отец засыплет письмами разные инстанции и Олег уедет...

Нина стиснула зубы. Так нет же, будет по-моему! Она не даст так просто надругаться над своим сердцем! Олешка... Мог бы и пойти сегодня ей навстречу, а не глотать вонючую водку! Но вспомнила, что ему пришлось пережить за последние две недели, и перестала винить.

С чего же начинать? Можно подойти самой и откровенно поговорить, объяснить. Это было бы самое лучшее. Можно написать письмо. Можно попросить Анжелу с Колей, они хорошие ребята, помогут, растолкуют Олегу, что случилась трагическая ошибка и она не виновата. Нет, Олег сейчас в страшном состоянии, все будет бесполезно. Он возьмет и отвернется от неё, поди, говори!.. Письмо выбросит не читая, с него станется, а Анжелу и слушать не станет. Елену Леонидовну попросить?.. Ах, нет, ни за что! После тех писем Нина на ногах перед ней не устоит от стыда. И потом, станет ли она помогать? Олег ей самой нравится...

Нет, вот как надо сделать: взяться за булавы, да так, чтобы все ахнули и Олег в том числе. Пусть видит – она не вертихвостка, она из его породы! Олег – профессионал по натуре, он не сможет не оценить ее трудов и понемногу оттает, а она, вроде как ни на что не претендуя, будет у него спрашивать о том, о сем, как выбросить булаву, да как поймать. И вот она улучит удобный момент, всплакнет... ну, в общем, все ясно!

Нина утешилась и на следующий же день сразу после училища поехала во дворец, выпросила ключ от гримерной и в полном одиночестве занялась булавами. Но пришли рабочие сцены, поглазели на нее и задвигали столы, трибуну, стулья.

– А что будет? – спросила Нина.

– Профсоюзное собрание. Заводское.

Нина накинула поверх гимнастического трико платье и ушла в фойе, где часто занимался Олег. Он и сейчас сунулся туда со скрипкой, зеленоватый, с опухшими глазами, но увидел ее и ретировался. «Буду заниматься как он, насмерть! – думала Нина. – Не может быть, чтобы не подошел!»

С этого же дня Нина начисто отказалась от участия во всевозможных редколлегиях, комитетах и собраниях и повадилась систематически сбегать с последних уроков в медучилище. Ее вызвали в учебную часть на проработку, но вчерашняя активистка смотрела в пол и никак не реагировала ни на увещевания, ни на угрозы. Впрочем, нет, реагировала, только весьма своеобразно:
– Витенька, миленький, что там задавали? Дай я спишу! Послезавтра контрольная? Ой, Витенька, сделай мне шпаргалку! А то я пару схвачу!

– Нина, давай я тебе помогу! Подтяну в учебе! – суровел Витя и ерошил свой честный комсомольский чуб.

– Нет, Витя, напиши шпору. Ты такой умница, не то, что я! Напиши! Мелко-мелко!

– Нина!

– Витя! Напиши! Пожалуйста!

И Витя пал – дал списать задание и изготовил великолепную складную «шпору».

Все бы ничего, но на репетициях досаждали ехидные, понимающие, сочувствующие улыбочки Райки. А Борька?! Не переставая, ухмыляется. И чего Анатолий Иванович не выгонит его? Все равно с Борьки толку, как с козла молока. Мешает только всем. А эта то, эта, замарашка Лариска – нарисовалась перед Ниной и рот разевает:
– Нина, ты поссорилась с Олешкой?

С Олешкой!!! Для тебя он Олег Васильевич, дрянь сопливая! В седьмом классе учится, а туда же – Олешка...

Ладно, Нина все стерпит. И домашние скандалы стерпит. Родители пытались игнорировать ее молчаливую ожесточенность, но всему есть предел и взрыв произошел.

– Нина, мне сегодня позвонили из училища. Когда это кончится? – решилась на серьезный разговор с дочерью Полина Илларионовна.

Нина не отвечала.

– Нина, я же к тебе обращаюсь, – терпеливо продолжала мать. Подключился отец:
– Учебу забросила, общественную работу забросила, была лучшей студенткой, активисткой, а сейчас? Последняя из отстающих!

– Стыд! Позор!

– А все цирк!

– У тебя все руки побиты... как их... палицы, что ли?

– Ее этот бандит сбивает! Она снова под его влияние попала!

– Сейчас же садись за учебники!

– Чтоб ноги твоей больше не было в цирке! Все! Не будешь ходить. Все! Все!

Но всегда послушное, всегда кроткое дитё растопырило, как кошка, пальцы, засверкало глазами:
– Буду!!! – Нина топнула ногой. – Буду ходить в цирк!!! Попробуйте не пустить! Я из дома убегу!

– Под замок посажу! – заверещал Василий Алексеевич.

– Ах, так?! Я уксусу напьюсь! Эссенции! Понятно? Буду ходить в цирк! Буду! Буду! Буду!

– Умираю!.. – простонала Полина Илларионовна.

Но безжалостная дочь презрительно улыбнулась, и Полина Илларионовна срочно вернулась к жизни.

– Пойдем, отец. Мы для нашей дочери никто. Всякий оборванец ей дороже нас.

Родители заперлись в спальне, а Нину утешал Вовка:
– Попало, Нина? За сто тебя лугали? Ты цёта лазбила?

Отец и мать уговорились Нину не трогать. Надо ждать, стиснув зубы ждать, когда уберется из Энска этот негодяй и некому будет морочить голову ребенку. Лишь бы... не случилось беды!..

Всхлипывая, на этот раз абсолютно искренне, Полина Илларионовна умоляла Нину быть осмотрительной и расписала ей тяготы и горечи безмужней с ребенком жизни. Нина устало вздохнула. О чем говорят эти люди, ее родители? Олег обманет и бросит? Ее Олег, которого второго такого и на всем свете нет? Рыцарь без страха и упрека бросит ее с ребенком? Право, это становится скучным. Дом набит медицинской литературой и самими медиками (все, кроме Вовки!), а она, видите ли, останется с ребенком, не сумеет сообразить! Да знали бы они...

Василий Алексеевич съездил в училище и попросил завуча не тревожить Нину, обещал к марту отпоить дочь бромом.

Бром Нина не пила, а окончательно прописалась во дворце. Репетировала жонгляж и, как ни в чем ни бывало (но только очень сдержанно), обращалась к Олегу за помощью. Олег отвечал, но без малейших эмоций. Талант жонглера, ежедневные занятия и страстное желание поразить и сломить холодность Олега делали чудеса. Анатолий Иванович руками разводил, Иосиф и Федя иногда бросали репетировать и подолгу глядели, как ловко и чисто жонглирует девушка.

Но шли дни за днями, а Олег был все так же непонятно равнодушен. Что ж такое? Неужели он не понимает, что Нина хочет вернуть прошлое, неужели ему жаль одного лишь словечка? Нина покается, попросит прощения, руки ему поцелует, но всего лишь одно теплое словечко! Ледяная стена... Проучить её хочет? Ну, тогда он жестокий. Глупых женщин надо прощать и не мстить, им и так приходится хуже, чем мужчинам. И сколько можно проучивать?! Время-то идет, март на носу! И в сердце Нины понемногу закипало нетерпение и отчаяние. И до чего же тошно одной ходить после репетиций...

И когда собрались ехать на концерт еще в одно село, Нина обрадовалась. Приедут поздно, домой идти страшно, она просто вынуждена попросить проводить ее!

...Лучше бы он никогда не наступал, этот черный, жестокий день! Началось все с обычной неразберихи сборов. Кто-то не поехал, кто-то опоздал, Елена Леонидовна привычно сетовала на свою укороченную нервотрепкой жизнь, а сама цвела и улыбалась. Гитаристы потели над тумбами динамиков, Лариска, вышедшая в первый номер воздушной гимнастики города Энска, радостно визжала и носилась по дворцу, тынялся повсюду Борька в надвинутой на глаза идиотской кепочке. Делать ему было нечего и он решил прошвырнуться с дворцовой самодеятельностью на село. И когда Елена Леонидовна объявила посадку, Борька первый ринулся в автобус.

– Я не помню, в каком номере выступает этот молодой человек? – с неудовольствием обратилась директриса к Анатолию Ивановичу.

– Ни в каком.

– А зачем он едет?

– А действительно, Боря, зачем ты тут?

– А чо, низзя?

Борька нахально развалился на третьем сиденье у окна. Анатолий Иванович вдруг сузил глаза.

– Боря, выйди из автобуса.

– Ага? Я могу ж совсем уйти!

– Боря, одумайся! Я этого не переживу! А пока вылазь.

В автобусе послышались смешки, Борька побагровел и вымелся, тем самым закончив свою карьеру циркового артиста.

«Где же сядет Олег?» – тоскливо думала Нина. Сама она пристроилась на краю сиденья, а на место рядом пока никто не претендовал.

Но что это?.. Господи...

– Олег Васильевич, где же вы, наконец? Садитесь сюда, у окна!

– Лучше вы, Елена Леонидовна!

Олег поднял руки, собираясь нежно усадить Елену Леонидовну, но то же самое сделала и она и пальцы их встретились в воздухе. Победила Елена Леонидовна, вернее, Олег дал себя победить.

Даже распоследнему дураку все было ясно. Можно ли проворковать имя «Олег Васильевич», имя, где нет ни одного «р»? А Елена Леонидовна проворковала! В каждой буковке бархатная любовная вибрация! Поди ж ты, ухитрилась... Олег то и дело оборачивается к ней, улыбается, и улыбка у него мягкая, лучистая.

Нина не помнила, как доехали, как выгрузились. За кулисами сельского клуба змея Райка осмотрелась, нет ли поблизости руководителей самодеятельности и поблизости ли Нина, и громко разбазарилась:
– Красивая женщина Елена Леонидовна! У Колесникова губа не дура!

Анжела скорбно поглядывала на подругу, но чем она, бедная, могла помочь?

Ну, и окончательный удар, Нина сама видела: Олег стоял в одиночестве, Елена Леонидовна подошла к нему, взяла под руку, на секунду положила голову на плечо и отпрянула. Думала, никто ничего не заметил.

Бедная Нина, бедная Нина!.. На кого ты такая несчастная уродилась...

В двенадцатом часу ночи, по морозу, одна, Нина бежала домой и каждый шаг отдавался в ней пронзительным: «Ненавижу!» «Ненавижу!» «Олешку ненавижу!» «Елену Леонидовну ненавижу!» «Обоих ненавижу!»

Дома, в темноте, Нина снова рыдала в подушку, стараясь, чтоб никто не услышал. За что ненавидеть Олешку? Он ее учил, времени не жалел, стихи посвятил, колечко подарил, в любви признался! А что в ответ получил? Почему бы ему и не полюбить Елену Леонидовну? Она замужем? А кто и что может знать о чужой семейной жизни? Были, наверное, и у нее причины полюбить Олега, да и какая женщина пройдет равнодушно мимо него?

Так, а ее судьба отшвырнула прочь, надеяться ей не на что, мечтать не о чем. Не Олег, другой обнимет ее, другой будет ее целовать. Еще год, два и надо выходить замуж... за нелюбимого! Олега она никогда не забудет. За Витьку, он хоть не дурак, как Борька. Ах, нет, его в армию заберут. Петр Онуфриевич?..

У Нины высохли слезы. «Я ему в рожу наплюю, я его неприличными словами обзову, пусть только сунется! Карьеру себе папаша мечтает сделать, что ли?! У него, видите ли, волосатая рука наверху! Все из-за него, из-за него они накинулись на Олега!»

Нина не спала полночи, встала утром бледная с опухшими глазами.

Мать встревожилась:
– Ты больна! Не ходи на занятия!

Но Нина молча собрала тетради и учебники и уехала в училище. А едва вернулась, засела за безнадежно запущенные конспекты. Полина Илларионовна и Василий Алексеевич облегченно вздохнули.

Но дни шли за днями, Нина никуда не ходила, о цирке и думать забыла, сидела вечера напролет и с ожесточением грызла гранит медицинской науки. Радость родителей сменилась тревогой. А не случилось ли чего-такого-эдакого с их дочерью?.. Полина Илларионовна пыталась косвенными намеками выведать, что томит ее душу, но Нина отмалчивалась и углублялась в анатомию.

Наконец, за ужином, понукаемая настойчивыми взглядами мужа, Полина Илларионовна спросила прямо:
– Может быть... у тебя что-нибудь было с... этим?.. Ты сознайся, а то, как бы поздно не стало...

 Последовал ошеломляющий ответ:
– За начальничка своего беспокоитесь? Ему неиспорченную девушку хочется? Успокойтесь! Я ему никакая не достанусь! Не мечтайте! Ни вы, ни он!

Полина Илларионовна выскочила из-за стола, Василий Алексеевич выпучил глаза, маленький Вовка ни с того ни с сего заплакал и стал колотить ложкой по столу:
– Не тлогайте Нину!..

В училище Анжела спросила ее:
– Ты почему в студию не ходишь? Я и то хожу. Семейная! Колька пускает. Анатолий Иванович даже похудел: где Нина, да где Нина!

 Нина пожала плечами:
– Я учебу запустила. Меня уже выгнать грозились.

– Ты не бросишь студию?

– Нет, конечно.

–Нина, мы двадцать второго выступаем. Анатолий Иванович просил обязательно прийти. Ты приди, пожалуйста.

– Приду.

Ну вот, она еще раз увидит Олега. В последний раз. Впрочем...

– Анжела, ты не знаешь, когда смотр? Этих, вокалистов...

– А... Знаю! В воскресенье, после двадцать третьего.

Вот когда она в последний раз увидит Олега. Нет, незачем ходить на этот смотр, бередить душу! Не пойду, решила Нина. Надо забыть, как можно скорее. Забыть. Нет, не забыть...

На двадцать четвертое февраля, на вечер, Инна Константиновна назначила генеральный прогон программы ансамбля, а утром того же дня Елена Леонидовна изобрела себе работу.

– Олег Васильевич, собирайтесь, поедем в драматический театр.

– В театр? – изумился Олег. – Утром?

– Утром. Фрак будем тебе выбирать.

– Фрак?!!

– Да. Программа ансамбля требует от концертмейстера фрака. Как можно «Аве Мария» аккомпанировать в куртке?

– Есть же черные костюмы!

– Надо фрак. Поехали! Режиссер театра питает ко мне нежные чувства...

– Нежные чувства? На почве ваших... – Олег произвел руками волнообразное движение, очевидно изображая округлости женской фигуры.

– Не только. Он меня звал работать. Верил в мой талант! А муж не пустил. «Или я – или театр!» Я его выбрала.

– А я бы театр.

– Ты мужчина, мужчине легче. Страшно оставаться одному, а женщине страшно вдвойне. Знаешь, за что я тебя люблю? За то, что ты до последней кровиночки богема! Музыкант и актер!

– Пойдемте за фраком...

– Да, Олег, возьми с собой гитару. Как бы случайно.

– Зачем?

– Да тот режиссер... Так он и копейки не украдет, а для хорошего гитариста весь свой театр продаст, до последней тряпки! Я шучу. Он очень любит, это ему подарок будет.

И действительно, гитара Олега настолько очаровала режиссера театра, что он самолично полчаса учил Олега носить фрак и садиться в нем за рояль.

«Воскресенье... – сквозь утренний сон вспоминала Нина, – можно поспать... Так устала!.. А во сколько смотр начинается?.. Я же не хотела ходить... В одиннадцать... Я же видела его в последний раз... Нет! Сегодня в последний раз!»

Нина выбралась из-под теплого одеяла и поежилась: в комнате веяло прохладой. Быстро натянула теплое трико и вязаное платье и побежала умываться.

– Побыла бы дома, Нина, – осторожно сказала ей мать.

– Нет. Хочу погулять. И так все дома да дома.

– Да, да! Погуляй! Воздухом подыши! – торопливо согласилась Полина Илларионовна.

С утра в фойе Дворца, в зале, на сцене, за сценой, на втором, на третьем этажах царила нервная беготня, граничащая с тихой паникой. В районе девятого ряда поставили длинный ряд столов с микрофоном, графинами, стаканами, листами чистой меловой бумаги.

В одиннадцать за столы воссела комиссия, комиссия имела рыбьи глаза и рыбьи глаза эти приводили в удрученное состояние участников смотра, дерзнувших или имевших неосторожность приблизиться к зловещим столам.

Тихая и печальная бродила Нина по залу, за кулисами. Всюду незнакомые лица. «Олега бы увидеть...» Но Олега мертвой хваткой держала Инна Константиновна.

«Елена Леонидовна!» Нина спряталась за кулисой. «Грустная!.. Уезжает Олешка...»

Нина выбралась со сцены и села позади комиссии ряда за три.

Один за одним проходили на сцене ансамбли – народные, фольклорные, классические, эстрадные, пели под баян, под гитару, один ансамбль исполнил песню под балалайку.

Вот из бокового входа в зал неслышно ступила Елена Леонидовна и остановилась, прижимая руки к сердцу. «Сейчас наши будут петь!» – подумала Нина и не ошиблась: в строгих черных костюмах гордо вышли мужчины, в длинных черных юбках и белых блузках выстроились женщины. Вид ансамбль имел чопорный и совсем уж повеяло от него академией, когда, широко шагая, прошел к роялю Олег. Олег был во фраке!! Он ловко откинул фалды, опустился на стул и замер.

Ансамбль еще не начал петь, а в комиссии уже прошло некоторое шевеление – ансамбль знали, правда, не знали его концертмейстера.

– Рахманинов, на стихи Тютчева! «Весенние воды»! – торжественно объявила ведущая.

Через несколько тактов в комиссии начали перешептываться и кивать на сцену. То ли понравилось безукоризненное пение, то ли филигранные арпеджио пианиста. А Нина кусала губы, чтобы, несмотря на грусть, не расхохотаться – Олег дурачился, изображая из себя, по меньшей мере, Ференца Листа: вдохновенно встряхивал головой и картинно вращал локтями.

Когда ансамбль исполнил «Романс» Шостаковича и «Аве Мария» Баха-Гуно, поклонился и с достоинством поплыл со сцены, председатель комиссии сказал в микрофон:
– Товарищ Колесников, останьтесь, пожалуйста, на сцене!

Олег недоуменно остановился.

– Просьба – вне конкурса и вне программы, – исполните что-нибудь на рояле, что хотите.

– Так неожиданно?.. Я не готовился.

– Да что-нибудь!


– «Экспромт» Шопена до-диез минор устроит? Или «Варварское аллегро» Бартока?

– Пожалуйста, Шопена.

Олег снова сел за рояль. Вся его шутливая аффектация слетела, он казался бесстрастным и неподвижным, но музыка, музыка! Нет, это не музыка – это большая, гордая, пленная птица бьется в бетонные стены и своды зала и ломает о них крылья!

И этого человека пытались унизить ее родители! Они – его!.. Смех, да и только. И стыд. Все равно, как жалкий уличный драчунишка задирается, не зная того, на боксера – тот досадливо отмалчивается и пытается стушеваться, чем и приводит дурачка в еще больший кураж, на потеху зрителей.

Олег сыграл «Экспромт» и вопросительно посмотрел на комиссию. Председатель выключил микрофон и вполголоса попросил подойти к столу. Олег сошел в зал. Елена Леонидовна тоже подошла к жюри.

Нина пригнула голову, чтобы её не увидели, и прислушалась. Олег на слова председателя смущенно улыбнулся, отрицательно покачал головой. А тот говорил и Нина слышала отрывочное: работа, ставка, полставки, общежитие. А Олег все так же отрицательно качал головой. Его хотят удержать, – подумала Нина, – а он не хочет оставаться. Он поедет в цирк. Цирк!.. У Нины больно заныло сердце. Где-то там, за тридевять земель, в Средней Азии сияет сказочный воздушный дворец – там акробаты перелетают с трапеции на трапецию, катаются хохочущие клоуны, жонглеры подбрасывают в воздух тучи колец и шаров, там танцуют лошади, ездят на мотоциклах медведи, прыгают через обруч тигры. И Олег там играет на гитаре и все, что ни делается на круглой арене – все под музыку его гитары! Ах, как ей хочется в цирк! Но это сон, несбыточный сон...

Олег уже пробирается прочь от столов жюри, Елена Леонидовна рядом, Олег ей что-то говорит и улыбается. Нину он так и не увидел.




                КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ