Читая Бруцкуса. 27. Д. Штурман. Послесловие -9

9. Социализм и сельское хозяйство

Очень интересны размышления Бруцкуса о судьбах сельскохозяйственного производства при социализме. Собственные, не привнесенные извне, революционные устремления крестьянства представляются ему мечтой об уравнительном распылении крупных хозяйств до мельчайших. Заметим, что вне экстремальных состояний бунта и стихийного передела земли, в нормальных обстоятельствах экономически либерального мира (те же тенденции все ощутимей действовали в российской экономике ХХ века до революции 1917 года), отдельное аграрное хозяйство стремится к оптимальным для его производительности размерам, а все сельское хозяйство страны в целом поглощает оптимальную часть ее работников. В США в начале века оно занимало примерно 30% населения страны, сегодня – не более 3%; но в свободных обстоятельствах оно не коллективизируется и не монополизируется. Израильские кибуцы – продукт совершенно особой историко-политической ситуации, но и они занимают сегодня лишь малую долю сельскохозяйственного населения страны, в целом очень немногочисленного при весьма продуктивной его работе. Куда популярней частичное (по ряду параметров) кооперирование свободных ферм.

Бруцкус не считает реальной самопроизвольную коллективизацию сельского хозяйства СССР: «Что же может сделать социалистическое государство с этими миллионами мельчайших хозяйств? Как оно может эту мелкобуржуазную стихию уложить в рамки планового хозяйства? Подтолкнуть их возможно скорее слиться в крупные коллективные хозяйства? Если бы этот процесс имел шансы на успех, то он во всяком случае потребовал бы громадного промежутка времени. Но на чем основаны в данном случае надежды на успех? Ведь при всем громадном развитии сельскохозяйственной кооперации она нигде на свете еще не привела к возникновению коллективных хозяйств».

Для нас, по прошествии шестидесяти пяти лет, очевидно, что в своем свободном развитии кооперация не переходит в коллективизацию. Оговорка Бруцкуса, что и при «подталкивании» со стороны социалистического государства процесс коллективизации «потребовал бы громадного промежутка времени», свидетельствует о том, что гуманист Бруцкус, несмотря на его, казалось бы, неплохое знакомство с советской властью, в 1922-23 гг. не представлял себе, на какую безмерную жестокость она в этом «подталкивании» способна. Только в своих работах начала 1930-х годов он смог оценить всю бесчеловечность того коллективизаторского (фактически – государственно-закрепостительского) натиска, который ожидал через несколько лет крестьянство Советского Союза. Но даже и в этих работах (см. статьи о первом пятилетнем плане в ж-ле «Культура и жизнь» 1930-1932 гг., Берлин) Бруцкус говорит о неустойчивости и непродуктивности колхозов и совхозов, что, как он слабо надеется, заставит большевиков от них отказаться. Его здравый смысл и человеколюбие долго мешают ему оценить по достоинству беспощадность и принудительный потенциал большевиков, их неизменную тенденцию считать свое идеологическое и политико-экономическое единовластие вопросом куда более важным, чем хозяйственная целесообразность.

Он долгие годы несколько преуменьшает в своих расчетах на будущее и способность большевиков оберегать и сохранять это единовластие. Правда, чем ближе к середине 1930-х годов, тем меньше иллюзий относительно вероятности самоликвидации коммунистической диктатуры из-за ее хозяйственной нерациональности у Бруцкуса оставалось. Он успел понять, что проблема сохранения единовластия здесь решает все. Так, в 1933 году, в статье «Голод и коллективизация», он писал, что в процессе сплошной коллективизации для большевиков «дело шло... совсем не об успехах русского сельского хозяйства, а об успешном укреплении их власти над крестьянством» (выд. Бруцкусом).

[[Ко второму правлению Путина российский народ полностью отказался – и ведь абсолютно добровольно! – от всех своих социальных и политических прав во имя ничем не ограниченного властвования преступной чекистско-экономической группировки. Тем самым российский народ напрочь и на многие десятилетия отказался и от всякого развития – экономического, социального, политического, культурного, научного и т.д. По существу ВЕСЬ культурный слой – 10% всего населения страны – уже покинул пределы страны. Оставшееся население (в том числе и остатки интеллигенции) неспособно понять простую истину: бандитско-сырьевая группировка желает и может обойтись уже БЕЗ него, а дешевую рабочую силу она будет брать за границей…]]

Бруцкус 1922-23 гг. видит, что добровольно, в массовом порядке колхозы не возникают, а «опыты государственного создавания колхозов» не дали и «не могли дать ничего положительного». Знаменательно следующее его рассуждение (со всеми комментариями к нему В.Сорокина):

«Остается для вовлечения крестьян в плановое хозяйство рассматривать их как батраков, сидящими на государственной земле, обязанными вести хозяйство под диктовку власти и обязанными сдавать весь продукт государству. Но это значит оставить мелкое хозяйство при всех его слабых чертах и лишить его единственного преимущества – личной заинтересованности трудящегося в результатах его труда.

Мы не убедились в том, что социалистическое государство в состоянии организовать промышленность, но овладеть ею оно может, это предсказывал Маркс, и это подтвердила наша революция. Совершенно иначе обстоит с сельским хозяйством. Социальная революция в деревне не содержит в себе ни крупицы социализма, она не только не приближает сельского хозяйства к социалистическому идеалу, наоборот, она отбрасывает его от него неизмеримо далеко.

А между тем, если примириться с этой «мелкобуржуазной стихией», если удовлетворить ее органическому требованию свободного обмена, то, в особенности в аграрной стране, этим вся система социалистического хозяйства, – система планового распределения хозяйственных благ в государственном масштабе, – взрывается».

В некоторых социалистических странах, например, в Польше, после вынужденного отказа ее коммунистического правительства от коллективизации, индивидуальное крестьянское хозяйство было поставлено в условия, близкие к предположению Бруцкуса: обязанность «вести хозяйство под диктовку власти» и непомерные государственные поборы. Таким образом, мелкое хозяйство, действительно, осталось «при всех его слабых чертах» и лишилось сильных, в том числе – стихийной способности принять оптимальные размеры. Неудивительно, что хозяйство это низкопродуктивно, продукты его на рынке дороги и страна ощущает непреодолимый дефицит продовольствия. В последние годы НЭПа, перед сплошной коллективизацией (1927-28 гг.), столь же, если не более, террористическим было отношение советской власти к единоличному крестьянству (грабительские хлебозаготовки, неэквивалентные цены на государственную, промышленную, и крестьянскую, «закупаемую», а на деле экспроприируемую, продукцию). Очень точно (универсально для социализма) замечание Бруцкуса о том, что социалистическое государство не в состоянии эффективно организовать промышленность, «но овладеть ею оно может». Овладеть же крестьянской «мелкобуржуазной стихией», «если удовлетворить ее органическому требованию свободного обмена», нельзя: свободный обмен, требующий эквивалентного участия в нем промышленной продукции (крестьяне СССР в разгаре НЭПа требовали и отмены государственной монополии внешней торговли), взорвет «систему планового распределения хозяйственных благ в государственном масштабе».

Бруцкус 1922-1923 гг. воспринимает НЭП как признание большевиками этого факта и как их капитуляцию перед здравым смыслом и народной волей. В действительности, поняв и признав этот факт: несовместимость настоящего свободного обмена с огосударствленной плановой экономикой, – большевики овладели сельским хозяйством точно так же, как они овладели промышленностью: перечеркнув его потребность в свободном обмене, подчинив его себе, экспроприируя его продукцию, но, не сумев его продуктивно организовать. Это произошло в ходе уничтожительной войны против здорового крестьянского хозяйственного инстинкта. Победа большевиков в этой войне стоила стране миллионов жертв и вечной сельскохозяйственной импотенции. Бруцкус не мог себе тогда представить, что большевики решатся сохранить свою трехаспектную – политика, идеология, экономика – монополию такой ценой. Они и внутри своей партии выдержали жестокие бои по этому поводу, и победители сшибли немало голов, носители которых не принимали победы социализма ценой тотального антикрестьянского террора.