Романтика. Ч 1. Город судьбы. Гл 2. Студия

                2. Студия


Проснулся он рано утром, сердито посмотрел на пустой «мерзавчик» и долго оттирал лицо холодной водой. Полчаса изучал окрестности гостиницы, пока не нашел столовую. Раздатчица, кассирша и несколько посетителей с насмешливым любопытством наблюдали, как он, не отрываясь от книги, ловко расправлялся с разбавленными кипятком щами и жилистым гуляшом.

– За едой читать вредно! – в нос пропела толстая кассирша.

– Зато не так противно на вашу жратву смотреть, – огрызнулся Олег. Кассирша еще больше раздулась, за соседним столом одобрительно хихикнули.

Ровно в десять Олег вынул из футляра скрипку и, не переводя дыхания, играл до четырех часов. Удивленная дежурная просунула голову в дверь и заботливо спросила:
– С вами плохо не будет?

Олег успокоил ее:
– Я только сегодня здесь поиграю, потом во дворце!

От напряжения кружилась голова, болели шея и плечи. Олег спрятал скрипку, съел остатки вчерашнего ужина и до пяти часов провалялся на кровати, переживая себя Измаилом и ужасаясь людоеду Квикегу.

А к шести он уже бодро вышагивал на занятия цирковой студии, имевшей вычурное, дурного вкуса, наименование – «Эдельвейс». С собой он нес объёмистую сумку со всем своим нехитрым реквизитом: двумя дощечками, алюминиевой катушкой, тремя свинчивающимися трубками – балансом, мячом и обшарпанной плоской мандолиной. Ну и трико с тапочками.

Спросил у вахтерши, как пройти на сцену, вахтерша показала, и он пошел через зал, по правому проходу. У авансцены поравнялся с тремя молоденькими девушками в светлых, плотно облегающих ноги трико и черных спортивных купальниках. Олег принял их за школьниц и не обратил внимания, но вдруг услышал вслед:
– Девочки, это чужестранец в нашем городе...

«Все-таки бывают на свете чудеса!» – подумал Олег и обернулся. Вот они, два синих цветка, потерянные вчера, казалось, навсегда. Впрочем, никаких чудес: девушка отлично знала, что они встретятся в студии, вот и подшутила. Улыбается, себя от счастья не помнит. Зубки у нее белые и ровные, раскрыть бы ей губы поцелуем и провести по ним языком... Девушка перестала улыбаться и замерла.

...Незнакомец жадно и грубо стиснул ее хрупкие плечи, цепкие сильные пальцы медленно гладят тонкие голые руки, сжимают маленькие твердые груди, гуляют по прекрасным изгибам и линиям стана и сильных стройных ног, ласкают атласную кожу на бедрах...

«Как он смотрит!.. – у девушки перехватило дыхание. – Как он смотрит!.. Он ее возлюбленный, он ее муж!..»

Олег очнулся. А сколько же ей лет? Силы небесные!.. Она, наверное, в восьмом или девятом классе учится. Вчера он дал ей за двадцать, наверное, тому виной ее темная шубка. Вот так-так, Олег Васильевич, – не про вас эти синие глазки, не про вас! Извольте поворотить оглобли!

Робкое сердечко девушки заметалось и оборвалось: взгляд незнакомца померк и потух, что-то жесткое и высокомерное появилось в зрачках карих глаз и линиях рта. Он сухо поздоровался, равнодушно отвернулся и поднялся на сцену.

– Кто это, Нинка?

– Симпатичный! А как он на тебя смотрел!

– ...Ну, кто это? Познакомишь?

– Сама знакомься!

Со вчерашнего дня предвкушала она улыбки, веселые восклицания и шутки при неожиданной встрече, всю ту милую позолоченную словесную шелуху, что так украшает нашу жизнь; и вот – разочарование и хочется плакать. Что произошло? Почему так? Разве она не помнит, как он смотрел на нее еще там, на морозной улице? А здесь, только что? Неужели он обиделся, когда она убежала от него? Ах, но ведь она хотела как лучше! Хотела верней очаровать незнакомца, потому что сама очаровалась впервые в жизни. Она представила: если бы незнакомец встретил ее не зимой, в бесформенной шубе, а на пляже, где все записные красуни завидуют ее тонкой стройной талии и точеным ножкам! И тут он спросил о цирковой студии, и она подумала: вот, судьба! – ведь студия еще лучше, чем пляж, на пляже не блеснешь во всей красе, а в студии она покажет пластический этюд, у нее очень хороший номер, ей всегда больше всех хлопают на концертах. И вот он обиделся за то, что она убежала...

Но тогда это нахальство – воротить нос из-за маленьких женских шалостей! Привык, небось, что за ним табунами девчонки бегают! Выбражала. Ноль без палочки.

...Нет, это не из-за того. Просто – у нее лицо некрасивое. Год назад какой-то кретин сказал ей вслед: «Какая смазливая рожица!» Точно, смазливая рожица, не более того: круглая, как по циркулю, белая, волосы – как черный шлем, на концах, под ушами и на шее, загибаются валиком внутрь. И такие гадкие волосы – никакой прически не сделаешь, как сами растут, так и носи! И нос курносый, и губы нечетко очерченные. Они у нее, конечно, свежие и алые, но это все не то. Она ему не понравилась. Не понравилась.

Ах, так?! Не понравилась?! Ну и пусть, сам не бог весть какой Аполлон Бельведырский! Посмотрим еще, что ты будешь в студии делать. Наверняка второй Борька: вон, корячится, бездарность! Вот и иди к нему в компанию. А потом посмотришь, что будет делать она, сама и с девчонками.

Сцена пустовала, лишь трое мальчишек репетировали на уложенных в ряд матах кульбиты и отчаянно дурачились при этом, да неуклюжий парень лет восемнадцати пытался исполнить арабское колесо, но получалось оно коряво, и Анатолий Иванович после каждой неудачи что-то ему раздраженно вдалбливал.

Увидев Олега, Анатолий Иванович просиял: суетился, болтал, проводил за кулисы.

– Сюда! Пожалуйста! Здесь у нас раздевалка и склад реквизита! Располагайтесь!

Метаморфоза Анатолия Ивановича изумила Олега, но он смолчал и с любопытством осматривал большую гримерную, набитую всевозможным цирковым имуществом, и потрепанным, и совсем новым: лестницы, перши, пьедесталы и реквизит антиподистов, стойки для проволоки, в открытом шкафу навалены палки, булавы, кольца, мячи, там же лонжа, веревка, несколько блоков и карабинов.

Олег переоделся и пристроился в углу у рояля, положил на него мяч, баланс и мандолину. Новичок всегда вызывает любопытство, но интерес к Олегу быстро охладел, только Анатолий Иванович с тонкой улыбкой поглядывал в его сторону. Олег долго разминался, несколько раз становился на катушку, подержал на лбу баланс, – трюки самые заурядные и примитивные. Когда он что-то пробренчал на мандолине, все обернулись было, но Олег уже положил ее обратно на рояль.

Обиженная Нина злорадствовала. Ноль действительно оказывался без палочки! Так ему и надо. Задрал нос. Ни разу не посмотрел, как она с девчонками занималась в акробатическом трио! Небось, их номер всегда на гром проходит, а кто на его дурацкие корючки будет смотреть?

...Ой – что это?! Выбражала стоит на катушке, балансируя на лбу алюминиевую трубку, на конце трубки привинчена чашечка, а в чашечке лежит мяч. Его ноги на доске едва заметно катают катушку, а трубка стоит на лбу абсолютно неподвижно. Вот он расставил руки и медленно присел, круто выгибая спину. Присел так, что колени почти касались груди, потом так же медленно поднялся, не роняя трубки. Вот тебе на! Даже Анатолий Иванович остановился и затаил дыхание. И если бы это было все! Нет, после минутного отдыха он опять встал на катушку и поставил баланс на лоб, но в руках держал уже мандолину. Прижал ее к груди и заиграл «Чардаш» Монти, да так скоро, что и на твердой земле не сыграешь! А следующий трюк окончательно сразил всех: продолжая балансировать, Олег завел мандолину за спину и отчебучил быструю польку. Самодеятельные артисты, а их изрядно прибавилось на сцене, не удержались и зааплодировали.

– Ну, ты даешь! – с расстановкой протянул Анатолий Иванович. – Если бы ты у нас остался, какой номер с першами можно было бы сделать!

Стрелка барометра в душе Анатолия Ивановича явно поползла в сторону Олега.

– Так как насчет першей?

Олег улыбнулся и неопределенно пожал плечами. Анатолий Иванович вдруг сорвался с места и понесся к акробатическому трио, умыкнул из него синеглазую акробатку и почти силой подтащил к Олегу.

– Вот, это Нина, познакомьтесь. Любит жонглировать. Мало ей двух номеров, хочет еще номер соло жонглера сделать. Может, поучишь ее?

Нина, пунцовая и сердитая, молчала. Олег вежливо ответил:
– Я с удовольствием помогу, если сумею, конечно.

– Вот именно! – выпалила Нина. – Я как-нибудь сама управлюсь!

– Тем лучше. Мне на свою работу больше времени останется.

Нина фыркнула и гордо удалилась.

– Хорошая девушка. Застеснялась. Она у нас недотрога, балованная. Я с ней еще поговорю.

Неизвестно, на счет чего радел Анатолий Иванович, о жонглерском искусстве своей ученицы или о чем другом.

– Поговорю. Обязательно поговорю.

А Олег поймал на себе томный взгляд партнерши Нины, нижней в их акробатическом трио. «Странно, – думал Олег, – ведь этой... синеглазой девчонке делать рядом нечего, а... За те бы синие глаза я душу продал, а с этой дивой... не более того, прозрачно намекая...» «Клин клином вышибают... Попробовать?» «Да пошли они все! Что я сюда – на гульки приехал?!»

Вторая партнерша оставила его равнодушным во всех отношениях. Чистая фигура, но затянутая мышцами, видно, что гимнастикой занималась чересчур серьезно. И чуть-чуть у нее широковатые плечи.

«Но пусть не буду я любим, лишь бы любить!» – утешил себя Олег словами любимого в отрочестве поэта.

Анатолий Иванович выследил лодырничающих мальчишек и пошел задать им дрозда, а Олег отвернулся от трио и сосредоточил внимание на дуэте – силовой паре. «Ничего себе – самодеятельность! – с изумлением смотрел он. – Получше наших, цирковых! Хоть сейчас в манеж!»

Нижний с улыбочкой выполняет перекат, а верхний даже не шелохнется, струнка стрункой и носки тянет, что твоя балерина. И Анатолий Иванович держится с ними весьма почтительно.

Гимнастка на трапеции. Анатолий Иванович и ей уделил внимание, и до Олега доносилось нежное: молодец, Сашенька, умница, Сашенька, все бы так работали, как моя Сашенька! Хорошая девушка. Но слишком худенькая даже для гимнастки и личико желтенькое, прозрачное.

– Как дела, сороки? – а это, небрежное, двум девочкам антиподисткам, они возятся с большой сигарой в образе облезлого кукурузного початка, часто сменяются на пьедестале и старательно помогают друг дружке. Анатолий Иванович заметил, что Олег с усмешкой рассматривает сигару и конфиденциально сообщил:
– Был смотр. Елену Леонидовну распесочили – где современная тематика? Искусство, говорят, не для искусства! У меня сигару кукурузой выкрасили, в танцевальном танец состряпали – королева-кукуруза гоняет ведьму-тимофеевку, Инна Константиновна откуда-то частушек про клевер натащила. По-моему, сама придумала. Страшно, аж жуть!

Олег кивнул, а сам уже разглядывал жонглера, который с миной великого артиста швырялся шарами, кольцами, булавами. Все это с грохотом сыпалось на пол, но надменная физиономия не меняла своего выражения. Анатолий Иванович не обращал на него ни малейшего внимания, Нина тоже. Ага, и она берет булавы. Посмотрим.

Жонглировала Нина плохо, кое-как выполняла пару трюков. Попыталась выполнить третий – выбросить одну булаву из-за спины, но ничего у нее не получилось: булавы, все три, шлепнулись на пол. Она снова и снова поднимала их а они снова и снова падали, сколько она ни возилась с ними. Вот она заметила усмешку Олега и сердито швырнула булавы на гимнастический мат. Сегодняшний вечер, по милости этого самозванца, испорчен, настроение противное, и какую бы шпильку запустить ему в бок? Придумала!

Нина с независимым видом села за рояль и принялась лихо выбрынькивать: «Жил да был черный кот за углом», время от времени презрительно поглядывая на ничтожную мандолину. Кажется, она преуспела: лицо новоявленного артиста потускнело, на нем появилось жалостливое выражение, он вроде как чего-то застыдился. И немудрено! Можно ли рояль сравнить с какой-то балалайкой! К Нине сразу подбежали подружки и давай подпевать непоставленными голосами, подошел и парень, тот, что безуспешно выполнял арабское колесо. Он все время крутился возле Нины, что явно не доставляло ей никакой радости, и бросал весьма решительные взгляды на Олега.

Увы, еще древние говорили: копающий яму сам в нее и упада`ет. На сцене появилась Елена Леонидовна и худая длиннолицая женщина в очках, бесцеремонно воскликнувшая:
– Где мой концертмейстер?

– И не ваш концертмейстер, а в первую очередь мой участник студии! – слегка окрысился Анатолий Иванович. – Вот он.

Женщина остановилась перед Олегом и недоверчиво на него посмотрела. Сейчас он не очень походил на пианиста, скорее на борца. Клетчатая рубашка потемнела от пота и облепила сильные плечи и широкую грудь, изрядно заросшую темными волосами. Он сплел пальцы рук и смотрел спокойно и равнодушно.

– Вы?

– Я. Что там у вас?

Она протянула ноты.

– «Весенние воды»… Хорошо! Делиб, «Испанская песня»…
Олег нерешительно взглянул в сторону рояля.

– А ну-ка, девочки, брысь. Хватит баловаться! – бесцеремонно погнала их руководитель вокального ансамбля. – Как вас по батюшке?

– Олег Васильевич.

– Инна Константиновна. Очень приятно. Девочки, я же просила – оставьте в покое инструмент!

Оскорбленное трио упорхнуло, Олег сел за рояль. Инна Константиновна встала рядом, а Елена Леонидовна устроилась напротив и положила ладони на крышку. Стояла и глядела ему в лицо.

Олег быстро и уверенно прощупал «Испанскую песню».

– Еще что? Бах-Гуно, «Аве Мария»… Ого! И есть, кому петь?!

– Есть! – самодовольно улыбнулась Инна Константиновна на его недоверчивый взгляд.

– Шостакович, «Романс»… Что еще?

– О, у нас много чего! Может, пройдем в кабинет?

– Да нет, пожалуй. Вы мне оставьте ноты, я поучу, тогда и порепетируем.

– На вас можно положиться?..

– Абсолютно. Я даже свои ноты не теряю
– А вы не... сыграете что-нибудь?

Инна Константиновна неопределенно повертела рукой. Ей хотелось проверить способности пианиста.

– Сыграю!

Олег опустил глаза и заиграл четырнадцатый этюд Шопена, рассыпая шквал ярчайшего бисера в полутемное пространство пустого зрительного зала. Вся цирковая студия побросала занятия и сбежалась к роялю.

– Понравилось? – простодушно спросил Олег у изумленных умолкнувших слушателей. Очки Инны Константиновны источали мед и елей.

– Олег Васильевич! – возопила она. – Вы должны, вы обязаны остаться у нас навсегда! Мы вас на руках носить будем!

Олег улыбнулся.

– Нет, пожалуй! Насовсем – нет.

Хормейстер всплеснула руками.

– Я не переживу... Ладно, придете завтра на десять утра?

– Приду.

– Договорились. До завтра, Олег Васильевич.

– Всего доброго.

Женщины ушли, а Олег снова водворился в свой угол и занялся работой с мячом – целый час отбивал его и окончательно разгромил студию, когда стоя на катушке двадцать или тридцать раз подбросил мяч лбом. Трюк давался с огромным напряжением, и он сходил с катушки, тяжело дыша.

По этому поводу Анатолий Иванович учинил своим участникам разнос:
– Видели, как заниматься надо?! Лодыри! Вы больше по углам лясы точите, чем репетируете!

В девять занятия закончились, Олег натягивал в гардеробе свое легкое пальто и с усмешкой наблюдал, как горе-акробат, безуспешно сражавшийся с арабским колесом, пытался подать Нине шубку, как она досадливо выхватила ее и оделась сама, и как уже на улице он нарочито мужским, но ужасно неловким движением подхватил Нину под руку. Нина отдернула локоток, чуть отстранилась и пошла быстрей, а ее воздыхатель неловко засеменил за ней.

Олег улыбнулся вслед парочке и свернул в черный зимний сумрак переулка.

У себя в номере вновь достал тетрадки, полчаса перелистывал и перечитывал покрытые иероглифами страницы и, время от времени, переписывал что-то набело. Тогда выяснялось, что это стихи. Когда лег спать, пробормотал:
– Девять часов работал сегодня... Мало...

И потом:
– Ну вот, и нечего было страдать – в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань. Да и кавалер у нее имеется.

Нина бежала домой, не чуя ног, она не слушала бормотания Борьки и ничего ему не отвечала. «Такого не бывает! – думала она. – Как может один человек уметь столько?! Когда он всему научился?» А Анатолий Иванович сообщил совсем уж невероятные вещи – он еще и скрипач, и гитарист! Ума лишиться можно. И... какой романтический ореол вокруг него! Цирк, Фергана, Средняя Азия, путешествия! И… какой он симпатичный! Настоящий мужчина. Любой женщине честь просто пройти с ним по улице. А она недостойна этой чести... Ну, почему у нее не такой красивый римский нос, как у Райки? И почему лицо у нее не уродилось чуть-чуть подлиньше? И почему у нее не такие прекрасные полные руки, как у Елены Леонидовны? А как она глядела на него из-за рояля! Ревность обожгла Нинино сердечко. И зачем она расфыркалась, когда Анатолий Иванович подвел ее к Олегу? А вдруг?! Вдруг бы он поучил ее, и она бы ему понравилась? Ах, не стоит бередить душу... Сегодня весь вечер она отдала на трио, на следующий раз надо заняться только своим каучуком. Пусть посмотрит. Вдруг ему понравится?.. Ах, чепуха все, что он не разглядел её без каучука?! Но надо попробовать. Вдруг?..

– Давай постоим? – трусливо прогундел в подъезде несчастный, сбитый с толку провожатый. Борька уже четвертый раз увязывался за Ниной, но никогда она не была такой злой.

– Отвяжись! – грубо ответила девушка, не простилась и побежала по лестницам.

Наутро Олег получил увесистую кипу нот и засел на пустынной сцене, учить аккомпанементы. Страстно-печальные ритмы «Испанской песни» навеяли на него романтическую грусть. «Рояль старый, может, на нем занималась Ирина Венедиктовна? «Прощай, надежда; спи, желанье; храни меня, мой талисман...»

В грустную голубизну воспоминаний неожиданно вторглись христообразные физиономии трех тощих и сутуловатых молодых людей – гитаристов дворцовского ВИА, «гитарастов», как презрительно именовал Олег всех эпигонов пресловутого квартета «Битлз». Гитарасты скучковались и затеяли громкий разговор, давая понять, что игнорируют такие музыкальные малости, как классическая музыка и убогая возня с нотами. Длительное время это им удавалось, пока Олег играл на рояле, но вот он закрыл крышку и достал из футляра скрипку. Уничтожающий блеск игры скрипача привел гитарастские ряды в смятение, и маститые юнцы ретировались, ибо кому приятно осозна¬вать себя ничтожеством!

После обеденного перерыва возвратилась во дворец Елена Леонидовна. Неслышно шагнула в темный зал и долго слушала, как на скудно освещенной сцене яростно и самозабвенно вреза`лся смычком в струны высокий темноволосый скрипач. Неожиданно скрипнула спинка сиденья, и Олег мгновенно обернулся, опустив скрипку.

– Вот это слух! Олег Васильевич, и сегодня вы будете?.. – она изобразила ладонями катание катушки.

– Сегодня нет. Скарб мой в гримерной заперт, а студия сегодня не занимается. А не мешало бы... кости расправить!

Елена Леонидовна сходила к вахтерше и принесла ключ.

– Вот, Я распорядилась в любое время суток выдавать вам ключи от цирковой и вокальной комнаты.

– Но...

– Что – но?

– Вы ведь меня совсем не знаете, – снова завел свое Олег.

– Не знаю?.. – задумалась директриса. – Мне кажется, давно знаю...

– Будто бы уж. Да вы садитесь сюда, на скамеечку. И я отдохну. Спина деревянная от скрипки.

Елена Леонидовна присела на скамью для хора и, не зная, как скрыть нахлынувшее смущение, взяла ноты Олега.

– Флеш, «Гаммы», Паганини, «Каприсы», Бах, «Сонаты и партиты»… Господи, черным-черно... Раз, два, три, четыре... Это какие же ноты?

– Шестьдесят четвертые.

– Мама... А это? «Избранные этюды для фортепиано»… Смотреть страшно. И ты все играешь?

– Не все. Вот это, это... и вот!

Олег, показывая, чересчур близко подвинулся к Елене Леони¬довне. Она захлопнула сборник.

– Олег Васильевич, а не похожи мы на прячущихся влюбленных?

– А вам неприятна эта роль? – Олег с шутливой грустью вздохнул.

– Приятна, неприятна... Олег Васильевич, вынуждена заметить, что ваши взгляды чересчур красноречивы. Лестно, конечно, но у меня муж и дочь. Вы лучше в студии присмотритесь, там есть одна де¬вушка, кажется, ее зовут Нина.

– Присмотрюсь. Надо будет узнать, в каком она классе учится.

– Разве? Я думала, она постарше. Сегодня в малом зале «Веселых ребят» будут крутить, приходи смотреть.

– Ни за какие коврижки.

– Странно! Ты же музыкант!

– Вот именно. Как музыкант и не хочу смотреть музыкальную галиматью. «Волга-Волга» есть еще киношка. Противно.

– Нельзя быть таким строгим.

– Нельзя... Лепестки роз на лужах крови! Только и дела было в деревне – петь да плясать.

Елена Леонидовна несколько сурово поглядела на Олега.

– Вообще, кино – это ущербное искусство.

– Что ты говоришь! Олег Васильевич!

– Да, да. Ущербное, потому что дорогое. А истина старая – кто платит, тот и музыку заказывает.

– Что ж, миллионам людей слушать... вот это? – Елена Леонидовна ткнула пальцем ни в чем неповинного Флеша.

– Упаси боже. Каждому свое. Таксист может любить Баха и музыкант может разбираться в ядерной физике, но требовать, чтоб вое таксисты любили Баха и все музыканты разбирались в физике – глупо.

– Ты что же, противник культуры?

– Никакой я не противник. Я только хочу сказать – каждому свое.

– Нет, так нельзя! Искусство есть отображение действительности, и люди обязаны...

– Ничего люди не обязаны. И никакое искусство не отображение. Искусство и есть действительность, то есть, часть ее. Зачем отображать заводскую проходную? Гораздо проще пойти и поглазеть на нее в натуре. Искусство – способ наслаждения. Кто-то балдеет, когда поют «Ландыши», а мне вот подавай Чайковского и Моцарта.

– Олег Васильевич! Давай никогда больше не разговаривать на такие... скользкие темы. Это моя дружеская просьба. Договорились?

– Ладно. Давно этот рояль на сцене?

– Давно. Еще до того, как я во дворец работать пришла, стоял. А что?

– Может быть, на нем одна девушка играла...

– И когда это было?

– Лет двенадцать назад.

– Кто же она, та девушка? Подружка?

– Моя учительница по общему фортепиано. Два года меня учила, потом в аспирантуру поступила. В консерватории преподает. Знаете, Елена Леонидовна, это только в плохих повестях талантливый ученик хранит в душе священные слова, сказанные ему учителем, а я храню: бездарь! лодырь! разгильдяй! И это еще ласковые словечки! И целый год, целый год!

– Она же тебя два года учила, – кротко напомнила Елена Леонидовна.

– А? Ну да, два... На втором она уже не ругалась. То есть, ругалась, но не очень. А ручонки у нее крохотные – я одной возьму за оба ее запястья... Дайте ваши, покажу!

Олег деликатно сложил ладони покорной Елены Леонидовны и еще более деликатно обхватил длинными, цепкими и сильными пальцами ее запястья.

–…Вот так! и она вырваться не может. А вот такого фортиссимо, как у нее было, я до сих пор не могу из рояля выдрать! Представляете?

Елена Леонидовна не очень представляла, что такое пресловутое фортиссимо и зачем калечить инструмент, выдирая из него детали, но согласно кивала головой и с большой неохотой отняла свои руки. Ладони у Олега прохладные и сухие.

– Она была замужем? – внезапно спросила Елена Леонидовна.

– Замужем?! Что вы! Синий чулок! Она в двадцать четыре года не умела целоваться!

– А ты почем знаешь?

– Я?.. И в самом деле, почем я знаю?.. Гм...

– Она плакала, когда вы расставались?

Олег молчал.

– Плакала? Да? Нет?

Елена Леонидовна теплым круглым плечом мягко, но требовательно толкнула Олега.

– Плакала. Цеплялась пальчиками за мою куртку и плакала. И кольцо с александритом подарила. На прощание.

– Ты рассказываешь, а я как будто воочию все вижу. Тебе бы актером работать. Ну, а потом ты другую полюбил, допустим, на четвертом курсе. Да?

Олег не отвечал.

– Да?

– Допустим...

– И несчастливо. Несчастливо?

– Допустим...   
Елена Леонидовна вздохнула и поднялась. Изо всех сил, стараясь, чтоб жест получился материнским или, в крайнем случае, сестринским, взяла его обеими руками за шевелюру и помотала голову.

– Хороший ты парень, Олешка, только неудачный, не для этой жизни. Играй, а я пойду работать. Отчет писать. «Человек постепенно становится кляксой на огромных и важных бумажных полях»!

После ужина, в гостинице, Олег еще два часа играл на гитаре. В одиннадцать часов залез в постель и коснеющим языком подсчитал:
– Рояль – два, скрипка – два, мяч – четыре, гитара – два... ничего... можно... хорошо...

Не было мыслей, не было желаний, не было тоски и горечи одиночества. Синие глазки Нины и прекрасные, слоновой кости, руки Елены Леонидовны перемешались в бесцветный винегрет. Стал разбираться в этом винегрете, но не разобрался – уснул.

Блаженна жизнь, пока живешь без дум!..