Корпус Г

Корпус «Г».

В 1952 году отец поступил в адъюнктуру Академии Жуковского и получил комнату в квартире гостиничного типа, расположенной в бесконечных коридорах серого и мрачного «второго корпуса», и сейчас стоящего напротив здания клуба Академии на Красноармейской улице.
Так завершились многолетние мытарства нашей семьи по съемным квартирам Пушкино, Реутова и Малаховки и мы, наконец, обрели долгожданный статус Москвичей.
«Второй корпус» первоначально строился как семейное общежитие для слушателей Военно-воздушной Академии, которое, как это всегда происходило в «совдепии», со временем превратилось в «Ноев ковчег», где свое прибежище нашли не только авиаторы, но и артисты балета, геологи и, даже серийный убийца Громов, чья пьяная тень периодически моталась в нашем коридоре после очередной амнистии (смертная казнь тогда тоже была отменена).
Каждый этаж нашего нового жилья представлял собой длинный коридор (мы жили на пятом этаже), в который, с обеих сторон выходили ряды дверей квартирок состоящих из двух комнат (15м2 и 8м2) и узкой прихожей 1,5 на 3 метра. В прихожей, помимо дверей комнат, в торце находилась дверь в туалет, а ровно посередине - эмалированный умывальник, с краном холодной воды, полностью лишавший возможностей какого-либо маневра в этом ограниченном пространстве.
Мы, в вчетвером, занимали большую комнату (отец, мать, брат и я), а в восьмиметровке, с родителями, жил мой приятель Вовка Песков.                По каким-то причинам, Песковы свою комнатку никогда не проветривали, и там стоял такой «человечий» дух, что я предпочитал играть с Володькой у себя или в коридоре. Отец Вовки работал шофером на автобазе и был счастливым обладателем трофейного мотоцикла BMW, на коляске которого даже сохранилась пулеметная турель.                Шикарное транспортное средство хранилось под окнами, в большом кованом сундуке без днища, который, на ночь, надевался сверху на мотоцикл и приковывался цепями к скобам, вбитым в асфальт.
 Вся наша дошкольная жизнь проходила в коридоре и моим любимым местом была большая коммунальная кухня на тридцать хозяек.                Как рассказывала мама, уже в три года я хорошо ориентировался в кулинарных вопросах, и одним из номеров моей программы было неожиданное появление в дверях кухни с вопросом – утверждением - «Кажется, кто-то уточку жарит». Успех у домохозяек был гарантированным и мне часто перепадали разные вкусности.
Вообще из тех далеких времен в памяти осталось только три события. Первое – это когда мы ковыряясь в клумбе, на которой никогда нечего не росло, нашли с ребятами десяток 9 мм. патронов, два из которых (моя законная доля), долго пылились за стеклом буфета.
Вторым событием стал вечерний арест Громова, которого оперативники повалили (в окровавленной майке) в коридоре недалеко от кухни, вырвав из рук топор и связав их за спиной куском бельевой веревки.
Ну и самым феерическим был случай, когда полковнику, жившему на нашем этаже, сверху, с бочка в туалете, в спущенные штаны упала здоровая крыса, и он в непотребном виде, с громкими криками носился туда-сюда по коридору. Мы же, приняв правила игры, пытались догнать его на трехколесных велосипедах, так же, но только радостно, вопя во все горло. Беготня завершилась, когда полуживая от страха крыса, выскочила из спущенных галифе и благополучно скрылась в норе за одной из газовых плит кухни, под визг женщин, в качестве финального аккорда.
В 1957 году я пошел в первый класс, который на 70% состоял из моих друзей и знакомых по «второму корпусу», а спустя год, мы переехали в новый, кирпичный, многоквартирный дом, построенный Академией и имевший название, из-за своей формы, «Корпус Г».
Горизонтальная часть этой символической буквы выходила на Верхнюю Масловку, а торец, вертикальной части, на Петровский парк и Петровско-Разумовскую аллею. Новоселье мы справили в 19-и метровой комнате (с балконом), четырехкомнатной, вновь коммунальной, но зато со всеми удобствами, квартиры. Впрочем, почти все, даже двухкомнатные квартиры в новом доме были коммунальными. Во всяком случае, именно в таких условиях, оказались все мои приятели по коридору пятого этажа.
Однако, не все семьи захотели переезжать из одной коммуналки в другую и предпочли дожидаться отдельных квартир, которые они получили, только спустя восемь лет и в районе Медведково.
 Новый дом, новый двор, и конечно, новые друзья и приятели. Вот о двух таких моих новых знакомцах: Володе Захарове и Сергее Малькове мой дальнейший рассказ.
Удивительно, но Володя и Сергей никогда не были моими близкими приятелями, да и учились в другой школе, но именно их приключения были самыми яркими событиями нашей дворовой жизни 60-х годов прошлого столетия.
Итак, закадычные дружки жили в первом подъезде Корпуса «Г»: Захаров на втором, а Мальков на последнем седьмом этаже. Квартиры их были абсолютно идентичны нашей   коммуналке, как по наличию четырех комнат, так и по количеству проживающих в них семей (по три в каждой).
Планировка жилья состояла из длинного, достаточно узкого коридора, ведущего от входной двери к просторному холлу, в который выходили двери жилых комнат, с обязательными холодильниками возле каждой. В устье коридора, к стене была прикреплена полка со стоящим на ней черным, общественным телефонным аппаратом. Правее, из холла в кухню, шел трехметровый коридорчик, с дверьми в места общего пользования, завершающийся, собственно, застекленной, филенчатой белой дверью в кухню. На кухне находилось три стола, газовая плита на четыре конфорки и, справа от неё в стене, железная дверца ковша мусоропровода. Да, чуть не забыл! Над дверью, со стороны кухни, под потолком (кстати, высота потолков в доме была 3,2 метра) были дверцы, ведущие на антресоль, которая тянулась на длину всего коридорчика. Кстати, все эти утомительные подробности нужны для более полного понимания дальнейших событий.
Соседями Захаровых были: Володя Романов с матерью и семейство Пичуговых, занимавшее целых две комнаты.
Так уж сложилось, что Захаровы и Пичуговы были в состоянии перманентной коммунальной войны, в которую, естественно, были втянуты и их отпрыски: наш герой Володя и Мишка и Ленка Пичуговы. При этом Мишка являлся сторонником мелких вылазок и предпочитал бросать гайки во вражескую кастрюлю с куриным бульоном или  замазывать пластилином замок холодильника «ЗИЛ» соседей.
Захаров же, всегда отличался широтой принимаемых решений, и однажды, придя из школы, снял полотенцем с конфорки раскаленный чугунный утюг Пичуговых и просто выбросил его в ковш мусоропровода. Мать Пичуговых – тётя Мэри, в ярком китайском халате и с полотенцем на голове, повязанном чалмой (после принятия душа), выбирала в это время в комнате вечерний наряд.
Дело в том, что в Доме офицеров Академии на тот вечер было запланировано выступление артистов «Москонцерта», и тётя Мэри активно к нему готовилась. Неожиданно, раздались беспорядочные трели звонка, сопровождаемые гулкими ударами сапога в дверь.
Поскольку в квартире, кроме Пичуговой к тому моменту никого не было (Вовка, сделав черное дело, ушел на улицу играть в лапту), она опрометчиво открыла дверь, и в коридор ввалился наш дворник Хайруллин, источая ароматы, свежей помойки, и сжимая в дымящейся рукавице злополучный утюг. Так как татарин, кроме отборного мата, из русских слов знал только несколько предлогов и местоимений, его вопрос был довольно кратким: «Твоя?!». «Да», растерянно ответила Пичугова, и в тоже мгновение, мимо её уха просвистел чугунный снаряд, разнеся, точным попаданием, в дребезги не только телефонный аппарат, но и деревянную полочку на которой он стоял.
 Дальнейшие события развивались стремительно, и Мэри удалось проскочить в халате и тапочках мимо дворника на улицу и спрятаться у знакомых в соседнем подъезде. Хайруллин, заметно хромая на правую ногу, вышел из парадного и не найдя жертву, направился в дворницкую, где буквально за несколько минут успел крепко поправить здоровье и вернуться с деревянным ящиком, на котором он занял пост возле входных ступенек, вооружившись совковой лопатой. Все эти манипуляции он сопровождал громким разговором с аллахом, изредка переходя на понятную окружающим отборную брань.
Удобная диспозиция, беспрестанная ругань и наличие початой четвертинки водки в кармане ватника, говорили обо всей серьезности намерений дворника. Только в девятом часу, когда часовой устав от ожидания, сладко уснул рядом с дворницкой на угольной куче в обнимку с лопатой, мужу Пичуговой, под покровом темноты, удалось вернуть жену в родную квартиру. Вечернее посещение концерта семьями Пичуговых и Захаровых было заменено на общественный допрос и трибунал Володьки, который стойко перенес все испытания, так и не сознавшись в содеянном. Вердикт родителей был строг – на месяц лишить вечерних прогулок во дворе!
Кстати, Захаров считал всё случившееся, просто неудачным стечением обстоятельств: «Какого хрена татарина в тот момент понесло выгребать внизу лопатой мусор! И как тяжелый утюг мог срикошетить от лопаты прямо в колено, да еще прожечь Хайруллину штаны?!». Железная логика.
Месячное затворничество Захарова не пошло ему на пользу и для этого были довольно веские причины.
Где-то на третьей неделе наказания, Захаров подхватил в школе ангину и его вынужденное сидение дома, без какого-либо общения с друзьями, приобрело уже совсем невыносимый характер. Родители Володьки работали, и он целыми днями маялся один, при этом, больше от скуки, чем от простуды и температуры.  Естественно, первым, кто навестил Захарова, когда здоровье его пошло на поправку, был Серега Мальков, который, за время их вынужденной разлуки, изготовил классную «поджигу». «Поджига» состояла из деревянной рукоятки с ложем, к которому медной проволокой и изоляционной лентой была крепко примотана толстостенная медная трубка, торец которой был тщательным образом сплющен и зачеканен молотком. Поскольку медная трубка – ствол «поджиги» была никак не меньше 18 сантиметров, Серега ухитрился забить в нее серу от двух спичечных коробков и целый цилиндрик настоящего артиллерийского пороха (у кого он его выменял, история умалчивает). Весь этот убойный заряд был закреплен пыжом, вырезанным из куска войлока, утеплявшего, по периметру, входную дверь квартиры Мальковых, и завершался стальным шариком из подшипника. Поскольку трубка была двухмиллиметровой толщины, Сергей сделал отверстие для поджога, расположенное в полутора сантиметрах от сплющенного торца, с зенковкой, для беспрепятственного доступа пламени спички к пороховой смеси. Ждать выздоровления, для испытания такого отличного устройства на улице, не было никаких сил и Захаров, разумно (с его точки зрения) предложил стрельнуть на лестничной площадке. Мальков, который никогда не противоречил начинаниям друга, тут же радостно согласился.  Входные двери в квартиры располагались в довольно длинных коридорах, по обеим сторонам от лестничной площадки, постоянно освещенных лампами за толстым матовым плафоном под самым четырехметровым потолком. Компаньоны вышли в этот коридор и Захаров, которому Сергей любезно предоставил право первого выстрела, направив ствол в плинтус рядом с дверью в соседскую квартиру, поджег спичку… Раздался не выстрел, а натуральный взрыв. От соседской стены отвалился полуметровый кусок штукатурки и с грохотом разбился о покрытый плиткой пол, подняв столб цементной пыли. Одновременно, повинуясь законам физики, медная трубка вылетела, почти вертикально из крепления и торцом разбила вдребезги потолочный плафон. Во внезапно наступившей темноте и тишине, Захаров, спрятав деревянные остатки «поджиги» под рубашку, тихо скомандовал – «По домам» и проскочил в свою квартиру, бесшумно прикрыв входную дверь.
В те благодатные годы, советский человек понятия не имел о каких-то терактах и арабских экстремистах. Поэтому, любой громкий хлопок или взрыв, у нашего человека стойко ассоциировался только с бытовым газом. Не удивительно, что практически через пять минут после злополучного выстрела, тетя Мэри уже «обрывала» телефон, набирая «Мосгаз» и «01».
Спустя два часа, после того, как местный электрик восстановил освещение в коридоре, обстоятельства взрыва окончательно прояснились, и в комнату к Захарову постучалась делегация соседей по лестничной площадке во главе с Пичуговой, которая и заподозрила в Володьке злоумышленника. На стук в дверь, последовало тихое и вежливое – «Войдите» и взорам делегатов предстала идиллическая картина. В кровати, под толстым одеялом, с замотанной шерстяным шарфом шеей, лежал «больной» Захаров, торжественно держа в руках открытый учебник по алгебре.  Подозрения были тут же сняты и Володька, в очередной раз, избежал серьезных последствий. Наивные соседи, им, всего-навсего нужно было просто понюхать руки у Захарова (как это успешно делал Буденный с басмачами) и правда сразу бы открылась!  Потом, еще долго, вплоть до 70-х годов, кусок голой кирпичной кладки в коридоре, напоминал о том великолепном выстреле из «поджиги» Сереги Малькова.
Зима в тот год была какая-то неуверенная и вплоть до самых зимних каникул, по переменно, чередовала снег с дождем. Только 26 декабря ударили первые, хотя и не сильные, но настоящие морозы. Дворник Хайруллин залил во дворе каток и при помощи жильцов растянул над ним гирлянду из цветных лампочек, которые ежевечернее напоминали о скором приходе главного праздника – Нового года!
С момента появления катка, Мальков ежедневно и монотонно говорил отцу о коньках, которые надо достать с кухонных антресолей. Мальков старший был человеком широких интересов: бега, друзья, рестораны, и, в конце концов, бильярдная в Доме офицеров. Поэтому проблема коньков его занимала мало, однако недельное нытье сына сделало свое черное дело и днем, первого января 1962 года, находясь в тяжелом похмельном состоянии, он решил выполнить просьбу сына. Из туалета была изъята, окрашенная в зеленый цвет, деревянная приставная лестница и отец с сыном направились на кухню за заветными коньками. Любопытно, что, насколько я помню, во всех квартирах были только такие лестницы, которые требовали участия двух человек (один лезет, а другой держит), а удобных и устойчивых раскладных стремянках и в помине не было.
Как я уже описывал ранее, дверцы в глубокие антресоли располагались, со стороны кухни, над застекленной филенчатой дверью, открывавшейся в коридор. Мальков старший, тихо матерясь, по пояс скрылся в недрах антресолей, а Серега терпеливо придерживал лестницу, хотя отец уже так далеко продвинулся в поисках коньков, что его ноги свободно повисли в воздухе.
Раздалось три звонка во входную дверь, и Серега пошел открывать, аккуратно прикрыв за собой кухонную дверь. К тому моменту, с наружи оставались только голые пятки отца и Мальков посчитал свое присутствие, бесполезным и скучным, тем более, что в гости пришел Вовка Захаров, похвастаться марками, которые ему подарили родители на Новый год. Марки были очень красивые: серия экзотических животных на глянцевом поле марок испанской колонии «Ифни», и серия парусников, загадочных «Каймановых островов», с неизменной головкой английской Королевы в верхнем левом углу. Столь увлекательное занятие, как рассматривание марок, неожиданно было прервано коротким вскриком – «Твою мать…», грохотом падающей лестницы и звоном осколков стекла.
Мальков старший, отыскав коньки, стал «раком» вылезать из антресолей и, нащупав ногами верхнюю перекладину, смело оперся на нее. Лестница, не имея опоры в виде Сереги, мгновенно покатилась по скользкому линолеуму кухни, и папаша, последовательно выбив два стеклянных окошка двери, намертво застрял головой в третьем, приняв коленопреклоненную позу.  На шум прибежали не только друзья, но и сосед Варшавский, взорам которых предстала просто жуткая картина. Голова Малькова старшего, не имея заметных повреждений, на половину торчала из кухонной двери и острые ножи остатков стекол находились в угрожающей близости от кадыка потерпевшего. Поэтому папаша молчал, но взгляд его был настолько красноречив, что еще немного, и непутевый сын, загорелся бы синим пламенем. Кстати, находясь в столь неудобном положении, он продолжал сжимать в руках найденные на антресолях ботинки со злополучными «канадами».  Варшавский, заядлый радиолюбитель, притащил из комнаты длинные тонкие пассатижи и стал аккуратно и постепенно обкалывать остатки стекол. Когда процесс стал подходить к концу, и свобода уже была близка, Захаров засобирался домой обедать. Закрывая входную дверь, он услышал за спиной крик, раздавшийся на одном выдохе облегчения – «Падла, ублюдок, покататься захотел! Сейчас ты у меня сука покатаешься…». Дальнейшего грохота от летающих хоккейных ботинок, шума беспорядочной беготни и криков он уже не слышал, быстро спускаясь по лестнице и весело перескакивая через каждые две ступеньки.
Стоял уже конец марта, а зима, в отместку за потерянный декабрь, и не собиралась уходить. За окном дул порывистый ветер залепляя окна мелким крошевом снега с дождем. Вот вам и долгожданные весенние каникулы!  Мальков и Захаров, переиграв во все мыслимые игры, тоскливо смотрели в окно на разыгравшуюся непогоду и глухую желтую стену соседнего дома, которая и являлась основным пейзажем, видимым из комнаты Володьки. Окно еще оставалось наглухо заклеенным бумагой на зиму, а между рамами был уложен ватный валик, для красоты присыпанный новогодними блестками. При этом свободной оставалась большая форточка, которая и обеспечивала поступление необходимого количества свежего воздуха в помещение.
Накануне, мать Захарова купила четыре картонных упаковки яиц, и этот яичный штабель стоял справа от окна на тумбочке, прикрытый сверху полураскрытой газетой. Возможно, что в том году была ранняя Пасха, и тогда приобретение такого дикого количества яиц, получало, хоть какое-то логическое объяснение. 
Захаров внимательно посмотрел на картонную пирамиду и задумчиво спросил – «Серега, слабо добросить через фортку яйцо до стенки?». Так как до глухой стены соседнего дома было метров шесть, кидать решили, забираясь, по очереди, на подоконник.
После двух пристрелочных бросков, яйца стали кучно ложиться на противоположную стенку, и новая забава стала терять свою привлекательность.
И тут, очень кстати, Серега предложил усложнить задачу и метать снаряды с середины комнаты. Первый же бросок завершился - точным попаданием в деревянную окантовку форточки и веселые ручейки желтка потекли по внутренней части стекла наружной рамы. «Полная лажа получилась! Мать теперь сразу увидит, что мы яйца кидали» - озабоченно констатировал Захаров. Интересно, как он планировал объяснить ей пропажу почти двух десятков яиц?
При помощи кухонного полотенца подельники устранили следы в той верхней части стекла, куда могли достать их руки. Правда, после этой операции, окно полностью потеряло прозрачность. Дальнейшее удаление следов преступления требовало полной расконсервации окон (что было исключено) или поиска какого-то оригинального решения. И такое решение было найдено! Нагрев чайник воды, друзья стали смывать остатки яйца со стекла, поливая его из носика. Правда процесс осуществлялся в слепую, поскольку все межоконное пространство заволокло густым паром и работы были завершены, когда на подоконник потекли струи грязной воды. Вот удивительное дело – окна наглухо законопачены и заклеены, а между рам всегда за зиму скапливается большое количество грязи. К приходу матери друзья постарались навести максимальный порядок, и картонка с остатками яиц была переложена в самый низ пирамиды. При этом сильное запотевание окон, Захаров разумно объяснил родителям постоянным проветриванием комнаты. Ночью, наверное, повинуясь команде Володькиного ангела-хранителя, неожиданно ударили 15 градусные морозы и окна покрылись матовым слоем льда, полностью скрывшего следы яйцометания. Только в начале апреля, под лучами весеннего солнца, родителям предстал печальный пейзаж межоконного пространства с клоками грязной ваты, кусками скорлупы и ошметками протухшего яйца.
Спустя год, Мальков с родителями, переехал в отдельную квартиру, где-то на Юго-западе столицы и рассказы о приключениях двух неразлучных друзей сошли на нет.