Ведунья

Часть 1.

  Она уже не помнила как здесь оказалась, не ведала, сколько времени провела в этом тёмном каменном мешке.Время потеряло смысл, растеклось вязкой, темной лужей. Его отсчетом были лишь редкие блики солнца на сыром камне под зарешеченным окном да скрип железной двери, когда в оконце подавали еду. Серые стены плакали солеными слезами, а по углам шепталась плесень.
 Всё её существование сводилось к ожиданию открытия оконца и появлению в нём миски с похлёбкой, кружки воды и куска черствого хлеба. Она хватала подачку, жадно выпивала баланду и воду, а хлеб делила на две части: одним ломтиком она кормила маленького крысёнка, делившего с ней одиночество,а другой крошила на окно. Прилетал белый голубь, клевал крошки и ворковал.
  Однажды дверь распахнулась. На пороге появился дюжий стражник. Он велел выйти из камеры. Узница испугалась, забилась в угол, прикрыв собой крысёнка. Стражник церемониться не стал, взял её за шиворот, тряхнул, как щенка, и вытолкнул в коридор.
  Всё происходило, словно в лихорадочном бреду: бесконечный спуск по винтовой лестнице, где ноги путались в собственном подоле; ослепительный удар солнечного света, от которого слезились глаза; оглушительная какофония звуков - крики торговцев, лай собак, скрип повозок; запахи пыли, специй, конского навоза, от которых кружилась голова. И вот она, шатаясь, брела по пыльной дороге на окраине города - страшная, лохматая, дикая оборванка. Из рукава ее одежды выглядывал чуткий нос крысёнка.
 Силы покинули ее у края дороги. Ноги подкосились, и она рухнула в сухую, колючую траву, погрузившись в забытье. Сквозь вату сна до нее донеслись голоса чистые и звонкие.
- Смотри, Имра, это не мусор. Это человек. Это женщина!
- Она что, мертвая?
- Нет... Кажется, дышит.
 Легкое, почти невесомое прикосновение к плечу заставило ее открыть глаза. Перед ней стояли два мальчика. Тот, что постарше, с серьезными серыми глазами, смотрел на нее с опаской и жалостью. Младший, кудрявый карапуз, уже держал в ладошках ее крысёнка и нежно гладил его пальцем по спинке.
- Ты кто? - спросил старший.
- Откуда ты? - подхватил младший, не отрывая глаз от зверька.
- Куда идешь?
Она попыталась ответить, но язык, отвыкший от слов, был непослушным и тяжелым.
- Я... я не зн...а...ю, - прошептала она, и этот звук показался ей принадлежащим кому-то другому.
- Давай возьмем ее с собой, - решительно сказал старший, Имра.
- И миленького тоже! - тут же согласился малыш, прижимая крысёнка к груди. - Он хороший.
  Они помогли ей подняться, и их теплые, крепкие для своих лет руки показались ей единственной опорой в этом шатком мире.
 
    Дети были сиротами и жили вдвоем. Старшему было двенадцать лет, а младшему брату шесть. Отца они не помнили. Старший помнил свою пропавшую мать. Соседи рассказывали им, что когда-то молодая счастливая пара прибыла в город и построила этот дом. Муж был ювелиром, а его супруга – целительницей. У них родился сын. Семья жила дружно не бедствовала и соседям в помощи не отказывали. Однажды ночью, когда жена носила под сердцем второго ребёнка, в дом ворвались грабители. Отец погиб, защищая жену и ребёнка.
Вдова родила сына. Когда ему исполнился год, в городе разразилась страшная эпидемия. Мать надолго оставляла детей одних – она исцеляла заболевших. Старший сын заботился о малыше. Однажды мать не вернулась. Очевидцы рассказывали, что её затащили в повозку люди в чёрном.
Дети жили, продавая вещи, оставшиеся от родителей. Старший научился изготовлять несложные медные украшения, а младший лепил из глины игрушки, обжигал их в печи, а потом расписывал. Соседи всячески их поддерживали, оказывая помощь по хозяйству, и покупали ненужные, в общем то, им изделия братьев.

   Ребята привели женщину в свой небольшой, но крепкий дом на окраине города. Он пах дымом, глиной и сушеными травами. В доме была отдельная маленькая комнатка, где стоял простой деревянный столик, сундучок и кровать с тонким тюфяком.
- Здесь жила наша мама, - тихо сказал Имра. - Теперь тут можешь жить ты.
Она, не раздеваясь, рухнула на ложе и провалилась в сон, похожий на небытие. А крысёнок, почуя свободу, всю ночь охотился, гоняя нахальных мышей и поедал тараканов, что обосновались в доме сирот.
  Утром дети поставили на столик крынку парного молока и положили рядом ломоть мягкого свежего хлеба, от пряного аромата которого женщина проснулась.
Она набросилась на еду, жадно глотая нежную мякоть, запивая молоком прямо из крынки. Дети молча смотрели на нее, а по лицу Имры текли беззвучные слезы.
- Как тебя зовут? - спросил он, когда она закончила.
- Я не знаю... Я ничего не помню.
- Мы будем звать тебя Ома, - сказал мальчик твердо. - Так звали нашу маму. Если тебе некуда идти живи у нас.
Она закрыла глаза и по её грязным щекам проложили две светлые бороздки крупные слёзы.
- Ома, пойдём купаться! Тебе надо помыться...- позвал младшенький, дергая ее за рукав. Вот мамино платье и башмачки, вот мыло и гребешок.
  Дети привели женщину к реке, помогли снять грязные лохмотья одежды. Она робко, будто впервые, вступила в тёплую воду. Пока дети плескались в реке, женщина терла кожу речным песком, сдирая с себя не только грязь, но и память о каменном мешке. Потом намылила, спутанные волосы душистым мылом и, набрав воздуха, окунулась с головой. Течение подхватило пену и грязь, расправило пряди волос. Когда она вынырнула на берегу воцарилась тишина. Оба мальчика стояли, завороженные. В голубой воде, с каплями, сверкающими на коже как бриллианты, стояла прекрасная молодая женщина со светлыми, как лен, волосами и огромными, ясными, глазами цвета летнего неба.
- Мама... - прошепелявил Имра. Потом громче: - Мама!
Он бросился в воду, не раздумывая, и обвил ее руками. - Мамочка! Мама! - он рыдал, прижимаясь к ее мокрому плечу. Младший, ничего не понимая, но чувствуя радость брата, тоже подбежал и обнял ее.
 Вдоволь наплакавшись, счастливая троица побрела домой. Дети наперебой рассказывали ей о своей жизни, о том, как Имра делает украшения, а младший, Лиам, лепит забавные игрушки. Дома они засуетились, показывая свое хозяйство. Пока Ома наводила порядок, дети, как ураган, понеслись по соседям.
- Наша мама вернулась! Мы нашли ее!
   Вскоре в дом потянулись люди. Несли кто что мог: горшок похлебки, свежий сыр, яблоки, теплые одеяла, одежду. Приносили и вещи, когда-то принадлежавшие их семье, которые соседи выкупали у сирот, чтобы те не голодали.
  По мере того как в доме пахло свежей выпечкой, по мере того как детский смех наполнял каждый угол, к Оме возвращались воспоминания. Они всплывали, как образы в зеркале воды: лицо мужа, склонившегося с инструментом в руке над ювелирным изделием, запах лечебных трав... И однажды, когда Лиам ободрал коленку, Омаа, не думая, приложила к ране ладонь, прошептала старые слова, и кровь остановилась, а боль ушла. Ома вспомнила о своём даре - исцелять людей. Дар вернулся, как вернулась и она сама.

Часть 2.

    В замке, в опочивальне, пропахшей лекарскими снадобьями и страхом, умирал синьор Александэр. Его могучее тело пожирала горячка, а разум метался в бреду. Личный лекарь, человек ученый и скептичный, уже перепробовал все известные ему средства - кровопускания, пиявки, редкие соли. Ничто не помогало. Тень безысходности легла на лица слуг. Именно тогда одна из горничных - девушка из города, робко прошептала лекарю о ведунье с окраины. «Она творит чудеса, господин! Одним прикосновением ставит на ноги!» Лекарь, сжав в потных пальцах  склянку, с презрением отнесся к этим суевериям. Но отчаяние плохой советчик.
- Хорошо, - кивнул он, в глазах его мелькнул расчетливый огонек. - Приведите ее. И подумал:"Если синьор умрет… виновата будет знахарка».
   Когда Ому доставили в замок, она шла по мраморным залам не робкой просительницей, а спокойной и собранной. Ее простое платье резко контрастировало с роскошью гобеленов, но в ее осанке была природная грация.
  Синьор метался по постели, обложенный кусочками льда. Войдя в опочивальню, Ома не стала суетиться. Она села на край ложa, застеленного шелками, и положила одну прохладную ладонь на пылающий лоб Александэра, а другую на его сердце, бешено колотившееся в груди. Не нужно было ни шептаний, ни зелий. От ее прикосновения исходила тихая, могущественная сила. Александэр затих, его дыхание выровнялось, а на лбу выступили капельки здорового пота. Жар отступал, как морская волна от берега. Он приоткрыл глаза, затуманенные болезнью, и сквозь пелену увидел склонившийся над ним светлый лик. «Ангел…» - прошептал он счастливой улыбкой и погрузился в глубокий, исцеляющий сон. Ома вышла так же тихо, как и вошла, и дала ошеломленному лекарю пучок сушеных трав, коротко объяснив, как заваривать отвар.
  Александэр поправлялся с поразительной скоростью. Переполненный благодарностью, он вручил лекарю туго набитый мешочек с золотом. Но совесть, та самая, что прячется в тени отчаяния, заговорила в лекаре.
- Господин, - опустил он глаза, - Ваше исцеление не моя заслуга. Это была городская ведунья.
   И тогда перед Александэром снова возник тот самый образ ангела - нежные черты, светлые волосы, прохладные, несущие покой руки. Так это был не сон! Жгучее, всепоглощающее желание увидеть ее снова заставило его сердце забиться чаще. - Привезите ее ко мне. Но не говорите, что я здоров.

   Когда карета вновь доставила Ому в замок, она нашла синьора в постели, притворно стонущим. Но для ее взора, видящего самую суть вещей, обман был очевиден. Она подошла, внимательно посмотрела в его лицо, где румянец здоровья уже вытеснил бледность, и легонько коснулась его лба.
- Господин мой, - произнесла она, и на её губах играла улыбка, - Вы здоровы. Зачем эта комедия?
Александэр распахнул глаза, в которых играли смешинки, и поднялся на ложе.
- Виновен! Я совершенно здоров. Но как Вы догадались?
- Я вас насквозь вижу! - рассмеялась она, и этот смех прозвучал, как звон колокольчика.
- Мой ангел, я обязан отблагодарить Вас. Умоляю, окажите мне честь и разделите со мной трапезу.
  В огромной трапезной зале, под сводами, расписанными фресками, стоял невероятно длинный стол, уставленный яствами. Слуги, вытянувшись в струнку, ожидали приказаний. По всем правилам этикета хозяин должен был занять место во главе стола. Но Александэру, закованному в условности с детства, вдруг стало невыносимо тесно в этих рамках. Ему захотелось простоты, близости.
- Простите мою дерзость, - обратился он к Оме, - но не позволите ли вы мне сесть рядом? Мне было бы так легче беседовать.
Ома, для которой дворцовый церемониал был пустым звуком, легко согласилась:
- Конечно, господин.
  Они говорили до самого вечера. Он - о походах, управлении землями, скуке придворной жизни. Она - о детях, о целебных свойствах растений, о простой радости солнечного дня. Он ловил каждое ее слово, каждый жест, и с удивлением понимал, что никогда ни с кем не был так откровенен.
  Но все имеет конец. Вспомнив о детях, Ома стала прощаться. Александэр лично проводил ее до кареты, помог подняться на ступеньку и, взяв ее тонкую, еще пахнущую полевыми травами руку, на мгновение задержал ее в своей. Затем, склонившись, он нежно прикоснулся губами к кончикам ее пальцев. Это был не просто благодарственный поцелуй. Это было обещание.

   Карета остановилась возле дома. Дети, радостно крича, сбежали с крыльца. Паж, сопровождавший карету, учтиво открыл дверцу, помог даме сойти и торжественно протянул небольшой ларец:
- От синьора Александэра!
  Дома, при свете очага, Ома открыла шкатулку. На бархате цвета ночного неба лежала брошь неземной красоты - серебряная ветвь, усыпанная бриллиантами, сверкающими, как утренняя роса. Рядом туго набитый золотыми монетами мешочек  и сложенный лист пергамента с уверенным почерком: "Моему ангелу за спасение души и тела, с любовью!
Ома взяла в руки холодную брошь, но сквозь холод металла и камней она почувствовала тепло, исходящее от этих слов.

Часть3.

  Ома приобрела симпатичный домик на берегу реки. Синьор стал неотъемлемой частью их маленькой семьи. Он, выросший в строгости и одиночестве, с удивлением открывал для себя простые радости бытия. Он подружился с детьми. Учил Имру и Лиама игре в шахматы, терпеливо объясняя ходы; показывал, как держать арбалет, и учил основам защиты - не для нападения, а для уверенности в себе. Все вместе они гуляли по городу, катались в карете и совершали конные прогулки вдоль реки.
  Крысёнок вырос крупным и отважным. Он заменял в доме и кошку, и собаку: пугал посторонних, гонял мышей, крыс и тараканов. Александэр уважал его и называл доблестным рыцарем Сэр Крыс.

  Как-то поздно вечером к дому Омы подкатил чёрный фургон. В комнату ворвались стражники в мундирах королевской гвардии.
- Указом Его Величества короля за применение недозволенной магии и колдовства, - обратились они к Оме - Вы арестованы!
   Растерявшуюся женщину вывели из дома, посадили в фургон и увезли в неизвестность. Дети побежали в замок.
  Узнав о случившемся, Александэр распорядился немедленно седлать самого быстрого коня. Детей оставил в замке на попечение слуг, велев выполнять любые их пожелания.
 Путь предстоял не близкий.

 Тем временем Ому доставили в столицу и бросили в каменный мешок центральной тюрьмы. Воздух здесь был густым от отчаяния и боли. Сквозь стены доносились чужие стоны, напоминая ей о прошлом, которое она пыталась забыть. В те времена часто подозреваемых подвергали жестоким пыткам.
  Александэр, едва прибыв в столицу, использовал все свое влияние, чтобы добиться аудиенции у короля. Он стоял в тронном зале, его благородное происхождение говорило за него громче любых слов.
- Ваше Величество, речь идет о чудовищной ошибке! Эта женщина - целительница, она спасла мне жизнь!
 Король, человек здравомыслящий, но вынужденный считаться с законом, протянул ему лист бумаги: "Донос, синьор". В доносе было сообщено, что некая Ома, занимаясь колдовством и ведьмачеством, приворотом добилась благосклонности к ней знатного синьора. Александэр пробежал глазами по строчкам, и кровь отхлынула от его лица. - Колдовство… приворот… — он скомкал бумагу в кулаке. - Это гнусная клевета! Я требую очной ставки!
Сила его убежденности и чистота гнева впечатлили монарха. Король приказал немедленно найти доносчика, а Ому из уважения к заслугам рода Александэра до выяснения обстоятельств перевести в более достойные покои под домашний арест.
  Через неделю во дворец доставили старую женщину. Король лично соизволил присутствовать при её допросе.
 Старуха призналась, что когда-то давно, в городе свирепствовала эпидемия. У неё заболела единственная дочь. Лекарь отказался лечить её, тогда мать привела  ведунью, но дочь умерла. Мать прокляла знахарку и написала на неё донос местному владыке - отцу Александэра, о том, что та вызвала колдовством эпидемию и мор. Целительницу без суда и следствия заточили в башне замка.
Когда владыка умер, по приказу Александэра многих узников освободили. Старуха увидела синьора, прогуливающегося по городу с ненавистной ей знахаркой, и написала донос королю.
  Обвинения с целительницы тут же сняли. Старой женщине за клевету грозила смертная казнь, но за неё заступилась Ома, и несчастная была определена в монастырь.
 При встрече с королём Александэр выразил Его Величеству глубокую признательность и благодарность за участие, и справедливое решение. Король пригласил Александэра на ежегодный бал.

   Возвращение домой было триумфальным. Теперь, когда тень подозрений рассеялась, ничто не мешало их счастью. До королевского бала оставалось два месяца.
  Вечером, на берегу реки, Александэр взял руку Омы в свои.
- Ома, ты вернула мне не только жизнь, но и душу. Ты научила моё сердце биться по-настоящему. Я не могу представить свое будущее без тебя и наших мальчиков. Согласна ли ты стать моей женой?
  Свадьба стала событием, которое город помнил долгие годы. Они обвенчались в соборе, куда стеклись, кажется, все жители окрестности. Лицо Имра сияло гордостью, а Лиам старательно нес обручальные кольца. Народ ликовал.
  В последующие недели в замке поселились учителя. Александэр нанял лучших наставников, чтобы обучить Ому и детей грамоте, риторике, изящным манерам, придворному этикету. По вечерам залы оглашались смехом: Ома, смущаясь, разучивала па менуэта под одобрительный взгляд Александра, а мальчишки, корча рожицы, пытались повторять движения.
Они стояли на пороге новой жизни, и кажется, ничто не могло омрачить их счастья.

Часть 4.

  Два месяца, наполненные упорными уроками, пролетели как один миг. И вот настал день бала. Ома стояла перед зеркалом в своем новом платье из шелка цвета лунной дорожки, что пролегает по ночному морю. Бриллиантовая брошь, подарок Александра, сверкала на ее груди, словно звезда. Руки дрожали.
- Ты прекрасна, - тихо сказал Александэр, появляясь в дверях в своем парадном камзоле. Он взял ее холодные пальцы в свои теплые ладони. - Не бойся. Они будут смотреть не на бывшую узницу, а на мою жену, самую изящную даму при дворе.
Но когда перед ними распахнулись массивные золоченые двери бального зала, волна страха накатила вновь. Гигантское пространство, залитое светом тысяч свечей в хрустальных люстрах, оглушительный гул голосов, море лиц, повернувшихся к ним в едином порыве любопытства. Все это заставило ее сердце бешено забиться. Она почувствовала себя маленькой и беззащитной, как перед стражниками в ту роковую ночь.
  Александэр, чувствуя ее напряжение, тверже сжал ее руку, лежавшую на сгибе его  локтя. Он вел ее с невозмутимым достоинством, его осанка и спокойный взгляд заставляли встревоженную толпу почтительно расступаться. Шепот катился перед ними, как прибой: «Это он… А это та самая… Говорят, ведьма… Какая красота!..»
Они приблизились к трону. Король, облаченный в бархат и горностай, наблюдал за их подходом. Его проницательный взгляд скользнул по Оме, отмечая и простоту ее происхождения, и ту необъяснимую внутреннюю силу, что сквозила в ее прямой спине и ясном взгляде. На его устах застыла легкая, загадочная улыбка.
- Синьор Александэр, синьора Ома, - произнес монарх, благосклонно кивнув. - Мы рады видеть вас на нашем скромном празднестве.
   Музыканты в галерее замерли в ожидании знака. И вот этот знак последовал. Король медленно поднялся со своего трона. В зале воцарилась гробовая тишина, в которой был слышен лишь шелест платьев. Все замерли в изумлении. Его Величество спустился с нескольких ступеней, подошел к Оме и, нарушив все протоколы, склонился перед ней в изящном поклоне. Затем он выпрямился и протянул ей руку.
- Синьора, - его голос прозвучал громко и четко в наступившей тишине. - Окажите честь Вашему Королю и примете приглашение на первый танец?
На мгновение Ома застыла. Она видела лица придворных - шок, зависть, недоумение. Она почувствовала, как рука Александра слегка сжимает ее локоть, передавая поддержку и одобрение. И тогда страх отступил, уступая место странному спокойствию. Она сделала глубокий реверанс, достойный самой знатной аристократки, которому ее учили долгие недели, и положила свои кончики пальцев на протянутую руку короля.
- Вы оказали мне великую честь, Ваше Величество. - тихо, но внятно ответила она.
И когда оркестр грянул первые аккорды полонеза, король повел ее в центр зала. Под сводами поплыла невесомая, как облако, и гордая, как королева, женщина, бывшая узница, ведунья, мать и жена. Каждый поворот, каждое движение ее руки говорили всему свету одно: она обрела себя и свое место в этом мире.