Романтика. Ч 2. Бегство. Гл 3. Цирк-шапито

                3. Цирк-шапито

Утро. Первое утро новой жизни. Нет – второе. Нет – первое, в самолете – не считается.

Сладкое теплое молочко утреннего сна переливается по жилам, чей-то звонкий голос доносится до сознания и обзывает Нину соней. Нина открывает глаза. Потолок незнакомый. На том, знакомом потолке, висела небольшая красивая люстра, а здесь – простая лампочка на вымазанном известкой шнуре.

Ах, это Фергана, а родной дом за тысячи и тысячи километров...

Олег вошел в комнату и Нина натянула одеяло на нос.

– Соня! Долго спать будешь?

– Встаю. Уходи. Поваляться не даст...

– В столовую? – спросил Олег умытую и одетую Нину.

– Олешка, давай я что-нибудь сама сварю! – Нина рвалась в бой.

– Да? Тогда на базар.

– Ой! Пойдем! А на улице холодно?

– Оденься, наверное, потеплей.

– Ага! Я свитер!

– Пешком, или на автобусе? – спросил Олег на улице.

– Олешка, пешком! Я хочу посмотреть!

Нине не терпелось собственными каблучками обстучать замшелые камни на чужеземных стогнах. Впрочем, в древней Фергане замшелых камней почти не водилось, – все больше вульгарный асфальт.

– Олешка, а это что растет? Елка?

– Арча.

– Ух, ты! – восхитилась Нина, как будто слово «арча» о чем-то ей говорило. – А вот это?

– Карагач.

– Как интересно! Олешка, Олешка! А это что? – Нина задрала свой курносый крохотный носик на высокое угрюмое дерево с глянцевыми темно-коричневыми серповидными стручками. – Фасоль? Бобы?

Олег виновато вздохнул:
– Не знаю.

– А, это, наверное, акация.

– Наверное.

Конечно, весной базар не тот, что осенью, но все равно: синие глазки Нины заблестели охотничьим азартом. А Олег мечтал:
– Побывать бы еще раз в Бухаре или Самарканде! В Бухаре зайдешь на базар, оглянешься – кругом минареты, мечети, крепостные стены. Я все время приходил на одну улочку, даже на одно место на той улочке: там ни проводов, ни столбов, ни вывесок никаких не видно. Оглянешься – и как будто на тысячу лет в прошлое перенесся!

Нина слушала, а сама во все глаза смотрела на халаты и тюбетейки незнакомого народа. А когда мимо прошел старик в чалме, с седой бородой клином – даже затаила дыхание.

– Как в кино!..

А ослик, впряженный в маленькую тележку! Седобородый бабай был мгновенно забыт.

– Какой хорошенький! Я его потрогаю! – и с некоторой опаской легонько потрепала за ухо. Ишак меланхолично мотнул головой. Но и осла постигла участь бабая: на прилавках полыхали огромные красно-оранжевые груды моркови, нарезанной соломкой.

– Олешка, а зачем ее так?

– Плов варить.

– А ты умеешь? Сваришь? Я попробовать хочу.

– Сварю. Сегодня?

– Нет, давай сегодня суп. Я суп умею. Олешка, Олешка, а это что? Брюква?

– Редька. Дунганская.

– Дун... Редька? А почему она позеленела? Она невкусная?

– Очень вкусная.

– Давай купим. А гранатов сколько! И все разные!

Малиновые пирамиды заворожили ее, а торговки бойко совали товар и галдели гортанными голосами на ломаном русском языке. Купили несколько гранатов с жесткой, как пластмасса, кожурой, кулек подвяленного винограда, такого сладкого, такого сладкою – Нина даже засмеялась от удовольствия.

– Олешка, грибов купить! Почем грибы?

– Гриб – нет. Эта помидора. Сушеная.

– Ой!..

– Купи, – посоветовал Олег, – их в суп можно.

Нина купила низку.

– А теперь скажи: «рахмат, ака», – прошептал ей Олег.

– Рахмат, ака!

Торговец расплылся в улыбке, нырнул рукой под прилавок и сунул Нине небольшой мандарин.

Купили луку, две зеленые редьки, немного картошки, а в мясном ряду изрядный кус говядины. Средних лет узбек клялся, чуть ли не кораном, что всего несколько часов назад эта говядина еще мычала.

А в магазине, недалеко от дома, Олег улучил момент и спроворил бутылку рислинга, за которую Нина, больше для проформы, конечно, разругала его. Потом ссорились на кухне: Нина выгоняла Олега, а он навязывался помогать.

– Кто так режет лук? – налетала Нина. – Вот дощечка, а ты в руке строгаешь! Нож – бритва, порежешь пальцы!

Олег послушно снял с гвоздя выщербленную до половины толщины дощечку.

– Кто так режет? – торочила свое Нина. – Не лук, а папиросная бумага!

– В Средней Азии только так делают! Учись!

– Иди из кухни, ученый!

Нина ревновала суп к Олегу, но выгнать Олега из кухни ей бы не удалось, если бы... если бы...

Олег все медленней работал острым ножем и почему-то бледнел. Страшные натуралистичные картины вспыхивали в мозгу. Режет луковицу в руке... Нож срывается... Острое жало впивается в ладонь... Рассекает красные волокна мышц... Перерезает желтые жгутики сухожилий... Белые нити нервов торчат короткой бахромой... Скрипка... Рояль... Труды двадцати лет...

Олег положил нож и выбежал из кухни к великой радости Нины.

 Но вот душистое, подкисленное сушеными помидорами варево заявило о себе на всю квартиру, выветрило бредовые видения и Олег вновь пробрался на кухню. Нина и сама в нетерпении глотала слюнки и складывала виноград в небольшую вазочку, а Олегу велела крошить зерна граната в большую пиалу.

– Готов суп! Ой, как вкусно! – Нина захлопала в ладоши и даже забыла наградить Олега укоризненным взглядом за его залихватские действия: он мигом вкрутил штопор в пробку и отсалютовал супу пистолетным хлопком. Из кособокого кухонного пенала достали две рюмки: Нина крошечную – себе, Олег повнушительней.

– Алкоголик несчастный! – радостно сообщила Олегу Нина.

Ах, как интересно! Давно ли она была маменькиной дочкой и вот... «Приходит время и каждой девушке является чужой мужчина и делается ближе и роднее, чем мать, отец, братья и сестры!» – важно и степенно размышляла беглянка, явно содрав свои рассуждения из какой-то некогда читанной беллетристики. «Это – закон, ничего не попишешь. Родители сами виноваты – за что возненавидели Олега?»

День прошел, как в сказке. Нина заставила Олега петь и играть на гитаре, а сама по-королевски расположилась на жалком черном диване и с наивным бесстыдством демонстрировала самой себе голые мускулистые икры и крошечные ступни, обтянутые свежими белыми носочками.

Кому-то удовольствие, а кому наказание: Олег бледнел, краснел, кусал губы, взглядывал во влажные призывные глаза девушки и готов был забыть спасительные условия игры, которые чудом удержали их вместе. Но Нина вдруг оробела от собственной вольности и даже распущенности, как ей представилось, и весьма чопорно поджала ноги. «Еще подумает, что вешаюсь ему на шею... Пусть все само собой выходит, как в Энске... Открытие! Открытие цирка! Скорей бы! Такая радость! Все целуются... На открытие она даже вина купит, вот... Шампанского!»

– Нина, на открытие купим шампанского?

– Ой?! А... ну конечно, купим. Что, уже вечер?

– Вечер.

– Так день незаметно прошел... Олешка, на балкон хочу.

Сквозь заросли цветущего розана продрались на свежий воздух.

– Олешка, принеся стулья!

Олег принес.

– Как хорошо! Прохладно! А в Энске мороз! Олешка, смотри – звезда! Как будто кто-то небо проколол иголочкой, а через дырочку огонь льется!

– Звезда пастухов.

– Это моя звезда! Вот! Олешка, посмотри! А небо! Небо! Вон там – синее-синее, а там – бледно-оранжевое! А здесь... Олешка, а это называется – бирюзовое? Да?

– А я не знаю.

– Бирюзовое! Олешка, а ты пел про звезду! «Гори, гори, моя звезда»! Принеси гитару! Спой!

– У меня уже голос...

– А я хочу! – отчеканила Нина.

Пришлось покориться.

– ...Грустно как! Олешка, если мы вдруг разлучимся, ты всегда на мою звезду смотри и я на нее смотреть буду... И, как будто, поговорим!..

Нина умолкла и облокотилась на перила. И вдруг встрепенулась и замахала рукой:
– Олешка, там Анна Федоровна раскладушку несет!!!

Олег мигом сбежал по лестнице и перенял у хозяйки громоздкую ношу.

– Ну вот, теперь тебе будет, на чем спать, – очень официально объявила Нина. Олег исподтишка взглянул на нее, но она поджала губы и избегала его глаз.

– И вообще, надо ужинать. Олешка, – зашептала Нина, – а ты Анну Федоровну угостишь вином? Там еще больше половины осталось!

– Конечно! – обиделся Олег.

– Хорошо! – и Нина убежала на кухню.

– Сама варила?! Заинька, да ты хозяйка! Вот повезло Олешке, вот повезло! – кудахтала Анна Федоровна, то обращаясь к знаменитому супу, то к краснеющей от удовольствия Нине.

– Да и тебе повезло, – деловито добавила напоследок.

Поужинали, Нина подождала пока Олег постелет раскладушку и выгнала его из комнаты.

– Я спать ложусь, а ты катись... – и выключила свет. С головой закуталась в одеяло и зарылась чуть ли не под подушку. Олег, когда вернулся в полутемную комнату, даже не расслышал ее дыхания. Он постоял, поглядел, потер пальцами виски и, стиснув зубы, растянулся на раскладушке.

А с утра хмуро и серьезно засел за гитару и заспанной Нине открылась удивительное зрелище: Олег в бешеном темпе гонял гаммы и пассажи и читал при этом своего Эдгара По. Эдгар По лежал перед ним на высоко поднятом пюпитре.

– Вот новости.

– А когда читать? – сумрачно отозвался Олег. – Нет времени на книги. Ты не обижайся, но я и за едой читаю. А то еще подумаешь, что суп невкусный.

– Ты еще в туалет книгу захвати. Или пианино туда поставь. Рояль!

– А что – идея! – усмехнулся Олег.

Нина умылась, поела в одиночестве (а елось в одиночестве плохо и невкусно), потопталась, послонялась и захныкала:
– Мне скучно!

Ах, куда делись невинные радости вчерашнего дня!

– Занимайся. Бери шарики.

Как отговориться? Зачем просилась с Олегом в Фергану? Кто с бронзовой слезой в голосе, бия себя в грудь, декларировал: хочу артисткой? Нина неохотно достала тяжелые теннисные мячи.

– А что мне делать?

– За четыре часа...

– Ого!

– ...отработай четыре трюка. Научись выбрасывать шарик вверх, жонглировать над головой, но так, чтобы не подходить под него. Научись выбрасывать шарик из-за спины. Если бросаешь правой рукой, то шарик должен перелетать через левое плечо, пролететь над грудью и попасть в левую руку не дальше тридцати сантиметров от корпуса...

– Какой ты умный! Ажно плакать хочется...

– ...И все с обеих рук. И еще побросай шар широко расставленными руками и побросай ладонями вниз. Пятнадцать минут на трюк, четыре захода.

– Четыре часа?

– Сегодня четыре, завтра пять, послезавтра шесть...

– Через месяц – тридцать шесть.

– Нет. Восемь часов – и хватит с тебя. Терпи. Привыкай. Актерский блеск не дается даром, а если даром – то быстро осыпается.

– Восемь?

– Восемь. Кроме работы есть еще небо и солнце.

– А ты зачем по четырнадцати играл?

– Я – не ты. Я носорог, а ты канарейка. Жонглируй, а мне надо гаммы играть.

«И не надоест ему: вверх – вниз, вверх – вниз! Без конца!» «Хорошо хоть нагибаться не надо – шарики на кровать падают». «Не разбить бы трельяж – левой рукой из-за спины плохо получается». «Да ну их в самом-то деле!!!»

– Олешка, я устала! Я отдохнуть хочу!

– Отдыхай, конечно же, – торопливо согласился Олег, Нина сердито уселась на диван.

– Я на кухню пойду и закроюсь, чтобы тебе на нервы не действовать.

– Не ходи! Только играй что-нибудь хорошее, а не эти дурацкие гаммы!

Олег покорно кивнул.

А Нина размышляла: «И ради чего мне убиваться с этими булавами да кольцами? Восемь часов! Ого! Подумаешь, невидаль – артистка. Балерины, например: бедные они, бедные! Ни пирожного съесть, ни шоколадки сгрызть. Привыкай! Терпи! Актерский блеск! Будет приставать  со своим дурацким блеском – возьму и забеременею. Небось, сразу отвяжется. Ему нравится по двенадцать часов играть – и пусть. Это даже хорошо. По сторонам меньше смотреть будет. А я – билеты продавать! А если он в театр поступит – костюмером устроюсь или осветителем. Очень даже хорошая работа. Или вообще... ну ее, эту работу! Буду просто женой. Мое дело варить-жарить-парить, рубашки ему стирать, покупать, что нужно. Чтобы у него – никаких забот. Он гений, а я кто? Пусть занимается, сколько хочет и работает, и все. Вот. Денег только не очень много получится... Да бог с ними! Надо экономить, нечего на ковры да на хрустали тратиться. Нечего. Вот только бы сережки... Олешка колечко выбросил... Ах, как жалко! Ладно, куплю сережки и –  экономить. Ой, еще бы сапожки... Ладно, и сапожки. А уж потом!.. Как нам хорошо будет! Он меня так любит, так любит! И я его!»

Нина составила расписание на всю оставшуюся жизнь, успокоилась и закинула удочку:
 – Погулять бы!..

Олег хлопнул себя по лбу:
– Пойдем в гости к маэстро. Все сроки нанесения визита пропущены!

– А он не строгий?

– Кто, Николай Викторович? – Олег насмешливо присвистнул. – Собирайся.

По дороге завернули в цирк, Олег поднялся в вагончик директора. За узким столом, прямо напротив входа неумело трещала на видавшей виды пишущей машинке молодая светловолосая женщина в сером джемпере, лет двадцати пяти и сердито одергивала меж двумя абзацами маленькую белокурую девочку в кремовых шортах. Девочка по-старушечьи вздыхала и на минуту-другую успокаивалась. Женщина подняла пустые, окаймленные голубой косметикой Судьбы глаза на Олега.

– Вам директора?

– Да, мне бы товарища Елдырина повидать. А вы наша новая секретарша?

Женщина не успела ответить: справа приоткрылась фанерная дверца и показалась Карабас-Барабасовская, только без бороды, а с одними усами, рожа.

– Кого! Вижу!

– Здравствуйте, Тимофей Яковлевич.

– Здравствуй... Олег? Да, это новая. Секретарь-машинистка. Дочка. Игната Флегонтовича. Да. Гм. У нас работать будет. Гм. Наташа... Наташа? зовут.

Директор гордо ткнул указательным пальцем в грудь Олегу. Дело в том, что он знал по имени каждый ничтожный винтик в цирковой машине подведомственного ему учреждения и чрезвычайно этим гордился. Олег же считал, что число имен подчиненных не соответствует градусу директорского апломба, но держал свои мысли при себе и почтительно созерцал мускулистое брюхо начальства и невероятное буйство его же проволочной шевелюры, без признаков поредения и поседения, несмотря на полтора Иисусовых возраста. Ежели подчиненные имели случай быть довольными своим шефом – шевелюра вспоминалась как признак мощи` и здоровья, а если нет... Тогда гнилым болотным туманцем стлались зловредные шепотки, что известно, дескать, где  лучше всего растет бурьян.

– Как зимовал? – благосклонно продолжил разговор Тимофей Яковлевич. – В шахматишки?

Тимофей Яковлевич играл в старинную игру на уровне любителей из Васюков, некогда обремизившихся на незабвенном Остапе Бендере, но терпеть не мог проигрывать, о чем знал весь подведомственный ему персонал цирка.

– Хорошо зимовал, – Олег «не заметил» «шахматишек». – Жену себе нашел.

– Жену? Поздравляю. Гм. Как зовут?

– Нина. Нина, иди сюда! Познакомься.

– Молодая. Красавица. Гм. Да-а-а...

– Тимофей Яковлевич, тут одна загвоздка...

Олег не договорил – в вагончик, шаркая и стуча подошвами, ввалились Рафик, тут же просиявший новой секретарше персидским блеском своих глаз и зубов, Димка, разжалованный из шапитмейстеров в старшие униформисты, и Сашок, толстомордый и неприятный Олегу тип, в свою очередь разжалованный из старшего униформиста в униформисты рядовые. С собою они вели нескладного насупленного парня, робеющего и из-за этого по-смешному надменного.

А следом за чумазой ватагой скромно поднялся в вагончик неопределенного возраста человек, матово-бледный и одетый с необычайной изысканностью и вкусом. В вагончике распространился тончайший аромат неведомых духов, но все решительно вину за него свалили на секретаря-машинистку. Незнакомец пристально взглянул на Олега, а потом перевел скорбный взгляд на жавшуюся к нему Нину.

– Униформистом будет работать. Тимофей Яковлич! Пусть заявление пишет. Харош парень.

Рафик вновь осклабился машинистке, а та сердито отвернулась и за что-то шлепнула девочку по рукам. Девочка не обиделась, только снова вздохнула, как маленькая старушка.

– Хороший? Парень? – директор грозно выпятил живот и заиграл на нем волосатыми пальцами. – Как зовут?

– Аркаша.

– Аркадий. Гм. Аркадий. Где работал?

– Нигде. В техникуме учился.

– А...

– Выгнали меня. За неуспеваемость.

Сашок незаметно от директора ткнул его в спину, но новичок лишь дерзко повел серыми глазами и нахмурил русые брови.

– Он рисует здорово, – поспешил на помощь Димка. – Вот.

И на свет явился заранее приготовленный лист белого картона с дьявольской рожей. Рожа имела свиной нос и козьи рожки.

– Гм, – сказал директор и с видом знатока вперил проницательный взор в бездарную, надо сказать, мазню.

– Это здорово сделано, Тимофей Яковлевич, – авторитетно заявил Олег. – Плакат, фасад размалевать, реквизит – нужный человек!

– Гм, – соглашался шеф, разглядывая свиную харю. – Художник!

Рафик, Димка и Сашок радостно загалдели:
– Олешка понимает!

– Рисует – нечего делать!

– А техникум – ерунда!

– А если... неуспеваемость в работе?

Директор после своих слов впал, было в значительное молчание, но вдруг сообразил, что, возможно, сморозил нечто остроумное и продолжал молчать уже благожелательно.

– Я буду работать, – подал голос новенький. – Только мне осенью в армию.

– Армия – это... – директор внушительно воздел к низкому потолку сарделькообразный указательный палец. – Послужишь, значит. Надо. Долг. Да. Гм. Пиши заявление. Вы?

Все обернулись к. аристократичному незнакомцу.

– Роберт Фурсов. Саксофонист-баритонист. Вот вызов.

Тимофей Яковлевич потянул носом. И тут все поняли, что тончайший аромат источал незнакомец, а не секретарь-машинистка.

– Это... Где дирижер?

При слове «дирижер» у шефа вздыбились кончики усов.

– Мы пойдем к нему, – ответил Олег, – а вы можете с нами...

– Пусть придет. Сюда. Приказ. Вы, – директор ткнул нового музыканта пальцем в грудь – подождите.

Заявление Аркаше написали сообща, ватагой, написали копию паспорта, отдали бумаги директору, Тимофей Яковлевич просмотрел их, проверил паспорт и дал окончательное добро величественным кивком головы и подписью, похожей на отпечаток куриной лапы.

По выходе из вагончика франтоватый саксофонист неожиданно выхватил у Аркаши рисунок и рассыпался в похвалах:
– Я вспомнил Босха. Босх! Ван-Гог! Эль-Греко! У меня есть альбомы, я покажу тебе. Может быть – и подарю. Кто они, Репины, Перовы, Шишкины? Заурядные реалисты, люди без фантазии, фотографы. Сальвадор Дали! Гений! Пылающий жираф!

Димка, Рафик и Сашок стояли разинув рты. Аркаша то бледнел, то краснел, то ежился от пробегающего по спине холодка. Он не помнил за свою жизнь, чтоб рафинированный интеллигент разговаривал с ним, как равный.

Олег послушал, усмехнулся и вновь напомнил о себе директору.

– Да. Да, – очнулся тот. – О чем ты?

– Загвоздка. Не успели мы с Ниной расписаться, так получилось. Прособирались, а тут вызов. Не опаздывать же на работу из-за пустой формальности. Как теперь быть, Тимофей Яковлевич? А то хоть обратно улетай.

Директор тупо уставился на Олега и Нину.

– Э... Гм... Кгм... В чем дело?

Теперь уже Олег с досадой глядел на шефа. «Наслал господь бог дурака на нашу бедную передвижку... Корень квадратный из минус единицы... Как с Геворкяном работалось! Золотые два года!»

– Гм. Так в чем? Дело?

Помощь подоспела вовремя.

– Здравствуй, Олешка.

– Здравствуйте, Игнат Флегонтович!

– Дедушка! – беленькая девочка повисла на заместителе директора, сухоньком, неулыбчивом, чрезвычайно опрятном старичке. Одет был старичок в старенький полосатый костюм и носил очень выпуклые круглые очки.

– Уж не женился ли?

– Как видите.

– Поздравляю. Давно бы надо. Тебе чего?

– Расписаться мы не успели и вот...

– А, ясно. Иди, ни о чем не беспокойся.

– А насчет билетов?

– И насчет билетов.

– Мы самолетом...

Зам задумался.

– Разницу потеряешь. Поедешь на вокзал, возьмешь справку о стоимости проезда от Ферганы до...

– До Зеленого Бора. Я там прописан.

– До Зеленого Бора плацкартом. Не забудь – плацкартом. Принесешь мне.

– Спасибо, Игнат Флегонтович!

– Не за что.

– В шахматишки? – вторично выбило из летаргии директора.

– Куда же я Нину в шахматишках дену, Тимофей Яковлевич?

– Да. Нина. До свидания. До свидания.

Олег по трем крутым металлическим ступенькам спустился из вагончика на землю и подал руку Нине. Нина оперлась на его крепкую кисть и одним прыжком оказалась рядом.

– Платье спарашютило! – лукаво улыбнулась она.

– Могучий мужчина наш директор! – язвительно сказал Олег, оглянувшись на всякий случай на открытую дверь вагончика. – Буй-тур! Зубр! Племенной бык! Ел- ды-рин!

– Так смешно! Такой забавный дядечка! На Карабаса-Барабаса похож!

Карабас-Барабас на посту директора цирка! Что может быть блистательнее такого антуража?! Но Олег почему-то оперировал категориями не «Золотого Ключика», а учебника геометрии:
– Есть люди, которые могут мыслить только квадратиками и кубиками. Параллелепипед – для них предел. Для нашего шефа эллипс и прочие сечения конуса – ненужная фантазия, а лента Мёбиуса – вообще реакционное измышление.

Нина ничего из этой головоломной филиппики не поняла и безмятежно спросила:
– А чего этот... как его... другой! говорил – ясно, ясно?

– Да... так.

– Чего?

– По идее, цирк не обязан оплачивать твой переезд и прочее, ведь ты, юридически, мне не жена...

– Да? – Нина встревожилась.

– А практически, Игнат отлично знает ценность моей особы и закроет глаза на некоторые формальности.

– А вдруг не закроет?..

– А я уволюсь. Пусть поищут гитариста, пианиста и скрипача в одном лице.

– Будто бы без тебя не обойдутся...

– Обойдутся, конечно. Можно и половиной оркестра обойтись. Можно и вовсе работать под скрипку, бубен и утюг. Все можно. А вот и мансарда нашего капельмейстера. Дома он?

– В этой хибаре ваш дирижер живет?

Нина презрительно поджала губы. Действительно, во дворе перед мансардой грязь, хлам, мусор, ни проехать ни пройти.

– А собаки нет? Укусит...

– В прошлом году собаки не было, сейчас – не знаю.

– Олешка, а почему он не в люксе? Ты же рассказывал.

Олег двусмысленно улыбнулся.

– Дорого в люксе.

– Ты же говорил – цирк платит.

– Говорил. Да цирк не платит за разбитые графины и зеркала.

Нина удивленно подняла соболиные брови.

– Маэстро любит гульнуть, – пояснил Олег, – и супружница его любит. Гульнуть, я имею в виду. Иногда они возьмут и подерутся во время гульбы; в Актюбинске в гостинице на двести рублей надрались. Только брызги летели. С тех пор его в люкс на аркане не затянешь. А как гримируется!

– А что, вы тоже гримируетесь?!

– Вот умора-то... После драки он макияж наводит.

– С кем?!

– С супружницей. Она ему рожу расцарапает, а он так ловко пошкрябины заштукатурит – артист! Ну, так дома он?

Маэстро сидел дома. Его благородный нос его же благородного лица слегка сизел, глаза блестели, хотя было всего два часа дня. Он до беспамятства обрадовался Олегу, облобызал его в обе щеки. Увидел Нину и напустил на себя официальность:
– Вы ноты принесли? Давайте, что там у вас.

Глаза Нины округлились, Олег покатился со смеху.

– Николай Викторович! Артистка пока без нот! Месяц назад она вышла за меня замуж, так что любите и жалуйте.

– Что? – поперхнулся маэстро и обратился в соляной столб.

– Не верю... не верю... – бормотал он и вдруг ударил себя ладонью в грудь:
– Нет! Верю! Именно на такой девушке и должен жениться Олег Колесников! По этому поводу... Я думал, какой-то номер прибыл, ноты принесли. Милая! Разрешите, я и вас расцелую! – растроганный и слегка пьяный маэстро троекратно поцеловал Нину. От него аршинно разило перегаром и луком.

– Николай Викторович, не знаете, кто в программе будет? – полюбопытствовал Олег.

– Кое-что знаю. Дун-Цин-Фу едут...

– А кто это? – не удержалась Нина.

– Иллюзионный аттракцион.

– А…
– Фокусы, значит.

– А-а!

– Теперь... воздушные гимнасты, – маэстро покосился на Нину и торопливо продолжил: – Ромэнские едут, дрессированные медведи.

– Ромэнские – шикарно!

– Ромэнский он в манеже, а в миру – Курячий. Сатира едет, помнишь, ты им играл?

– Стойте, стойте! «Улица в Москве называется – Горький, даже на свадьбе кричат – горько...» Под западного журналиста? Этот?

– Он самый. Марк Динкевич. И... Изатулин будет работать!!!


Олег подпрыгнул.

– Рудольф?!! Точно?!

– Рудольф. Точно. Коверным. Олег, я тебя просил, ты не забыл? Насчет пианиста?

Олег виновато развел руками.

– Николай Викторович! Меня самого в Энске пытались окрутить, еле отнекался.

– Да, тебя – конечно... – маэстро пал духом.

– Сержа придется приглашать.

Маэстро перекосило:
– Чтоб мне подохнуть... пардон! – это Нине, – если я его вызову!! Я перекрестился, когда он подал заявление на увольнение, думал – сдыхались, а теперь – вызывать?!

Олег неопределенно пожал плечами.

– А Левка с Аликом когда явятся?

– Сегодня вечером жду. Мой железный триумвират!

Николай Викторович вновь растрогался и сделал попытку повторно облобызать Олега. Олег ловко увильнул. Маэстро вдруг потер ладонями:
– Тенорист едет. Чахотка нашел.

– Кто? – воскликнула Нина.

– Хи-хи! Наш тромбонист, фамилия – Киричук. Бог шельму метит – Киричук! Училище по гобою закончил, в опере работал, в филармонии на саксофоне.

– В цирк-то по какому горю тащится?

– По статье. С последнего места работы. Из ресторана. Там его Чахотка и подцепил.

– А почему – Чахотка? – не унималась Нина.

– Хи-хи! Он очень толстый...

– Наконец-то. А то дыра в оркестре.

– Дыра и останется. В альтах. И едет баритонист. Неделю назад письмо прислал, я сразу телеграмму...

Олег хлопнул себя по лбу.

– Уже приехал! Я его сейчас видел!

– Фурсов?

– Фурсов! Вас ждет в цирке.

– Так, так, бегу, бегу... Не буду вас задерживать, дети, гуляйте! Гуляйте!

– Открытие пятнадцатого?

– Пятнадцатого.

– До свидания.

– Спасибо, что навестили старика.

Нина и Олег выразили бурный протест против «старика» и откланялись.

Мансарда маэстро скрылась из виду. Нина о чем-то размышляла.

– Олешка, а этот – Иза... Иза...

– Изатулин! Рудольф!

– Ты его знаешь?

– Еще бы!

– А он что, ковер на сцене будет расстилать?

Огорошенный Олег даже остановился.

– Коверный – это клоун! Горе! Лягушка-путешественница!

– Не называй меня горем! И лягушкой! Сам горе.

Помолчали.

– Олешка, ты борщ будешь есть?

– Ты умеешь и борщ?

– Умею.

– Буду. Все буду. Что ни дадут.

– Давай купим картошки побольше, чтобы не ходить, купим сала, кислой капусты и свеклу. Да? – Нина задумчиво надавила подушечкой указательного пальца кончик своего курносого носика. – Лук есть. Ой, масла надо купить!

Вернулись домой изрядно нагруженные. Нина переоделась в легкий зеленый сарафан и туго подпоясалась.

– Олешка, ты меня сегодня не заставишь репетировать? – жалобно и заискивающе спросила она.

– Вообще-то, надо бы...

– Олешка!..

– Ладно. Гуляй. Марш на кухню. А я на скрипке поиграю.

Нина благодарно улыбнулась и убежала, Олег достал скрипку. Нине все больше нравилась ее новая жизнь. Как хорошо за широкой спиной Олега! Ни тебе учебы, никакой работы! Не то, что дома – ковры выбивай, пол натирай, окна мой! Нет, Нина не лодырничала – самозабвенно возилась на кухне и – наконец то! – перестирала Олегу рубашки. Но это разве работа? Это – одно удовольствие, а не работа. Олешка ест ее супы, борщ и жаркое и жмурится от удовольствия. Скорее бы открытие... А пока делай вид, что репетируешь: отбивай мяч, возись с балансом – Олег выстрогал его из старой швабры, шарики, булавы... Впрочем, Нина быстро «уставала», а ставший вдруг исключительно мягкосердечным строгий ранее учитель заботливо разрешал отдохнуть сколько душенька пожелает.