Романтика. Ч 2. Бегство. Гл 7. Среди артистов

                7. Среди артистов

На другой день, двенадцатого, Нина убежала в цирк раньше Олега: с утра Алла должна была репетировать, надо посмотреть. Подумать только – у нее теперь подруга – настоящая цирковая артистка! Да какая – воздушная гимнастка!

В вагончик Нина войти не посмела: там возился какой-то здоровенный детина олешкиного возраста, наверное, партнер Аллы, а на второй половине – музыкальные эксцентрики. Эта эксцентрикша... или как ее там? с таким надменным видом на нее посмотрела – прямо королева цирка. Видали мы таких. Нина издали заглянула в дверь – Аллы не было. Тогда она вышла на фасад.

Там у директорского вагончика Игнат Флегонтович давал инструктаж двум, как поняла Нина, билетершам. Одна толстая, сонная, белесая и двое детей у нее лет по четыре – по пять, тоже толстые, сонные и белесые. Вторая чернявая, сухощавая. Даже слишком. У нее даже впадина как раз на том самом месте, где женщине никак нельзя быть худощавой. Сутулая и рот вечно полуоткрыт, как будто губы застряли на букве «о». Ребятенок у нее, маленький, в рубашке и без штанов, все время сучит ножками и пищит. Интересно, откуда их Игнат Флегонтович наприглашал?

Нина вошла в цирк и, чтобы не прозевать Аллу, уселась на барьер лицом к директорской ложе. Вот прошли мимо две билетерши. «А чего им тут надо? – подумала Нина. – Представление ведь пятнадцатого?» А вот еще кто-то идет: голоса. Нет, не Алла. Это какая-то невысокая спортивная дамочка с очень соблазнительной фигурой и неприятным, мелким, мартышечьим лицом, и два тоже спортивных молодца. Дамочке лет под тридцать, а молодцам едва за двадцать, но они явно стараются к ней подклеиться. Волосы у дамочки белые от перекиси водорода, с жестоким начесом, а юбка до того короткая, что видать... В общем, все на свете видать, оттого-то молодцы и извиваются. Не юбка, а широкий пояс. Ребята тоже шикуют: брючки-дудочки! «Как они их натягивают? – размышляла Нина. – Пятки мылом мажут или вечером расшивают, а утром сшивают штанины?» Знавала Нина таких патриотов, знавала. Вот поймают на улице комсомольцы, распорют брюки, будут знать.

Но этих, наверное, не тронут – артисты! Нина это безошибочно определила.

Артистка Нину «не заметила», а артисты заметили, в чем она и убедилась через пять минут.

– Девушка, вы новенькая в цирке? – спросил ее один, даже запыхался, так мчался из конюшни. Нина ничего не успела ответить.

– Ну, Генка, чего пристаешь? – подлетел второй. Нина никогда не встречала такого совершенного, точеного лица и такого же совершенного телосложения, как у этого парня. Прямо Дориан Грей, но Нина, к сожалению, о Дориане Грее и слыхом не слыхивала. Она, преимущественно, изучала образы Рахметова и Базарова. Странно, но красота циркиста ее ни капли не взволновала и она хоть и улыбнулась ему, но весьма независимо.

– Нельзя сидеть спиной к манежу, зрителей не будет, – торопился тот, кого назвали Генкой.

– Слушай, пошел ты... – начал злиться второй.

– Ой, я пересяду! Я не знала!

Нина перепрыгнула барьер, Генка тоже было вознамерился это проделать, но приятель ухватил его за локоть и потащил за директорскую ложу. Там произошла невнятная, но на повышенных тонах перебранка, из которой Нина только и уловила:
–...ты за Кирку скулил? Ну и не лезь!

Приятели вернулись, но один нехотя поплелся на конюшню, а второй перепрыгнул барьер и предстал перед Ниной во всей своей Давидовой красоте, с поправкой на стиляжьи штаны, разумеется.

– А вас как зовут? – полюбопытствовала Нина. Ей было интересно и немного смешно.

– Ну, Евгений! А тебя?

– Нина. А та... девушка, с которой вы шли, она артистка?

– Велофигуристка, – презрительно ответил Евгений. – Старуха уже, пора на пенсию.

– А вы кем выступаете?

– Я гимнаст на турниках! Самый тяжелый жанр в цирке. Ну, ты знаешь, ну, это самое... кто переступил барьер цирка, тот обратно не выходит!

– Да-а-а? – изумилась Нина. – А ваш друг кто?

– Генка? Акробат-вольтижер. Он когда-то в нашем номере работал, а его...

– А я его выгнал за лень и разгильдяйство. Гляди и до тебя дойдет очередь, тоже пойдешь к Прохожану.

Красавец Женька враз сник и поблек и даже его ослепительный костюм потускнел.

– Девушка, он вам рассказывал, что умрет на опилках манежа?

– Нет! – ответила Нина некрасивому, горбоносому с черными шнурками-усиками мужчине в длинном болоневом плаще и в черной, д'Артаньяновской шляпе, только без пера. В редких зубах его светились две золотые коронки.

– Не успел еще. Вы его не очень слушайте, языком трепать он умеет, – мужчина не отрываясь смотрел в ее синие глаза, так, что она покраснела и опустила ресницы. «Он, наверное, немного постарше Олешки...»

– Миронов здесь? – отрывисто спросил Женьку подошедший.

– Ну, здесь, я видел сейчас. В вагончике с Чернышовыми... – угодливо ответил турнист своему, как поняла Нина, грозному руководителю.

– Черт... Два дня не можем встретиться! – он еще раз взглянул на Нину и ушел.

– А это кто? – прошептала Нина, боясь, что ее услышат.

– Марат, ну, руководитель номера, – неохотно ответил Женька.

– А он хорошо выступает?

– Ну, ничего...

– А Миронов кто?

– Ну, воздушный гимнаст.

– Ой! – воскликнула Нина. – Это партнер Аллы?

– Ну, да... Они с Маратом вместе на Тихоокеанском флоте служили.

– Пахрицин! – окликнул из форганга Марат. – Иди турники разбирай.

– Ну, иду, – ответил гимнаст и с сожалением покинул Нину.

В манеж зашли униформисты и Нина тоже ушла на конюшню.

–...сколько я вас знаю, Вениамин Викентьевич, вы всегда нудите и зудите! Я вчера составил расписание репетиций, вы молчали, а сегодня вам не так!

В говорившем Нина узнала того, седовласого, представительного, его еще так странно называли инспектором манежа. Зачем на манеже инспекция?..

– Неудобно, – обиженно упрямился его собеседник, мышиного цвета человек лет пятидесяти. – Неудобно!

– Я изменю. Как вы просите. Но больше не морочьте мне голову, – инспектор манежа заметил Нину и почему-то кивнул ей головой. А Нина ответила:
– Доброе утро!

– Ну, что вам рассказать про Сахалин!..

– На острове хреновая погода!..

Это Марат и партнер Аллы наконец-то трясли друг другу руки.

– Ассистировать мне будешь?

– Заметано!

А вот тебе и раз: у одного из вагончиков Нина увидела белобрысую билетершу, а рядом с ней тоже белобрысого и тоже толстого мордоворота с сонными глазами и белыми ресницами и изгнанного Женькой Генку. Они базарили, как старые знакомые. Значит, этот альбинос – артист? А билетерша его жена? Интересно, а что можно с такой рожей и пузом делать на манеже? Ну, точно, вот в дверях другого вагончика торчит другая, чернявая, с ребятенком под мышкой. Ребятенок, видать, только что обмочился, она его вытирает при всеобщем обозрении. Интересно, а она чья жена?

– Пропусти, Нонна, – чернявая посторонилась и в конюшню спрыгнул молодой, голый по пояс, с бронзовой кожей и великолепной мускулатурой мужчина в потертых джинсах и старых кедах. На лице с крючковатым носом кожа была еще темнее, цветом кожи и прямыми черными волосами мужчина очень напоминал Нине киношных индейцев с торсами культуристов. И у этого в руках чернели шестикилограммовые гантели. Следом за ним спустилась его жена, это было сразу видать, с мальчиком лет трех. «Какой мальчишечка хороший!» – восхитилась Нина и подобралась поближе. Жена индейцу попалась беленькая, очень скромной наружности, и платьишко на ней скромное – в голубой горошек, все равно, что курочка рядом с роскошным петухом, но под свободными складками материи Нина безошибочно угадала тренированное тело гимнастки.

Очень изящная парочка. И что-то говорило Нине, что держатся они среди остальных особнячком. Гимнастка несколько раз с любопытством на нее взглянула и спросила, наконец:
– Ты чья будешь?

– Я?.. Ничья... – растерялась Нина.

– Как так – ничья? – сдержанно улыбнулся последний из могикан.

– У меня муж в оркестре играет...

– Странно... Я бы на что угодно спорила, что ты наша, артистка или ученица.

Нина гордо покраснела и, набравшись духу, спросила:
– А как вас зовут?

– Лида, а мужа – Вадик.

– Я бы и сам представился.

– А меня – Нина! А тебя как? – Нина присела на корточки.

– Костя. Он у нас очень стеснительный, боится чужих.

– Костя, иди ко мне, – Нина протянула руки.

Мальчик подумал, шагнул и обнял ее за шею, Нина встала, держа его на руках. Родители переглянулись.

– Первый раз к чужому человеку на руки пошел...

– Мужчина! Знает, к кому идти! – нашелся Вадим.

– А вы кем работаете? – уже довольно непринужденно спросила Нина.

– Какой номер? – переспросила Лида и забрала сына.

– Ну, да.

– Велофигуристов. Слышала о таком?

– Ну, еще бы! У нас в Энске был одноколесный велосипед...

– Моноцикл.

– Ну да, я и говорю! Я попробовала, да чуть нос не расквасила!

– Ладно, как-нибудь поучу тебя.

– Ой! Спасибо!

...А это что за дылда зеленоглазая? Ух ты, прямо королева Марго!

– Иван Иванович! – раскатился по конюшне зычный голос.

– Валентину Афанасьевичу мое почтение.

– Послушай, Ваня, на рыбалочку бы надо организоваться. Не в курсе, куда рвануть можно?

– На Кайраккумское водохранилище! – Вадим враз позабыл и о жене и о сыне и даже о гантелях.

– Далеко?

– Километров сто.

– Чепуха! Ваня, организуй!

– Давайте сначала откроемся, потом рыбалка.

– Само собой, о чем речь!

– Кто этот толстый дядька? – шепотом спросила Нина.

– Власов. Руководитель номера.

– Какого?

– Нашего. Велофигуристов.

А вот и Алла. Наконец-то! Нина поскакала к подруге, но на дороге новое искушение, как раз у вагончика инспектора манежа: длинные узкие фанерные ящики с прикрепленными на днище электролампочками. Вытащили их на середину конюшни Марат с Женькой.

– Алла, а зачем это? Лампочки и провода?.. Фонари? А где они висеть будут?

– Это сушилки.

– Сушилки?

– Турники сушить.

– Сушить?! Турники?!

– Грифы.

– А где на турнике грифы? Как на гитаре, что ли... Ой...

– Вот он – гриф!

Алла подпрыгнула, легко подтянулась.

– Видишь, перекладина лентой обклеена, ее сушить надо перед представлением, особенно если на улице сыро.

– Иди в манеж, – сухо сказал Алле партнер. Нина робко поглядела на здоровенную, мужиковатую фигуру ловитора. «Ладони – как лопаты», – подумала она.

– Иду, – неохотно ответила Алла.

Нина не рискнула пойти за подругой в манеж: там толкалось много народа и все такие деловые, все чего-то суетились, что-то делали! Рафик лазил на мачты и вкручивал в блестящие прямоугольные софиты огромные электрические лампы. Двое униформистов мерно работали граблями, ровняли свежие опилки по окружности барьера. Димка и еще кто-то с ним выкатили на массивной металлической тачке репетиционный ковер и расстелили его куцее, драное по краям полотнище.

– На, Шнурок, приобщайся к цирку! – и Димка вручил Аркаше новенькую метлу. Аркаша мужественно преодолел неловкость и заработал метлой по темно-оранжевому ворсу ковра.

Алла уселась вдоль барьера и разминалась: то в складке прятала лицо меж мускулистыми икрами, то ложилась на пыльный чехол. Аркаша обмирал и старался не глядеть на ее крутые, обтянутые трико, бедра и литые, тугие груди.

Нина подумала и забралась на оркестровку. «Вот как хорошо! Все видать! Вот здесь сидят с маленькими дудками, – Нина имела в виду первую широкую ступень эстрады, на ней сидели трубачи и тромбонисты, – здесь с большими, – саксофоны, – а здесь Олешка сидит и... как его? который на барабане стучит. Самая нижняя ступенька, сяду на Олешкин стул».

Партнер Аллы отцепил у форганга веревочную лестницу, ее верхний конец прикреплялся к ловиторке. Рядом с гимнастом Нина увидела высокого, сухого, горбоносого человека с д'Артаньяновскими усиками и не сразу признала в нем Марата – он переоделся в спортивную форму.

– А ну! – партнер всей тяжестью повис на лестнице, д'Артаньяновские усы тоже.

– Алла! Чего сидишь?

Алла поднялась с барьера. Горбоносый что-то сказал, оскалив в улыбке зубы, Алла прищурилась, улыбнулась насмешливо и шлепнула его по руке.

– Иди гуляй, алиментщик. И уши сделай по стойке смирно. Вот вам третий, – Алла бесцеремонно взяла за плечи бедного Аркашу и подтолкнула к лестнице. – Цепляйся за лестницу. Да ноги-то подбери! Виси!

– Хорошо, – решил ловитор и полез вверх. Алла за ним. Ассистент увел лестницу в сторону и взялся за лонжу.

Нина прижала к груди похолодевшие руки. Сердце у нее то замирало, то обрывалось. Как она не боится! Какая высота, а кувыркается себе! Партнер ее то за ноги схватит, то за руки, а вот они сделали что-то не так и Алла полетела вниз. У Нины в глазах померкло. Убилась... Она закрыла лицо руками. В себя Нину привели крики и ругань ловитора, а более всего ленивый возглас Аллы:
– Чего разоряешься?

Нина открыла глаза. Алла взбиралась по лестнице, а д'Артаньян выбирал лонжу. «Это значит – он ей жизнь спас?!! Нет, я бы ни за что не смогла так, как Алла!» Алла с лестницы помахала Нине, Нина захлопала в ладоши, ассистент обернулся к оркестровке. Нина наградила спасителя благодарной и восхищенной улыбкой.

Закончилась репетиция воздушных гимнастов и Рудольф Изатулин поставил на ковер две стойки в виде перевернутых букв «Т», между концами стоек болтался тонкий тросик. Нине очень хотелось посмотреть, как ее «жонглерский дедушка» будет ходить по проволоке, но она все же вприпрыжку пустилась за Аллой. Она боготворила подругу.

– Этот хмырь спрашивал, кто ты такая.

– Кто спрашивал? – краснела Нина.

– Марат, руководитель турнистов. Он нам ассистирует.

Нина не решилась спросить, что ответила «хмырю» Алла.

– А их много, турнистов?

– Да порядочная орава. Прогорит цирк. Четыре групповых номера! Напутали чего-то в отделе формирования. Велофигуристов – семеро, я с ними в Ташкенте работала, знаю, вольтижеров – не меньше четырех, турнистов – шестеро, у Дун-Цин-Фу – тоже человек шесть в аттракционе.

– Ну и что?

– Ну и что? Изатулиных двое и у них два номера, плюс Рудька коверный, все представление на манеже, а велофигуристов, вольтижеров и турнистов – пятнадцать лбов, а номеров всего три.

– А эти, Дун... как? Ты их почему не посчитала?

– Они много работают – половину второго отделения, там кроме иллюзии еще несколько номеров проходит, каучук, кажется.

– Каучук? – встрепенулась Нина. – Кто? Как?

– Да я не знаю. Посмотрим пятнадцатого, люблю открытие гастролей! Так весело, так хорошо, все радуются, целуются, никому ни на кого капать не хочется. Даже у меня к партнеру симпатия появляется. Это у меня-то, к нему! Вообще – жить хочется.

Нина призадумалась. «Какой Олешка умница! После открытия мы с ним... И все будет так легко и просто!»

– Ой, твой партнер идет, а с ним... Я забыла...

– Марат. Да сиди, чего засобиралась?

– Нет, я тебя там подожду... Я в зал пойду...

– Куда же вы, очаровательная девушка? – спросил руководитель гимнастов на турниках и загородил Нине дорогу. Нина отчаянно засмущалась и, ничего не отвечая, улизнула.

– Алла, кто это? – вновь спросил гимнаст гораздо настойчивее.

– Не про вашу честь, успокойтесь. Жена очень хорошего человека.

– Какого хорошего человека? Почему не знаю?

– Музыканта.

– Всегда преклонялся перед цирковыми музыкантами. Ничтожества.

– Этот музыкант примерно такого же мнения о нас, артистах цирка, – сухо ответила Алла.

– Надо же!

– Такого музыканта никогда не было и никогда больше не будет в Со¬юзгосцирке.

– Это твой скрипач, что ли? – вмешался ловитор. – Который клеился до тебя?

У Аллы по скулам забегали желваки.

– Что ж ты не закадрила в прошлом году своего великого музыканта?

Алла бросила ненавидящий взгляд на партнера и быстро вышла из ва¬гончика.

– А музыкант он взаправду необыкновенный, – отдал дань справедли¬вости воздушный гимнаст. – Причуда у человека – работает в цирке. Между прочим, неплохо в манеже занимается.

В конюшне разыгрывались оркестранты, Нина повертелась возле Олега, но показалась из вагончика Алла и она без зазрения совести покинула возлюбленного.

Появилось на конюшне странное трио: в центре телепался отощавшим карасем Серж Шантрапановский, а вокруг вились двумя пираньями турнист Женька Пахрицин и вольтижер Генка Агапов, те, что знакомились утром с Ниной.

– Коры!

– Попсовые!

– Сдаешь корочки?

– Где джинсы достал?

– Фирма!

– Сдаешь джинсы? Сколько?

«Штатский вариант» неуверенно хихикал и слабо отпихивал от своих субтильных телес хищные, липкие и жадные лапы циркистов.

– Ван Ваныч, отпустите!.. – канючила Алла инспектору манежа. – От¬пустите! Я ведь все равно не выхожу в парад!

– Аллочка, не могу. Чем вы лучше других? Один раз придется выйти навстречу.

Кушаков внимательно взглянул на Нину, хотел о чем-то спросить, но не спросил. А Нина, наконец, без помех разглядела Ивана Ивановича. «Какой могучий дядечка! Седой, а красивый!»

– Пойдем, Нина, в директорскую ложу, прохлаждаться.

– Пойдем! Прохлаждаться!

Да, они прохлаждались, а оркестр и артисты парились: пять раз начиналась увертюра, пять раз выходили циркисты на манеж и каждый раз баритон Кушакова прогонял их обратно на конюшню.

– Не выспались? Трудно запомнить, кто за кем выходит и где встает? Детский сад, честное слово. А вы... простите?..

– Арнольд Станиславович.

– А вы, Арнольд Станиславович, не могли бы читать не по бумажке? Валя выучила наизусть!

– Выучу, Иван Иванович. Дела, дела! Весь в трудах и заботах!

– Алла, кто это? – шептала Нина, кивая на оркестровку, где упомянутый Арнольд Станиславович тыкался носом в тетрадный лист.

– А черт его знает. Местный кто-то. Вроде, бывший актер. Его директор нашел в отделе культуры.

– Своих, что ли, мало?

– Вот именно.

– А эта – кто?

– Наша. Я эту девку в каком-то вагончике видела.

Нина ревниво косилась на высокую, стройную, длинноногую девушку. «Торчит там на оркестровке, рядом с Олешкой! А Олешка и не смотрит на нее!» Увы, Нина! А если бы тебя не было в ложе?

– Алла, а почему ты не выходишь в парад?

– Выйду. Когда они все отрепетируют, я один раз им навстречу выйду, вот так! – Алла изобразила пародию на комплимент. – Не может без меня обойтись... Отпустил бы лучше, на базар надо сходить. Мне хозяйка говорила – там тоже цирк.

– Какой?!!

– А... Халтура. Мотогонки по вертикальной стене.

– Ух, ты!

Иван Иванович Кушаков (к слову: этот Иван Иванович был доподлинно Иваном Ивановичем, а не псевдонимом), так вот, Иван Иванович  в очередной раз прогнал с манежа артистов и в очередной раз взглянул в сторону директорской ложи. Подошел.

– Вы чья будете, девочка?

Алла мгновенно сообразила и не дала Нине даже рта раскрыть:
– Она художественной гимнастикой занималась, музыкальную школу закончила, в самодеятельности работала кор-де-парель, каучук и верхней была в акробатическом трио! Сейчас жонглировать учится! И костюм у меня для нее есть! С плюмажем! Ушить только!

– Я не ошибся. У меня глаз – алмаз. А ну, барышня, живо в манеж. Будешь в парад выходить.

Перепуганная Нина вцепилась в Аллу, Алла со смехом отдирала ее от себя и выталкивала из ложи.

– Мне стыдно! Кто я такая – выходить с артистами?

Кушаков обнял Нину за плечи, может быть немного более крепче, чем следовало и доверительно сказал:
– Вы – красавица! Это получше любой актерской специальности. Подумайте – выйдете в парад, вас увидят молодые люди и обязательно возьмут билеты на следующее представление, да приятелей приведут. Значит – что? В кассе будет выручка, цирк план выполнит. Так что, давай в манеж, парад репетировать.

– У нее муж есть! – ехидно бросила вдогонку Алла. – Очень симпатичный мужчина!

Инспектор оглянулся на гимнастку и снял руку с плеч Нины. Женька Пахрицин чрезвычайно обрадовался Нине, ободряюще ей улыбался, а в форганге, куда их то и дело прогонял Иван Иванович, вертелся вокруг, как овод над жеребенком, Генка Агапов не удержался от завистливого взгляда, взгляд этот перехватила Кира Старовойтова и перепортила Нине все удовольствие:
– Скоро с улицы в парад подбирать начнут!

Нина сначала не поняла, что к чему, но потом спохватилась и бегом бросилась к выходу из конюшни.

– Кира, ты не взбесилась? Не знаешь, кого можно ставить в парад? Девочка спортивная, видная!

Кушаков же, в отличие от Власова, был не так лоялен, у него лицо красными пятнами пошло:
– Я отвечаю за парад! Я! Не вы! Понятно? И попрошу держать свои мнения при себе. Наглость какая! Указывать мне, кого ставить в парад, кого нет! Верните девушку!

Но за Ниной уже бежала Лида Шамрай.

– Нина, постой!..

Нина тихонько всхлипывала.

– Я... я... я же не просилась! Чего она?..

– Тебе сколько лет?

– Сем... сем... семнадцать с половиной...

– Видишь – семнадцать. А ей – тридцать. Ты – куколка, она – баба Чита, у тебя муж замечательный, мне Имби рассказывала, а она с хлеба на квас перебивается. Ты ее лучше пожалей, это она из зависти.

Злость Нины стремительно испарялась, глаза просыхали.

– Пойдем назад.

– Нет!.. Я домой...

– Пойдем, пойдем.

– Нет! Стыдно теперь...

Но Лида силком тащила ее, а тут подоспел Иван Иванович и подхватил Нину с другой стороны. В форганге он негромко, но очень веско, сказал:
– Ниночка, я вас пригласил и я же приношу вам извинения за грубость одной нашей артистки. Пожалуйста, вытрите слезы и продолжайте репетировать. Вы будете украшением парада!

Последний тезис был всеми дружно поддержан, злая и красная Кира Старовойтова глядела в утрамбованный земляной пол конюшни.