Романтика. Ч 2. Бегство. Гл 8. Укус змеи

                8. Укус змеи
– Приняты на амплуа «кушать подано»? – устало и ласково поддел Нину после репетиции Олег.

Но Нина была слишком рада своей удаче – выходить в парад! в настоящем цирке! с настоящими артистами! – и не сердилась. Она даже Киркину эскападу забыла. Холера с ней, с Киркой. Зато Иван Иванович такой ласковый, все ребята артисты такие любезные, а Женька аж извертелся весь. Он что, не знает, что она замужем? И еще: Нина потихоньку всех высмотрела и пришла к выводу – самая красивая фигура у нее. А главные конкурентки – Алла и та, зеленоглазая, длинноногая, – не выходят в парад. Алла, ну, тут ясно, почему, а зеленоглазая на оркестровке будет торчать, кто там и что у нее увидит? То ли дело – Нина! Перед самой директорской ложей будет стоять, публике ручкой помахивать! Вот только эта, малая, Нина узнала – Жанной ее зовут, до чего хорошенькая!.. Она, кажется, только наполовину китаянка. Но Жанка – кто? Шпана, – ей всего двенадцать лет. Мелюзга, малявка, кто на нее всерьез будет глазеть? Жалко, что руководитель турнистов, Марат, который ее очаровательной девушкой назвал, ни с того, ни с сего перестал ее замечать. Ах, наверное, Алка сказала ему, что у нее муж... Тянули ее за язык...

Все-таки, хорошо быть артисткой цирка! Не надо ей лениться, надо заниматься. Что, она не сумеет жонглировать, как Имби Изатулина? Сумеет! Еще лучше! Вот только у них парный номер, а Нине с кем? С Олешкой... Куда там! Не будет он жонглировать. И катушку свою забросил. Целыми днями то на скрипке, то на гитаре. Ладно, поживем – увидим.

– Олешка, а Алла хорошая, – размышляла Нина за ужином. – Хорошая. Только ей в жизни не везет.

Олег уткнулся в тарелку и неопределенно промычал что-то, размалывая крепкими зубами твердый хрящ. Ему совсем не хотелось выяснять, в чем именно заключалось невезение Аллы.

– Ох, Ван Ваныч загонял на параде! Он хуже тебя! К каждому шагу придирается. Представляешь?

– М-м-м...

– Олешка, а эта, что у вас на оркестровке читает, она что делает? Она симпатичная?

– М-м... Да-а... Нет... Не заметил. Она перши работает с отцом.

– Она не замужем?

– Откуда я знаю?!

Но глаза Олега предательски метнулись вправо-влево, прежде, чем обрели честно-недоуменное выражение.

Тринадцатое.

Четырнадцатое.

Четырнадцатого с утра лихорадочная беготня, доделка последних мелочей, последняя репетиция парада – инспектор манежа, к неудовольствию замуштрованных артистов, все еще делает замечания. Дирижер замучил оркестрантов устранением последних шероховатостей в музыке сопровождения.

– Терпите, друзья. Завтра отдыхаем, а вечером со свежими силами откроемся. Не ударим в грязь лицом.

– Робеть не надо! Прославим наше стадо! – Алик с пафосом воздел барабанные палочки к тугому шапито.

Маэстро с неудовольствием покосился в сторону барабанщика и гитариста. На что намек в данном случае?..

– Все равно, что-нибудь, да будет. Или влезет кто-нибудь в паузу, или забудет ноты перевернуть, – мрачно предрек Илья Николаевич.

– Не каркайте, товарищ инспектор! – болезненно передернуло Николая Викторовича. – Типун вам на язык Но если кто-нибудь явится пьяный...

Воцарилась гробовая тишина.

– То-то же. Еще раз пройдем программу.

Олег и Нина старались не думать о завтрашнем дне и старательно занимали себя и друг дружку разными пустяками.

– Костюм твой готов? Красивый?

– Ой… Олешка! Красивый! А еще не готов. Мы сегодня, да и вчера, не шили, завтра... Там немного.

– А где вы вчера пропадали с Алкой?

Нина таинственно улыбнулась.

– На мотогонки ходили. Которые по стене!

– Вот еще, на мотогонки. Что хорошего?

Но Нина хранила молчание, еще более таинственное, чем ее улыбка.

Наконец – пятнадцатое, яркое теплое утро, начало дня жестоких испытаний...

Двух робких влюбленных душила такая откровенная радость, такой неуемный восторг, что просто неприлично делалось. Измученный Олег хотел было уже махнуть на все рукой и заключить в объятия то бледную, то румяную, с потупленными глазами, Нину, но побоялся перепортить и день и долгожданный вечер. Кое-как позавтракал и – прочь из дома, бегом в цирк. Нина, наконец-то, отдышалась в одиночестве.

Цирк сиял праздничной чистотой и нарядностью. Ковер чисто выметен, на красно-зеленой барьерной дорожке ни соринки, ни опилочки. Утоптанная земля вокруг манежа рясно обрызгана водой. Олег поднялся по проходу к последнему ряду и долго любовался через частокол штурмбалок необъятным, зеленоватым, таинственным пространством под пустынным, прохладным, слабо светящимся шапито цирка. Душа просила музыки и вот раскаты первого этюда Шопена возвестили вселенной о его счастливом сердце!

–...Олег! Олег!

– А?.. Здравствуйте, Игнат Флегонтович. Не услышал, извините.

– Здравствуй. Пойдем со мной, директор зовет.

«Зачем бы это? – удивился Олег. Замдиректора молча, не оборачиваясь, шел впереди. В вагончике Олег наткнулся на удивленный и испуганный взгляд секретарши. Игнат Флегонтович молча кивнул в сторону боковой дверцы.

– Здравствуйте, Тимофей Яковлевич.

Тимофей Яковлевич величественно не ответил и грозно вопросил:
– Что это?

– Что – что?

– Вот что! – Тимофей Яковлевич сообразил: музыкант не может знать о письме на его столе и взял письмо в руки. – Читаю. Слушай. «Уважаемый товарищ директор. Пишу Вам по поводу негодяя, увезшего из дома несовершеннолетнего ребенка – мою дочь...» «...сманил, вскружив ей голову обещаниями артистической карьеры...» «...суд…» «...милиция…» «...вы ответите...»

Письмо являлось полным, энциклопедическим сводом всех устных жемчужин, высказанных некогда Василием Алексеевичем лично Олегу и жемчужин эпистолярных, утаенных от него Еленой Леонидовной и Ниной. У Олега побелели губы.

– Ну?!! – грозно понукнул директор по прочтении грандиозного в своей гнусности пасквиля.

– Что – «ну»? – Олег холодно поднял брови.

– Что значит?! У меня?! В подведомственном мне?! Учреждении?! Развращение?! Растление?!

– А, может быть, не будем орать? – не произнес, не прошептал, а как-то просвистел Олег. Молчаливый до сих пор заместитель решил вмешаться.

– Тимофей Яковлевич, этак нельзя. Олег, сколько твоей жене лет? – задал он идиотски простой, все разрешающий вопрос.

– Через четыре месяца восемнадцать исполнится.

Игнат Флегонтович тоненько захохотал.

– Олег, ты можешь принести... Тимофею Яковлевичу! ее паспорт? Чтоб он убедился.

– Хоть сейчас, – сквозь зубы буркнул Олег.

– Чудесно. Не посчитай за труд, принеси, а Тимофей Яковлевич письмецо у себя в туалете на гвоздик повесит.

Красный, с разинутым ртом, таращил директор бессмысленные бельмы на захлопнувшуюся за Олегом дверцу.

– А... а... а... – никак не мог выдавить он.

– Какая она вам несовершеннолетняя? – терпеливо и устало вдалбливал Игнат Флегонтович. – Какая милиция, какой суд будет разбираться? И за кого нас принимает этот деятель? – Игнат Флегонтович потряс в воздухе защелкавшим бумажным листом. – Или он думает, – мы документы не посмотрим? Невидаль – девка в семнадцать лет замуж выскочила.

– А... Э... Да. Да. Пусть паспорт принесет. Вот именно.

Олег шел, злобно озираясь на директорский вагончик, спотыкался и шипел сквозь зубы:
– Ветчинная шея!.. Дубина!.. Олух!.. Бурбон!..

Сильно икалось бурьяноголовому чурбану – импозантному пузатому шефу! «Нине ничего не говорить... Ничего! А вдруг в цирке кто-нибудь скажет? Найдется поганый язык. Не пустить ее в цирк? Жестоко. Ей в парад хочется выйти, да и радость какая – открытие! Что я сделаю – попрошу Алку, пусть не дает ей ни с кем разговаривать и не отпускает от себя. А, черт, придется Алке все выложить, все наши глупости...»

– Дай мне твой паспорт, – небрежно попросил Нину Олег.

Но обмануть ее не удалось: Нина мгновенно уловила – что-то случилось и сердце у нее сжалось.

– Зачем?

– Надо, – у Олега предательски дернулся уголок губ.

– Зачем?!

Олег отвернулся. Как он ни старался, а выдержка ему изменила.

– Олешка, зачем?! Что случилось?!

Нина встала перед ним и схватила за рукава. У Олега в глазах стояли слезы.

– Директор требует доказательств, что тебе восемнадцать, а не восемь...

Нина побелела и попятилась.

– Письмо?.. – выдохнула она. Олег кивнул.

– Где?.. У директора?.. А... как забрать?..

– Я боюсь. Если он не захочет мне отдать – я ему... я его...

– Сиди дома, – вдруг сказала Нина. – Я сама.

– Нина...

– Я сама!! – Нина тоже закипала слезами. Достала паспорт и вылетела из квартиры.

Лишь у директорского вагончика замедлила шаги и жалобно и вопросительно взглянула на молодую секретарь-машинистку и пожилого сухонького хмурого заместителя. Нина не знала их имен и забыла имя директора. Женщина с состраданием глядела на нее.

– Паспорт принесла? – Игнат Флегонтович иронически выпятил губу.

– Да...

– Папа, ты сам! Вдруг он и на нее наорет?!

– Давай паспорт.

Но Нина отрицательно покачала головой.

– Извините... как директора зовут?

– Тимофей Яковлевич.

– А... вас?..

– Игнат Флегонтович. А это моя дочка – Наташа.

– Ага...

– А тебя как, беглянка?

– Нина...

– Нина. Храбрая девушка. Молодец девушка. Умница, что за Олега пошла. А на все остальное – плюнь.

Нина вошла к директору. Тимофей Яковлевич важно и сердито ответил на приветствие и вопросительно уставился на ее пальцы, вертевшие паспорт.

– Вот... – Нина дрожащей рукой протянула новенькую твердую книжицу.

– Ага. Да. Гм. Пять! Через пять! А не четыре! Имею в виду – восемнадцать.

– Ну и что? Я его люблю и он меня любит...

– Ага. Да. Гм. Не наше дело.

Директор протянул было паспорт Нине, но передумал и положил на стол.

– Запишу. На случай. Гм. Да.

– Тимофей Яковлевич, отдайте письмо...

– Деловая переписка. Входящее...

– Отдайте... пожалуйста... – у Нины покатились слезы.

–...исходящее...

– Отдайте девочке письмо! И не разводите следствий! – взорвался Игнат Флегонтовин. В кабинет он вошел вслед за Ниной. – В прокуратуру не написал, знает, что бесполезно, а нам пишет – обгадить человека!

Тимофей Яковлевич впал в транс. Ему вдруг вспомнилась на редкость мерзкая история, когда он года три назад хотел выгнать за пьянку музыканта Льва Шермана. Выгнать он его не выгнал, и не потому, что много народа ходило просить за трубача, а из-за надписи мелом на его, директорском, вагончике. Надпись гласила: «Пьяный проспится, а дурак никогда». И вот старые дела примерещились вновь и Тимофей Яковлевич отдал письмо.

Как мало надо, чтоб почернел яркий день, пожухла зелень, чтоб перестал радовать праздник... Сколько можно, в конце концов?! Она уже бежала с подобными письмами из дворца в Энске, теперь бежит из цирка в Фергане! Опять эти мерзкие грязные слова о соблазнении, растлении, изнасиловании... Помешался он, что ли?! Нет, он не ее отец, в ней чья-то другая, романтическая кровь... Он что, ревнует ее к Олегу?! Она как-то украдкой залезла в «Тихий Дон», в самое начало, подружки науськали. Номера страниц переписали. Господи, ужас какой!.. Нет, чепуха все это.

Ведь она же обо всем написала, обо всем рассказала, просила, умоляла, надеялась, что они примирятся с Олегом, примут его в свою семью!.

Дома Нина разрыдалась, в клочья разорвала письмо, топтала клочки, упала на пол и забилась в истерике. Перепуганному Олегу возомнилось, что она сейчас умрет, он метнулся в дверь за помощью, но... оставить Нину одну?! бросился на кухню за водой, но... какое лекарство от смерти – вода?! И Олег поднял бьющееся тело девушки, положил на диван и грудью прижал бедняжку к черному дерматину. Конвульсии постепенно стихали, утихли и безудержные слезы. Мокрое от подбородка до ушей лицо Нины распухло и побагровело.

– Пусти меня... Мне умыться... Пусти, Олешка...

Нина умылась и, отворачиваясь от Олега, пробежала через зал в свою комнату.

– Олешка, разбудишь меня через два часа?

Олег кивнул и угрюмо засел с гитарой на кухне.

Разбудил Нину и снова спрятался.

Нина долго терла холодной водой лицо, пудрилась, подводила глаза и придирчиво всматривалась в зеркало. «Не заметно... Ах, какой стыд, какой стыд...»

– Олешка, я в цирк пойду, мне надо костюм доделывать. Алла придет, обещала.

– Я с тобой?

Но Нине было легче без Олега и она отрицательно покачала головой.

– Я уже домой не приду. А ты приходи сразу на работу.

Вошла под шапито и сразу полегчало на душе. «Наверное, цирк мой дом... Дом! Надо работать, как Олешка, тогда никакие... письма не испортят настроения!» «А почему говорят – конюшня? Ни одного коня! Собаки да медведи! Собачник, что ли?.. Здесь так хорошо! Назвали бы лучше... актерский зал!»

Несколько синих вагончиков зияли раскрытыми дверями, из одного вагончика выглянула длинноногая и зеленоглазая, Нина уже знала – ее Валькой зовут, и довольно холодно кивнула ей. «Выбражала», – подумала Нина.

В форганге умытый и веселый шапитмейстер собрал вокруг себя шоферов и униформистов и вдохновенно повествовал им об Исааке Эйнштейне и о замедлении времени.

– Есть лучи – нейтроны. Землю насквозь прошивают! Если бы не замедление времени – они бы через атмосферу не долетели до поверхности! А с замедлением – долетают!

– А вот еще – луч Лазаря... – насмелился вставить Аркаша, но викинг его моментально перебил:
– Страшная вещь! Гиперболоид инженера Гарина – детские игрушки! На Даманском этим лучом все танки пожгли! Даже дыма не осталось!

Все, кроме премудрого Феди, слушали высокоученые речи заглядывая лектору в рот, а Федя сосал папиросу и всем своим видом говорил:
«Есть же дураки, верят! Никто там не был!»

Вагончик Аллы закрыт, но окно справа, с их стороны, ярко желтеет. Алла ее ждет! Ах, как хочется быть артисткой цирка!.. «Буду репетировать один каучук, а булавы – ну их! Восемь часов в день! И жизни не увидишь». Нина робко постучала.

– Да!

Нина потянула ручку и поднялась по шаткой, Фединого изготовления, лесенке.

Алла сидела на стуле перед откинутой половинкой гримировочного стола, над столом ярко светила стоваттная лампочка. Вделанное в крышку толстое стекло зеркала треснуло у верхнего угла. Алла поглядывала в зеркало и расставляла в столе баночки с гримом, вазелином, карандаши для бровей и кисточки для ресниц. Там же были пузырьки с зеленкой и йодом, кусок бинта, пакет ваты, щетка для волос, маникюрные ножницы, уже довольно сточенные и куча еще разной дребедени. Справа, на не откинутой половине стола, стоял утюг, на гвозде, вбитом в боковую стену и еле державшимся на внутренней обшивке вагончика, висели на плечиках репетиционные и рабочие костюмы Аллы и ее партнера. На узкой кушетке у задней стены лежал нарядный костюм для Нины, его перешили из ненужного и подлежащего списанию парадного наряда Аллы.

Другую половину вагончика загромождали несуразные инструменты музыкальных эксцентриков.

– Здравствуй, Алла!

– Здравствуй, Ниночка. Проходи, садись вон там, у клоунов. Свет зажги у них.

– А они не придут?

– Что они тут забыли?

– Репетировать...

Алла присвистнула:
– Оно им надо – перетруждаться. Советский цирк – единственный цирк в мире, где можно ничего не делать и получать деньги! А ты что – плакала с утра пораньше?

Нина промолчала.

– С Олегом поругались?

– Нет...

– Так что?

– Алла... ты никому не расскажешь? Вот честное слово, никому?

– Вот честное слово – никому.

– Алла, мы с ним не муж и жена...

– Не успели расписаться?

– Нет... Мы с ним немного целовались только – и все... В Новый Год...

Алла ахнула.

– Нет, ты не подумай! Я его люблю! И он меня! Только...

И Нина одним духом выпалила всю несчастливую историю своей первой любви. Алла слушала, раскрыв рот. Нина умолкла.

– Вот чудеса... Детский сад... Недаром мне казалось, что у вас... что-то не так, как у людей!

Обычно после бурных излияний на душе образуется вместе со спокойствием и некоторая пустота и хочется эту пустоту заполнить. Взаимной исповедью, например, в данном случае ошарашенной невероятной историей подруги.

– Алла, а ты?.. А у тебя?.. – Нина просительно помаргивала грустными ресницами. Конечно, у такой необыкновенной девушки, как Алла, все в жизни необыкновенно!

– Я замуж выходила, когда училась в цирковом, да неудачно. Партнер мой домогался, в ЗАГС тянул, да...

– Что – да? – Нина несколько разочаровалась.

– Скучно! Нина, выбросьте вы из головы все истории, все письма, сегодня после представления поцелуйтесь покрепче и ложитесь спать. Тебе понравится, увидишь.

– Как теперь можно, Алла? – у Нины вновь навернулись слезы, но она вспомнила, что ей высту... то есть, в парад выходить, что она пудрилась и что вообще хватит реветь. – Целоваться – и думать об этом письме! Если бы ты знала, что там написано... У Олешки глаза белые, как гипс! И директор читал, и Игнат Флегонтович читал, и Наташа читала, и... все, наверное, читали! Как можно? Как теперь можно?

Нина все же всхлипнула, самую малость.

Жгучая зависть и грусть захлестнули Аллу. Как чиста, по-детски прозрачна любовь этих двоих! Почему ей не встретилась такая любовь? А может, встречалась, да она мимо прошла? Может, засушенная роза знала об этом больше?..

– Тогда жди, пока у вас испуг пройдет, раз вы с Олегом такие мимозы. Только не страдай и не рыдай. Мужчины не любят несчастных. Веди себя... полегкомысленней! В конце концов, он такой же кобель, как и все они, только с придурью. Рассказать кому, так ведь не поверят... Хватит болтать, давай костюм доделывать.

– Ой! И правда...

 Олег до вечера травил душу смертельной заунывности романсами, обозлился, наконец, и швырнул гитару на диван:
– Да что я?! Из-за какого-то ничтожества погибать?!


Рецензии
Николай! Как же мне нравится ваш роман. ВАши неожиданные метафоры, намёки, пример:" глаза Олега предательски метнулись вправо-влево, прежде, чем обрели честно-недоуменное выражение." Подумалось: что-то ещё Олег скрывает!! И ещё подумалось: ведь он же действительно велик как музыкант, так зачем ему цирк?!! Он словно специально сам себя испытывает... А Нина...и жаль девочку, и видишь её приземлённость. Вот Алла - это да! Под стать Олегу! Но он не простит, я чувствую!
"Жгучая зависть и грусть захлестнули Аллу. Как чиста, по-детски прозрачна любовь этих двоих! Почему ей не встретилась такая любовь? А может, встречалась, да она мимо прошла? Может, засушенная роза знала об этом больше?.."
С уважением,

Элла Лякишева   11.07.2018 08:07     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.